Легионер - Центурион Траяна

Александр Старшинов

Центурион Траяна

Книга I

Ответный удар

Часть I

Ледяная Змея

Январь 855 года[1] от основания Рима. Берег Данубия между Новами и Эском

Дака поймали сетью. Не рыболовной, а куда более тяжелой и прочной круглой сетью ретиария[2] со свинцовыми грузиками. Поначалу на дака ринулся Кука. Но варвар как будто ожидал нападения – левой рукой отшвырнул кожаный мешок, что тащил на плече, а правой обнажил меч, да так мгновенно, что Кука с трудом сумел увернуться от кривого фракийского клинка – варвар орудовал мечом с поразительной ловкостью. Да и ростом дак был выше римлянина на целую голову. Легионер благоразумно отступил. Подбитые гвоздями солдатские калиги не скользили на снегу, что давало Куке немного преимущества – в бегстве. Однако дак не собирался кидаться в погоню. Он с видимым усилием подхватил брошенный мешок и ринулся напролом через снежную целину и оледенелые ветви кустарника. Второго легионера, который притаился за сваленными грудой и засыпанными снегом камнями, варвар не видел. В предутреннем сумраке было невозможно разглядеть, что кто-то скрывается здесь в засаде. Когда Приск выскочил из укрытия, дак замер на миг, мгновенно оценил обстановку и тут же ринулся вперед, рассчитывая на свою силу и рост. Но нанести удар он не успел… Бросок у Приска вышел удачный – сеть полностью раскрылась, опутала варвара и сбила с ног.

Лежа на снегу, пленник все еще бился, как огромная рыбина, и рычал, пытаясь кинжалом разрезать веревки. Еще несколько мгновений, и он бы наверняка освободился. Но Кука такого шанса лазутчику не дал: в два прыжка очутился рядом и огрел палкой по голове. Варвар обмяк. После этого Кука первым делом просунул руку в проделанную дыру и забрал кинжал пленника. Приск подошел и остановился рядом с добычей. Ладонь он на всякий случай держал на рукояти меча.

Кука присвистнул, осматривая трофейный кинжал:

– Хорошая работа… А лезвие… Острее, чем бритва у Молчуна! Глянь, что натворил, чуть ли не все веревки перерезал! Железо у даков отличное – я давно заметил. – Он наклонился, потянул было на себя сеть, чтобы опробовать лезвие.

– Не порти вещь, – остановил товарища Приск.

– Еще одного хочешь поймать? – хмыкнул Кука. – Не волнуйся, сегодня они вряд ли полезут. Уже совсем рассвело, значит, тайных гостей с того берега ждать бесполезно.

– Сеть оставь! – В голосе Приска прозвучала легкая угроза.

Кука недоуменно фыркнул, но уступил. Дакийский кинжал он сунул себе за пояс.

– Приложил ты его – будто быка жертвенным топором. – Приск на всякий случай поводил тыльной стороной руки у пленника под носом – не помер ли тот.

Им повезло – парень еще дышал. Значит, скорее всего, очнется. Человек с той стороны был нужен живым.

– У варваров головы крепкие, – успокоил приятеля Кука. – Недаром многие выходят против нас без шлемов… Подержи-ка его, а то вдруг он притворяется и, как только я сниму сеть, тут же вскочит, как мой природный меч по утрам.

Приск наклонился и крепко ухватил локти варвара, пока Кука выпутывал меч дака и ножны из ячеек. Только после этого легионеры вытащили пленника и связали ремнями. Впрочем, Кука опасался зря: варвар, похоже, не притворялся и в самом деле был без сознания.

– Я к воде, погляжу, что там…

Сказано – сделано, Кука тут же побежал к берегу – осмотреть место, где причаливала лодка.

Приск подумал: пустое это – и так видно: на снегу остались следы лишь одного человека. Лодка с гребцом ушла назад, на дакийскую сторону Данубия. Так что Кука, желая дакам отправиться в страну всех болезней, бродил по берегу, теряя драгоценное время.

Приск поднял мешок пленника и невольно охнул: при малом объеме тот был на диво увесист. Распуская веревки, легионер уже знал, что увидит внутри. Кожаный мешок был набит золотом, а если точнее – одинаковыми браслетами с изображением волка с оскаленной пастью. Даки – волки. И нападают они стаей – не поодиночке. Значит, гость явился не воевать.

Приск выбрал один из браслетов и надел на запястье, после чего снова затянул веревку и повесил мешок себе на плечо.

Пленник неожиданно дернулся, сначала слабо, потом сильнее. Но ремни были затянуты на славу. Извернувшись, варвар попытался лягнуть Приска спутанными ногами, но легионер вовремя отступил и в ответ пнул варвара по ребрам. Не в полную силу, но так, что парень зарычал от боли.

– Ну что, – сказал Кука, вернувшись от берега, – потащили!.. Сегодня нам повезло.

Это было правдой: накануне Малыш и Молчун упустили двоих лазутчиков. Варвары, переправившись на римский берег, исчезли, растворились тенями в темноте.

А за два дня до этого человек с той стороны реки при попытке захвата погиб. Дрался он как волк и даже сумел ранить Тиресия. После чего Молчун успокоил дака навсегда.

Уже несколько дней лазутчики переправлялись на римскую сторону в Нижнюю Мезию. Один раз либурна[3] погналась за лодкой перевозчика, но в темноте потеряла добычу из виду, ведь моряки обычно не выходят из гавани по ночам. Зато лодки с той стороны шныряли взад и вперед, ночью как днем.

– Не терпится услышать, что поведает нам варвар. Наверняка что-нибудь интересненькое! – хмыкнул Кука.

Приск с сомнением покачал головой: надежда, что дак разговорится, была слабая.

– Кстати, с сетью ты здорово управился, – хмыкнул Кука. – Может, тебе и трезубцем еще обзавестись?

* * *

Маленький отряд под началом Куки прибыл из лагеря Пятого Македонского легиона в бург на берегу Данубия несколько дней назад. Легионеры прискакали верхом. И, надо сказать, скакуны у них были очень даже приличные, на таких конях военным трибунам[4] разъезжать под стать. Все пятеро были молоды, но не новички, зато вели себя минимум как принципалы.[5] Командиром отряда значился Кука, смуглый коренастый крепыш, чья манера говорить и жестикуляция выдавали в нем уроженца Кампании.

«Прослужили лет пять-шесть, не больше, – сказал бы, глядя на них, какой-нибудь ветеран с данубийского лимеса.[6] – Успели пообтереться в лагере, но все еще сохраняют привычки юности».

В самом деле – если в Куке все еще угадывался бойкий сын лавочника из Неаполя, то в Гае Приске можно было распознать выходца из семьи как минимум всаднической, потерявшей прежнее влияние и богатство, раз юноша пошел служить в легион. Иногда в шутку товарищи называли Приска Юлием Цезарем, ибо юный Гай даже внешне походил на божественного Гая Юлия – такой же светлокожий, с темными живыми глазами.

Кука командовал контубернием,[7] но мозгом маленького подразделения являлся Приск. Тиресий – как и его мифический фиванский тезка – мог предсказывать будущее. Гигантского роста Малыш служил воплощением физической мощи. Урюмый Молчун по жестокости мог соперничать с диким зверем, хотя жестокость его никогда не бывала бесцельной.

Когда-то (как им теперь казалось, много-много лет назад) восемь недотеп-новобранцев появились в Эске погожим летним днем в последний год правления принцепса Домициана.[8] Тогда их отдали под начало Валенса, вечного центуриона пятьдесят девятой центурии. Этих восьмерых посчитали обреченными, годными разве что на то, чтобы погибнуть в первой же схватке. Но они выжили (правда, не все), многому научились и даже кое-что важное сумели совершить, о чем, впрочем, особо не распространялись.

Троих они потеряли, но начальство так и не пополнило их контуберний, однако с каждым разом приказы они получали все более сложные. Сейчас у Куки имелось при себе письмо от легата Пятого Македонского, где было сказано, что все военные части Нижней Мезии обязаны оказывать всяческое содействие контубернию пятьдесят девятой центурии легиона. Боевые когорты легиона, как и сам легат, остались зимовать в Виминации вместе с основными силами императора Траяна.[9]

Когда весной огромная армия переправлялась по двум понтонным мостам на дакийскую сторону, все были уверены, что перед такой силой Дакия не устоит. Если прикажет император, римская армия сокрушит даже горы. Однако месяц проходил за месяцем, а известий о том, что царь Децебал сдался на милость победителя, так и не было. Зато ауксиллариям-галлам,[10] охранявшим бург, пришел приказ: следить за рекой, чтобы варвары с той стороны не попытались наладить переправу.

Наконец осенью заговорили о великой победе при Тапае. Где находится этот неведомый город, крепость или перевал – никто в бурге не ведал. Но вслед за донесением о победе в битве никаких сообщений о победе в войне не последовало.[11]

О том, что армия Траяна вновь перешла Данубий и осталась зимовать в Виминации, в бурге узнали совсем недавно. Ауксилларии ждали возвращения боевых когорт в постоянные лагеря Нижней Мезии в надежде, что хотя бы в новом году гарнизон бурга сменят. Жить в лагере подле канабы[12] не в пример удобнее, нежели торчать в башне, одиноко стоящей на берегу. Но теперь, когда в постоянный лагерь легиона из похода вернулись только те, кого сочли непригодными для нового похода, надеяться на скорую смену не приходилось.

А потом появился этот потрепанный в боях неполный контуберний. Но пришел он явно не на смену ауксиллариям. Да и вообще вид у них был странный – все они давно не стриглись и не брились, так что волосатостью напоминали местных гетов, что не подрезают ни волос, ни бороды.

* * *

Юноша-галл, сменившийся из караула, не отходил от легионеров ни на шаг. Они казались ему полубогами, спустившимися с Дакийских гор.

– А какая она, эта Сармизегетуза, столица Децебала? – спрашивал он всех по очереди.

Не иначе, она представлялась ему похожей на Рим, которого юный галл никогда не видел.

– Сбегай на ту сторону да погляди, – отозвался Кука.

– А ты меня возьмешь с собой? – не подумал смутиться мальчишка.

– Как звать тебя?

– Ингиторий.

– Так вот, если бы ты хоть немного подумал, Ингиторий, то сообразил, что мы не добрались до Сармизегетузы. Иначе ты бы не сидел сейчас в этом бурге, ибо граница в этом случае проходила бы совсем в другом месте, – насмешливо заметил Тиресий.

– А мне этот паренек нравится, – заявил Кука. – Надеюсь, в бою он такой же наглый.

Пятерка вела себя странно. Первым делом они принялись расспрашивать: не видел ли кто чего необычного в последние дни. Солдаты в бурге недоуменно переглядывались, отвечали: не видели.

Но гнусавый раб с таможенной станции сообщил, что замечал вечерами огни на той стороне реки. Раб был частым гостем в бурге, приторговывал копченой рыбой, у него всегда можно было достать кое-какую мелочовку, потребную в ежедневном быту, а не тащиться за всякой ерундой в Новы или Эск. Гнусавый утверждал, что видел раза три, не меньше, как с дакийской стороны на римскую в ночной темноте скользит быстроходная лодочка. Всякий раз лодка причаливала не у самой станции, а ниже по течению. Да и наблюдал лодку гнусавый раб мельком – когда луна выглядывала из-за туч. Не всякий бы и заметил такой челнок на воде, но – так утверждал гнусавый – глаз у него был наметанный.

Приск, выслушав раба, достал из кошелька медный асс.[13] Раб глянул на монету и презрительно скривил губы. Приск усмехнулся – и заменил медь на серебро. Денарий[14] гнусавый соизволил принять. Хотя не преминул заметить, что предпочитает старые денарии республиканской чеканки, а не эти новенькие монеты, в которых и серебра-то, поди, не осталось.

О том, что творится на дакийской стороне реки, римляне не ведали. Обычно новости из варварских земель наместнику приносили торговцы. И хотя греческие и римские купцы выше среднего течения Алуты забирались редко, все же кое-какие сведения доставляли. Прошедшим же летом даки запретили торговцам появляться на своей стороне, а несколько смельчаков, рискнувших пренебречь приказом Децебала, в Томы так и не вернулись. Так что в какой-то мере Данубий ныне напоминал стену, и, что творилось за этой стеной, никто не ведал.

На следующее утро после прибытия в бург легионеры отправились на охоту. Но миновало четыре ночи, прежде чем Кука и Приск сумели захватить лазутчика живым.

* * *

Когда Куке что-то удавалось, он начинал сыпать словами непрерывно. Болтал обо всем, что приходило на ум. Так что по дороге в бург Приску пришлось выслушать сотню проклятий в адрес местного климата, варваров и их хитрющего царя, засевшего где-то в горах, плюс немало едких замечаний в адрес Декстра, который так и не сумел создать нормальный отряд разведки, и не менее едких упреков в адрес императорского племянника Адриана,[15] который ведет себя совсем не так, как подобает хорошему патрону, и совсем забыл своих подопечных-клиентов – то есть контуберний Куки (подаренный Адрианом роскошный плащ на лисьем меху был, разумеется, не в счет).

Так что Приск почти обрадовался, когда из утреннего морозного тумана выступил знакомый бург. Большая каменная башня с навесными балконами из дерева стояла почти у самой воды в ста шагах от таможенной станции. В эту зиму здесь обитали положенные пятьдесят человек солдат-ауксиллариев во главе с декурионом.[16] Сейчас на верхнем балконе расхаживали, проклиная морозы, двое, да еще два солдата мерзли внизу, в карауле. Один контуберний дежурил на таможенной станции, еще один патрулировал берег. Человек шесть отправились в ближайший поселок за хворостом. Несколько больных или тех, кто сказался таковыми, грелись возле печурки на кухне слева от входа.

Нижний ярус бурга был разделен на четыре комнаты, каждая со своей кладовой. Одна – эта самая кухня с печкой, зимой самое любимое и самое людное место в башне. Вторая – комната декуриона, и рядом еще две караульни.

Одну каморку декурион предоставил в распоряжение прибывших легионеров. Малыш установил здесь жаровню, возле которой троица разведчиков грелась, попивая разбавленное вино, когда удачливые охотники ввалились со своей добычей.

Пленника, не развязывая, положили на старое лоскутное одеяло, а Приск и Кука подсели вплотную к жаровне.

– Не люблю я снег, ох как не люблю, – пробормотал Кука, потирая ладони.

Затем он, сняв калиги и носки из толстой шерсти, принялся обирать с шерсти твердые катышки снега и кидать их в угол – туда, где на кирпичах искрилась изморозь. Носки Кука обшил спереди и на пятках кожей, но все равно ноги мерзли. А ноги, как известно, у легионера на первом месте, чуть-чуть впереди желудка.

Этой зимой неаполитанец более других страдал от морозов. В начале зимы, после возвращения из похода он почти месяц пролежал в лихорадке. Вот и теперь на холоде смуглая кожа Куки приобрела безжизненный серый оттенок, губы побелели, и даже подле жаровни ему никак не удавалось отогреться. Малыш, всегда готовый услужить друзьям, принес с кухни горячей воды и каждому долил в кубок.

– Ты мне вина подливай, а не воды! – возмутился Кука.

– Сегодня нам боги помогали, – сказал Тиресий, глядя на угли в жаровне своим особенным «пророческим», будто обращенным внутрь себя взглядом. – В нынешние времена это редкость.

– Боги помогали? Нам? – переспросил недоверчиво Кука. – Это как? Сидят они себе на Олимпе, жрут амброзию, а потом поглядели вниз и видят: Кука с Приском в дозоре уже в ледышки превратились, ни ног, ни рук, бедняги, совсем не чувствуют…

– Главное – уши к шлему примерзают, – вставил Приск.

Да, уши и щеки в мороз – это проблема. Но пришивать суконные «уши» к подкладке, как это сделал Малыш, никто больше не стал – уж больно смешно выглядело. Да и спадут скоро морозы. Наверняка.

– …И вот заявляет Юпитер: дай-ка я этим бедолагам помогу, – закончил прерванную мысль Кука.

– Ты думаешь, случайно именно сегодня ночью выпал снег?

Возразить было нечего: надо ж было такому случиться, что снег повалил как раз в четвертую ночную стражу?[17] С час валил, а потом перестал. Сразу же сделалось светлее, и, хотя солнце еще не взошло, но на черной воде Данубия отчетливо проступила осыпанная снегом лодчонка с лазутчиком, что стремилась к южному римскому берегу. Если бы не снег, варвар наверняка бы проскользнул незамеченным.

Теперь пятеро легионеров пили разбавленное горячей водой вино и рассматривали пленника. Даку было лет двадцать шесть. Крепкий, сноровистый, он бы и с двумя легионерами вполне мог справиться. Только сеть ретиария позволила захватить его живым.

Приск осмотрел разрезанные веревки, покачал головой. На починку сети уйдет целый день, не меньше.

Гладиаторское искусство не для легионера. Но тренироваться бросать сеть левой рукой надоумил Приска капсарий[18] в госпитале: надо было срочно разрабатывать руку после ранения, дакийский фалькс[19] вспорол мышцы на плече чуть ли не до кости. Приск был искусным фехтовальщиком, его любимым оружием был фракийский кривой клинок, которым он пользовался не хуже гладиуса, а может быть, даже лучше. Отец учил его когда-то драться таким оружием. А настоящих ретиариев Приск видел только на арене амфитеатра. И вот теперь потихоньку осваивал работу с сетью.

Приск присел на корточки возле пленника, поднес к его губам глиняную кружку с горячим вином. Дак сделал глоток, облизнул потрескавшиеся губы.

– Еще? – спросил Приск на фракийском.

Пленник кивнул. Хлебнул жадно, но не проглотил, надул щеки, затем втянул…

Приск успел прикрыться ладонью, так что плевок не попал в лицо.

Легионер медленно выпрямился, отошел, плеснул водой из кувшина на руку, смывая вино, потом развернулся и саданул ногой пленника под ребра – точно туда, куда и в первый раз. В этот раз удар был сильнее. Дак не удержался и охнул, а Приск отошел и уселся у огня, давая всем своим видом понять, что больше пленника допрашивать не намерен.

Его сменил Тиресий. Этот вина не предлагал.

– Зачем переправился? – последовал вопрос. – Кто тебя послал?

Дак прищурился, плотно стиснул зубы.

– Я так плохо говорю? Он не понимает? – обратился Тиресий к друзьям.

Малыш махнул рукой: чего спрашиваешь-то! У Малыша с фракийским всегда были проблемы. К тому же он постоянно путал слова северного наречия, на котором говорили даки, с южным – языком Мезии и Фракии.

– Всё он понимает, – отозвался Молчун. – Ты что, забыл, Тиресий? Они все такие. Пытай их, не пытай, ничего не скажут.

– Это смотря кого пытать, – заметил Тиресий. – Если парень в войлочной шапке, то есть из знатных, из пилеатов, или комат,[20] но весь в шрамах и отметинах (значит, из царевой гвардии), – такого жечь огнем бесполезно. Ну а если обычный варвар, из низовий Алуты, из деревенских – может, и заговорит.

– А этот каков? – спросил Молчун, всегда задававший самые неудобные вопросы.

– Из гвардии Децебала. Не пилеат, дакийский плебей. Воюет давно, – вместо Тиресия ответил Приск.

– Шрамов на нем вроде немного, – заметил Малыш. – Как ты догадался? – Он всегда с восхищением слушал Приска, почитая того философом и почти мудрецом.

– Дерется хорошо, – пояснил свою догадку Приск. – Меч и кинжал отличного качества. Да и груз, который он нес, не всякому доверят. И уж точно не доверят какому-нибудь саку из низовий.

– Пусть подумает. Жить захочет – заговорит. – Тиресий налил себе еще горячего вина, глотнул. – Он с той стороны. Сейчас война, парень пробрался на наш берег тайком. Прибьем к кресту, никто не поинтересуется, за что и почему.

Молчун, обернув руку тряпкой, вытащил из углей обломок пилума, продемонстрировал всем ставший красным наконечник, потом наклонился и приложил раскаленный металл к бедру пленника. Тот стоически переносил пытку, лишь все плотнее сжимал зубы, пока они не начали скрипеть. В какой-то момент стало казаться, что во рту у него полно камней, и он их перетирает зубами.

– Наш новый Сцевола,– зло рассмеялся Тиресий. – Только мы его не отпустим в любом случае.

Варвар вряд ли слышал имя легендарного римского героя, но презрительный смешок Тиресия был красноречивей слов.

– Отвечай, зачем ты переправился на этот берег? – повторил Молчун вопрос товарища.

– Сдохни! – рявкнул дак.

– Придется еще подогреть парня. – Молчун вновь сунул обломок пилума в угли.

– Ребята, он же ничего не скажет, – пробормотал Малыш. Здоровяк отвернулся, чтобы не смотреть, как Молчун жжет плоть раскаленным железом. И даже нос заткнул, дышал ртом.

Во второй раз дак не выдержал пытки и заорал.

– Уже лучше, – одобрительно кивнул Тиресий. – Я же говорил, в этот раз нам повезет. Так куда ты направлялся, парень?

Однако ничего, кроме крика, перешедшего в низкий звериный вой, они не услышали.

Малыш отскочил в угол и там скорчился, присев на корточки и закрыв голову руками. В такие мгновения он вспоминал, как пытали его самого, и смерть товарища летом, там, на дакийской земле.

– Сизифов труд, – подытожил Приск. – Возможно, Молчуну эти вопли доставляют удовольствие. Но не мне.

– Ларс Порсена отпустил Сцеволу, – пробормотал Малыш из своего угла.

– Те времена давно прошли, – сказал Приск. – Никто больше не уважает мужество противника.

– Ларс Порсена отпустил Сцеволу, – повторил Малыш с угрозой и грохнул кулаком в стену, потом вновь прикрыл голову ладонями.

– Хорошо, оттащи парня в эргастул,[21] – вздохнул Кука. – А мы пока посовещаемся.

Молчун буркнул что-то неодобрительное и бросил обломок железа обратно в угли.

Малыш вскочил и стал заворачивать пленника в лоскутное одеяло – эргастул был выстроен снаружи, рядом с конюшнями и отхожим местом. В такую погоду замерзнуть там ничего не стоило.

– Прежде чем развязывать ему руки, проверь, чтобы колодки надежно закрылись, иначе парень может освободиться, – крикнул ему в спину Приск.

– Проверю, – пообещал Малыш. И выволок пленника наружу, как ребенка.

– Да, варвар не больно разговорчив, – вздохнул Тиресий. – Наш Молчун рядом с этим даком прямо-таки Цицерон.

– Что будем делать? – спросил Кука. – У нас есть пленник, который не желает говорить…

– И мешок золотых браслетов, – сказал Приск.

Он развязал веревку трофейного мешка и выложил несколько браслетов на стол. Золото тускло заблестело. Со всех браслетов скалились волчьи морды.

– Заречная работа, – предположил Кука.

– Да уж, не греческая, это точно. Браслеты все одинаковые, это знак, – задумчиво проговорил Приск. – Браслеты тяжелые и золотые – значит, подкуп. Децебал хочет поднять восстание на нашем берегу.

– Когда? – Кука уставился на него с таким видом, будто Приск, а не Тиресий слыл в их контубернии прорицателем. Впрочем, в логических способностях Приска никто из его друзей не сомневался. Недаром именно ему, а не Куке было обещано Адрианом звание центуриона.

– Не знаю. Но полагаю, что скоро. Местные общины нас не любят. Так что здешние геты поднимутся в любом подходящем месте, где есть что грабить и нет наших когорт.

– В Нижней Мезии сейчас практически нигде нет войск, – напомнил Тиресий. – Боевые когорты Пятого Македонского остались в Виминации, а Первый Италийский охраняет склады в Понтусе и Ледерате да крепость в Дробете на том берегу. В провинции повсюду только ветераны да сосунки.

– Ниже по течению тоже видели лазутчиков, – напомнил Кука.

Малыш вернулся, плеснул в глиняную кружку горячей воды из стоящего в углях кувшина, добавил вина, взял кусок хлеба.

– Решил подкормить бунтаря? – спросил Кука.

Малыш ничего не ответил и вышел.

Приск взял в левую руку свинцовый шар – из тех, что легионеры носили внутри щитового умбона,[22] и принялся сгибать и разгибать руку. Иногда морщился, но все равно продолжал упражнения. Вернуться бы в лагерь – там ему каждый вечер покалеченную руку разминал массажист. А тут, в бурге, один-единственный капсарий, да и тот по совместительству писец. Правда, здесь изувеченные мышцы иногда массировал Кука, бывший банщик и знающий в массаже толк не меньше, чем легионные лекари, но место к лечебным процедурам явно не располагало.

– А ведь Малыш прав, – вдруг сказал Приск. – Ларс Порсена отпустил Муция Сцеволу.

– Ты спятил, Гай? – Кука внимательно посмотрел на товарища – не шутит ли.

Приск отложил свинцовый шар, несколько раз сжал и разжал кулаки, потом посмотрел на свои ладони.

– У нас есть в бурге ауксилларии из местных?

Кука выглянул на кухню, потом отрицательно покачал головой:

– Не видно. Ты же знаешь, как обычно поступают на лимесе: местных отправляют служить куда-нибудь в Сирию, а к нам присылают галлов и варваров с востока. Ауксилларии в здешнем бурге в основном все галлы.

– Ну кто-нибудь, похожий внешне на фракийца? Или хотя бы кто говорит чисто на местном наречии? – продолжал допытываться Приск.

– Хочешь устроить фальшивый побег? – догадался Тиресий.

– Именно. Наш парень освободит ночью пленника и даже вернет ему золото. – Приск хлопнул по мешку, и браслеты зазвенели.

– Ты спятил? – Такое предложение даже Молчуна заставило заговорить.

Остальные дружно подхватили:

– Ты спятил!

– Не все золото, – Приск усмехнулся. Когда он начинал что-то объяснять, в его голосе то и дело проскальзывали менторские нотки. Будь Фортуна к нему чуть более снисходительна, Гай Приск начал бы службу префектом, а то и военным трибуном, а не простым легионером, как теперь. С другой стороны, по милости Домициана он едва не лишился головы, так что для себя он так еще и не вынес суждения: ненавидит его Судьба или тайком все же помогает. – Больше половины браслетов мы оставим себе. А штук двадцать и мешок наш человек передаст беглецу – якобы все, что удалось незаметно унести.

– Что дальше? – Кука еще не понимал, куда клонит Приск, но все привыкли, что именно Приск придумывает что-то интересное. – Парень удерет – и где прикажешь его ловить? «Эй! Дак! Покажись! Это мы, твои друзья, бесстрашный Сцевола!» – Кука очень ловко передал интонации Приска.

– Тиресий, ты у нас предсказатель, скажи, будет ночью и утром снег? – спросил Приск, будто и не слышал насмешек Куки.

– Не требуй от меня невозможного, – огрызнулся тот.

– Пока что небо ясное и холодает, – отозвался Молчун. – Вряд ли в ближайшее время потеплеет.

– Ладно, неважно… Дарим парню лошадь, но сначала подковываем ее одной приметной подковой. Да так, чтобы подкова эта ненароком не отвалилась. Затем проследим по следам, куда наш общий друг подался.

– И что потом? – Тиресию этот план явно был не по душе. – Ну, приедет он в какую-то деревеньку. И что?

– А в деревеньке бабы да девки и дети. Нашему парню наверняка родня. Есть за что ухватиться, чтобы любому смельчаку развязать язык, – поддержал товарища Кука.

– У тебя одно на уме, – сказал вернувшийся наконец Малыш. – Лишь бы за сиськи подержаться.

– Ты победил, образец добродетели и милосердия! – Тиресий шутовски склонил голову. – Наш Приск в роли царя Порсены.

– Что? – Малыш недоуменно заморгал.

– Мы устраиваем даку побег, – пояснил Тиресий.

– Послушайте, а зачем нам чужой фракиец, хотя бы и настоящий? Ему же еще надо втолковывать наш план и все такое… – оживился Кука. – Лишний свидетель и лишний язык. И претендент лишний на золото тоже, кстати. Пусть вон Малыш устроит парню побег. Опять же при его силище это безопасно – безоружный дак не сможет с ним ничего поделать.

– Нет, – замотал головой Малыш и попятился в облюбованный угол. – Я не буду.

– Будешь.

– Я врать не умею. – Малыш рассерженно засопел, отчего сделался похож на медведя. За последний год он вырос и был теперь ростом почти что в добрые семь футов,[23] а в плечах так широк, что в мастерской для него специально переделали лорику.[24]

– Ты не ври. Говори искренне, что тебе жаль парня и ты хочешь ему помочь, – подсказал Кука.

– Не поверит, – засомневался Молчун.

– Поверит. Только не рассказывай, как тебя самого даки пытали, – настаивал Кука.

– Поверит, что ему помогают удрать. Не поверит, если вернем золото. Хотя бы часть, – скептически заметил Тиресий.

Да, в то, что римский легионер решил отдать кому-то добытое золото, в самом деле верилось с трудом.

– А ты вот что скажи, Малыш, – Кука с восторгом развивал предложение Приска. У них всегда отлично получалось работать вместе: Приск бросит какую-нибудь мысль, а Кука ее разовьет и воплотит. – Скажи, что ты лазутчик Децебала. Одного, мол, в легионе раскрыли, вот ты и затаился.

– Намекаешь на знаменосца Мурену? – Приск поморщился, та история чуть не стоила ему жизни.

– На него, мерзавца, чтоб лежать ему вечность в стигийских болотах. Точно-точно. Про Мурену расскажи. И про то, что он умер, никого не назвав. А еще скажи, что ты, Малыш, покойного Мурены племянник. – Для надежности Кука тут же придумал товарищу родство с казненным изменником.

Малыш не отвечал, только сопел все громче.

– Дак предложит бежать вместе, – сказал неожиданно Молчун.

Все на миг задумались. Замечание было резонным.

Выход, как обычно, нашел Приск:

– А Малыш ответит, что поедет с превеликой радостью, да только лошадка у него одна, да дрянная. Кобылу мы подберем подходящую – старую да тощую. Ясно, что дак на такую Малыша с собой не посадит, потому как под нашим Геркулесом она тут же рухнет.

– Ну ладно. Этот тип убежит. А что дальше? – спросил Тиресий.

– Я же сказал: мы поедем следом, переодетые в местную одежду. У каждого на руке будет золотой браслет. А там посмотрим. Думаю, парень – посланец, и поедет он от одной общины к другой, раздавая золото и передавая устные послания Децебала. Мы отправимся следом за ним… Клянусь Геркулесом, кто-нибудь проговорится непременно.

– Или нас расколют в три счета, как гнилые орехи, и прирежут, – предрек Тиресий.

– Или убьют свои, – предположил Молчун.

– За что? За наши браслеты? Что это условный знак, ведаем пока только мы, – напомнил Приск.

– План – говно, – подвел итог Тиресий. – Но, если в эргастуле мозги у дака совсем смерзнутся, глядишь, и сработает.

* * *

– Ну, что, удалось?

Вопрос задали все хором, когда в предутренних сумерках Малыш вернулся в их общую комнату.

До этого товарищи могли лишь прислушиваться к тому, что происходит за стеной, да стоять недвижно наготове с оружием – на случай, если что-то пойдет не так. Но все прошло как и было задумано.

Поначалу доносились голоса, шаги, Малыш говорил громким шепотом – чтобы его непременно слышали свои. Дак, как и предсказывал Молчун, предложил бежать вместе, но Малыш сказал только: погляди на скотину, – и всякие прения по этому вопросу прекратились.

Снаружи промелькнула тень – варвар уехал.

Вернулся Малыш, поглядел на товарищей и подсел к жаровне, угли на которой уже давно покрылись золой.

– Он что-нибудь сказал? – поинтересовался Приск.

– Назначил мне встречу в таверне Брисаиса этим вечером.

– Ты согласился?

– Конечно. Обещал удрать днем. Меня якобы собираются послать в лагерь с донесением.

– Узнал хотя бы, как дака зовут?

– Сабиней.

Приск вышел из бурга. Небо быстро светлело. Снег казался синим, а лес вдалеке – серебряным с чернью. Когда-то Приск мечтал сделаться художником, вот и сейчас все увиденное тут же представилось ему только что написанной фреской. Приск вздохнул: хорошую фреску довелось ему исполнить лишь однажды – в усадьбе ветерана Корнелия.

– Он убежал? – спросил Ингиторий, молоденький галл-ауксилларий, высовываясь следом из двери.

Паренек все время вертелся подле легионеров, если не стоял в карауле. Вот и сейчас он очутился подле Приска. Ровно год назад галл дал присягу, но на летнюю кампанию, на свое счастье, не попал. И посему на тех, кто побывал на дакийском берегу – а эти пятеро побывали и рубились славно, так говорили в бурге, – смотрел с восхищением.

– Ты у нас легат легиона? Или наместник провинции, чтоб мы тебе докладывали? – насмешливо спросил Приск.

– Нет, я просто так… нельзя разве… ребята же ничего не понимают, волнуются… Предупреждали же, чтоб никто не поднимал тревогу и дротики вслед не метал. Вот я и спросил… – Парнишка окончательно смутился и поспешил сменить тему. – О вас говорят, будто вы лучшие солдаты легиона…

– Да, несомненно, мы лучшие из пятьдесят девятой центурии, – хмыкнул легионер.

Горькая шутка получилась – пятьдесят девятая центурия в любом легионе считается последней как по номеру, так и по качеству бойцов. Так что фраза «лучшие воины из пятьдесят девятой центурии» – звучала издевкой. Но, кажется, парнишка не понял иронии Приска. Разумеется, сам Приск считал свой контуберний лучшим. Недаром их называли еще «быками Декстра», и сам Адриан, племянник императора, был у них патроном. Но за каждым из них была вольная или невольная вина, прегрешения юности или сомнительное происхождение, и с самого начала службы они считались подпорченным материалом. Таковым и оставались до сих пор.

Но ни о чем подобном юный галл не догадывался и на пятерых солдат из Эска смотрел восхищенно снизу вверх.

* * *

Рано поутру все пятеро легионеров собирались в путь – только оделись они в варварские рубахи с длинными рукавами и широкие штаны, какие носят местные, закутались в меховые плащи и безрукавки. Оружие, правда, взяли в основном свое, римское (за исключением гетских кинжалов, которые каждый выставил напоказ), а Приск вооружился к тому же фракийским мечом с кривым и коротким клинком.

– Ну, как, похожи мы на гетов? – спросил Кука.

Ингиторий потер нос, размышляя, и ничего не сказал.

– Не особенно, – истолковал его жест Тиресий.

– Мы уезжаем, но вернемся скоро, так что не спеши прощаться, – сказал Приск. – Но если на шестое утро Судьба не дозволит нам вернуться, ты, Ингиторий, отвезешь в лагерь Пятого Македонского в Эск письмо, которое я тебе дам. Декуриона бурга я предупрежу.

– Я поеду с донесением? – У Ингитория от восторга округлились глаза. – Как настоящий бенефециарий?[25]

– Ну, почти… – кивнул Приск. – Только запомни: главное – доехать.

– А вы что, оставляете щиты, лорики, шлемы? – изумился Ингиторий.

– За оружием вернемся. Если что пропадет из снаряжения, разнесем твой замечательный бург по камешку, – предупредил Кука. – Так всем и передай.

Январь 855 года[26] от основания Рима. Провинция Нижняя Мезия

Следы на снегу виднелись отчетливо. Поскольку следы лучше всех читал Тиресий – его и поставили во главе отряда. Давно рассвело, когда легионеры выехали на дорогу, ведущую на Филиппополь. Тут появилась опасность, что отчетливый след одинокой кобылы изничтожит крестьянская телега, запряженная волами, или спальная повозка, везущая по своим делам богатого торговца. Но в это время года ездили тут, скажем так, редко. Поэтому Тиресий без труда отыскал отпечаток приметной подковы. А уж дальше скакали не сворачивая, лишь изредка поглядывая впятером – есть ли впереди знакомые следы. Впрочем, теперь не только о следах приходилось беспокоиться. Отряд из пяти местных парней (неведомо какой крови: то ли геты, то ли саки, то ли мятежные бессы), на конях да при оружии смотрелся странно. Особенно если учесть, что принять этих пятерых за мирных крестьян мог разве что полный слепец.

Правда, Кука имел при себе письмо от легата Пятого Македонского, а Приск хранил под одеждой в кожаном футляре личное послание Адриана, но все ж холодило меж лопаток, когда впереди появлялись всадники. К счастью, все это были местные и все – поодиночке или по двое-трое. На странный отряд они поглядывали с явным одобрением, кивали иногда или даже подмигивали. Приск сдержанно кивал в ответ, Кука же принимался активно подмигивать и один раз даже поднял руку и как бы невзначай показал золотой браслет на запястье.

Крестьянин-гет, приторочивший к бокам старой лошаденки два кожаных мешка, а сам шагавший пешком, ухмыльнулся шире прежнего и сказал:

– Ждать недолго. Мороз крепчает.

Гет со своей кобылой двинулся дальше, а римляне, проскакав немного, остановились.

– Мороз крепчает? – спросил Кука, кутаясь в меховой плащ, подаренный ему Адрианом. – Ну и что?

– Нет, – вдруг сказал Приск.

– Что нет? – уставился на него Малыш.

– Я ошибся.

– Кто бы сомневался! – хмыкнул Тиресий.

Но Приск не обратил внимания на язвительную усмешку.

– Мы разгадали только часть плана. Грядет не только восстание среди местных. С той стороны по льду переправятся варвары. Они только и ждут, когда река встанет. И тогда непременно пожалуют.

– Вот же лысая задница, – пробормотал Кука.

– Слава бессмертным богам, мы теперь знаем, когда начнется большая драчка, – подвел итог Тиресий.

– Поворачиваем обратно? – спросил Малыш. Ему эта затея с побегом не нравилась все больше и больше.

– Нет. Мы не знаем еще, где они ударят.

– Я-то думал, зимой, если что, Децебал попрет на лагерь Четвертого легиона у Берзобиса или на Виминаций двинется, – пробормотал Кука.

– Ну, если ему жить надоело, он именно так и поступит, – отозвался Приск. – Я-то думаю, что он появится где-то здесь, в Мезии, и нам надо узнать – где.

Легионеры переглянулись и без особой охоты поехали дальше. Один Молчун торопился вперед.

– Будет потеха, – приговаривал он.

Внезапно Тиресий остановился.

– Ну, что еще? – раздраженно спросил Кука.

– А ведь парень не солгал: он к этой самой таверне Брисаиса едет, – сказал Тиресий. – Убедил ты его в своей искренности, Малыш.

– Ну и отлично, – отозвался тот. – Значит, можем поторопиться.

– Сначала надо план разработать, – решил Кука.

– Мы же уже все разработали, – хмыкнул Тиресий.

– А насчет самой таверны?

Совещались недолго. Решено было, что заедут на дорожную станцию, где обычно военные меняют лошадей и где непременно стоит римский караул, разузнают, что и как, потом первым в таверну пойдет Малыш, скажет Сабинею, что явился на встречу. Если через четверть часа Малыш не выйдет, в таверну отправится Приск. Лицо спрячет под капюшоном и, стараясь не светиться, посмотрит, что там и как. За ним следом – остальные трое. Все будут делать вид, что друг с другом не знакомы. Правда, Сабиней их прежде видел – но видел в лориках, в шлемах, а не в толстых войлочных или меховых плащах, под капюшонами которых и лиц-то не разглядеть.

– Хороший план? – Кука приосанился.

– Другого все равно нет, – заметил Тиресий.

* * *

На перепутье, где из камня и кирпича сложена была римская дорожная станция, останавливались купцы да почтари – из тех, что спешили либо в Филиппополь, либо к побережью Понта. На станции дежурили несколько ауксиллариев из Сирии для охраны, на местном наречии знавшие лишь два десятка слов. Стационарии[27] заняты были в основном тем, что встречали и провожали мчавшихся по дорогам почтарей да следили, чтобы лошадей меняли лишь по императорскому диплому,[28] а не всем, кому в голову взбредет. При станции была таверна и гостиница дом с конюшней. Таверну держал местный гет Брисаис.

Подъехав к станции, легионеры увидели лишь двоих сирийцев подле ворот – дети знойной страны были укутаны в два или три плаща каждый, но все равно мерзли. Остальные и вовсе не казали носа из казармы.

Приск заглянул внутрь. Мальчишка-раб посыпал двор перед конюшней соломой.

– Топайте отсюда! – буркнул ауксилларий, мельком оглядывая вновь прибывших из-под низко надвинутого капюшона. – Надоели! Без диплома никого не пущу.

– Где тут можно лошадей поставить и переночевать? – спросил Приск, коверкая в силу своей фантазии латынь на местный манер.

Караульный на миг оживился, сдвинул капюшон на затылок и внимательно глянул на Приска. Что-то в настороженном взгляде его темных глаз встревожило легионера. Но взгляд ауксиллария тут же угас, капюшон вновь скрыл лицо, а голос по-прежнему был равнодушно ворчлив:

– При таверне конюшня. В таверне комнаты на ночь сдают. Станция только для императорских почтарей! Здесь вам лошадей не сменят.

Сириец отвернулся, давая понять, что разговор окончен. Легионеры отъехали в сторону, и Малыш направился к таверне.

Таверна, хотя и числилась при станции, но стояла поодаль. Солдаты и стационарии не доверяли местным и старались держаться от них подальше.

Первым делом Малыш кликнул конюха и велел поставить лошадь в стойло, сам заглянул следом, делая вид, что не доверяет мальчишке уход за своим жеребцом. Пока все шло по плану: подаренная беглому даку лошадка устроена была в стойле и мерно хрупала сено. Малыш щедро бросил мальчишке медяк и вошел в общую обеденную залу. Первым делом легионер отметил, что ни рабов со станции, ни ауксиллариев в заведении Брисаиса нет. В большом темном помещении, скудно освещенном красноватым огнем пяти или шести масляных светильников, сидели лишь местные, которых независимо от их роду-племени легионеры называли фракийцами. Малыш был одет как варвар, у пояса красовался солидный кривой кинжал, рукоять же привычного гладиуса надежно скрывал толстый шерстяной плащ. Усы и бороду Малыш отпускал уже два месяца. В полутьме этот фокус, достойный сатурналий,[29] похоже, удался.

Малыш огляделся.

Беглого дака в таверне не было. Малыш еще немного покрутил головой и подошел к хозяину, что возвышался за прилавком, устроенным на римский манер – с термополиумом.[30]

– Тут это… мой брат Сабиней меня ждет, – сказал Малыш громким шепотом, покашливая при каждом слове, чтобы скрыть акцент.

– Сабиней?.. Ах да, Сабиней… Так он шепнул, что ты должен мне что-то показать, – хозяин кивнул кому-то за спиной Малыша.

Малыш нахмурился, соображая, на что намекает хозяин.

Потом догадался, вытянул руку, в тусклом свете очага блеснуло золото браслета.

– Садись! – Брисаис указал на скамью. – Есть будешь? Просяная каша с оливковым маслом, отличная.

Малыш взял тарелку с кашей.

– Так ты позовешь Сабинея? – спросил, расплачиваясь с хозяином.

– Может, и позову. Мяса?

Не дожидаясь ответа, отрезал от туши, что жарилась над очагом, полосу горячего мяса. Малыш достал из дорожной сумки бронзовую ложку и принялся есть.

– Данубий уже к завтрашнему утру встанет, – говорил за соседним столом широкоплечий лохматый парень, оглаживая двумя пальцами усы так, чтобы они спускались с уголков рта двумя змейками. – Сегодня на лодке на тот берег не дойти – одна шуга.

– Завтра еще похолодает, – отозвался его собеседник. – Старики говорят, зима грядет лютой…

Был он уже сед, во рту мелькал один-единственный желтый зуб, лезущий наружу, как плохо забитый в стену гвоздь, но относить себя к этим самым «старикам» дедок, видать, пока не торопился.

Неожиданно дверь распахнулась, и в таверну вошли четверо легионеров во главе с Кукой. Малыш едва не выронил ложку и невольно привстал. Приск подошел к термополиуму, а остальные неспешно огляделись и направились к столу Малыша. Тот понятия не имел, как себя вести: то ли разыгрывать чужака, как было уговорено, то ли плюнуть на все дурацкие игры и признать своих.

– Сабиней смылся три часа назад, – шепнул Тиресий, снимая кинжалом кусок мяса с тарелки Малыша и отправляя сочный кусок себе в рот.

– Я же видел его кобылу в конюшне, – растерялся Малыш.

– Мы тоже видели, – кивнул Тиресий. – Да только Приск перекинулся с конюхом парой словечек. Тот и сказал, что дак пробыл в таверне всего-то с полчаса, потом взял хозяйскую кобылу и ускакал.

– Куда? – зачем-то спросил Малыш.

– Дальше на восток.

Приск принес кувшин вина, большую тарелку с мясом на всех и горячую лепешку.

Малыш вдруг понял: он несказанно рад тому, что встреча не состоится. Все эти игры в своих и чужих его угнетали.

– По тонкому льду никто не пойдет… Нужно, чтобы несколько дней прошло, и лед стал крепким, – рассуждал тем временем по соседству лохматый фракиец, даже не утруждаясь понизить голос.

– В прошлом году я пытался на ту сторону переправиться по льду, но так и не сумел, – сказал Тиресий громко.

– Тот год не чета нынешнему, – повернулся к переодетому римлянину лохматый.

Будто ненароком Тиресий тряхнул рукой, поднося чашу к губам, рукав туники сполз, сверкнул на запястье золотой браслет. Сидевшие за соседним столом фракийцы переглянулись. Варвары (все трое) были немолоды, темны волосом, видом и статью походили на матерых секачей. У одного из спутанных усов торчали крупные желтоватые зубы – так что сходство делалось почти комическим. К тому же казалось, что фракиец постоянно усмехается.

– Осторожней, парень, – остерег «секач». – Не надо раньше времени золотом трясти. А то римские собаки догадаются.

– Недолго ждать, – фыркнул в свой кубок с вином Тиресий.

– Все равно. Пусть даже десять дней до того, как лед станет крепким, да все равно не стоит. Пусть живут в неведении, пока мы им глотки жирные не перережем.

– Они же успеют в лагерях своих запереться, – на свой страх и риск продолжил спор Тиресий.

– Не успеют. Потому как всюду воины Децебала ударят. По всему Данубию-Истру – аж до самых порогов.[31] Все заполыхает, вся Мезия!

– Чтоб им сдохнуть! – рявкнул с неожиданной яростью Приск.

– Десять дней! А я слышал – раньше их всех вырежем. – Кука тоже решил сыграть свою роль в спектакле.

– Все зависит от реки! – Лохматому, похоже, очень хотелось выглядеть знатоком в этом вопросе. – А ты как думаешь, Эпикрат? – обратился он к парню в сером плаще, что тихо переговаривался о чем-то с хозяином через термополиум. – Эй, Эпикрат, что молчишь?

Лохматый так горячился, будто только от него зависело – где и когда начнется рейд армии Децебала.

– Тише… – вдруг шепнул одними губами Приск и ухватил Малыша за локоть.

– Что стряслось-то? – Малыш завертел головой.

– Мы в логове Немейского льва, – оскалился Приск.

Малыш невольно поежился. Он и сам уже ощутил всю натянутость происходящего – наглухо закрытые (или даже заколоченные?) окна, тусклый свет, обилие гостей в этот ранний, в общем-то, час и вставших у входа двух парней – каждый мог помериться с Малышом и ростом, и шириной плеч. Вдруг каким-то тревожно-красным показался блеск светильников, а струи дыма, что медленно крутились в тяжелом и влажном воздухе, – слишком густыми.

– Пора уходить. – Приск поднялся.

В этот момент стоявший возле термополиума молодой варвар в сером плаще резко обернулся, его глубоко посаженные глаза хищно блеснули. А следом сверкнул выхваченный из ножен клинок.

Казавшийся совсем недавно блестящим план теперь выглядел, мягко говоря, не ахти. Входная дверь таверны оказалась как-то несоразмерно далеко – будто некий титан хлопнул в ладоши и вытянул здание в длину, но при этом чудесным образом не ужал. Лица за столиками посуровели и умножились – сразу человек пять вышло из задней комнаты.

– Римляне! – крикнул парень в сером плаще, которого лохматый назвал Эпикратом. – Не двигаться. Или умрете!

Охотники разом превратились в дичь, дверь сделалась еще на сотню шагов дальше.

– Мы свои… – вякнул Кука.

– Это переодетые римляне! – Кинжал сероглазого нацелился издалека Куке в лоб.

– Зароем! – взревели те трое, что так походили на секачей.

– Дверь запереть! – приказал Брисаис.

– Погодите! – Кука еще на что-то надеялся. – Мы проголодались, зашли перекусить…

– Не бреши! – оборвал его Эпикрат.

Парень шагнул вперед, откинул капюшон плаща. Черные вьющиеся волосы и нос явно были греческими, а вот овал лица, нижняя челюсть, глаза, рот – дакийские. Как будто кто-то шутя соединил две разные формы отливки – эллинскую с варварской и решил поглядеть, что получится от подобного совмещения.

– Не бреши! – повторил полугрек. – Язык у тебя лживый. Вы пытали Сабинея, вы явились за ним. Теперь мы будем пытать вас. Долго. И тоже каленым железом.

– Какой Сабиней, не знаем мы никакого Сабинея, – забормотал Кука, лихорадочно оглядывая таверну и пытаясь сосчитать сидящих. Ясно было, что, как только Эпикрат подаст знак, в драку ринутся все. Силки были расставлены заранее, и Кука сотоварищи попались в них, как наивные кролики.

– Лживые римляне! Браслеты ваши ворованные! За все заплатите! За все! – Страсть витийствовать, доказывая свое превосходство, была у полугрека в крови.

Пока Эпикрат разглагольствовал, Тиресий, на лице которого не дрогнул ни один мускул, не поведя плечом, работая одними пальцами, выбирал из мешка под плащом свинцовые шары и так же одними пальцами да поворотом кисти устраивал их меж собой и Молчуном на скамье. Молчун видел краем глаза приготовления товарища, но сидел не шелохнувшись. Молчун умел кидать эти шары как левой рукой, так и правой с одинаковой силой. И если попадал в голову или в область сердца, то убивал наповал. Сейчас у него вздрагивали от возбуждения ноздри: любой бой Молчун называл потехой, запах крови его волновал, как дикого зверя. Из всего контуберния он больше всех вошел во вкус войны.

– Вы сюда вынюхивать да высматривать приехали, – продолжал разоряться полугрек. – И много вынюхали? Да что нюхать-то? Неужели не в силах сообразить сами: скоро по льду сюда придет огромная армия – все заречные явятся. Саки, бастарны, роксоланы, даки, костобоки. И нагоняющий на вас смертный ужас Децебал пожалует. Никто его не остановит. Всех римлян перережут как скот.

Если велеречивость в нем была греческая, то бесшабашная надменность, несомненно, от дака. В миг опасности просыпался в этих варварах волчий дух дикого предка. Им не просто хотелось убить жертву, но еще и раззадорить ее, не просто позлить – а взбесить. Потому-то и был полугрек столь откровенен с обреченными на смерть, дабы те ощутили отчаяние в полной мере – каково это: все разведать, все вызнать и не суметь сообщить своим!

Легионеров было пятеро. Посетителей таверны вместе с хозяином и парнями с кухни – не меньше пятнадцати. Неравный бой, как ни считай!

– Взять! Живыми! – Эпикрат наконец ткнул в воздух кинжалом, посылая своих людей в бой.

Тиресий тут же метнул свинцовый шар ближайшему фракийцу в лицо. Угодил в нос – раздался хруст ломаемой кости. Человека опрокинуло. Молчун тоже швырнул свинцовый снаряд и тоже попал. В следующий миг варвары взревели, кидаясь в атаку. Приск обнажил меч. Малыш схватил скамью и грохнул ею, норовя припечатать всех троих соседей сразу. Двое ускользнули. Третий тоже сумел бы спастись – да помешал столб, подпиравший крышу. Скамья настигла бедолагу и заставила осесть на пол – навсегда.

Приск тем временем уже бился с Эпикратом. Впрочем, бой был недолгим. Удар, блок, опять удар, и все кончено – клинок Приска вспорол полугреку горло. Еще двое пали под мечами Куки и Молчуна. Теперь операцией руководил хозяин. Бой близкий, когда не размахнуться, не ударить как следует. Как раз в духе римлян – они привыкли колоть, а не рубить, тем более что все, кроме Приска, захватили с собой гладиусы. То один, то другой их противник валился от раны, если и не смертельной, то очень опасной. Но все равно время работало против римлян. Рано или поздно римляне устанут и начнут пропускать удары. Рано или поздно, так думали фракийцы. Или не думали, а лезли вперед, прямиком на клинки.

Парнишка, сын Брисаиса, стал ворошить печь, чтобы набрать углей в медный ковш для воды, но Тиресий, сообразив, в чем дело, попросту пнул парня под зад, и тот влетел головой в раскаленный зев печи. В следующий миг недотепа выпал наружу, хватаясь руками за пылающие волосы и визжа от нестерпимой боли. Пол был земляной, рассыпанные угли лишь дымили, не в силах ничего поджечь.

Кто-то из варваров выбил ставню в оконце, от холодного воздуха огни в светильниках заколебались, заметались по стенам тени.

Никто не помнил, когда все переменилось. Просто в какой-то момент римляне обнаружили, что вот-вот сравняются числом с варварами. Несколько человек из нападавших были ранены – их можно было больше не брать в расчет: они либо сидели, привалившись к стене, либо лежали. Кто-то выл совсем по-волчьи (довольно жалобно), другой глухо стонал. Молчун перепрыгнул через термополиум и заколол Брисаиса.

После этого роли окончательно переменились: дичь стала охотником, нападавшие – добычей. Началось избиение: ни одного варвара из таверны нельзя было упустить, уничтожить придется всех – чтобы никто не мог предупредить своих о том, что римляне узнали день, когда даки-волки пожалуют из-за реки. Задача нелегкая, но выполнимая, тем более что хозяин приказал запереть таверну. Молчун, прыгая по столам, добрался до двери, заколол парня, что пытался вынуть замыкающий брус, и встал здесь, чтобы никто не выбрался наружу.

С каждым ударом римляне хмелели от крови. Били, резали, выполняя привычную работу, – ни одного лишнего движения. Молчун уже не просто разил, но и грыз зубами. Тиресий, оскользнувшись в крови, катался по полу, сцепившись с одним из «секачей». Никто из римлян уже не замечал ран, не слышал криков. Важно было одно: убить всех. И они убивали. Резали до тех пор, пока на ногах не остались лишь они – впятером. Все остальные лежали либо на полу, либо на столах и скамьях. Один распростерся прямо на термополиуме, уже не замечая жара печи.

Молчун обошел таверну и прирезал раненых, как режут скот – деловито и быстро, не мучая, не давая лишний раз крикнуть. С мертвых снял золотые браслеты, а они нашлись у всех, кроме сына хозяина.

– Что теперь? – спросил Кука, оглядывая побоище.

Он взял со стола кувшин с вином и принялся жадно пить.

Малыш сидел на скамье, закрыв лицо ладонями, стараясь не смотреть на убитых. В драке он был яростен, но лишь кончалась заварушка, как вид трупов вызывал у него дурноту, будто он заново переживал все эти смерти, будто впитывал огромным телом грядущий холод Аида. И он по-прежнему не мог видеть, как добивают раненых. Кука сунул в ладони Малыша кувшин с вином: мол, на, выпей. Тот взял, глотнул, и его вырвало.

В это время Приск выволок из задней комнаты двух женщин: уже немолодую тетку и девчонку лет тринадцати. Увидев повсюду кровь и мертвецов, они обнялись, да так и застыли, лишь вздрагивая, не то от слез, не то от ужаса. Верно, уже не чаяли уцелеть. Обе были явно из прислуги, скорее всего, рабыни.

– Надо прирезать, – решил Молчун.

Младшая взвизгнула, а старшая, оттолкнув девчонку, тут же принялась с готовностью задирать длинную юбку, обнажая крепкие белые бедра.

– Возьмем с собой в бург, – возразил Приск.

– С бабами возиться – только время терять. – Говоря это, Молчун обернул тетку лицом к стене, а сам пристроился сзади. Времени он в самом деле не терял.

– Возьмем в бург, – повторил Приск. – Или еще кровью не напились? Все равно нам придется туда возвращаться – за оружием. Предупредим наших, и тут же в лагерь. Теперь мы точно знаем, сколько осталось дней до вторжения и каков будет знак для тех, кто готов присягнуть Децебалу.

– Знак чего? – спросил Тиресий. – Бунта или просто покорности перед Децебалом?

– Восстания, – отозвался Приск. – За покорность не платят золотом.

– Молчун, кончай быстрее! – рявкнул Кука. – Нам отсюда выметаться пора. Я не хочу объяснять сирийцам, откуда здесь гора трупов. Берем с собой женщин и уходим.

Приск первый выбрался наружу через дверь кухни, хотя он-то был уверен: никто из ауксиллариев с дорожной станции не придет проверять, что за крики слышались в заведении Брисаиса, почему с утра такой шум? Странное любопытство караульного вкупе с напускным равнодушием сделалось теперь понятным: сирийцам наверняка заплатили за то, что фракийцы разберутся «со своими» – за конокрадство, воровство лодок или порченое зерно – одному Меркурию-жулику ведомо, какую причину придумал хозяин таверны. Бездельники-ауксилларии наверняка и мзду получили с Брисаиса. Что же, хитрый кабатчик сам свою смерть оплатил сполна.

Но все равно Кука прав – задерживаться в таверне не стоило. Не солдаты, так местные пожалуют.

Январь 855 года[32] от основания Рима. Берег Данубия между Новами и Эском

Сабиней родился на правом, римском берегу реки, здесь у него жили отец и старшие братья. Но не виделись они долгих десять лет. Десять или одиннадцать – прикидывал беглец по дороге? Выходило все-таки десять.

На дакийский берег еще мальчишкой он попал не по своей воле. Просто однажды к ним в деревню приехал суровый воин с непокорной гривой желтых волос и мрачным, истинно волчьим взглядом исподлобья. Он о чем-то долго беседовал с отцом, а потом гость подозвал Сабинея, положил ему руки на плечи и сказал: «Ты теперь мой сын».

Выяснилось, что желтоволосый – родной дядя Сабинея, звать его Таур, и так вышло (как именно, дядюшка рассказывать не стал), что вся семья его погибла. Оставшись один, вспомнил Таур о родственной крови, приехал просить одного из племянников себе в сыновья. Отец не отказал, выбор пал на младшего, Сабинея, своей дикостью и дерзостью парнишка мгновенно купил сердце заречного варвара.

«Настоящий волчонок, а вырастет из него матерый волчище!» – приговаривал желтоволосый Таур.

Сабиней с радостью согласился отправиться на другую сторону реки. О царстве Дакийском ходили рассказы самые удивительные. Будто на той стороне новый царь, прежнему не чета, и тот, кто ему служит, одним этим счастлив.

Дакия маленького волчонка не обманула. Дядя увез Сабинея в дивный таинственный край – где среди гор таились в земле опасные и роковые провалы, ведущие в лабиринты глубоких пещер, где ручьи обрушивались на камни шумными водопадами, где вода всегда холодна, солнце обжигает, ветер норовит столкнуть в пропасть, но где каждый день обещает что-то новое, дерзкое. С Тауром он жил в крепости на Красной скале,[33] что стерегла долину Лункани и подходы из долины Стрея и откуда видно было каждого, кто пытался пройти к столице Децебала Сармизегетузе с запада. Скала, на которой высилась крепость, в самом деле была красной – чудилось, что меж складок серого камня проступают капли крови, и вся скала сочится алым.

В первый день Сабинею показалось, что они с дядей долго-долго поднимаются по крутому склону, по коричневой рыхлой земле, где почти не было травы и лишь кое-где зеленели мелкие кустики орешника да на серых камнях пробивался мох. Буковые деревья стояли редко, поэтому Сабиней издалека различил частокол первой цитадели. Перед ними открыли двери, и дядя с племянником стали подниматься по мощеной дороге, которая больше походила на лестницу. В крепости жили только царские воины с семьями. Рядом не было ни крестьян, ни охотников – вообще никаких селений.

Потом они стояли с дядей на одной из пяти каменных башен Красной скалы, и Таур, указывая на запад, говорил:

– Вот оттуда римляне могут прийти, но они никогда не подберутся незамеченными. А вон там, – теперь дядя указывал на юг, – стережет путь к столице другая крепость – Банита.[34] Ты хочешь быть царским воином, Сабиней, беречь сердце Дакии от ее врагов?

Мальчишка цепенел от восторга, глядя на покрытые лесом горы, и кивал в ответ.

Через полгода ему уже казалось, что он родился и вырос в этих местах. Как и все мальчишки его возраста, Сабиней отныне именовал себя волчонком. Среди сыновей царских воинов у него тут же нашлись друзья. Он вместе с ними охотился, лазал по горам и учился биться фальксом.

Обряд посвящения в воины он прошел вместе со всеми – мальчишкой заполз он в логово волка, где на земле валялись кости и запах гниения и смерти смешивался с парами серы, а вылез из пещеры преображенным. Он пил кровь, ел сырое мясо и в порыве яростного безумия выгрызал в человеческом теле кровавые раны. Он вырвался из волчьего логова вместе с остальными – окровавленный, позабывший прежнюю жизнь, переродившийся. Он был уверен, что там, в полумраке пещеры, когда сверху дробно падала вода и белыми волчьими зубьями из желтоватых камней вздымались сталагмиты, ему в самом деле довелось обратиться зверем. И если отныне он почует запах человеческой крови, если снова придет в ярость и бешенство, то обращение состоится вновь.

Он бы и вчерашним ранним утром у реки непременно обратился зверем, если бы бой с римлянами продлился хоть на несколько мгновений дольше, если бы его не опутали предательской сетью! Но Сабиней попросту не успел ничего сделать! Его и поймали как зверя – Сабиней слышал, что разжиревшие римляне уже не охотятся вовсе, а привозят в свои города диковинных зверей из разных уголков земли и, сидя на скамьях – вот уроды! – глядят, как специально обученные бестиарии[35] убивают волков и медведей им на забаву, как из вспоротого чрева свиньи вываливаются крошечные нерожденные поросята, – сидят и наслаждаются этим зрелищем, обжираясь колбасами и опиваясь вином.

Ну что ж, случается, дикий зверь ломает клетку и вырывается на волю. Сабиней вырвался – добыча явно оказалась римлянам не по зубам.

Что легионеры его обманывают, он понял сразу, хотя здоровяк с наивным, немного детским лицом вполне искренне бормотал, что не терпит пыток и крови. Сабиней взял у него баклагу с вином и хлеб, позволил разомкнуть кандалы и выпустить себя из эргастула. Напасть или разоружить здоровяка Сабиней не решился – он замерз, руки и ноги едва повиновались, а рана на ноге жгла так, будто проклятый палач забыл в ней обломок раскаленного пилума. Посему дак лишь зыркал по сторонам, стараясь в деталях запомнить укрепления бурга: где караульня, где хранится оружие и насколько прочны ворота. Сабиней даже сам не смог залезть на лошадь – римлянин подсадил. Мешок из предательских рук взял – глупо было отказываться. При этом отметил (и усмехнулся про себя), что римляне мешок ополовинили. Да что там ополовинили – хорошо, если треть браслетов оставили. Но опять же выхода не было, поэтому Сабиней, скорее даже не всерьез, а вроде как в шутку предложил римлянину бежать вместе. Тот перепугался, забормотал что-то про лошадь… Сабиней не стал слушать, ударил ногами клячу, и та потрусила в ночь.

Беглец сразу же решил, что поскачет в таверну Брисаиса, где была назначена встреча, на которую он почти на сутки опаздывал, чтобы увидеться там с Эпикратом, нагловатым и глуповатым полукровкой, внуком архитектора-грека из Костешти. Молодого Эпикрата Сабиней терпеть не мог, но полукровка умел болтать как истинный грек и посему без труда пробился в свиту Диега, царева брата. После встречи с Эпикратом, сменив лошадь, надо было мчаться дальше – в родную деревню, которую Сабиней уже давно даже мысленно не называл родной.

Легионеры, конечно, увяжутся следом, в этом сомневаться не приходилось. Но у Эпикрата должно быть в достатке людей, чтобы перебить погоню и попытаться захватить кого-то из римлян живым. Что это какие-то особые легионеры, обученные добывать сведения, Сабиней без труда понял из их разговоров – он хорошо знал латынь, хотя и говорил с акцентом. И что из этой пятерки тот черноглазый парень, что постоянно разминал левую руку, самый опасный – Сабиней тоже понял без труда.

* * *

До родной деревни беглец добрался только на другое утро. К этому времени он уже не мчался галопом, а ехал неспешно шагом – уставшая лошадка послушно трусила туда, куда направлял ее всадник. Подаренный Эпикратом плащ из огромной волчьей шкуры согревал до жаркого липкого пота. В таверне посланцу из-за реки дали еще и мягкие кожаные сапожки – изрядно разношенные, но теплые, иначе беглец давно бы отморозил ноги.

Когда Сабиней увидел знакомый курган, а за ним – крыши, то понял: родное селение рядом. Говорят, в кургане этом похоронен какой-то древний царь вместе с женами и слугами и любимым конем, вот только имя царя ныне живущие давно позабыли.

За десять лет, что Сабиней не был дома, все переменилось. Когда-то стоял тут на невысоком холме один большой дом, в котором во времена уже недостижимо далекого детства распоряжался суровый и страшный дед. Впрочем, дом сохранился – потемневший, с покосившейся почерневшей соломенной крышей, которую давным-давно никто не обновлял, с полегшими жердинами ограды. Прежде ограда тянулась на много-много шагов вокруг многочисленных конюшен, сеновалов, зерновых ям. Теперь же она стерегла лишь боковину старого жилища. Зато плоскую вершину холма ныне пересекала улица, и вдоль нее стояло сразу несколько просторных домов. Один, уже достроенный, подведенный под крышу, остальные – еще только-только заложенные, не обретшие не только крыш, но и стен. А между ними кое-где выглядывали полуземлянки с обмазанными глиной стенами и соломенными крышами. Глина от времени обвалилась, обнажая жалкие покосившиеся плетни. В домах этих кое-как ютились жители, переживая, вероятно, не последнюю зиму перед вселением в новые хоромы. Ясно было, что замахнулись они на непосильную стройку, насмотревшись на усадьбы римских поселенцев, но ни денег, ни времени, чтоб возвести хоть что-то подобное, ни у кого из них не нашлось.

Сабинея встретила заливистым лаем целая свора – с десяток кудлатых рассерженных псов, рыжих, черных, пятнистых. Этот песий молодняк никогда прежде не видел парня и не помнил его запаха. Молодой воин прикрикнул на них, замахнулся мечом. Свора отпрянула.

– Назад, подлые, я вас!.. – крикнул темноволосый кряжистый мужик, отгоняя собак плетью.

Сабиней не сразу сообразил, что перед ним его собственный отец, – тот как-то осел к земле за прошедшие годы: вширь раздался, а вот росту убавил.

– Отец?

– А то… Ну, набегался, лис?

Прежде отец всегда звал Сабинея лисом или беглым лисом. А мать ласково кликала лисенком за рыжие лохмы и светлые прозрачные глаза. Сабиней пошел в мать породой. Отец был темен волосом, черен даже, а кожу имел смуглую. Теперь борода его серебрилась, будто тронутая инеем, а смуглые щеки казались серыми. Но только Сабиней давно уже не лис, а настоящий матерый волчище. Но отец, кажется, этого не заметил.

– За мной, лис! – приказал отец и, указав плетью на стену недостроенного дома, пошел не оглядываясь.

Крыша, причем черепичная, имелась, но лишь на одной половине, вторая часть дома, еще без ставень и без дверей, беспрепятственно заметалась снегом.

– До зимы не успели поставить. Рук в хозяйстве не хватает, – буркнул отец на ходу.

Мало рук? Старшие братья не помогают? Ну как же, помогают, вот и сейчас таскают привезенные по снегу бревна для стропил. Волы смирно стояли под ярмом, жуя щедро насыпанное перед ними сено.

Примечания

1

Январь 102 года.

2

Ретиарий – вооруженный трезубцем и сетью гладиатор.

3

Либурна – быстроходный корабль.

4

Военный трибун – старший офицер в легионе.

5

Принципал – младший офицер.

6

Лимес – укрепленная граница.

7

Контуберний – подразделение из восьми человек, именно столько помещалось в одной палатке. В центурии было десять контуберниев.

8

96 год н. э. Принцепс Домициан – Тит Флавий Домициан (51–96 гг. н. э.), римский император 81–96 гг. н. э., младший сын Веспасиана. Убит в 96 году н. э.

9

Траян – Марк Ульпий Нерва Траян, 53—117 гг., император 98–117 гг.

10

Ауксилларий – солдат вспомогательных войск, не гражданин Рима. Ветераны-ауксилларии по окончании службы получали свидетельства о гражданстве, куда заносили и членов их семей, в том числе прижитых детей; могли занести и жену, но необязательно.

11

В первый год Первой Дакийской войны (101 год н. э.) Траян, пройдя по маршруту Арцидава – Берзобис – Аизис, дошел до долины реки Бистры, где, соединившись со второй своей армией под командованием Лаберия Максима, разбил Децебала в битве при Тапае (начало сентября). Но продвинуться дальше долины Стрея ему помешали наступившие холода. Армия повернула назад.

12

Канаба – поселок при лагере.

13

Асс – медная монета. Четыре асса равны одному сестерцию.

14

Денарий – серебряная монета. Денарий равен четырем сестерциям.

15

Адриан – Публий Элий Траян Адриан, 76—138 гг. н. э., император 117–138 гг. н. э.

16

Декурион – глава городской администрации, обычно из бывших центурионов, вышедших в отставку. Также декурион – командир небольшого отряда.

17

Ночное время делилось на четыре стражи. Продолжительность одной стражи – три часа. Но надо учитывать, что римские часы зависели от времени года.

18

Капсарий – младший медик, что-то вроде фельдшера.

19

Фалькс – кривой фракийский меч, длинный клинок которого формой напоминал косу. Заточен был с внутренней стороны и загнут на конце. Рукоять подходила для того, чтобы держать фалькс двумя руками.

20

Пилеат – дакийский аристократ. Они носили «фригийские» войлочные шапки. В такой шапке изображен на колонне Траяна Децебал. Даков-простолюдинов римляне называли коматами («волосатик») за длинные волосы. Простолюдины ходили с непокрытой головой.

21

Эргастул – тюремное помещение для рабов.

22

Умбон – металлическая выступающая деталь щита, прикрывал левую руку и позволял наносить удары.

23

То есть ростом в 2 метра. Римский фут равен 0,296 м.

24

Лорика – защитный доспех. У легионера наружная лорика из железных, скрепленных друг с другом полос. У центуриона – чешуйчатая, посеребренная. Часто использовалась и нижняя, кожаная лорика.

25

Бенефециарий – буквально: «облагодетельствованный», легионер по особым поручениям.

26

Январь 102 года.

27

Стационарий – служащий, отвечавший за работу почтовой станции.

28

В описываемую эпоху это слово (лат. diploma) могло означать и подорожную, и мандат, и верительную грамоту (от последнего значения, кстати, произошло современное слово «дипломат»).

29

Сатурналии – римский праздник с 17 по 25 декабря, когда слуги и господа ели за одним столом, да еще господа прислуживали слугам. Все были равны, все менялись одеждой. Сатурналии – предшественник маскарада, карнавала.

30

Термополиум – кирпичный прилавок с печкой и углублениями под горшки с похлебкой – чтобы пища всегда была горячей.

31

Имеются в виду «Железные врата» на Дунае.

32

Январь 102 года.

33

Красная скала – Пятра Рошие – одна из крепостей Трансильвании, прикрывавшая столицу Дакии с запада. Построенная на скале высотой 831 метр над уровнем моря, она находилась в самом конце долины реки Лункани (притоке Стрея) и стерегла выходы из долины Стрея (см. карту в конце книги).

34

За исключением Сармизегетузы, нам неизвестно, как даки называли свои крепости. Умер фракийский язык, с ним вместе исчезли и дакийские названия. В романе приводятся современные названия: Костешти, Блидару, Банита, Пятра Рошие (Красная скала), Фетеле-Альбе, Тилиска. О системе укреплений Трансильвании см. приложение в конце романа.

35

Бестиарий – гладиатор, сражавшийся с дикими зверями.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.