– Тише, – попросил я, – Маша спит.
– Во-первых, я перестал суетиться. Раньше любая неприятность приобретала для меня огромные размеры. Теперь у меня вообще нет неприятностей.
– Завидую.
– Хотите, я вас научу?
– Буду рад. Только потише.
– Хорошо. Вот один из частных способов: посмотрите на улицу.
– Смотрю.
– И представьте себе, что это другой город. И живут в нем другие люди, которые вас еще даже не знают. И сразу все переменится. И все неприятности остались в прежнем городе, они забыты, их нет!
– Если вам действительно хорошо, то я за вас рад.
– Мне действительно хорошо!
Машу мы все-таки разбудили.
Она вышла непричесанная, заспанная, взглянула на Чеснокова хмуро и хотела уйти, но он сказал:
– Маша! Вы все время смотрите на меня так, словно решаете вопрос, что бы вам предпринять – зажарить меня целиком или нарезать и положить в салат.
Маша пожала плечами в знак того, что не понимает даже, о чем речь.
– Ладно, не будем выяснять отношения. Как поживают наши песенки? Сочинили что-нибудь новое?
– Нет!
– Что так! Население требует песен!
– Песен нет и не будет, – сказала Маша и хотела уйти, но Чесноков ее задержал:
– Так нельзя, Маша. Я должен с вами поговорить.
Я знал, что разговор этот добром не кончится.
– Не стоит, Сергей Петрович, пусть идет, у нее плохое настроение.
– Это по моей специальности, – обрадовался Чесноков. – Это я беру на себя!
– Вы хотите со мной поговорить? – спросила Маша. – Пожалуйста. Веселый человек, я хочу напомнить вам один случай из вашей практики. Помните, как вы не стали удалять мне зуб, а решили гнать зайца дальше?
– Был такой случай, – сказал Чесноков. – Там была одна сложность, комиссия.
– Ах, комиссия? Тогда все в порядке. Где она помещается?
– Она нигде не помещается, это была временная комиссия.
– Куда же мне адресовать заявление?
– Какое заявление?! – рассмеялся Чесноков.
– Мне надо подать заявление, что в связи со всеми этими обстоятельствами оказались разбитыми две судьбы. Вот так получилось – две человеческие жизни…
– Не понимаю, – встряхнув головой, сказал Чесноков.
– И все, подумать, из-за одной временной комиссии, была бы хоть постоянная!..
– Маша, успокойся, – сказал я.
Я видел, что она уже не владеет собой.
Тут разозлился и Чесноков:
– В чем, собственно, дело? Товарищи! Я не могу нести ответственности за все зубы человечества!..
– Ну ладно, я спать хочу, – скучно сказала Маша. – Нельзя ли тут как-нибудь потише?
– Подождите, вы меня обвиняете черт знаем в чем. Я должен объясниться…
Но Маша так на него посмотрела, что я сказал:
– Потом, потом, Сергей Петрович. Мы об этом поговорим отдельно.
Чесноков, не прощаясь, вышел. В окно было видно, как он шел по улице, потом взялся вдруг за голову и сел на край тротуара. Я испугался и выбежал, но, увидев меня, он вскочил и быстро зашагал дальше.
На крыльце у его двери сидела неясная в темноте фигура. Он приблизился – это была Женя.
Случалось вам встретиться с любимым человеком в те минуты, когда вам тяжело, когда вам не везет? Помните восхищение, которое вы испытывали перед этим человеком, – так недосягаемо безупречен и чист он по сравнению с вами? Вы помните страх его потерять, потому что в эти минуты вы не уверены в себе, в том, что вас можно любить? И благодарность за то, что он относится к вам по-прежнему, и надежду на то, что он все поймет и исправит?..
– Я не предупредила, – поднявшись, быстро заговорила Женя. – Но знаешь, как раз дали стипендию, и я решила съездить.
Чесноков неуверенно шагнул к ней, и она пошла ему навстречу. Они обнялись и так, почти неразличимые в темноте, стояли долго. Он обнимал Женю, глядя поверх ее плеча в темноту. Когда она попробовала оторваться, чтобы передохнуть, или поговорить, или зайти в дом, Чесноков только крепче ее стиснул – он не хотел, чтобы Женя на него смотрела.
– Что-нибудь случилось? – спросила она.
– Да.
– Тебе не хочется говорить?
– Да.
– Тебя кто-нибудь обидел?
– Нет.
– Ты кого-нибудь обидел?
– Да.
Они стояли не разъединяясь.
Чесноков сказал:
– Я погибаю. Я погибаю.
Женя вздохнула.
– Что мы здесь стоим, – сказала она. – Пошли домой.
Они закрыли за собой дверь, и весенняя ночь вернулась к своим заботам. У всего снега, который лежал на ветвях деревьев, ночью хватило сил лишь на одну каплю. Она набиралась долго и на что-то со звоном падала, отмечая замедленное течение ночи.
Когда поднялось солнце, к ней присоединились другие капли. Они засверкали и зазвенели, торопясь и словно извиняясь, что поздно принялись за работу, но та, ночная, все отмеряла свои гигантские секунды, не подчиняясь общей суматохе.
Кто-то прошел по улице, напевая: «Пусть всегда будет солнце!..»
Где-то засмеялись сразу трое.
В доме открылась форточка.
Это Женя открыла. Кое-как просунула в нее голову, хотела посмотреть, что творится на белом свете, но от солнца не могла открыть глаза, чихнула и исчезла.
Из дому они вышли вместе.
Чесноков завел Женю во двор училища. Он нашел окна аудитории, где ему предстояло вести занятия, и посадил ее так, чтобы видеть ее оттуда. Послышался звонок, и он побежал в здание.
Он вошел в аудиторию. Студенты встали и сели.
– Где журнал? – спросил он и сам себе ответил: – Нет журнала, забыл. Ну ничего.
Он подошел к окну и посмотрел вниз. Вернулся, сел за стол и опять посмотрел в окно.
Девушки, сидевшие у окон, тоже посмотрели во двор, но ничего примечательного там не обнаружили.
– Так, надо начинать, – сказал Чесноков, но не начал. Он обхватил ладонями лоб, задумался.
Решив, что он забыл, на чем остановился прошлый раз, кто-то подсказал:
– Мы остановились на фразе: «Радикальное хирургическое вмешательство в этих случаях применяется только при…»
– Прошу вас, перечислите мне виды зубной боли.
– Боли при пульпите, невралгические боли, – поднялась студентка.
– Адская боль бывает при пульпите, – сказал Чесноков. – Она возникает на несколько минут и повторяется каждые два-три часа. Усиливается ночью, при горизонтальном положении. Спасибо, садитесь. Какие еще есть виды зубной боли?
– Боль постоянная, ноющая.
– Пульсирующая боль.
– Зубная боль, – сказал Чесноков, – это мучения физические и нравственные одновременно. Когда у человека болит зуб, ему кажется, что там происходит что-то таинственное и страшное. Если ты кому-нибудь пожалуешься, что у тебя болит зуб, то наверняка окажется, что у твоего собеседника в свое время зуб болел сильнее.
Так много видим мы забот,
Когда нас лихорадка бьет,
Когда подагра нас грызет
И резь в желудке.
А эта боль – предмет острот
И праздной шутки.
Это как бы комическое стихотворение. Но у римлян положено было писать стихами научные трактаты. Они понимали, что наука и искусство неразделимы!..
Женя сидела с поднятым воротником, засунув руки в рукава пальто и обратив лицо к окну. Перед скамьей натекла талая вода. Упершись каблуками, она приподняла носки туфель и постукивала ими.
В окне время от времени появлялся Чесноков. Он что-то говорил, воздевая руки, что-то протыкал и выдергивал гвозди из доски.
Прозвенел звонок, и он почти сразу же выбежал во двор.
– Тебе не скучно? – спросил он.
– Что ты!
– Тогда тебе надо пересесть.
Он усадил Женю на другую скамью и побежал к забору. Студенты азартно выдергивали из него гвозди. Забор трещал и шатался…
Один за другим преподаватели брали свои журналы, отправлялись на занятия. У двери, вежливо пропуская их, теснилась комиссия – три человека, из тех, кто уже приходили к Чеснокову, и Ласточкина. Чесноков нервничал, возился с портфелем, укладывая туда и вынимая обратно твердые куски пластилина. Он не спешил, он надеялся, что комиссия пойдет к кому-нибудь другому.
Мы бываем уверены в себе, независимы и держимся достойно более всего в то время, когда ни к чему особенно не стремимся душой. Но едва мы предприняли труд, который стал нам важен и дорог, – как мы становимся беспокойны, ожесточенны, как мы начинаем зависеть от всякого, кто может нам помешать!
– Что это у вас, Сергей Петрович? – спросила Ласточкина.
– Пластилин.
– Пластилин? А зачем? – удивилась Ласточкина.
– Лепить, – сказал Чесноков, и она засмеялась.
Все преподаватели, кроме Чеснокова, ушли из учительской. Главный член комиссии спросил его:
– А у вас что, нет занятий?
– У меня сейчас неинтересно, – сказал Чесноков. – Просто практическое занятие.
– Практика? – оживилась Ласточкина. – Напротив, это очень интересно!
– А почему вы пришли именно ко мне? – спросил Чесноков. – Объясните, в чем дело. У нас вообще нет условий, я давно хотел об этом поговорить. Нужна постоянная договоренность с поликлиникой, а то у нас нет больных. Оказалось, что одной студентке надо удалить зуб, будем практиковать на ней, но это же не выход!..
Ласточкина посмотрела на часы:
– Не будем тянуть, уже десять минут как начались занятия.
Чесноков пошел. Комиссия двинулась за ним.
Кресло в учебном кабинете было одно. В нем сидела девушка в белом халате и шапочке. В лицо ей ярко светила лампа. Она сидела, открыв рот, и другие студенты, тоже в халатах, по очереди подходили к ней, наклонялись и внимательно осматривали ее зуб.
Чесноков в сопровождении комиссии вошел в кабинет. Студенты поздоровались и раздвинулись, освобождая место.
– Случай всем ясный, – сказал Чесноков, осмотрев студентку. – Резекция нижнего моляра. Удаление сравнительно с остальными зубами часто представляет наибольшие затруднения. Где находится врач при удалении правых моляров? Завальнюк.
– Врач находится справа, несколько позади больного, лицом вперед, – сказала студентка.
– Приступайте, Завальнюк, – сказал Чесноков.
Завальнюк взяла со столика инструмент и стала позади больной лицом вперед.
– Ой, – на всякий случай сказала она и приступила.
Студенты сосредоточились.
– Трудный зуб, – сказала Завальнюк.
Больная деликатно застонала.
Завальнюк посмотрела на Чеснокова.
– Что-то не идет.
– Что значит – не идет? Наложите щипцы.
– Наложила.
– Продвигайте.
– Продвинула.
– Смыкайте. – Девушка опять застонала.
– Ну вот, – сказала Завальнюк, глядя на Чеснокова.
Больная тронула его за локоть, прося о помощи.
Ласточкина что-то шепнула на ухо главному.
– С ума сойти, с ума сойти, – повторяла она, вертя пальцами папиросу и не замечая, что говорит вслух.
– Завальнюк, сосредоточьтесь! – сказал Чесноков.
– Не кричите, – сказала Завальнюк. Она снова наложила щипцы, но от волнении у нее не ладилось.
Девушка в кресле застонала.
– Помогите вы ей, – сказал главный. – Нельзя же так.
– Она должна сама, – сказал Чесноков.
Ласточкина не выдержала и с досадой сказала:
– Сергей Петрович, как-нибудь прекратите это, вы же врач!
– Я не могу, – сказал Чесноков. – Вы же знаете, что я давно уже не практикую.
– Боитесь за свою репутацию? – спросил председатель комиссии.
– Я не боюсь за свою репутацию, я правда не могу.
– Нельзя сводить счеты с медициной, – сказал Котиков. – Нельзя обижаться на науку!
– Я не свожу счетов, – сказал Чесноков. – Я не могу! Я не могу!
– Как же вы тогда учите студентов? – спросила Ласточкина. – Если вы сами не умеете, чему вы учите студентов?
– Я плохо учу, – сказал Чесноков. Сдергивая на ходу халат, он быстро пошел прочь из операционной.
Студенты, теснясь, пропускали его. Они смотрели растерянно, не понимая его и жалея.
Он выбрался в коридор, однако там тоже толпились студенты и так же растерянно, не понимая, смотрели. Наклонив голову и ни на кого не глядя, Чесноков скрылся в преподавательской.
Здесь никого не было. Он надел пальто и остановился в задумчивости. Затем он схватил со своего стола клещи и как одержимый стал выдергивать ими гвозди. Раз! – из стола. Два! – из сцены. Три! – из доски расписания. И, отшвырнув клещи, бросился обратно.
Ласточкина уже наклонилась над студенткой, готовясь удалить зуб, когда у кресла вырос Чесноков.
– Дайте сюда, – сказал он.
Он не знал, что из этого получится, и пока еще не думал об этом. Забытое давно состояние овладело им вдруг. Он был почти ею: это он сидел с открытым ртом и устал так сидеть, это он боялся щипцов и новой боли и того, что, может быть, никому никогда не удастся вытащить этот злосчастный зуб!..
– Ей надо новокаин вколоть, – посоветовала Завальнюк, – а то уже все прошло.
– Вы думаете?
Чесноков сосредоточился, и лицо его стало спокойным.
Рыжая студентка выскочила из кабинета в коридор. Она подсела к телефону и набрала номер.
– Это кинотеатр? Это Витя? Витя, сбегай к бабушке, пускай скорей идет к нам в медучилище, тут Чесноков удаляет зубы!..
Однако бабушка пришла поздно. В коридоре медучилища по два-три человека на стуле уже сидела очередь. Перед ожидающими стояла девушка, у которой Чесноков удалил зуб, и давала интервью.
– Ничего-ничего?.. – спрашивали ее.
– Абсолютно.
– А сейчас?
– И сейчас ничего. Нет, какое счастье, когда ничего не болит!
В кабинет входил следующий пациент.
– Товарищи! Bce вышли из кабинета! Все вышли! – требовал руководитель комиссии.
Но так как сам он выходить не стал, все только сделали символическое движение в сторону двери, но тоже остались в кабинете.
Чесноков направил на больного свет, осмотрел его и сказал, обращаясь к студентам:
– Итак, поднимаем кресло настолько, чтобы удаляемый зуб находился на уровне плечевого сустава врача.
Он поднял кресло и взял со стола щипцы.
– Вот как надо располагать пальцы. Тогда одной рукой легко сдвигать и раздвигать щипцы.
Вот тут в этот момент, как теперь подтверждают многие, студентка Карпова и сказала:
– Сергей Петрович, можно мне?
По-видимому, ей очень этого хотелось, иначе она ни за что бы не посмела. Она была скромная девушка и никогда не лезла вперед.
Члены комиссии удивились, а подруги зароптали. Но она, мучаясь и проклиная себя, еще горячей взмолилась:
– Сергей Петрович, разрешите мне! Один раз – и все. Прошу вас!
– Пожалуйста, – сказал Чесноков и отдал ей инструмент.
– Доктор, – забеспокоился больной. – А вы?
– А я здесь, я не ухожу.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.