Восхождение

Работа у моих монтажников стоит. Они понуро ковыряют лопатами липкий тяжелый суглинок. Спрашиваю, в чем дело? Да вот, говорят, подошел какой-то дядька и сказал, что здесь кабель высокого напряжения. Он запретил работу экскаватора и требует пройти этот участок трассы вручную. Я проверяю по чертежам – нет кабеля. Говорю им, копайте смело, правда за нами. «Беларусик» опускает ковш, забирает грунт и вытаскивает на бровку. Снова погружает ковш, и в разломе грунта сначала что-то трещит, потом сверкает, а после вырывается облачко дыма.

«Кабель порвали!», – слышу за спиной. Это бежит к нам мужик с портфелем. Приказываю копать дальше и иду ему навстречу. Он готов меня избить. Молча сую ему под нос чертежи и спрашиваю, где здесь нарисован его кабель? Он говорит, что предупреждал. Спрашиваю, где на чертежах его отметка, мол, чертежи согласованы с энергетиками. Он снова кричит, обещая меня посадить, оштрафовать и убить одновременно. Я предлагаю ему выбрать что-нибудь одно. Затем отстраненно думаю, чем бы полезным его занять, и предлагаю отключить на подстанции действующий кабель. Он кивает и убегает, я возвращаюсь к траншее.

Там снова остановка. Спрашиваю, что на этот раз? Да вот, говорят, похоже на газовую трубу. Из земли выглядывает фрагмент трубы с битумным покрытием. Мои орлы глядят на это, как саперы на мину. Смотрю на чертежи и говорю, что можно копать дальше. Они говорят, что труба мешает ковшу. Тогда произношу мысленно «помоги, Господи», шагаю к крановому и прошу дернуть. Он достает бутылку и протягивает мне. Я поясняю – не вина «дернуть», а трубу. Он задумчиво отхлебывает из горлышка и говорит, что это надо сначала обмыть, а то, может статься, после обрыва газовой трубы уже не удастся. Я говорю ему, что на чертежах нет газовой трассы, так что можно не опасаться. Он говорит, что по части чертежей он неграмотный, но уже «рвал газ», и ему это не понравилось.

Рассуждаю вслух, не сходить ли мне за Тихоном, который очень любит наказывать отказчиков ударом по скуле. Крановой нерешительно шевелит губами, отхлебывает и садится в кабину за рычаги. Монтажники цепляют трубу сцепленными крюками стропа. Крановой кричит: «Ра-зой-ди-и-ись, братва-а-а!» и тянет рычаг на себя.

Труба прогибается и лопается почему-то не на сгибе, а где-то в толще грунта. Крюки срываются и взлетают ввысь, кран качает, как танк после выстрела. Мы по очереди подходим к торчащей из траншеи трубе и усиленно обоняем воздух. Никаких посторонних запахов, кроме обычных гортанно-винных и дизель-выхлопных, не обнаруживаем. Поэтому решаем продолжить разработку траншеи. Монтажники привычно прыгают вниз и ровняют песчаную постель под лотки.

Подбегает Тихон и хвалит:

– Правильно! Так их всех! Я тоже всегда … нехорошие кабели рву к … их производителям и укладчикам…, а потом разбираюсь, чей он и откуда взялся. Но вот чтобы газовую трубу рвануть так запросто – это круто! С меня пузырь!..

Я так понимаю, что последнее – высшая форма его оценки. К нам подбегает энергетик и грозит Тихону пожизненным сроком с конфискацией имущества. Тот молча протягивает ему свою бутылку. Они по очереди отхлебывают и, забывая о рваных кабелях. Сетуют на трудности работы на строительстве объектов народного образования, особенно в период сдачи их в эксплуатацию.

Из недавнего прошлого. Мы сидим в кабинете начальника снабжения главка. Время подбирается к полуночи. Только сейчас закончилось решающее заседание коллегии. Перед нами на столе разложен истерзанный график комплектации вводных объектов года. Начальник главка своей рукой красным фломастером долго правил перечень объектов, поэтому он похож на жертву разбоя, истекающую кровью.

Половину заседания я следил за течением начальственной мысли, считал и пересчитывал ресурсы. В перерыве ко мне подошел Иван Семенович и, громким шепотом ругнулся: «Не нужен им порядок, ты понимаешь! В мутной водичке легче рыбку ловить, ты понимаешь! Вся наша работа – коту под хвост». Он вскидывает на меня усталые глаза и бурчит:

– Что там у нас получается?

– С ввода сняты шестьдесят процентов полностью готовых объектов. Вписаны объекты или вовсе не комплектовавшиеся или в лучшем случае на треть. Резервов главка и времени не хватит на комплектацию даже половины новых объектов. Весь график полностью сорван.

– В добрые старые времена за такие срывы начальство на лесоповал командировали, – раздается голос с дальнего угла кабинета.

– А еще раньше начальство себе пулю в лоб пускало, – посмеивается Фидер.

– Значит так, – с расстановкой произносит усталый начальник снабжения. – Я принимаю решение и за него отвечаю. График переделать согласно решению коллегии. К нему приложить подробную справку и положить мне на стол. Срок – два дня.

– Не получится, Иван Семенович, – говорю я чужим голосом. – Вычислительный центр не даст нам машинного времени. Оно у них на полгода вперед расписано.

– Тогда делай вручную! – орет он мне.

– Слушаюсь, – вскакиваю и замираю по стойке «смирно». – Только для этого нужно не менее месяца. И чтобы на меня работал весь аппарат главка, отложив дела.

– Дмитрий Сергеич, – переходит на умоляющие нотки начальник. – Ну, сделай что-нибудь. Ты же что-то там считал. Вот и перенеси все это на официальную бумагу. Все равно никто, кроме тебя и Фидера в этом ничего не понимает.

– Сделаю, Иван Семенович, – вздыхаю. – Только ресурсов от этих справок не прибавится.

– Сейчас главное с себя ответственность снять, поняли?

В ответ – гробовое молчание. Всем понятно, что последние три года мы работали зря. Всем понятно, что комплектация «по науке» провалилась. Остается снабжение по системе «ты мне – я тебе». Остаются взятки, блат, подкуп, воровство…

На второй день после коллегии секретарь парткома назначает меня выступающим на заседании партийно-хозяйственного актива. Это уже вошло в ритуал. Почти каждый месяц меня заставляют выступать на партийных и комсомольских собраниях. Речь свою написал я давным-давно и с тех пор не менял в ней ни единого слова. Сейчас знаю ее наизусть, поэтому и текста с собой на трибуну не беру.

Итак, поднимаюсь на трибуну и озираю высокое собрание. Все как обычно: на первых рядах читают газеты, на средних – разгадывают кроссворды, а на галерке, используя приемы конспирации, пьют вино, играют в морской бой. А которые помоложе, флиртуют с комсомолками, живо обсуждая, к кому они сегодня пойдут вечером. Как уже десятки раз, прокашливаюсь, проверяя микрофон, и бодро начинаю:

«Наш отдел, в свете последних указаний партии и правительства, перешел на передовые методы комплектации вводных объектов, максимально сберегающие ресурсы и оптимизирующие направление их применения. Разумеется, как все прогрессивное, наша работа тоже требует привлечения вычислительной техники на базе микропроцессоров последнего поколения…»

Думаю, может быть, сегодня хоть кто-нибудь заметит мои наглые повторы. Может быть, на этот раз хоть кто-нибудь удосужится задать вопрос или подать реплику. Нет, все как обычно. Первые ряды читают прессу и обсуждают журналистские находки, середина отгадывает, как называется «покров земли из пяти букв», галерка… там уже сквозь конспирацию прорываются то женский смех, то громкое бульканье, то звон бутылок. Если бы у входной двери не стоял дежурный из первого отдела, то, наверное, половина публики уже бы сбежала. Закончив свое выступление, как начальник самого передового отдела и необыкновенно занятый государственными делами человек, киваю головой в президиум и с трибуны прямо по центральному проходу иду на выход. За спиной слышу завистливые шушуканья «партийных активистов».

По мраморной лестнице поднимаюсь на третий этаж и по ковровой дорожке шагаю в кабинет начальника снабжения. Спиной ко мне курит длинную зеленую сигарету перед зеркалом Фидер, любовно осматривая себя со всех сторон. Он только недавно из клиники Николаева, где лечился голоданием, поэтому изнутри чист, а снаружи свеж и молод: необходимо, знаете ли, соответствовать при молодой жене, вдвое моложе начальственного супруга. Мимо идет зам управляющего одного из трестов. Фидер расцветает заботливой материнской улыбкой:

– Какие проблемы, Юрий Вадимыч?

– Да вот, это… труб не дают, кирпич кончился, – канючит тот, – фонды на горючку выбрал до конца года…

– А-а-а-а, ну, это ва-а-а-аши проблемы, – облегченно тянет Фидер, артистично приглаживая редеющие пряди на макушке.

Наблюдаю эту дежурную сцену сотый раз, поэтому с трудом сдерживаю рвущийся из глотки стон «доколе быть с вами!» Рывком открываю дубовую дверь и кладу на стол начальства справку о состоянии комплектации в двух вариантах – один для оправдания управления снабжения и второй (для обличения руководства главка). А также заявление об уходе по собственному желанию…

Иван Семенович долго разглядывает мое заявление, протяжно вздыхает и поднимает на меня усталые глаза.

– Тебя кто обидел?

– Никто, Иван Семенович. Просто надоело.

– Это бывает. Сходи в отпуск. Хочешь, на пару месяцев устрою тебя в шикарный санаторий на море?

– Бессмысленность в санаториях не лечат. Я недавно выезжал на стройку – там все живое. Реальное дело, а не показуха бумажная. Я готов разнорабочим работать. Только чтобы работать, а не создавать видимость.

– Ну, знаешь, там тоже дурости хватает!

– Знаю, Иван Семенович.

– Не отпущу. Здесь тоже работать надо.

– Отпустите. В конце концов, я иду на фронт из тыла, а не наоборот.

– Мальчишка. Романтик, понимаешь… Тебе осталось полшага до номенклатуры. А потом – обеспечен до конца дней. Ты пожалеешь, Дима!

– Возможно. Даже наверняка. Сытая жизнь всегда соблазняет и тянет на дно.

– Ладно, сходи на стройку, проветрись. Надоест играть в романтику – возвращайся, возьму обратно. Я на тебя не в обиде. Особенно после этой… коллегии.

…Три дня моей командировки «на школу» по напряжению и насыщенности можно сравнить с годом обычной размеренной жизни. Постоянные спутники прорабской работы – близость смерти и тюрьмы, надрыв и пьянство – давят, как паровой пресс.

Каждые полчаса меня пытается переехать бульдозер. Рядом со мной падают, сорвавшись со стропов, бетонные громады. Стальные тросики чалок лопаются и рваными краями свистят в сантиметре от моего мягкого лица. В полуметре от меня с крыши проливается кипящий битум. Осколки разбитого оконного стекла вонзаются в дюйме от моей ноги.

Все это время я нахожусь или в панике, или в яростной готовности ко всему. Никогда я не чувствовал хрупкость своей жизни так ярко, как в эти дни. Иногда мне кажется, что вот сейчас наступит предел, я или грохнусь в изнеможении в грязь, или мое сознание не выдержит безумия. Изредка мне удается выйти из подчинения вопящей суете, обратиться за помощью к Господу и получить некое послабление… Только продолжается это считанные секунды – и снова погружаюсь в омут всеобщего безумия.

Ничем иным, как приступом безумия, нельзя назвать и мой бунт. Вечером я читаю у владыки Антония, что одно славословие стоит тысячи просительных молитв.

Утром сначала испытываю сильнейшее уныние, когда перевертывается мой бульдозер, едва не похоронив под собою машиниста. Затем с помощью крана удается вернуть ему нормальное положение и даже, запустив двигатель, продолжить его полезную деятельность.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.