Дело в том, что в жизни Якова Михайловича была большая любовь – его собака сенбернар Манечка. На самом деле у нее было очень длинное иностранное имя, паспорт и родословная, но Яков Михайлович нежно называл ее Манечкой. Манечка успешно заменяла Якову Михайловичу все увлечения, несостоявшуюся карьеру, детей и вообще всех родственников, кроме жены. Говорили, что в молодости он подавал большие надежды, даже с налету защитил какую-то блестящую диссертацию в университете, но потом, естественно из-за национальности, ни в какую приличную контору не попал, а только смог устроиться в институт начальником сектора, по протекции замдиректора Слуцкого, с которым давно приятельствовал и даже дружил домами.
      Как всякий нежно любящий отец, Яков Михайлович старался оберегать свое чадо от вредного влияния посторонних собак и безумно ревновал Манечку к ухажерам. Перед Манечкой замаячила перспектива остаться старой девой. В последний год собачий клуб забил тревогу. Якова Михайловича вызвали на комиссию, провели строгую беседу. Был поставлен ультиматум: сейчас или никогда больше! Появился жених – огромный сенбернар, чемпион породы. Скрепя сердце, Яков Михайлович согласился, в глубине души надеясь, что жених Манечке не понравится и он спустит негодяя с лестницы. Но надежды Якова Михайловича не оправдались, ибо, едва увидев из окна, как жених выходит из шикарной иномарки, Манечка радостно гавкнула, а дальше процесс знакомства и всего прочего прошел как по маслу. Через некоторое время стало ясно, что Яков Михайлович скоро станет дедушкой. И тут возникли сложности. Как существа глубоко интеллигентные, жена Якова Михайловича и Манечка относились друг к другу весьма корректно до тех пор, пока Манечка не поняла, что она в интересном положении. Тогда она принялась капризничать, привередничать в еде, а поскольку мужа, который должен был бы удовлетворять ее капризы, не было рядом, все трудности достались на долю Якова Михайловича. Естественно, что терпения жены хватило ненадолго. Кому, например, понравилось бы, если среди ночи, часа в два, когда самый сон и у вас, и у соседей, вдруг раздается жуткий вой, а когда вы вскакиваете в холодном поту, хватаясь за сердце, ваш муж, вместо того чтобы хорошенько гаркнуть на эту заразу, укладывает ее в спальне буквально на вашу постель, начинает гладить, шептать ласковые слова (ах, нашей девочке приснился кошмар, ах, спи спокойно, моя лапочка!), а вам остается только, будучи притиснутой к стене, сжимать кулаки в бессильной злобе, имея в перспективе бессонную ночь и утреннюю разборку с соседями.
      В результате Манечкиных сюрпризов отношения между ней и женой Якова Михайловича безнадежно испортились, и Манечка дала понять хозяину, что этаподойдет к ее детям только через ее, Манечкин, труп, а у нее есть зубы, чтобы постоять за себя и за детей. Примерно в таком же духе высказалась и жена.
      Якову Михайловичу пришлось оформлять отпуск за свой счет. Сектор вздохнул свободней. Не то, чтобы Якова Михайловича не любили, нет, в том, что не касалось Манечки, он был вполне нормальным человеком, никому не мешал заниматься своим делом, а тем, кто хотел работать, даже помогал ценными советами, ведь если у человека смолоду голова светлая, то и к пенсии ум никуда не денется. Просто он все-таки здорово достал всех собачьими разговорами и бесчисленными фотографиями. Одна из фотографий, парный портрет размером 18x24, лежала на столе Якова Михайловича под стеклом, и злые языки говорили, что если закрыть у Манечки уши, представить лысину и надеть галстук, то будет вообще непонятно, где Манечка, а где Яков Михайлович. Поэтому все очень обрадовались предстоящим двум неделям отдыха, тем более что заместителем своим Яков Михайлович оставил Валю Голубева, которому все, кроме его персонального компьютера, было до лампочки.
      Надежда вошла и удивленно остановилась посреди комнаты. В секторе было уныло, как на кладбище. Все сидели по своим местам и работали. Стол Якова Михайловича был пуст. Надежда в изумлении еще раз оглядела комнату и встретилась глазами с Валей Голубевым. Он подмигнул ей и мотнул головой в сторону. За столом слева сидел новый сотрудник – довольно-таки плешивый дядечка непонятного возраста и наружности и что-то записывал в толстую конторскую книгу. Надежда подошла к Вале и присела на табурет. Валя наклонился к ней и прошептал:
      – Ничего не говори, смотри, что сейчас будет.
      На руке у дядечки пискнул электронный будильник. Дядечка встал, убрал свою книгу в стол, запер ящик на замок, ключ убрал в карман, одернул пиджачок, сказал сам себе: «Обеденное время, можно пообедать, товарищи!» – и вышел. Надежда разинула рот. Валя захохотал.
      – Вот, я говорил, что тебе понравится. Это у нас, Надя, такой новый сотрудник теперь. Прислали из соседнего отдела, якобы для укрепления дисциплины, а бабы наши разузнали, что он просто тупой, дальше некуда, и начальник тамошний перекрестился, когда от него избавился. Вот теперь он у нас трудовую дисциплину повышает.
      К Валиному столу подошла лаборантка Светка.
      – Валентин Елистратович, – вообще-то все, даже начальство, звали Валю просто Елистратычем, уж больно диковинное отчество, но молодежи он этого не позволял. – Валентин Елистратович, – ныла Светка, – вы скажите ему, что нам Яков Михайлович разрешает чай пить два раза в день и сам пьет, а то я же не могу, когда он на меня так смотрит, я же подавиться могу, я уже все тяжелые и режущие предметы подальше в стол убрала, а то я в него чем-нибудь кинуть могу. А третьего дня я сижу, конспект переписываю, а он подкрался сзади, да как крикнет: «А чем это вы занимаетесь в рабочее время?» – ведь это же заикой можно на всю жизнь остаться…
      – Светлана, прекрати истерику! – рявкнул Валя, но потом смущенно хмыкнул. – Ой, девочки, я и сам его боюсь. Вчера стоим в курилке, обсуждаем последнее распоряжение директора, что электричество будут на два часа отключать для экономии, я и говорю ему: «Пал Палыч, придется вам ваши часы электронные тоже отключать на два часа», – а он посмотрел на люстру, потом на свои часы и говорит: «Мои часы имеют автономный источник питания, от их выключения не будет никакой экономии». Я так растерялся и говорю: «Пал Палыч, я же пошутил». А он мне: «Я очень требовательно отношусь к юмору. Между юмором и глупостью две большие разницы».
      – Да, – протянула Надежда, – что уж тут скажешь. А что он все пишет-то?
      Валя оживился.
      – А это вопрос особый. Вот как пришел он к нам почти неделю назад, сразу стал что-то записывать и пишет, и пишет, а тетрадь запирает, и ключ где-то прячет.
      Ну, нехорошо, конечно, но уговорили меня девчонки, подобрал я ключ в слесарке, вчера вечером он пораньше ушел, открыли мы ящик, а в тетради написано, ну, например, Голубев В. Е. ушел тогда-то, пришел тогда-то, отсутствовал столько-то минут. И так про каждого, и на каждый день отдельный список.
      – Так он что, начальству стучит?
      – Да нет, похоже, для себя, для души. Светка вступила в разговор.
      – А Зинаида Павловна у экономистов была, так у них слухи ходят, что когда Яков Михайлович на пенсию уйдет, то этого начальником поставят.
      Валя присвистнул.
      – Ну, я тогда сразу увольняюсь!
      – Да, а как у Якова-то. Родила собачка? – спохватилась Надежда.
      – Родила четверых, он весь в счастье, имена подбирает на букву «ф». Двоих уже назвал: Фенимор и Филомена. Мы вот думаем, подарок покупать или не надо? Собака все-таки, не человек.
      – Ну, не знаю, по мне, так обойдется. Да, Светик, можно мне увольнительные посмотреть, у меня одна где-то гуляет, не у вас ли?
      – Ой, да берите что хотите, Надежда Николаевна. Если этого козла начальником сделают, гори оно все синим огнем!
      До четверга Надежда переделала множество дел. Она обошла все комнаты на их пятом этаже, где ценой неимоверных усилий ей удалось добыть нужную информацию. Она сплетничала, жаловалась на начальника, литрами пила чай и обсуждала фасоны вязаных изделий. К концу недели в глазах рябило от фотографий детей и внуков, а количества съеденных с чаем булочек, пирожных и домашних пирожков хватило бы, чтобы кормить среднестатистическое семейство домашних мышей десяток лет. По совету Сан Саныча Надежда для пользы дела решила махнуть рукой на диету, но когда в пятницу утром она спросонья наступила на весы, оказалось, что она не только не поправилась, а даже похудела на полтора килограмма. Несколько удивившись этому обстоятельству, Надежда решила не пытаться объяснить необъяснимое.
      В общем-то, проникшись к Надежде сочувствием, лаборантки шли ей навстречу и позволяли искать в документах все, что ей надо, особенно не интересуясь подробностями, только одна старая грымза Нинель Аркадьевна, которая славилась по всему институту маниакальной любовью к порядку, не только не разрешила вынести папки и журналы, а даже в руки их не дала и только после всяческих уговоров и унижений разрешила просмотреть увольнительные, причем перелистывала их сама, после чего Надежда долго чувствовала себя Штирлицем.
      С начальником в эти дни она почти не общалась, хотя часто ловила на себе его задумчивый взгляд.
      Проделав за четыре дня эту титаническую работу, в четверг вечером Надежда решила подвести итоги. Опять они с Сан Санычем остались одни, все уже ушли.
      – Вот, послушайте, Сан Саныч, отчет о проделанной работе.
      Она протянула ему листок, где аккуратно были выписаны четыре фамилии.
      – Итак, я искала мужчину, достаточно молодого, но не мальчишку. По нашим предположениям он должен быть женат, иметь детей или очень вескую причину, чтобы бояться развода, предположительно иметь машину и, чтобы его уходы по увольнительным хотя бы раз совпали с уходами Марины. Хочу оговориться, что в списке они у меня идут не по степени подозреваемости, а просто по порядку. Первый, Юра Кравченко. Ему тридцать четыре года, раньше служил морским офицером, но демобилизовался по здоровью без выслуги, говорят, что-то у него с сердцем. Но по виду мужчина здоровый, симпатичный, выправка военно-морская осталась еще. Служил он на Севере, значит, деньги были. На работу ездит на своей машине, на «Жигулях». У него жена, две девочки-двойняшки. За юбками не бегает, со всеми вежлив, но кто его знает? Второй, Валерик Поляков. Этот помоложе, двадцать семь лет ему. Живет с женой и сыном у тестя с тещей. Судя по всему, он у них у всех здорово под каблуком, так что просто из духа противоречия мог с Маринкой роман закрутить. Сам он бедный, но у его родителей машина есть, и летом он даже на ней на работу иногда ездит, когда вечером надо родителей на дачу везти. Вообще-то, парень хороший. Дальше, третий номер, Андрей Рубцов. Двадцать шесть лет, дорабатывает три года после института. Этот какой-то непонятный. Красивый очень, ну вы сами видели. Женат, детей нет пока. Бабы сплетничали, жена старше его. Живут с родителями жены, тесть какой-то крупный начальник чуть ли не в Смольном. Живет близко, так что на работу ходит пешком, но машина есть, и говорит, что своя собственная. Этот мне не нравится, но зачем ему Маринку убивать? Детей нет, жена старше его, что за нее цепляться. Ну, посмотрим. И, наконец, четвертый номер, Лешка Аристов. Этот, вообще-то, балбес. Бабник жуткий, то ли у него третья жена, то ли четвертая, и никто уже не знает, в каком он состоянии на данный момент находится. Над ним уже мужики смеются, говорят: «Зачем о каждом своем романе ставить в известность государство?» Машина у него, «Москвич» старенький, сам собрал из ничего, руки-то золотые. Конечно, не подходит он Маринке, но по увольнительным выходит, что два раза они пересекались… Вот, Сан Саныч, все мои результаты на сегодняшний день, а теперь хочу сказать вам, что нахожусь в отвратительном настроении, и тому есть две причины. Во-первых, противно мне было вынюхивать, выспрашивать, про вас гадости говорить, чтобы до документов добраться. А еще противнее считать хороших ребят чуть ли не убийцами.
      – Но вы же сами говорили, что один их них к этому делу причастен.
      – Да, говорила, но это только один из них, а остальные-то нет! А потом, если он ей даже ребенка сделал, это же не доказывает, что он – убийца! А вот вам и другая причина: я в тупике. Не знаю я, что с этими фамилиями делать. Формально, каждого можно подозревать, но ведь надо одного выбрать! И что вы мне теперь посоветуете?
      Он помолчал, подумал.
      – Как-то ничего существенного в голову не приходит.
      – Ну вот, столько бегала, одного чаю выпила бочку, а вам ничего в голову не приходит, неужели никаких мыслей нет?
      – Да как вам сказать, мысли-то у меня есть, да только не знаю, понравятся ли они вам.
      До Надежды наконец дошло, к чему он клонит, и она очень удивилась.
      – Ну, говорите, я вас слушаю.
      – Знаете, я вас толком и не поблагодарил за то, что вы со мной, больным, все выходные возились. Тогда я плохо соображал, все как в тумане было, а вот… – он замялся, – завтра пятница, мне бы хотелось, только не сочтите меня назойливым, не могли бы мы встретиться в спокойной обстановке, посидеть, поговорить, только не про это все, а так, вообще. – Он перевел дух и церемонно добавил: – Конечно, если у вас на этот вечер не предусмотрено никаких особенных планов.
      «Нет, – подумала Надежда, – никаких особенных планов у меня на вечер пятницы не предусмотрено, маму я навещаю по субботам, можно, конечно, пойти в гости к приятельнице Алке, она давно зовет, обижается даже, да у нее полная квартира народу: муж, сыновья взрослые, кот, собака и еще попугая завели. Кот ловит попугая, попугай дразнит овчарку, овчарка миролюбивая, но однажды не удержалась и сцапала попугая, еле вытащили из пасти помятого, но живого. С тех пор его держат на кухне в клетке, а он там радио наслушается и кричит: «Какой кур-р-рс? Все подор-р-рожало!» У сыновей из комнаты музыка будет целый вечер орать, они, вообще-то, ребята хорошие, да уж больно шумные. Нет, в пятницу вечером надо как-то поспокойнее время проводить».
      Она посмотрела на Сан Саныча очень внимательно. Он смущенно улыбался, но глаза не отводил.
      «Смешной какой! Стесняется, как будто мы школьники. Ну что ж, похоже, что выбора у меня никакого, никто в очереди не стоит, чтобы со мной этот вечер провести, посмотрим, что из всего этого выйдет!»
      – Хорошо, Сан Саныч, приглашаю вас на ужин в пятницу, часам к семи.
      – А я бутылку вина могу принести.
      – Ну ладно, только сладкого ничего не надо, видеть его не могу, за эту неделю на год вперед наелась! И с работы поедем порознь, а то Полякова меня со свету сживет.
      Он пришел в пятницу вечером с вином и цветами. Надежда недолго раздумывала, что приготовить: с продуктами нынче не разбежишься, запечь мясо в духовке с луком, сыром и майонезом, на гарнир – жареная картошка и еще овощной салат, для первого раза сойдет. Она тут же поймала себя на мысли: а что, будет и второй? Но время поджимало, раздумывать было некогда, надо было еще успеть привести себя в порядок.
      Ему все понравилось, а может, хвалил из вежливости. За ужином они вели светскую беседу о погоде, о кулинарии, о книгах, он оказался весьма начитанным и сказал, что дома у него большая библиотека, в общем, вечер проходил в культурной, дружественной обстановке. За разговором они как-то незаметно выпили бутылку вина, и Надежда не то что запьянела, а так, повеселела. Он все чаще останавливал на ней взгляд темных глаз и ей даже показалось… но она решила, что показалось. Пока она после ужина мыла посуду, он походил по комнате, погладил Бейсика, включил телевизор. Видно было, что он нервничает. Надежда долго гремела посудой на кухне, наконец закончила мытье, пришла в комнату, села на диван и выжидающе уставилась на него.
      – Надежда Николаевна, – начал он, сделав над собой видимое усилие.
      – Бога ради, Сан Саныч, называйте же наконец меня только по имени, как все, а то я каждый раз вздрагиваю и не пойму, где я нахожусь: то ли на производственном совещании, то ли на профсоюзном собрании.
      – Хорошо, я попробую. И вообще, поздно уже, я, пожалуй, пойду.
      – Сан Саныч, вам же не хочется уходить!
      – А что, очень заметно?
      – Заметно. И давайте уж, решайтесь на что-нибудь, я же не могу вас сама в постель тащить! Все равно же этим кончится, ведь мы же не дети, все-таки!
      Совершенно непроизвольно выкрикнув эти слова, Надежда ужаснулась, что это с ней, лишнего выпила, что ли? Он стоял, отвернувшись к окну, разглядывая темный двор. Надежда подошла, положила сзади руки ему на плечи.
      – Простите, меня вся эта ситуация очень нервирует, я сама не знаю, что говорю.
      Он повернулся, резко прижал ее к себе.
      – Я хочу остаться с тобой.
      – Я тоже.
      Когда Надежда вернулась из ванной, он ждал, накрывшись простыней и беспокойно блестя глазами. Она присела на диван и почувствовала, что он очень напряжен и неуверен в себе. Она погладила его по плечу.
      – Все будет хорошо, милый, я же все-таки не старая дева.
      Он гладил ее по лицу и на ощупь почувствовал, что она улыбается.
      – Ты что?
      – Оказывается, мы с тобой не так уж много и подзабыли, кое-что еще помним.
      – Если бы не ты… У меня, знаешь, после смерти жены постель только с болезнью связывалась. Как вспомню все эти судна, грелки – ох! Тогда и стирать научился.
      – Ну неужели потом ни одна женщина на тебя глаз не положила? Ведь уже два года прошло.
      – Ну да, там где раньше я работал, прямо проходу не давали одинокие тетки. Одна особенно, то в театр зовет, то в гости приглашает. Уже хотел сдаваться, хорошо тут она уволилась.
      Он сказал это и обмер: не примет ли она сказанное на свой счет, не обидится ли? Нет, не обиделась, развеселилась даже.
      – Так значит, ты поэтому, когда к нам пришел, был такой необыкновенно противный? «Надежда Николаевна, в восемь пятнадцать вы должны быть на рабочем месте», – передразнила она.
      – Опаздывать нехорошо.
      – А спать с сотрудницей хорошо? – рассмеялась Надежда.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.