1937. Большая чистка. НКВД против ЧК

Люшков направил новому наркому внутренних дел «компромат» на ряд бывших «северокавказцев». Среди них оказались: бывший начальник Кубанского оперсектора ОГПУ И.П. Попашенко, бывший начальник Черноморского оперсектора ОГПУ Н.В. Емец, бывший начальник Терского оперсектора ОГПУ Г.Ф. Горбач, бывший начальник СПО УГБ УНКВД по АЧК М.Л. Гатов, бывший заместитель начальника ОО УГБ УНКВД по АЧК М.А. Листенгурт. Попашенко, к примеру, обвинили в том, что он активно защищал «врага народа» А.В. Жемчужникова. Последний, будучи начальником СПО Кубанского оперсектора ОГПУ, в 1933 году решением Коллегии ОГПУ «за избиение арестованных и создание липовых дел» был осужден на пять лет заключения в лагере. Но за него вступился Попашенко. Он помог Жемчужникову не только не попасть в тюрьму, но и остаться в Ростове-на-Дону и даже восстановиться на работе в органах ОГПУ-НКВД. Уже после ареста в 1937 году Жемчужникова (его обвинили в связях с антисоветской троцкистской организацией), Попашенко припомнили этот почти четырехлетней давности факт[195].

С легкой руки Люшкова в июле 1937 года, в начале ежовской чистки чекистского аппарата на местах был арестован один из видных членов «северокавказской группы» и предшественник Люшкова по руководству УНКВД Азово-Черноморского края комиссар ГБ 3-го ранга П.Г. Рудь. Еще более скандальным происшествием стало таинственное самоубийство в июле 1937 года «фаворита» Ежова, заместителя наркома внутренних дел СССР, комиссара ГБ 3-го ранга В.М. Курского»[196].

Владимир Михайлович Курский (1897—1937) работал в органах ВУЧК-ОГПУ с Е.Г. Евдокимовым с 1921 года на Правобережной Украине и Северном Кавказе, участвовал в следствии по «Шахтинскому делу» и был одним из его преуспевавших выучеников[197]. С его именем был связан ряд громких дел на Северном Кавказе, таких как разгром отрядов Митаева и Гоцинского, ликвидация и захват видных чеченских и дагестанских бандглаварей Мажида Гебертоева, Шити Истамулова, Било Хаджи, Хамида-Ибрагима Ходжиева, шейха Алсантинского, а также ликвидация «гемуевщины» и «шипшевщины» в Кабарде, «зязиковщины» в Ингушетии, «народников» в Северной Осетии[198].

Как и Люшков, в августе 1936 года Курский получил новое назначение в Новосибирск – начальником УНКВД по Западно-Сибирскому краю. Как и Люшков, он осенью 1936 года «раскрыл» троцкистских вредителей-заговорщиков в горной промышленности Кузбасса и провел показательный судебный процесс в Новосибирске, ставший серьезным подспорьем Ежову, готовившему в Москве процесс по делу «Антисоветского троцкистского центра» (январь 1937 г.). Благодарный Ежов осыпал Курского милостями: повысил в звании, назначил начальником СПО ГУТБ НКВД СССР на место Молчанова. В апреле 1937 года Курский стал заместителем Ежова и начальником 1-го отдела (охраны) ГУГБ, отвечавшего за личную безопасность партийно-советского руководства и самого Сталина.

В июне Курский был неожиданно снят с работы по охране руководства и переведен начальником 3-го (контрразведывательного) отдела ГУГБ НКВД. 8 июля, оставив какое-то письмо, Курский покончил с собой[199]. Люшкову для возможной дискредитации столь высокопоставленного назначенца Фриновского было вполне достаточно сообщить Ежову о факте исключения Курского из партии в августе 1928 года «за причастность к убийству селькора газеты «Туалу-Джашау» в г. Микоян-Шахор в Карачаево-Черкесии». Такой факт биографии делал кандидатуру Курского как начальника охраны явно неуместной.

Конечно, заместитель Ежова и начальник ГУГБ НКВД СССР комкор М.П. Фриновский пытался препятствовать появлению подобных материалов о своих выдвиженцах. Возможно, что это и были те случаи, когда он, по словам Ежова, «…как только арестуют, кого из сотрудников НКВД, сразу бежал ко мне и кричал, что все это «липа», арестован неправильно и т. д.»[200]. Естественно, что такие действия Люшкова в Ростове-на-Дону вызывали раздражение Фриновского, Евдокимова и всех чекистов «северокавказской группы».

Отметим лишь тот факт, что Люшков, считавшийся у Ежова «хорошим чекистом», уже никогда не назначался на работу в центральный аппарат НКВД СССР, контролировавшийся Фриновским и его ставленниками. Тем не менее конфликт между Фриновским и Люшковым не помешал Ежову высоко оценить заслуги последнего. В июле 1937 года Люшков, Каган и Осинин-Винницкий были награждены орденами Ленина и получили новое назначение на Дальний Восток.

Для более глубокого понимания обстоятельств дальнейшей служебной карьеры и судьбы Люшкова нам придется обратиться к событиям в НКВД Украины, последовавшим за февральско-мартовским (1937) пленумом ЦК. На пленуме был снят с работы 2-й секретарь ЦК КП(б) Украины и секретарь Киевского обкома партии П.П. Постышев, с 1933 года являвшийся вторым лицом в партийной иерархии Украины и неизменно поддерживавший политический авторитет руководителя НКВД УССР В.А. Балицкого. В связи с этими событиями пошатнулось положение и самого Балицкого. В мае 1937 года он был снят с должности и назначен начальником УНКВД Дальневосточного края в Хабаровск. Увольнение многолетнего руководителя и покровителя вызвало настоящую панику среди украинских чекистов, особенно из числа близких к нему сотрудников.

Это состояние паники только усилилось, когда новым главой НКВД УССР стал комиссар ГБ 2-го ранга И.М. Леплевский, некогда «правая рука» Балицкого, а теперь его могущественный недоброжелатель. Новый нарком прибыл на Украину в сопровождении Фриновского, «героя» ликвидации «военно-фашистского заговора в Красной Армии». Если учесть то, что вторым лицом в «заговоре военных» числился бывший командующий Киевским военным округом командарм 1-го ранга И.Э. Якир, то теперь украинским чекистам предстояла расплата за потерю «бдительности». В июле – августе 1937 года Леплевский устроил настоящий погром «чекистов Балицкого» в НКВД Украины. Были сняты и арестованы три бывших заместителя Балицкого – Н.С. Бачинский, З.Б. Кацнельсон, В.Т. Иванов, уничтожены практически все начальники отделов НКВД УССР и областных УНКВД. В отношении них Леплевский сфабриковал дело «о заговоре в НКВД УССР», якобы возглавленном самим наркомом Балицким и организационно примыкавшем к «военно-фашистскому заговору в Красной Армии»[201].

Истребление «заговорщиков» из НКВД Украины велось Леплевским по всему Союзу ССР, где бы они ни находились. В Ташкенте был арестован начальник 3-го отдела УГБ НКВД Узбекской ССР П.М. Рахлис. В Воронеже схвачен начальник областного УНКВД А.Б. Розанов. В Москве арестованы работник Особого бюро НКВД СССР В.М. Горожанин и заместитель начальника Разведуправления РККА М.К. Александровский.

В вихрь этой кровавой мясорубки могло затянуть и Люшкова. Конечно, сам Леплевский вовсе не собирался этого делать, но в Москве Фриновский мог добиться от этапированных украинских чекистов показаний, включающих Люшкова в список «заговорщиков». Возможно, именно тогда, в июле 1937 года, между Ежовым и Фриновским был заключен некий «компромисс»: Люшкова убирают из Ростова-на-Дону и отсылают в Хабаровск, подальше с глаз Фриновского.

В 1937 году гигантская приграничная территория РСФСР из девяти областей (Хабаровской, Приморской, Амурской, Нижне-Амурской, Уссурийской, Камчатской, Сахалинской, Зейской и Еврейской автономной) составляла так называемый Дальневосточный край (ДВК) с административным центром в Хабаровске. В руководстве страны край слыл сильно «засоренным» правотроцкистскими оппозиционерами. С этим была связана «кадровая чехарда», характерная для расстановки партийно-советского руководства края.

В январе 1937 года первый секретарь Далькрайкома ВКП (б) Л.И. Лаврентьев (Картвелишвили) за «либерализм» и конфликты с командующим ОКДВА маршалом В.К. Блюхером был снят и заменен более «жестким» партийным руководителем И.М. Варейкисом. По прибытии в Хабаровск Варейкис начал кампанию «разоблачений» среди представителей партийного, советского и хозяйственного руководства края, ответом на которую стала волна самоубийств – начальника Дальневосточной железной дороги Л.В. Лемберга, управляющего трестом «Дальтрансуголь» И.Н. Котина, директора акционерного Камчатского общества И.А. Адамовича[202]. Особо яростному политическому шельмованию со стороны Варейкиса подвергся бывший председатель крайисполкома Г.М. Крутов. От начальника УНКВД ДВК комиссара ГБ 1-го ранга Т.Д. Дерибаса Варейкис требовал немедленного разоблачения краевого «правотроцкистского подполья».

В апреле 1937 года из Москвы в Хабаровск прибыла группа оперативных работников во главе с начальником 3-го (контрразведывательного) отдела ГУГБ НКВД СССР Л.Г. Мироновым. Вот как объяснил задачу, поставленную бригаде в Наркомате внутренних дел, заместителю начальника УНКВД края С.И. Западному один из прибывших чекистов: «В Москве имеются сведения, что Дерибас и ты не верите в дела (по троцкистам. – Прим. авт.), поэтому и бригада послана, чтобы вам показать, что у вас делается в крае и как свободно орудуют троцкисты»[203]. Прибывшими в Хабаровск «москвичами» был спешно разработан план оперативных мероприятий по разоблачению и ликвидации «троцкистских и иных двурушников» из числа партийных, советских работников, военных и сотрудников НКВД.

В мае 1937 года Дерибас был отозван в Москву, а его место занял бывший нарком внутренних дел УССР Балицкий. На следующий день по вступлении Балицкого в должность заместитель Миронова по оперативной группе ГУГБ НКВД А.А. Арнольдов-Кесельман получил у него санкцию на арест Г.М. Крутова[204]. Используя тактику «кнута и пряника» (Арнольдов представился Крутову личным уполномоченным наркома Ежова), он добился от арестованного показаний о существовании в крае «правотроцкистской заговорщицкой организации». Восхищенный Балицкий назвал Арнольдова чародеем[205].

Прибывшие чекисты подобные методы следствия ввели в постоянную практику, особенно ими увлекался Арнольдов. Он, выдавая себя то за уполномоченного ЦК ВКП(б), то наркома внутренних дел СССР уговаривал арестованных, сознаваться «в интересах Советской власти» в совершенных преступлениях, а когда подследственные признавались, то члены бригады принуждали их давать вымышленные показания уже в отношении определенных людей.

В середине июня 1937 года, когда Балицкого отозвали в Москву (туда он ехал на расправу – на него уже имелись показания «заговорщиков в НКВД УССР») и его место опять занял Дерибас, у Арнольдова имелись обширные показания арестованных о «Дальневосточном параллельном правотроцкистском центре». Однако все лавры и «разворот» дела этого «центра» выпали не на долю Арнольдова (он и сам был вскоре арестован), а назначенному в конце июля 1937 года начальником УНКВД по ДВК Люшкову.

Поступавшие от московской бригады оперативные документы свидетельствовали о масштабной засоренности края агентами иностранных разведок, диверсантами, вредителями, членами троцкистско-бухаринской оппозиции. В своей телеграмме от 14 июня 1937 года Балицкий сообщил, что лишь по одной «военно-троцкистской организации» ОКДВА и ТОФ проходят 472 участника. Реакция Центра на эти материалы была отрицательной. Так, на одном из протоколов допроса крупного военного из ДВК Сталин сделал помету: «Очень важное. Значит на Дальнем Востоке наша авиация в тяжелом состоянии»[206].

Это еще больше усиливало недоверие к руководству дальневосточных чекистов. Москва считала, что краевое УНКВД вначале во главе с Балицким, а затем сменившим его Дерибасом, недостаточно активно вело борьбу с «врагами народа». Вопрос о замене руководства назрел. К концу июля 1937 года Сталин принял решение о направлении в Хабаровск рабочей группы НКВД во главе с Г.С. Люшковым.

Перед отъездом Люшков был вызван в Кремль. 28 июля 1937 года в ходе 15-минутной аудиенции Сталин поставил перед чекистом конкретные задачи: а) провести чистку партийного аппарата, при этом особое внимание обратить на 1-го секретаря крайкома партии Варейкиса, который, по словам Сталина, ранее состоял в оппозиции и в край привел «группу людей, подобных себе»; б) так как война с Японией неизбежна, необходимо очистить армию и тыл самым «решительным способом от вражеских шпионов и прояпонских элементов», тем более что Япония, судя по всему, имеет в крае «основу для шпионажа и подготовки восстания посредством корейцев и китайцев»[207].

Прозвучало и требование усилить контроль за командующим ОКДВА маршалом Блюхером, так как в его окружении имеются антисоветские элементы, которые ловко играют на некоторых слабостях военачальника.

9 августа 1937 года Люшков прибыл в Хабаровск. Он приступил к исполнению указаний, полученных от высшего руководства страны. И начал он с чистки краевого УНКВД. Под арестом оказался начальник ОО УГБ УНКВД и ОО ГУГБ НКВД ОКДВА Барминский, его допросы вел лично Люшков. На следующий день он информировал Москву о первых результатах: «…Барминский подал о своей принадлежности к правотроцкистской оппозиции в УНКВД… Шпионскую деятельность пока отрицает»[208]. На допросах Барминский назвал и своих пособников по преступной деятельности – чекистов Дерибаса, Западного, Полозова, Бубенного, Визеля, Давыдова.

Сообщил Люшков и о том, как его встретил начальник УНКВД Дерибас: «По моему приезду, несмотря на договоренность по телефону о личном свидании, (он) предварительно послал на вокзал на разведку Западного, долго не появлялся в управлении и, как установлено, высматривал на смежной лестничной клетке, что делается в кабинете Западного… При разговоре со мной проявил растерянность и раздражение по поводу своего снятия… Дерибас показывал мне харбинскую газету, где сказано о его аресте… Заслуживает внимание оттяжка Дерибасом отъезда из ДВК, несмотря на Ваши (Ежова. – Прим. авт.) указания на поездку его во Владивосток за семьей». На копии телеграммы Люшкова стоит рукописная резолюция Сталина: «Молотову. Ворошилову. Дерибаса придется арестовать. Ст.»[209].

Вместе с новым начальником Управления НКВД в Хабаровске прибыла и его команда из Ростова-на-Дону. Бывший начальник СПО УГБ УНКВД и по совместительству помощник начальника УНКВД АЧК Г.М. Осинин-Винницкий стал заместителем начальника УНКВД ДВК и одновременно начальником ОО ГУГБ НКВД ОКДВА и 5-го отдела УГБ УНКВД ДВК. Еще одним заместителем Люшкова оказался его бывший заместитель в АЧК М.А. Каган, 2-й (оперативный) отдел УГБ УНКВД ДВК возглавил также «ростовчанин» И.Л. Кабаев. Позднее к ним присоединились и другие «ростовчане» – М.П. Рысенко, А.П. Малахов, И.Н. Евтушенко, А.М. Малкевич.

Допрошенный в 1955 году бывший сотрудник УНКВД ДВК Г.А. Марин так описывал первые дни правления нового начальника Управления: «С приездом в Хабаровск Люшкова… картина резко изменилась. На первых же проведенных совещаниях Люшков сделал заявление о том, что Дальний Восток является оплотом контрреволюции… и что он приехал сюда с задачей ликвидировать этот оплот контрреволюции. С приездом Люшкова началась полоса массовых арестов, всякого рода операций (так называемые польская, латышская, харбинская и др.), началась активизация допросов арестованных за счет применения к ним незаконных методов ведения следствия. Избиение арестованных стало обычным явлением. Если раньше для этого требовалось получить санкцию руководства, то теперь арестованных избивали без этих формальностей»[210].

Рядовому чекисту вторит и секретарь Дальневосточного крайкома партии Варейкис. В своем письме Сталину от 8 сентября 1937 года он особо отметил роль вновь прибывшего начальника УНКВД: «После приезда в край… Люшкова было вскрыто и установлено, что также активную роль в правотроцкистском Дальневосточном центре занимал бывший начальник НКВД Дерибас. Участником заговора являлся также его первый заместитель – скрытый троцкист Западный. Второй заместитель Барминский (он же начальник особого сектора ОКДВА) оказался японским шпионом. Арестованы как японские шпионы и участники заговора: Визель – начальник НКВД во Владивостоке, Давыдов – начальник НКВД Амурской области (г. Благовещенск). Входил в состав правотроцкистской организации Пряхин – начальник НКВД Уссурийской области, Богданов – начальник политического управления пограничных войск и значительная часть других чекистов»[211].

Лишь за август 1937 года Люшков и его «коллеги» из Ростова-на-Дону арестовали более 20 руководящих сотрудников краевого Управления НКВД.

Совершенно иного мнения о партийном руководстве края был сталинский назначенец. 19 сентября 1937 года Люшков сообщал в Центр: «Вообще не чувствуется, чтобы крайком ВКП(б) активно включался сам и мобилизовал парторганизации на активное разоблачение врагов или подхватывал проводимые УНКВД аресты для выявления всех связей. Во всем этом имеет значение стиль работы самого ВАРЕЙКИСА, мало соответствующего обстановке ДВК, – слишком много заботы о себе и своем отдыхе…»[212].

Для ведения следствия по делам арестованных чекистов Люшков организовал «особую бригаду» во главе с «ростовчанином», заместителем начальника 3-го отдела УГБ УНКВД М.П. Рысенко. В нее также вошли И.Н. Евтушенко и А.М. Малкевич. «Бригада» расположилась на пятом этаже нового здания УГБ УНКВД края. Вход туда был разрешен только по специальному пропуску с личного согласия Люшкова. На этот этаж не пускали даже работников краевой прокуратуры.

Об аресте одного из чекистов долго говорили в коридорах краевого УНКВД. При обыске у арестованного начальника УНКВД по Приморской области Я.С. Визеля изъяли портфель, в котором помимо бумаг лежали полотенце, кусок туалетного мыла и две шоколадные конфеты. Осмотрев мыло, в нем нашли тщательно замаскированное отверстие, наполненное неизвестным порошком, предположительно ядом. В одной из шоколадных конфет также оказался яд (сулема). Вероятно, бывший капитан госбезопасности готовился к аресту и собирался при случае свести счеты с жизнью.

О найденном яде сообщили Люшкову, тот приказал ядовитый порошок не извлекать, а отверстие аккуратно заделать. Как только Визель начал давать откровенные показания о своей антисоветской деятельности на Украине и Дальнем Востоке, ему незамедлительно передали в камеру отобранные кусок мыла и конфеты. Спустя час Визель попытался покончить жизнь самоубийством (отравиться ядом). Его в тяжелейшем состоянии доставили в тюремную больницу, где спустя несколько дней он скончался[213]. Многие из подчиненных Люшкова говорили, что тот очень испугался показаний Визеля, с которым работал в конце 1920-х гг. в ИНФО ГПУ Украины (с января 1927 года начальник 1-го отделения)[214]. Вероятно, решил не испытывать судьбу и дал возможность отравиться своему бывшему коллеге. Ведь неизвестно, что было бы, если бы протоколы допросов Визеля достигли московских кабинетов НКВД.

Списки «разоблаченных» Люшковым чекистов-дальневосточников все пополнялись и пополнялись. В них оказались оба начальника Управления НКВД Нижне-Амурской области Л.Ф. Липовский и С.М. Сидоров, начальник УНКВД Еврейской АО А.Н. Лавтаков, начальник 3-го отдела УГБ УНКВД ДВК С.А. Динов, начальник 8-го (учетно-архивного) отдела УГБ УНКВД ДВК Е.Е. Солонович и десятки других чекистов. Разгрому подвергся и 7-й (Иностранный) отдел УГБ краевого УНКВД. В числе арестованных был и его начальник – капитан ГБ Б.Д. Богданов. Из Москвы доставили этапом в Хабаровск и предшественника Богданова, начальника 4-го отделения 7-го отдела ГУГБ НКВД СССР капитана ГБ Н.П. Шилова.

Места арестованных спешно занимали командированные из Ростова-на-Дону, Киева, Саратова, Свердловска и Москвы чекисты среднего звена: М.И. Диментман, В.П. Крумин, М.И. Говлич, В.И. Осмоловский, Д.М. Давыдов и другие. Прибывшие «новые кадры» были уже настроены на масштабную «чистку» Дальневосточного края от «врагов народа». Вот какой рапорт подал Люшкову один из таких «назначенцев» после своего месячного пребывания в новой должности: «Товарищ комиссар! Поработав на Сахалине едва месяц (до этого работал в НКВД Орджоникидзенского края), я столкнулся с явлениями, наводящими на глубокие размышления. Мы боремся с врагами народа, изменниками родины, но не сидят ли они у нас в областном управлении»[215].

С 15 августа, в соответствии с приказом НКВД СССР № 00447 от 30 июля 1937 года, Люшков приступил к массовой операции по репрессированию «бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов» в крае. Всего по существовавшим «лимитам» в ДВК планировалось осудить решением тройки 2000 человек по 1-й категории и 4000 человек по 2-й категории. Но эти «лимиты» вскоре были исчерпаны и получены новые: 25 000 человек по 1-й категории и 11 000 человек по 2-й категории[216].

Люшковым был инициирован масштабный удар по «людской базе иностранных разведок». В крае были арестованы сотни и тысячи агентов иностранных разведок (германской, английской, польской и японской). По оперативным документам УНКВД по ДВК, завизированным лично Люшковым, выходило, что отдельные бывшие военные, советские и партийные работники «…профессионально занимались шпионажем в пользу Японии чуть ли не с детства, безнаказанно осуществляя свою нелегальную деятельность еще при царском режиме». Особенно много шпионов оказалось в штабах, соединениях и частях ОДВКА. Так, по данным, представленным российским историком В.С. Мильбахом, следует, что на каждый штаб Дальневосточной дивизии, корпуса, группы войск, а также штаб ОКДВА приходилось в среднем по 4 японских шпиона, а общее количество выявленных агентов иностранных разведок позволяет утверждать, что неприятельская агентура «окопалась» в каждом полку (и отдельном батальоне) ОКДВА[217].

Особые усилия Люшков прилагал к вскрытию резидентур японской разведки. Как свидетельствовал его заместитель Г.М. Осинин-Винницкий: «Люшков дал установку, во всех делах находить массовые связи с японцами и не было ни одного арестованного, который не давал бы показаний о связях с японцами. Люшков прямо мне сказал, что Каган (первый заместитель начальника УНКВД по ДВК. – Прим. авт.) предложил ему эту «линию» с тем, чтобы показать Москве, что громят здесь крепко японские связи. Ряд арестов начали производить почти без всяких материалов, причем Люшков дал установку брать преимущественно коммунистов и специалистов… По указанию Люшкова мы дезинформировали Москву фальсифицированными показаниями о всевозможных «планах» японцев»[218]. Начальник краевого УНКВД также рьяно бросился исполнять и постановление СНК СССР от 21 августа 1937 года. В этом документе Далькрайкому, Далькрайисполкому и УНКВД ДВК предлагалось выселить в Среднюю Азию и Казахстан все корейское население (около 175 тысяч человек) из пограничных районов края[219]. Операция по зачистке началась 5 сентября 1937 года. В первую очередь стали выселять корейцев, проживающих в приграничных районах. Всего на первом этапе выслали более 74 тысяч человек, в дальнейшем выселение затронуло уже корейцев, живущих в других районах ДВК.

Одновременно с выселением шли и массовые аресты «подозрительных элементов» среди корейского и китайского населения Дальнего Востока. Всего в крае органы НКВД арестовали свыше 2,5 тысячи корейцев и 11 тысяч китайцев[220]. Начавшиеся в сентябре 1937 года массовые операции по «корейской линии» Управление НКВД по ДВК завершило лишь к январю 1938 года.

Не отставали от своего краевого руководителя и другие чекисты – начальники областных Управлений НКВД. Таким оказался начальник УНКВД Сахалинской области комбриг В.М. Дреков. Он уничтожал партийные и советские кадры области, фабриковал дела о несуществующих контрреволюционных организациях и «заговорах», пытками и истязаниями понуждая арестованных к самооговору и оговору других, ни в чем не повинных людей.

Допрошенный в 1939 году в качестве свидетеля сотрудник УНКВД Сахалинской области Кучинский показал, что «…1937 год стал для Дрекова новой полосой его вражеской работы. В целях сохранения своей шкуры, Дреков стал наводить массовый террор, фабриковать контрреволюционные организации, хотя таковых почти не было. Тихое, почти никем не замечаемое облуправление НКВД (он) превратил в фашистские застенки и «фабрику», которая штамповала шпионов любой страны… Масса людей арестовывалась без всякого «компромата», по национальным признакам, или если фамилия была похожа на иностранную, или из-за нерусской фамилии…»[221].

В архивно-следственном деле Дрекова имеется вещественное доказательство, подтверждающее его «активную работу» на Сахалине. 7 сентября 1938 года начальник УНКВД Приморской области В.Ф. Дементьев переслал в УНКВД Хабаровского края платок, найденный во Владивостоке на углу улиц Менжинского и Китайской. Он был выброшен арестованными, доставленными в местную тюрьму с Сахалина. На платке было написано заявление арестованных коммунистов в Дальневосточный крайком ВКП(б). В нем «враги народа» писали: «Мы, группа арестованных на Сахалине, выехали в этап… нам комбриг Дреков создал ложное дело, назвал вражески-троцкистским, добиваясь подписей вымышленных им показаний, применялись систематические фашистские пытки: избиения до потери сознания, стойка без сна до 30 суток, накачивание воздуха и воды в желудок и электроток… Партия Сталина, пока мы не уничтожены, заставьте прокурорский надзор допросить нас – коммунистов и вскрыть фашистскую организацию на Сахалине, возглавляемую Дрековым»[222].

Эти действия Дрекова были поддержаны новым начальником краевого УНКВД. Дреков, приехавший с оперативного совещания в Хабаровске, заявил своим подчиненным, что Люшков одобрил их работу «по разгрому врагов народа». Отныне Сахалинское управление НКВД ставили в пример другим подразделениям, его «работу признали хорошей, а политическую линию правильной»[223].

В первых числах октября 1937 года сняли с должности первого секретаря Далькрайкома Варейкиса. В самом ближайшем будущем ему самому предстояло стать одним из участников «правотроцкистского заговора» в ДВК. Его место занял назначенец из Москвы, бывший аппаратчик Московского комитета партии Г.М. Стацевич, некоторое время до того подвизавшийся у Ежова в начальниках отдела кадров НКВД СССР. С этого момента началась вторая волна репрессий в крае – изъятие Люшковым и Стацевичем партийно-советских и хозяйственных кадров, выдвинутых уже «врагом народа Варейкисом».

Люшков, как и в Ростове-на-Дону, стремился лично поучаствовать в «допросах с пристрастием». Вот что показал в 1939 году арестованный начальник ОО ГУГБ НКВД Амурской Краснознаменной военной флотилии С.Л. Вышковский-Штейнберн: «В отношении Шталя, получил я его в наручниках от Хорошилкина. Я с ним просидел целый день, наручники с него не снял, но он мне не дал показаний. Пришли Каган и Люшков, побили Шталя и ушли… Люшков мне отдал приказание об аресте его жены. Буквально через несколько минут после приказания Люшкова Шталь дал показания…»[224].

Часто в ход вновь шли излюбленные еще с Ростова-на-Дону «особые» методы допросов. Небольшая выдержка из показаний одного из арестантов, бывшего заместителя управляющего Сахалинским госрыбтрестом Тучина побывавшего в следственной комнате у Люшкова, Кагана и Малахова: «Я помнил себя… в течение 10 суток. Все это время я беспрерывно, день и ночь, был на ногах, все время в кольцах (в наручниках. – Прим. авт.), без сна, без отдыха, без пищи. Если я начинал дремать – обливают холодной водой, падаю – поднимают, бьют. Наконец я теряю нормальный рассудок, начинаются галлюцинации… Наконец очнулся в подвальной одиночной камере. Лежу, весь в ссадинах, кровоподтеках, с распухшими и посиневшими ногами и руками, перетертыми местами до кости»[225].

Люшков постоянно представлял в Наркомвнудел СССР на утверждение списки осужденных по 1-й (расстрел) и 2-й категориям (заключение в лагерь). В сентябре 1937 года он направил на имя Ежова первый список осужденных к 1-й категории (72 человека). В последующем «аппетиты» Дальневосточного управления НКВД лишь росли: 3 января 1938 года в Москву ушел список на 138 человек, осужденных по 1-й и 2-й категории, 3 февраля 1938 года – новый список, сплошь состоящий из чекистов, участников «правотроцкистской организации, существовавшей в системе органов НКВД Дальневосточного края»[226].

Среди приговоренных к расстрелу оказались бывшие – заместитель начальника УНКВД С.И. Западный, помощник начальника УНКВД и начальник ОО ГУГБ НКВД ОКДВА С.А. Барминский, начальник ОО ГУГБ НКВД 20-го стрелкового корпуса Л.М. Богословский, заместитель начальника УНКВД по Амурской области И.З. Гурушидзе, начальник 52-го Сахалинского морского погранотряда НКВД И.Г. Домарев, помощник начальника УНКВД и начальник УЛМЗ и ТП УНКВД А.Я. Мартинелли, помощник начальника 5-го отдела УГБ УНКВД Е.И. Казаков, начальник ОК УНКВД С.И. Полозов, начальник 2-го (оперативного) отдела УГБ УНКВД А.Г. Трансток и многие другие. В списке оказались и жены чекистов – Т.Н. Барминская, М.И. Богданова, Е.К. Западная, А.Д. Лихачева.

Всего в этом списке было 138 человек. После утверждения в Центре (свои подписи поставили Сталин, Ворошилов и Молотов) в Хабаровске начались массовые расстрелы. Все делалось с такой поспешностью, что в дальнейшем из всех документов февральских 1938 года судебных заседаний в архивно-следственных делах большинства расстрелянных чекистов обнаруживался единственный «итоговый» документ: «Приговор выездной сессии Военной коллегии Верховного суда СССР о высшей мере наказания (следовали фамилия, имя и отчество. – Прим. авт.) исполнен (идет дата и время расстрела. – Прим. авт.)»[227]. И никаких распоряжений судей о приведении приговоров в исполнение, актов коменданта УНКВД о приведении приговоров.