***

Ровно в восемь тридцать в квартире Николая Васильевича Трубина заработал домофон.

– Николай Васильевич, машина подана! – раздался голос шофера Жени.

Трубин был уже одет. Он вышел на лестничную площадку. Возле лифта стояла незнакомая девушка – невысокая, симпатичная, с немного раскосыми глазами.

«Небось от Валеры уходит, – подумал Трубин с легкой завистью, – шалун Валерик, за сорок, а каждый день новые девушки. И не проводит ведь».

Легким кивком обозначив свою симпатию, вошел следом за красоткой в лифт. Она замялась, нажимая на кнопку, и лифт пошел не вниз, а вверх.

– Э, девушка, вы куда? – удивился Трубин. – Вы что-то не то нажали!

Да что вы? – С милой улыбкой девица обернулась к нему и вдруг, с резким шипением выдохнув воздух, мгновенным неуследимым движением накинула на шею Николая Васильевича тонкий шелковый шнурок.

«Что за безобразие!» – хотел возмущенно крикнуть Трубин, но не смог, потому что в его гортани что-то противно хрустнуло, и невыносимая боль хлынула в горло, как расплавленный металл. Николай Васильевич пошатнулся, замахал руками. Глаза его вылезли из орбит, в лифте стало сразу удивительно темно, и все вокруг сделалось дымно-багровым. Потом в голове у него взорвался слепящий шар, и все кончилось.

Николай Васильевич Трубин сполз по стене и затих на полу лифта с широко открытыми выпученными глазами, в которых застыло выражение удивления и обиды.

Симпатичная девушка аккуратно сняла с шеи Трубина шнурок, убрала в карман своей куртки и вышла из лифта, который как раз остановился на четырнадцатом этаже.

Открыв дверь, она вышла с лестничной площадки на широкий балкон, пригнулась, чтобы ее не было видно снизу, и перебралась на соседний балкон. Через минуту девушка уже спускалась на лифте в соседнем подъезде, еще через минуту она вышла из подъезда, не привлекая к себе внимания, и быстрым деловым шагом направилась к остановке троллейбуса.

Шофер Женя подождал еще несколько минут – мало ли что может задержать босса – и наконец снова подошел к домофону.

Довольно долго ему никто не отвечал, потом из динамика послышался заспанный и недовольный голос Риммы Григорьевны, супруги Трубина, которая почти никогда не вставала раньше двенадцати.

– Как – где Николай Васильевич? – удивленно переспросила она. – Тебе лучше знать. Разве он еще не ушел?

Пару раз окликнув мужа и даже сделав несколько шагов по бескрайней квартире, Римма Григорьевна вернулась к домофону и с еще большим недовольством повторила Жене, что дома босса нет.

Шофер забеспокоился, потому что по совместительству на него возлагалась и охрана Трубина. Открыв своим ключом дверь подъезда, он вошел внутрь и вызвал лифт, чтобы подняться на шестой этаж. Но когда лифт спустился и двери его открылись, ситуация прояснилась во всей своей отвратительной достоверности.

Женя не справился с задачей охраны шефа. Шеф с широко открытыми выпученными глазами сидел на полу лифта, и он был несомненно и стопроцентно мертв.

На экране телевизора девочки в разноцветных платьях кружились под музыку, держа в руках огромные искусственные цветы. Я сидела на диване, закутавшись в плед, и тупо пялилась в экран. Было совершенно нечего делать, то есть я не представляла себе, что могу сделать в данной ситуации. Все, что могло случиться, уже случилось, и от меня больше ничего не зависит.

Вот именно, в этой истории от меня никогда ничего не зависело. Все, что произошло со мной за последнее время, случилось как бы помимо меня, без моего на то желания. Мной манипулировали, мной управляли, причем так искусно, что я ничего не замечала. Сама того не желая, я делала то, что от меня требовалось, и думала, что инициатива исходит от меня самой.

И все же, был ли момент в этой истории, когда я могла остановить ход событий или хотя бы направить их в другую сторону? Был ли момент, когда от моих поступков что-то зависело?

Я – человек глубоко реалистичный. Научную фантастику с детства терпеть не могу. Все эти разговоры о том, что вот как было бы здорово и что вообще было бы, если бы можно было вернуться на две недели назад и в понедельник утром встать не с левой ноги, а с правой, по моему мнению, не стоят и выеденного яйца. Но я хочу понять, отчего я позволила собой управлять, кто я – безмозглая идиотка или просто жертва случайного стечения обстоятельств?

Итак, когда же все началось? Тогда ли, когда я вытащила письмо из нашего почтового ящика? Оно было адресовано мамуле, и обратным адресом был указан Зауральск. В Зауральске у нас с мамулей родственников нет, общих знакомых тоже, поэтому я бросила письмо в прихожей на столик с телефоном и больше про него не вспоминала. Что, если бы я тогда разорвала то письмо, не читая, и клочки пустила по ветру? Ничего бы не изменилось, потому что в наше время, когда почтовое ведомство работает из рук вон плохо, никто не станет доверять важную информацию простому письму.

Стало быть, началось все гораздо позже, когда вечером у нас в квартире раздался длинный междугородный звонок. Краем уха я разобрала мамулин голос, радостно кого-то приветствующий, и, поскольку не последовало ее окрика: «Александра, это тебя!», я спокойно продолжала заниматься своим делом.

Чтобы не возвращаться потом к второстепенным вопросам, сразу же скажу, что по профессии я журналист. По профессии, но не по призванию, считает моя мать, и я склонна с ней в этом согласиться. Так или иначе, чем-то нужно зарабатывать на жизнь, потому что живем мы с мамулей вдвоем, содержать нас некому: у мамули нет мужа уже, а у меня – еще. Но, как не устает она повторять, если я и дальше буду продолжать в том же духе, то вряд ли он (муж) у меня когда-нибудь вообще будет.

Так что в тот вечер, когда звонили из Зауральска, я сидела в своей комнате за компьютером и писала статью, уж не помню на какую тему. Статью нужно было сдать к завтрашнему утру, поэтому я углубилась в работу с головой. Поэтому, как выяснилось гораздо позднее, я просто не расслышала мамулиного вопроса, не буду ли я против, если у нас в квартире поживет некоторое время ее старинный приятель из Зауральска? В гостинице для него слишком дорого, а у нас все-таки три комнаты, и живем в них только мы вдвоем, так что приятель никого не стеснит.

Когда я работаю, то разговариваю с мамулей, пользуясь методом Винни Пуха, то есть через равные промежутки времени вставляю в ее монолог попеременно две фразы: «Да-да, конечно» и «Нет-нет, ни в коем случае». Очевидно, подошла очередь «Да-да, конечно», потому что мамуля, услышав положительный ответ, тотчас же оставила меня в покое.

Скажу сразу, я пыталась пользоваться таким же методом не только тогда, когда работаю, потому что мамуля у меня, конечно, женщина неплохая, любит меня, но еще не потеряла надежду перевоспитать свою единственную дочь. Просто удивительно, как моя мать – женщина, обладающая завидной толикой здравого смысла, независимостью и упорством, а также всегда умевшая трезво оценивать свои и чужие силы, – может питать такие беспочвенные надежды. Скорее всего, ей просто стыдно признать свое поражение.

Предмет спора у нас в конечном итоге всегда один: это я, моя внешность, характер и образ жизни. Дело в том, что мы с мамулей не блещем красотой. Не подумайте, конечно, что на лице у меня или у мамули какое-нибудь жуткое родимое пятно, или нос загибается крючком, как у Бабы-Яги. От такого безобразия Бог миловал. И глаза у нас самого обычного размера, и нос не длиннее нормы, и рот не как у лягушки… Но в целом нельзя не признать, что внешность у нас с мамулей самая ординарная и невыразительная, ни один взгляд не остановится ни на лице, ни на фигуре. По рассказам мамули, она поняла это очень рано, чуть ли не в шестом классе школы. Она не стала расстраиваться и плакать по ночам в подушку, как сделали бы все остальные девчонки в ее возрасте. Нет, мамуля поразмыслила в одиночестве и сделала ставку на стиль.

«Я – женщина, которая сделала себя сама!» – любит повторять мамуля, она до сих пор следует принятому в шестом классе решению и очень гордится собой.

Действительно, одевается и причесывается она всегда с большим вкусом, хотя на взгляд некоторых – слишком экстравагантно. В этом отношении я – полная ей противоположность, совершенно не слежу за своим гардеробом и частенько даже забываю сделать макияж перед выходом на работу. Для мамули такое просто немыслимо, она даже мусор вынести на лестницу и то ненакрашенной не выйдет.

Надо сказать, что усилия мамули не пропали даром – не в отношении меня, а в отношении ее самой. Сейчас она работает на Ленфильме – преподает там на коммерческих курсах, учит глупеньких дочерей обеспеченных родителей, как одеваться, накладывать макияж и правильно выходить из иномарки, будучи одетой в мини-юбку.

Я же считаю, что уж если природа не посчитала нужным одарить человека красотой, то никакой экстравагантностью этого не заменишь. Мамуля возражает, что такая позиция выработалась у меня от лени, что мужчины не так падки на красоту, как заявляют об этом, и что если бы я приложила хоть немного сил… в общем, это неинтересно.

Кажется, я отвлеклась от темы. Кстати, это один из моих недостатков – я жутко рассеянна, вечно все забываю и опаздываю на любую встречу. Кроме того, не могу сосредоточиться на главном, отвлекаюсь по пустякам, как и сейчас.

Так вот, я думаю, что случилось бы, если тогда на вопрос мамули, не против ли я, чтобы у нас пожил некоторое время ее приятель из Зауральска, я ответила бы: «Нет-нет, ни в коем случае». Думаю, что ничего бы не изменилось. Мамуля бы стала убеждать меня, трясти за плечо, отвлекла наконец от компьютера, и результатом всего этого стала бы ненаписанная статья. А Петр Ильич все равно бы поселился у нас, мамуля бы меня уговорила.

После того звонка я снова все забыла и очень удивилась, когда как-то утром обнаружила мамулю на кухне. Она ставила тесто.

Как я говорила, мы очень похожи лицом, а также есть у нас некоторые общие внутренние качества. Например, лень. Я ленива, и не боюсь в этом признаться – такая уж уродилась. Но мамуля тоже ленива, так сказать, в быту, только она утверждает, что ей, как сугубо творческой натуре, невмоготу заниматься обыденными вещами – так она называет домашнее хозяйство. Подозреваю, что именно поэтому они в свое время расстались с моим отцом. Но это было очень давно, и мамуля не любит об этом вспоминать.

Так или иначе мамуля может загореться и испечь какой-нибудь немыслимый торт, сшить за один вечер весьма экстравагантную юбку или связать шарф дивного сочетания цветов, но изо дня в день готовить, мыть, убирать и стирать она не в состоянии. Я, как уже говорилось, могу себя заставить убирать только за собой, на обиход второго человека моей силы воли не хватит.

Мамуля быстро нашла выход, и в нашей квартире два раза в неделю стала появляться Анна Леопольдовна – весьма бодрая старуха, расторопная и деловая. Мамуля откопала ее в дебрях Ленфильма – старуха всю жизнь снималась в массовках. Так как в последнее время жизнь на Ленфильме не очень-то кипит, массовочных заработков явно не хватало, и старуха согласилась пойти в домработницы.

Нынче утром мамуля обреталась на кухне, на ней был кокетливый передничек в розовую клеточку, и руки по локоть в муке.

– Что случилось? – Я сонно вытаращилась на родительницу. – С чего это пироги?

– Как это – с чего? Сегодня приезжает Петр Ильич, надо же накормить человека с дороги как следует!

Увидев по моему лицу, что я понятия не имею ни о каком Петре Ильиче, мамуля не рассердилась, а принялась терпеливо объяснять, что сегодня во второй половине дня прилетает из Зауральска ее старинный приятель, они когда-то давно вместе учились в институте, близко дружили…

– Бывший поклонник? – на всякий случай осведомилась я.

– Ах, да что теперь об этом вспоминать! – отмахнулась мамуля. – Это было лет сто назад!

– Скажи Леопольдовне, чтобы ничего у меня на столе не трогала! – крикнула я перед тем, как закрыться в ванной.

– Александра! – Мамуля не дала двери захлопнуться. – Я очень тебя прошу, выгляди сегодня прилично! Человек первый раз тебя увидит, что он подумает?

– Господи, да я-то ему зачем! – отмахнулась я. – Он же к тебе приезжает…

– Он приезжает по делам, – строго напомнила мамуля, – а твой внешний вид – это форменное неуважение к гостю!

– Мам, ну что же делать, если я некрасивая уродилась, – заныла я, – мам, я на работу опоздаю…

– На свою работу ты можешь хоть вообще не ходить! – закричала мамуля. – Лучше бы занялась собственной внешностью, тогда, глядишь, и работу бы нашла приличную!

На такой выпад я не посчитала нужным ответить, вырвала ручку двери у мамули из рук и закрылась в ванной на задвижку.

Стоя под душем, я подумала, что насчет работы мамуля, безусловно, права. Ей есть на что сетовать, потому что она-то как раз приложила в свое время все силы, чтобы устроить меня на приличную работу.

После окончания мной факультета журналистики, мамуля решила, что лучше всего будет устроить меня на телевидение.

Там, дескать, все на виду и больше шансов, что меня заметят и продвинут. Она нажала на все пружины, вспомнила все связи, телефон чуть не расплавился от бесконечных разговоров. И однажды мамуля торжественно сообщила мне, что есть шанс получить работу на телеканале. Меня приглашают на собеседование. Все, что могла, она для своей дочери сделала, и теперь результат зависит только от меня самой. Еще мамуля протащила меня по магазинам и заставила купить брусничного цвета строгий костюм и очки в темной оправе – для солидности.

Утром в назначенный день, обрядив меня во все это, мамуля вытолкала меня из дому, пожелав, как водится, ни пуха ни пера. Не знаю, как бы обернулось дело, возможно, я и сумела бы произвести впечатление на будущего работодателя, но…

Человек я довольно здоровый, редко болею, но природа наградила меня жуткой аллергией на желтые цветы. То есть совершенно обыкновенное явление – аллергия на пыльцу желтых цветов, она описана в любом медицинском справочнике. Как только в радиусе десяти метров от меня появляется желтый цветок – одуванчик, первоцвет, желтая ромашка или огромный цветок тыквы, – я начинаю жутко чихать, нос закладывает намертво и из глаз текут реки слез. Спокойно существовать могу только осенью и зимой, разумеется, если не ходить в ботанический сад.

В тот раз было начало апреля, на улицах еще лежал снег, но у редактора в кабинете стоял огромный букет желтых нарциссов. Я смогла ответить только на два его вопроса, а дальше расчихалась и сквозь слезы успела разглядеть только выражение брезгливого удивления на его лице.

Мамуля рвала и метала. Она никак не могла примириться со своим поражением.

Вообще я заметила, что сенная лихорадка ввиду своего проявления не считается у обычных людей за болезнь. Ну подумаешь, почихала немножко. Еще никто не умирал от чиха, говорят мне. Так-то оно так, но попробуйте вести переговоры о работе, когда в носу свербит и тушь предательски растекается от слез. Надеяться, что работодатель сам страдает чем-то подобным и проникнется ко мне сочувствием, – значит, ждать от судьбы слишком многого. Если даже собственная мать заявила мне тогда в пылу ссоры, что я все сделала нарочно, то что уж говорить о посторонних…

Таким образом, с телевидением было покончено, и мамуля устроила меня в газету «Невский вестник». Меня взяли в отдел культуры, но назначили испытательный срок. Сначала все шло хорошо, я довольно быстро освоилась в газете, но когда испытательный срок подходил к концу, в нашем городе проездом оказался известный дирижер. То есть когда-то он жил в нашем городе, но после того, как получил всемирную известность, судьба забросила его не то в Париж, не то в Мадрид – словом, застать его в Питере считалось величайшей удачей, а взять интервью – недосягаемой мечтой каждого журналиста, работающего у нас в отделе культуры.

Он согласился выкроить несколько минут в своем расписании, и, можете себе представить, послали меня! Кто-то был в отпуске, кто-то – в командировке в Сочи, там проходил кинофестиваль, словом, все приличные люди куда-то испарились, и судьба дала мне шанс приобщиться к искусству в лице великого дирижера.

Надо сказать, она же, сволочь – судьба, я имею в виду, – этот шанс тотчас же и отняла. В этот раз дело происходило в конце мая, когда в нашем городе буйно цветут желтая акация, барбарис и чубушник лемуана (это такой отвратительный кустик, усеянный достаточно крупными желтыми цветками).

Мы с дирижером условились встретиться в холле гостиницы, а перед гостиницей был скверик, где присутствовали все вышеупомянутые кусты.

В холл я вошла, заливаясь соплями и закрывая лицо платком, так что портье даже забеспокоился, не плохо ли мне. От чиха я ничего не могла произнести, и дирижер, который вышел в холл, не опоздав ни на минуту, очень встревожился, одолжил мне свой носовой платок, но потом поглядел на часы, извинился и сказал, что время мое вышло, а он сейчас должен спешить в аэропорт. Самолет, сами понимаете, ждать не будет.

Фотограф Витька Колобков успел только сделать несколько снимков, но без интервью они были не нужны. Витька жутко на меня разозлился и настучал начальнику отдела. Как уж он там живописал мое поведение, не знаю, но из отдела культуры меня выперли с треском.

На память о несостоявшемся интервью у меня остался только носовой платок великого человека.

Вы, может быть, хотите спросить, отчего я не пользуюсь различными препаратами, которые так широко рекламируются? Человек глотает таблетку и тут же нюхает букетик цветов или прижимает к груди любимого котика. Я вас умоляю, моя аллергия плевать хотела на все супрастины и кларитины! Чихать я все равно буду, только в сон клонит, и голова тяжелая, как чугунный шар, ни строчки не напишешь…

У мамули на все свое мнение, она утверждает, что у меня это нервное. Действительно, мне достаточно увидеть по телевизору букет чайных роз, как становится трудно дышать, а если хотите испортить мне настроение, пришлите по почте открытку с желтыми хризантемами.

Все эти безрадостные мысли текли в моей голове, пока теплые струи омывали тело.

– Александра! – Мамуля стучалась в дверь. – Вот теперь ты действительно опоздаешь!

На кухне был налит для меня кофе и лежал один сухой тост – мамуля знает, что ничего, кроме этого, я утром проглотить не могу. Она редко варит для меня кофе, так что я сразу же заподозрила, что ей от меня что-то нужно.

– Сашура! – просительно сказала мамуля. – Я сегодня никак не могу вернуться раньше семи, так что будь добра, посиди дома…

– Это еще зачем? – уставилась я на нее, но, заметив, как потемнели от гнева мамулины глаза, вспомнила: – Ах да, твой Петр Ильич… А он к музыке никакого отношения не имеет?

– Оставь, пожалуйста, свои насмешки! – вспыхнула мамуля. – Неужели трудно сделать для матери такую простую вещь?

– Ну хорошо, хорошо, я отпрошусь пораньше, – согласилась я, – поработаю дома…

Редакция нашей газеты «Невский вестник» находится в самом центре города в потрясающем старом доме, принадлежавшем до революции известному книгоиздателю Марксу, однофамильцу бородатого философа. Этот дом отличается замечательно запутанной планировкой, свежий человек, войдя в него, ни за что не найдет нужную комнату, а после часа бесплодных блужданий, не сможет без посторонней помощи даже выбраться наружу. Бесконечные лестницы и лесенки соединяют этажи и коридоры марксовского дома самым причудливым образом. На пятый этаж можно попасть только с третьего, а на шестой – только со второго.

Коридор четвертого этажа славится тем, что из его окон можно увидеть знаменитый двор с водосточными трубами в форме драконов и крылатых рыб, а на шестом этаже, говорят, есть комната, в которую попасть вообще невозможно, хотя оттуда временами доносятся стук пишущей машинки и нецензурные выкрики.

Отдел, в котором я работаю, в газете называют «лягушатником». Для этого есть две причины. Первая, более очевидная и не такая обидная, заключается в том, что наш отдел размещается в бывшей ванной комнате, о чем напоминают сохранившиеся кое-где на стенах остатки кафельной плитки и тематическая роспись на потолке: изображенное с большим вкусом болото, поросшее осокой и камышами, по которому важно вышагивает красивая длинноногая цапля, выискивая спрятавшихся там и тут очаровательных ярко-зеленых лягушек.

Вторая причина, о которой мы предпочитаем не вспоминать, – та, что наш отдел – самый незначительный, неперспективный, непрестижный в газете, короче, болото.

К нам ссылают работников, не вписавшихся в основные отделы.

Вообще по внешнему виду сотрудника газеты сразу можно узнать, в каком отделе он работает: в отделе новостей – модные, хорошо одетые парни с легкой щетиной на щеках, с горящими взглядами и такими быстрыми движениями, что здороваться с ними нужно, как стрелять по самолету, – с упреждением.

В спортивном отделе – коротко стриженные бывшие спортсмены, толстеющие от прерванных тренировок, в мешковатой и вечно измятой одежде, с легким запахом спиртного и отчетливо выраженными криминальными знакомствами.

В нашем отделе работают профессиональные неудачники. Во главе дела стоит Анфиса Сорокопуд, худая и злая, как плюющаяся кобра.

«Нашей Анфисочке поправиться бы, – сказал как-то на пьянке Мишка Котенкин, – фамилия-то располагает… да только стервы толстыми не бывают…»

Впрочем, Анфисой мы называем ее довольно редко, между собой и за глаза зовем не иначе как «наша Гюрза».

Тот же Мишка Котенкин в приступе творческого вдохновения раскопал в Интернете замечательную фотографию гюрзы, поедающей бедную беззащитную лягушку, и поместил ее на своем компьютере в качестве «обоев», так что теперь каждый день, включая и выключая машину, он смотрит в ясные глаза любимой начальницы.

Наша Гюрза отвечает Мишке полной взаимностью. Подозреваю, что ее злобность и истерический характер вызваны в значительной степени тем, что Гюрза считает себя незаслуженно обойденной: руководить отделом неудачников, «болотом» – для ее самолюбия ужасный удар.

Сам Мишка Котенкин, на которого я уже несколько раз ссылалась, – это, можно сказать, луч света в нашем болоте. Остроумный веселый мужик лет тридцати пяти, он умет ладить с людьми, знает, где и что происходит, дружит с половиной города… Он был бы очень хорошим журналистом, если бы не один большой недостаток: Мишка совершенно не умеет писать. Иногда он по полдня сидит над какой-нибудь дурацкой фразой, и все равно у него выходит скучно, блекло и суконно.

«Гастроли знаменитого английского коллектива прошли с большим успехом», – пишет он о приехавшей в Питер легендарной группе.

– Мишка! – кричит на него большой поклонник музыкантов Кап Капыч. – Ты что, про нижнетагильскую самодеятельность пишешь? Мишка, я на концерте этих «Кридонс» был… Там одни немолодые мужики собрались – целый зал! И еще их любовницы – ну эти-то как раз помоложе. А музыканты-то и сами уже не мальчики… Но как начали они играть! Мишка, ведь это юность наша вернулась! Ведь мы же мальчишками и думать не могли, что когда-то их живьем услышим – при Советской-то власти! Там мужик один в зале плакал, да и я сам чуть слезу не пустил! А ты – «гастроли… с большим успехом…» – тьфу!

Мишка краснеет, но ничего поделать не может: литературных способностей Бог не дал. Поэтому он вечно шатается по редакции, слушает разговоры и умоляет:

– Как, как ты сейчас сказал? Ну-ка повтори, я спишу фразочку…

Упомянутого мною Кап Капыча вообще-то зовут Петя Капитонов, но поскольку он ведет в нашей газете воскресные разделы для женщин, рубрику «Хозяйке на заметку», страничку для девочек «Подружка», колонку «Советы доктора Капитоновой» (как похудеть за два месяца на двадцать килограммов, не отказывая себе в любимых заварных пирожных), злые редакционные языки прозвали его Капитолиной Капитоновной, а потом – Кап Капычем. Кличка прилепилась намертво.

Кап Капыч – спокойный добродушный дядька с большим пузом, могучими плечами бывшего борца и окладистой бородой. Для работы в основных, престижных отделах редакции у него недостает темперамента, а в своих дамских рубриках Петя чувствует себя как рыба в воде. Со временем он научился неплохо готовить, часто приносит на работу печенье собственной выпечки, а в ящике стола прячет спицы и клубок шерсти.

Не так давно главный редактор газеты, которого мы видим реже, чем радугу зимой, решил печатать на последней полосе материалы на темы секса и эротики, и эта тематика обрушилась на бедного Кап Капыча, как снег на бедуина. Теперь, кроме привычных советов по похудению и ведению домашнего хозяйства, бедный Петя отвечает на страницах нашей газеты какой-нибудь Марии Петровне Кукушкиной, озабоченной тем, что ее муж на сорок пятом году совместной жизни исполняет супружеские обязанности без прежнего вдохновения. «Мне очень понятны ваши проблемы, дорогая Мария Петровна, – пишет Петя от лица доктора Капитоновой, – два года назад мой муж тоже начал охладевать к исполнению своего супружеского долга, но я не пустила это дело на самотек, а приобрела несколько комплектов очень сексуального французского нижнего белья и записалась на курсы эротического танца при районном Дворце творчества юных. С тех пор моего Антона Антоновича как подменили, и он исполняет супружеские обязанности не реже трех раз в день…»

Со своими рубриками Кап Капыч справляется успешно, но от него требуют еще и эротических рассказов. Это для него оказалось непосильной задачей, и эротическую прозу взвалили на мои хрупкие плечи. Вообще, так сложилось, что мною в отделе затыкают все дыры – и в переносном смысле, и в буквальном. Когда в газете неожиданно снимают какой-нибудь материал, и на страницах возникает белое пятно, Главный звонит Гюрзе, а Гюрза подзывает меня и шипит сквозь зубы:

– У тебя все равно нет никакой работы. Ну-ка, набросай по-быстрому двадцать строк по проблемам детской наркомании! Чтобы через сорок минут материал был готов!

И я послушно сажусь за компьютер и выдавливаю из себя двадцать строк, как Антон Павлович Чехов выдавливал из себя раба.

Сегодня в нашем лягушатнике все было как обычно, только что-то не видно Мишки Котенкина. Перекинувшись парой слов с Кап Капычем – он напомнил, что за мной эротический рассказ к пятнице, я раздумывала, как бы половчее поговорить с Гюрзой, когда она сама позвала из кабинета:

– Петухова, зайди ко мне!

Петухова – это я.

Гюрза сидела за столом. Перед ней я с удивлением обнаружила мою статью про центры досуга для пожилых людей. Гюрза безжалостно черкала по ней красным карандашом.

– Не умеешь построить фразу, – шипела она, – чему вас только в университетах учат?

Я мгновенно разозлилась. Именно над этой статьей я работала долго и написала ее хорошо. Тему предложила мне соседка-пенсионерка. Она как раз посещала этот самый центр досуга и рассказала подробно, чем там занимаются старушки. Относительно построения фразы у меня тоже было все в порядке. С этим соглашался не только Мишка Котенкин, но и остальные сотрудники.

Я заглянула Гюрзе через плечо. Она правила текст, и я вовсе не уверена, что он от этого стал лучше. Но попробуй поспорить с начальством, все на тебя попадет! К тому же нужно было уйти пораньше… И я смолчала.

Гюрза, которая ожидала возражений, слегка удивилась и подняла на меня глаза. Я стояла, вытянув руки по швам и вылупившись на нее, как новобранец.

– Что ты молчишь?

– Если хотите, я переделаю или новую напишу! – гаркнула я.

– Ну ладно, – смягчилась Гюрза, – не нужно переделывать, вот тут исправить, и все…

Я чуть не ляпнула: «Рада стараться!», но вовремя прикусила язык – это был бы уже явный перебор.

– И вот еще что, – продолжала наша пресмыкающаяся, – Котенкин заболел, так что с тебя видеообзор, музыкальные новинки и книжный рынок.

– Вот мило! – фыркнула я. – Да времени-то всего ничего осталось!

– Ничего, не рассыплешься, – в своей обычной манере заметила Гюрза.

– Тогда буду дома работать! – потребовала я. – Чтобы не отвлекали.

Гюрза издала звук – нечто среднее между фырканьем и кашлем, я посчитала это за согласие и поскорее удалилась из кабинета.

В квартире было тихо и относительно чисто после визита Анны Леопольдовны. Пахло мамулиными пирогами. Вспомнив наставления мамули, я постояла несколько минут перед зеркалом – причесалась и слегка подвела глаза. Обычно дома я хожу в спортивных брюках и старом свитере, но в этот раз мамуля очень просила выглядеть прилично. Однако выбирать как-то было не из чего. Я уже говорила, что не очень-то обращаю внимания на свою внешность и не стремлюсь пополнять гардероб. Это у мамули шкаф буквально набит тряпками. Я же в основном предпочитаю носить брюки. Вот недавно в «Бенеттоне» была осенняя скидка, и мне досталось двое джинсов по цене одних. Цвета тоже подходящие – ярко-розовый и ярко-зеленый. В этот раз я остановилась на зеленых джинсах, а к ним – дивного оттенка рыжий свитер, связанный Петей Капитоновым мне в подарок. Кап Капыч обожает на меня вязать. Он говорит, что я худенькая, поэтому получается очень быстро – два раза спицами махнул, и рукав уже готов…

Нарядившись к приходу дорогого гостя, я включила компьютер и опомнилась только тогда, когда услышала звонок в дверь.

Дверь я открыла сразу. Сколько раз дорогая мамуля повторяла мне: «Прежде, чем открыть дверь, подумай, ждешь ли ты кого-нибудь, спроси, кто там, посмотри в глазок». Своими бесконечными повторениями она добилась только того, что я совершенно отключилась от напоминаний и теперь открываю дверь, не спрашивая.

Но в этот раз советы мамули пригодились, дверь же я открыла, потому что ждала ее гостя. На пороге стоял симпатичный немолодой дядечка с добрыми голубыми глазками и редеющими седыми волосами.

– Здравствуйте, Шурочка! Вы всегда открываете дверь кому угодно?

– Здравствуйте. Только я Сашенька, – ответила я, улыбнувшись, как могла приветливее, – а вы, наверное, Петр Ильич?

– Совершенно верно, – он покосился на солидный кожаный чемодан. – Лялечка, должно быть, говорила обо мне. Вы позволите войти?