Художник А. Шахгелдян

      Домовые, в отличие от людей, встают рано-рано, чтобы до рассвета все свои дела переделать. А потом выходят на порожек, чтобы посмотреть, как солнышко из-за леса встает. Сегодня Кузя поднялся засветло, ведь ему предстояла дальняя дорога, а дел в доме было еще невпроворот.
      — Ой, дела-дела, непеределочки! — причитал он, топоча из угла в угол. — Зола не убрана, печь не топлена, каша не варена!
      Пыхтел-пыхтел, бегал-бегал, а глянь — все успел. Расторопный домовой, молодой еще. Но, кроме дома, есть еще и сад-огород да хлев со скотинкой. Как это все бросишь да оставишь? А потому, как только в светелке стало чистенько да опрятненько, Кузя через кошачий лаз выбрался во двор и принялся за работу там. На крылечке зажегся дежурный светлячок — чтобы веселее работать было.
      А Кузя уже шуршал на грядке, попискивал от холодной росы, которая попадала ему за шиворот.
      — Бр-р! Так и косточки свои молодецкие застудить можно! — поругался на росу Кузя и принялся считать листки на капусте.
      — Один да один — два, два да один и еще один… Уф! — умаялся Кузька. — Все одно, все едино — не доросла еще наша капустка. Значит, до осени еще далеко.
      После Кузя погрозил кулаком наглой гусенице, которая уже примеривалась откусить добрый кусок на другом капустном кочане. Гусеница сморщила свой зеленый нос и стала плакать:
      — А-а-а! Што ше я делать бу-дууу! Я ше кушать хошу-у-у!
      — Вот беда-беда, огорчение! — покачал головой домовеночек. — Это что ж выходит? Если ты будешь сытая — мои хозяева будут голодные. А если ты с голода умрешь — это негоже.
      И Кузька схватил голодную гусеницу за хвост и потащил ее по тропинке к калитке. За калиткой росли сорняки и просто зеленая травка. Кузя положил притихшую гусеницу под лопуховый лист и велел:
      — На вот, ешь. А к нам на огород — ни-ни. А то в другой раз я тебя спасать не буду.
      Гусеница радостно захрумкала лопухом, а Кузя побежал в хлев, чтобы рассказать корове, где сегодня трава будет слаще. Быстро-быстро вскарабкался он на ее большую пеструю спину, пробежал по голове и повис на ухе.
      — Эй, Зорька! — закричал он что есть мочи — корова была глуховата. — Зорька! Проснись!
      Зорька проснулась и промычала:
      — Ну, чего тебе еще, несносный ты клоп?
      — На себя посмотри, — обиделся было Кузя, да вспомнил — у него с утра пораньше тоже настроеньице было — не подарок.
      — Ты вот что, Зорька. Сегодня за реку не ходи — там трава порыжела, я вчера проверял. Ты сегодня сходи на опушку, там дед Микула вчера мед собирал, да пролил. Так там трава до сих пор сладкая.
      — Му-у! Спасибо, — сказала корова и снова заснула.
      А Кузя спрыгнул на землю и размечтался, как надоят сегодня сладкого молока, а он пенки снимет и на горбушку намажет… И от таких мечтаний даже в животе лягушки заквакали — так кушать захотелось.
      Но кушать было уже некогда — далеко-далеко зарозовела верхушка самой высокой сосны. Того и гляди солнце выкатится и всех перебудит. Надо уже в путь-дорожку собираться да идти потихонечку.
      Так Кузя и сделал. Собрал в котомку немножко каши, немножко крошек от пряника, немножко шкварочек и пошел в лес.
      А что же домовенок забыл в этом самом лесу? Разве там не лешие с лешатами управляются? Разве там не дикие звери хозяйничают? Так-то оно так, да не так. Потому что в этом лесу домовенку все были рады, все там ему друзья да приятели. Но сегодня Кузька в лес пошел не для того, чтобы поиграть в горелки да подразнить кикимор. Сегодня у Кузеньки было важное дело.

* * *

      Вчера вечером, когда он в лапту с домовенком Ваней и шишигой Анютой играл, сорока на хвосте принесла бересты кусочек. Села сорока на забор и стала черным глазом Кузю рассматривать. Он было думал, что она на блестящий наперсток нацелилась, который бабка Настя в траву уронила, и стал сороку прогонять.
      — Экий ты невежа! — сказала сорока. — Я тебе новости на хвосте принесла, а ты меня гонишь. Вот улечу обратно в лес, и ничего ты не узнаешь.
      — Ладно-ладно, — сказал тогда Кузя. — Давай сюда свои новости, а тебе — так и быть — мятных крошек насыплю.
      Сорока перестала обижаться, спрыгнула на землю и даже разрешила шишиге Анюте себя погладить, пока Кузя от ее хвоста бересту отвязывал. На бересте были письмена, которые только Кузя разобрать и мог. Он нахмурил свой лоб и стал разглядывать нацарапанные острой палочкой рисунки.
      — Все ясно, — сказал он Ване. — Баба-Яга опять сухарей переела и зубом мучается. Надо идти, а то снова дом для хорошего настроения поломается.
      Кузя знал, про что говорил. Были у Бабы-Яги два дома — один для хорошего настроения, другой — для плохого. В одном Баба-Яга была приветливая да хлебосольная, а вот во втором — лучше близко не подходи. Поймает, зажарит и… ну, не съест, конечно, но все равно будет неприятно.
      Баба-Яга жила в этих домиках по очереди, и поэтому в лесу была тишь да гладь, и никому от этого хуже не было. Но случалась иногда такая беда: заболит у Бабы-Яги что-нибудь или потеряет она свои очки. Тут у нее портилось настроение надолго, и спасенья от этого не было никому. Ноет она, плачет, ворчит с утра до ночи, даже птицы с деревьев от усталости падают — так это тяжко слушать.
      А если у Бабы-Яги надолго испортится настроение, так она из своего злого дома неделями не выходит. Второй домик стоит в это время пустой да сиротливый. И печка в нем вскоре гаснет, и пироги черствеют, а окошки становятся грустные-прегрустные, и начинается дождик. Домик для хорошего настроения начинает хандрить да скучать по Бабе-Яге, и так ему от этого плохо, что начинает он разлаживаться да ломаться. И если этому не помешать, то вскоре случается страшное — вместо двух разных домиков получаются два одинаковых.
      И если Баба-Яга свои очки найдет и зуб залечит, она все равно стонет, ноет да ворчит. А что же ей делать, если теперь у нее два дома для плохого настроения?
      Помнит Кузя, как это было в прошлый раз. Если бы он с Лешиком вовремя домик не спас, не отмыл, не отчистил, да не напек бы блинов, стал бы лес злым и заколдованным, и жила бы в нем злая Баба-Яга.
      Вот поэтому-то Кузя так торопился и спешил. Никак нельзя было позволить такой беде произойти.

* * *

      На самой лесной опушке Кузю встретил Лешик — маленький лешонок, который Кузе был в лесу первый друг. Посмотрел Кузя на лешонка и ахнул: видать, и впрямь беда приключилась. Лешик был весь грязный, мятый, на голове трава пожухла, а хвост весь бинтами перемотанный.
      — Кузя, Кузя! — запищал лешонок. — Баба-Яга совсем сбрендила! Никакого от нее житья нет! Мало того, что ругается, еще и подлости всем устраивает. То подножку поставит, то из рогатки птиц бьет. А мне вот видишь — хвост дверью прищемила. А говорила, пирога да-ам!
      Лешик начал всхлипывать.
      — Да что ж за наказанье такое! Вот утро так утро. Все-то плачут, все-то рыдают. Хватит реветь — и без тебя от росы мокро, — осерчал Кузя. — Ты лучше давай рассказывай, что приключилось. Опять зуб?
      — Угу, — кивнул Лешик, вытирая последнюю слезинку.
      — Ох уж этот зуб! Говорил я ей — надо лечить. А она знай себе орехи щелкает. Вот, дощелкалась. Ну что, пойдем?
      И они зашагали к волшебной речке, откуда до домика Бабы-Яги было рукой подать. Не успели друзья дойти до дома для плохого настроения, как уже поняли: Бабе-Яге тяжко приходится. Такой шум-гам в доме стоял, такой вой и ор, что деревья листья сбросили, а птицы на юг полетели — только бы не слышать этого.
      — Ой-ей-ей! — стонала Баба-Яга. — Ах-ах-ах! Бедная я, бедная!
      И — тр-рах горшком в стекло! Вот такой у нее был скверный характер: если ей нехорошо, то вокруг всем плохо должно быть.
      Кузенька проследил, как чугунок по земле катится, кузнечиков распугивает, и задумался.
      — Ой, Лешик, — сказал он другу. — Что-то страшно мне даже к дому подходить. Того и гляди зашибет.
      И точно — вслед за горшком полетела кочерга. Лешик тоненько вздохнул и присел на кочку. Кузя присел рядышком и тоже задумался. Думал-думал и ничего не мог придумать. Тут в ясном небе раздался гром, и друзья удивленно посмотрели на небо. По небу пробежала заблудившаяся тучка и сразу скрылась за горой. И тут Кузя закричал:
      — Я придумал, придумал! — и стал другу на ухо шептать — как бы кто не подслушал.
      А хитрый план Кузьки был вот какой. Раз Баба-Яга так разбушевалась, что ни в дверь не войдешь, ни в окно не влезешь, оставался только один путь — через трубу. Труба у Бабы-Яги была знатная, широкая. Она сама по молодости через нее на метле летала, а теперь стала большее пешочком ходить. Ничего не поделаешь — возраст. Вот через эту самую трубу и собрался Кузя проникнуть в гости к Бабе-Яге.
      Так он и сделал. Забрались они на крышу, Кузя одним концом кушака перевязался, а другой велел Лешику крепко-накрепко держать и ни в коем случае не выпускать. Крякнул Кузя и полез в эту страшную, черную от копоти трубу. Лез, лез и долез. Отвязал пояс и стал в заслонку стучаться.
      Баба-Яга так удивилась, что кричать-свистеть перестала.
      — Вот старость — не радость, — пробормотала она себе под нос. — Уже что ни попадя кажется да слышится.
      Кузя услыхал это, да давай Бабу-Ягу запугивать!
      — Угу-гу-гу! — завыл он диким голосом. — Ты почто, Баба-Яга, шалишь да балуешь? Кто тебе разрешал лес баламутить, зверей да леших пугать?
      — Батюшки! — Баба-Яга от страха даже на стол с ногами забралась — такого она еще не видела, не слышала. — Кто ж это такой грозный у меня в печи завелся?
      — А я самый главный из главных начальников над всеми Бабами-Ягами! — еще страшнее завыл Кузя. — Неужто ты меня не узнала?
      — Ой, — еще больше забоялась старуха. — Что-то я вас не припомню.
      — На собрания надо ходить! — упрекнул Бабу-Ягу «начальник».
      — Правда ваша, — вздохнула Баба-Яга. — Давно я с сестрами своими не виделась…
      — Ну, рассказывай, почему свою работу в лесу не выполняешь, а только все портишь?
      — Ой, батенька! Как же работать-то — я болею.
      — Заболела? Полечись, — строго сказал Кузя.
      — Да как же мне лечиться-то? Все доктора меня боятся…
      — Сама виновата. Нечего было заезжего лекаря в колодец вверх ногами засовывать.
      — Так я ж шутя…
      — Юмор у тебя, бабушка, какой-то опасный. Он потом всем рассказал, как его в наших краях принимали.
      — И что ж теперь делать-то?
      — Ну, вот что. Я хоть и по другой специальности, но тебе помогу. Ну-ка попробуй к щеке сало приложить.
      — А поможет?
      — Ты приложи, приложи, а там поглядим.
      Баба-Яга слезла со стола, нашла в кладовке сало и стала его к своей щеке веревочкой привязывать. Привязала и села возле печки. Сидит и ждет, когда зуб пройдет.
      — Ну? — забасил из печки Кузя. — Не болит?
      — Ой, болит-болит!
      — Тогда надо вырывать.
      — Как вырывать? Зуб? Любимый, единственную память от покойной бабушки? Да ни за что! — сказала Баба-Яга и на всякий случай отодвинулась от печки.
      — Ну, тогда придется тебя из леса выселить, а на твое место взять ведьмочку — она с твоей работой лучше справится.
      Тут Баба-Яга не на шутку испугалась. Куда же она из лесу-то пойдет? Как же она без домиков жить будет?
      — А может, не надо? — еще раз с надеждой спросила она у строгого начальника.
      — Надо, — отрезал тот.
      Баба-Яга достала из кармана маленькое закопченное зеркальце и стала рассматривать свой больной зубик. Жалко его было — все-таки сколько лет рос! Но себя было жальче.
      — Эх, все одно пропадать! — махнула рукой старуха. — Ну, говори теперя, как зуб рвать будем.
      — Бери суровую нитку…
      Баба-Яга выдернула нитку из подола и намотала ее на палец.
      — …теперь завязывай на конце петлю и надевай ее на зуб. Только привяжи покрепче, а то толку не будет.
      — Шделано, — прошепелявила Баба-Яга.
      — Теперь бери нитку за другой конец и привязывай к дверной ручке.
      — А это зачем?
      — Привязывай, привязывай!
      — Ну?
      — А теперь сиди и жди, — сказал Кузя и стал дергать за конец пояса.
      Лешик вытащил Кузю, всего черного от копоти, и они вместе быстро-быстро слезли с крыши и побежали на крыльцо. Там они вдвоем схватились за ручку и изо всех сил дернули дверь. Внутри домика раздался вой, и оттуда выбежала Баба-Яга, держась за щеку.
      — Ах вы, негодники! — закричала она, увидев друзей. — А вот я вам!
      — Бежим! — крикнул Лешику Кузька, увидев, как в руке у Бабы-Яги появился тяжелый веник.
      И они побежали. Бежали они быстро-быстро, и старая бабушка за ними не поспевала.
      И потому они первые добежали до домика хорошего настроения и юркнули внутрь. Домик еще не успел испортиться, и в нем было тепло, уютно и пахло пирогом с капустой. Как только Баба-Яга переступила через порог и увидела на столе чашки в горошек с горячим чаем, у нее веник из рук так и вывалился.
      — Яхонтовые мои! Изумрудные! Бриллиантовые! Как же мне вас благодарить? Спасители вы мои!
      Лешик с Кузей вздохнули с облегчением. А Баба-Яга стала тут же хлопотать, на стол собирать, друзей обнимать. Те чаю попили, уважили старушку и стали собираться.
      — У меня еще дома хлопот невпроворот, — проворчал Кузя, слизывая варенье с ватрушки. — А вы тут больше не балуйте. Ты, Баба-Яга, зуб свой возьми, пойди в амбар, кинь через левое плечо и скажи: «Мышка-мышка, возьми зубик костяной, а дай золотой». И тогда у тебя зуб лучше прежнего вырастет.
      — Правда? Лучше? И болеть не будет? Ах ты, моя пышечка, ах ты, моя ватрушечка! — и давай снова Кузьку щипать да за щеки трепать.
      — Ну, спасибо этому дому, а мне некогда, — сказал Кузя.
      — Спасибо тебе! — пропищал Лешик и долго стоял на пороге и махал Кузе мохнатой лапкой.

      Кузя торопился домой, чтобы поспеть к ужину. Он очень любил это время, когда вся большая семья собиралась за столом и никто не видел, как домовенок устраивался на крестовине под столом вместе с мышкой Дашей. Там они вдвоем прислушивались к разговору людей и уплетали за обе щеки пироги и плюшки, которые они утащили со стола, пока бабка Настасья крутилась у печки. Кузя видел, что сегодня бабка Настя поставила опару, и это означало, что ужин без пирогов не обойдется.
      Спешил Кузька, даже на кочках спотыкался и в корнях путался. Добежал до своей деревеньки как раз тогда, когда солнышко за гору село. Затопотал по деревянному крылечку, шасть в щель, и уже дома.
      Первым делом Кузька побежал к печке, смотреть, зарумянились ли у пирогов бока и не пора ли их вынимать. Глядь — что такое? Печка темная да холодная, а пирогами и не пахнет. Опара в углу из кадушки лезет, пыхтит — жарко ей, пора пироги лепить! А никто на нее и внимания не обращает.