Император Мэйдзи и его Япония

По обычаю того времени террористы захватили с собой заявление, разъяснявшее причины их действий. Они утверждали, что предстоящая свадьба – лишь средство получить от императора одобрение торговых договоров. Ярость нападавших подпитывалась слухами о том, что Нобумаса по наущению американского консула Гарриса якобы замыслил убийство Комэй и нанял двух ученых мужей, которые должны были подыскать подходящие исторические примеры по смещению императоров. А потому террористы со спокойной совестью заявляли, что являются орудиями для осуществления «возмездия Неба». Именно этим термином стали в это время оперировать политические экстремисты.

Андо Нобумаса выжил, но ранение заставило его выйти в отставку. Он был наиболее способным и деятельным членом сёгунского правительства. С его уходом центр политической жизни начинает стремительно перемещаться в сторону Киото.

11 февраля свадьба Кадзуномия и сёгуна все-таки состоялась. Церемония продолжалась десять часов.

В августе сёгунат пошел на ряд уступок «внешним князьям», которые воспользовались растерянностью сёгуната перед обрушившимися на него бедами. Во-первых, Хитоцубаси Ёсинобу, проигравшего выборы четыре года назад, назначили опекуном при юном и недееспособном Иэмоти. Во-вторых, произошло поистине эпохальное событие – значительное смягчение системы заложничества: сроки пребывания даймё в Эдо были сокращены, а членам семьи разрешалось покидать Эдо по своему усмотрению. Тянувшиеся в Эдо церемониальные процессии князей являлись наиболее зримым показателем их покорности сёгуну. Ослабление системы заложничества свидетельствовало о том, что сёгунат перестает контролировать ситуацию.

Теперь даймё получили намного больше возможностей посещать Киото, что имело в перспективе самые негативные последствия для сёгуната. Кроме того, экономя на поездках в Эдо, княжества стали тратить больше средств на создание собственных армий. Князья закупали вооружение, нанимали ронинов – самураев, потерявших хозяина или же покинувших его. В последние годы существования сёгуната ронины играли приблизительно такую же роль, как и казаки в эпоху Смутного времени в России. Большинство из них были выходцами из юго-западных княжеств – Сацума, Тёсю, Тоса, Хидзэн. Значительное число составляли и уроженцы Мито. Они представляли собой плохо управляемую, возбужденную массу людей. Они хотели возрождения власти императора, низведения сёгуна до положения «обычного» даймё и изгнания иноземцев со священной земли Японии.

Для самого города Эдо упразднение системы заложничества означало, помимо прочего, значительное сокращение населения: в свитах даймё состояло около 300 тысяч человек! Вместе с их частичным отъездом из Эдо потеряли работу многие жители города, которые были заняты их обслуживанием. Многие из них вернулись домой.

Европейцы плохо понимали, как устроена власть в Японии. Это относится не только к сёгуну или императору, но и к князьям. Так, князем Сацума считался Симадзу Тадаёси (1840–1897), но настоящим правителем являлся его отец, регент Хисамицу (1817–1897). Хисамицу был отцом князя, но, согласно японским понятиям о родстве, считался его дядей! Ведь в детстве Тадаёси усыновил брат Хисамицу, занимавший пост даймё. После его смерти Тадаёси наследовал ему, но получил в качестве опекуна Хисамицу.

В конце 1861 года Тадаёси и его опекун Хисамицу в знак своей верности через посланников преподнесли императору меч. Комэй ответил стихотворением:

Да будет известно:

Этот меч заботу

Проявит о нас.

Душа воина —

Тучами не омрачена.

Передают, что при получении стихотворения у Симадзу Тадаёси и его отца пролились слезы умиления. Теперь князья Сацума стали считать своим сюзереном не сёгуна, а императора. В стране начинался настоящий раскол.

Посчитав, что защита императора обеспечена плохо, семья Симадзу отправила в Киото отряд из тысячи самураев. Летом они вошли в город, там к ним присоединились другие самураи и ронины. Они были настроены чрезвычайно решительно и требовали, чтобы сёгун поклялся в верности императору, а те должностные лица, которые выступают против изгнания иностранцев и повышения авторитета императора, были бы смещены. Доказательств основательности намерений этих людей не пришлось ждать долго: Танака Симпэй из Сацума убил Симада Сакон, вассала канцлера Кудзё Хисатада, который выступал за открытие портов. Его голову выставили на всеобщее обозрение, а искромсанное тело выбросили в реку. Императорский дворец Госё охраняли верные сёгуну дружины, своих войск у императора не было. Однако теперь город заполнился «доброхотами», которые сами посчитали себя защитниками императорских интересов. До их столкновения с официальными телохранителями Комэй оставалось совсем немного времени.

В своих отношениях с сёгунатом сам Комэй никогда не рассчитывал на силу. За прошедшие столетия императорский двор и военные правители Эдо привыкли друг к другу, и Комэй не приходило в голову разрушить эту систему. Ему казалось: он и Иэмоти являются необходимым условием существования друг друга. Тем более что сейчас Иэмоти породнился с ним. Поэтому Комэй приказал Симадзу Хисамицу усмирить своих людей. Тот подчинился. Те же надеялись, что Хисамицу поведет их немедленно в бой, но его целью были скорее преобразования, чем кровавая революция. Самураи пришли в возбуждение, многие из них стали действовать на свой страх и риск, дисциплина падала, никто не мог быть спокоен за свою жизнь. Ни в Киото, ни в Иокогаме, ни в самом Эдо.

19 августа эти опасения подтвердились в очередной раз. Речь идет о так называемом «инциденте в Намамуги».

Английскому купцу Ричардсону было 29 лет, он приехал в Японию из Шанхая с туристическими целями. Вместе с двумя приятелями и приятельницей они предприняли конную экскурсию из Иокогамы. Возле деревни Намамуги они повстречались с процессией Симадзу Хисамицу, направлявшегося из Эдо в Киото. В процессии было около 400 человек. Хисамицу несли в дорожном паланкине. Всадники подались влево, но не спешились. Они прижались к живой изгороди, но дорога была настолько узкой, что процессия остановилась. К Ричардсону, который находился впереди других всадников, подбежали трое самураев и искромсали его на куски. Самураи успели ранить и двоих спутников Ричардсона, и только его приятельница осталась невредимой. Но всем троим спутникам Ричардсона удалось скрыться. Коней у самураев не было.

Похоже, что Хисамицу не отдавал приказания напасть на иностранцев. Его охранники действовали по своему усмотрению – ведь эти иностранцы не спешились, то есть не оказали уважения их господину. Если бы это были не иноземцы, а японцы, охрана, возможно, поступила бы точно таким же образом. Так что имело ли это убийство целиком антииностранный подтекст, сказать трудно. Но проблема заключалась в том, что Хисамицу отказался выдать убийц Англии – ведь с точки зрения японского закона они поступили совершенно правильно. Сёгунат учредил охранные посты на той территории, где было позволено бывать иностранцам, но не предпринял серьезных мер для поимки самураев. В случае невыдачи преступников Англия вначале грозилась объявить морскую блокаду, но потом одумалась – в торговле нуждались европейцы, японцы не видели в ней особого проку. Тогда Англия потребовала компенсации размером в 25 тысяч фунтов. В порту Иокогамы собралась флотилия из семи британских военных судов.

В свете этих драматических событий становится более понятным, почему западные державы столь настойчиво требовали для своих подданных и граждан экстерриториальности, то есть неподсудности японским законам. Японцам казались варварами европейцы. Европейцы же в свою очередь считали варварскими японские порядки.

Симадзу Хисамицу направлялся в Киото. Его целью была консолидация тех сил, которые в состоянии организовать отпор Западу. Для этого решили организовать визит Токугава Иэмоти в Киото. Иэмоти был вынужден пойти на этот унизительный для сёгуната визит еще и потому, что он рассчитывал задобрить антисёгунскую партию при императорском дворе. Ведь за то время, пока Хисамицу находился в Киото, трое активных сторонников брака Кадзуномия и Иэмоти (Ивакура Томоми, Тигуса Арибуми и Томинокодзи Хиронао) были лишены своих придворных должностей и их посадили под домашний арест. Их обвинили в сотрудничестве с сёгунатом. В то время ни по одному вопросу не существовало согласия.

В июне-октябре дипломатическая миссия сёгуната во главе с Такэноути Симоцукэ-но Ками посетила Европу. В состав миссии входил и Фукудзава Юкити, который попал за границу уже во второй раз. Там был и Фукути Гэнъитиро (1841–1906), которого нарекут впоследствии отцом японской журналистики. В составе миссии находилось и много других талантливых молодых людей, которым предстояло создавать другую Японию. Пока еще никто не знал, насколько другой она будет. Пока что все полагали: достаточно «подсмотреть» у европейцев, как они делают свои замечательные вещи, научиться их технологиям, но сохранить при этом привычные домашние порядки.

Перед миссией стояли важные задачи. Помимо чисто ознакомительных целей, ей предстояло добиться от Франции, Англии, Франции, Голландии, Пруссии, России и Португалии отсрочки открытия портов Ниигата, Хёго, Осака и Эдо на пять лет. Дело в том, что сёгунат не мог гарантировать безопасности иностранцев. Многочисленные случаи нападений на них говорили о том, что правительство не справляется с разгулом терроризма.

Посольство 1862 г. Такэноути – второй слева

Фукути Гэнъитиро

Ни один японский корабль не был в состоянии добраться до Европы. Поэтому японцам пришлось воспользоваться британским военным кораблем. Капитан не отнесся к ним как к полномочным представителям «великой» державы, багаж было приказано ограничить самым необходимым. Доспехи, копья и паланкины пришлось оставить дома. Самураи взяли с собой только парадные седла и стремена. Им было трудно обойтись без привычной соевой пасты, но она протухла очень быстро и ее пришлось выкинуть в открытое море на пути между Гонконгом и Сингапуром. Члены миссии опасались тягот пешего пути по европейским дорогам, привычные им соломенные сандалии-варадзи послали вдогонку на почтовом корабле. Но сандалии не пригодились – передвигаться пешком по Европе, где оказалось неожиданно много лошадей и железных дорог, почти не пришлось. Варадзи тоже выкинули.

Японцы привыкли к мирной жизни, им и в голову прийти не могло, что их решение погрузиться на английский корабль может вызвать международные проблемы. Однако гражданская война в Америке сделала Англию ее врагом. Пронесся слух, что в Сингапуре американский боевой корабль поджидает английское судно. На корабле потушили огни, самураи выпили сакэ и еще раз осмотрели свои мечи. Тревога оказалась ложной, но они лишний раз убедились в том, в какой опасный и непредсказуемый мир затягивает их история.

Все европейские страны с легкостью пошли на отсрочку открытия портов. Однако по требованию англичан в качестве компенсации за изменения в сроках пришлось значительно снизить импортные пошлины. Европейцы потирали руки, но японцам такая уступка казалась сущим пустяком – забота о торговой выгоде не входила в кодекс самурая.

За исключением Фудзикава Юкити все члены миссии очутились в Европе впервые. Бытовые условия гостиничного проживания (огромные комнаты, газовые лампы, внутренний телефон) восхищали, но европейскую еду большинство японцев нашло отвратительной. Много мяса и животного масла, зато мало рыбы и овощей. Спасал привезенный с собой соевый соус, в который опускали купленную в лавке сырую рыбу. Японцы в своих традиционных одеждах собирали на европейских улицах толпы зевак. Точно такое же любопытство испытывали у себя дома и японцы по отношению к европейцам.

В Париже миссию принял Наполеон III. Аудиенция показалась японцам чересчур скромной – на ней присутствовало всего два десятка придворных, словно это был не император могущественной державы, а какой-то мелкий даймё. Японского сёгуна во время аудиенции окружала сотня вассалов. Да и сама резиденция императора не произвела особого впечатления. Отель на 600 номеров, в котором остановились японцы, показался им грандиознее.

Фукудзава Юкити в Париже (1862 г.)

В Лондоне поразил туннель под Темзой. Идея, что через реку можно переправляться не только по мосту, но и под землей, оказалась для японцев новой.

По случаю смерти королевы английский двор соблюдал траур, поэтому получить аудиенцию на высшем уровне не удалось. Пришлось ограничиться встречей с министром иностранных дел Расселом.

В это время в Лондоне проходила Всемирная выставка. Там были представлены вещи и из Японии, но сёгунат не имел к ним никакого отношения. Это были предметы искусства и ремесла из коллекции английского посланника Элкока. Среди 900 экспонатов находились изделия из лака, бронзы, фарфора, бумаги, живопись, самурайские доспехи, светильники и фонарики, шляпы и одежда. Эти предметы экспонировались рядом с китайскими изделиями. Японская экспозиция вызвала большой интерес, послужив началом моды на «японское», которая через несколько десятилетий буквально захлестнет Европу. Японцы удивлялись тому, что эти вещи нравились европейцам. Это вселяло надежду, что еще не все потеряно.

Самый горячий прием ожидал Такэноути в Голландии. Там повсюду вывесили японские флаги и приветствия на японском языке. Была выпущена и памятная медаль с изображением короля, который дал посольству аудиенцию. В Японии в то время еще не было ни орденов, ни медалей. Вместо этого Такэноути «наградил» короля и наследного принца мечами. Длительное время именно голландцы олицетворяли собой Европу, а потому в своих речах Такэноути подчеркивал, что он будто бы вернулся на свою вторую родину. Выставленная в художественной школе японская керамика еще раз подтверждала, что японское искусство пользуется в Европе популярностью. В свою очередь японцам нравились голландские фабрики и заводы, однако парламент и избирательная система восторга не вызвали. Мысль о том, что власть можно выбирать, казалась в то время абсурдом. Коллегиальность в принятии решений присутствовала и в японской политической практике, но право голоса имели лишь те, кому это право досталось по наследству. Точно так же японцы были неприятно удивлены тем, что земля в Голландии свободно продается всем, даже иностранцам. На замечание о том, что иноземцы могут на купленной земле возвести крепость и оснастить ее пушками, голландский уполномоченный отвечал: пока что таких глупцов не находилось. Однако японцы остались при своем мнении и еще долгое время считали продажу земли иноземцам «распродажей родины».

После короткого визита в Берлин, где состоялась встреча с кайзером и осмотр парламента, миссия направилась в Петербург. Там Такэноути возили в карете, запряженной шестеркой лошадей. В других европейских столицах предоставлялась только четверка. В резиденции членов миссии ждала и другая неожиданность: их быт организовали на японский лад. Они спали на привычных деревянных подушках, еда готовилась на японский манер, кушали палочками, чай пили из японских чашек. Под впечатлением такого приема Фукудзава Юкити сочинил стихотворение на китайском языке, которое заканчивалось словами: «Европейское Небо не отличается от Неба родной деревни».

Татибана Косай

Заботу о японской миссии проявил вывезенный в Россию Татибана Косай. К моменту приезда миссии в Петербург он уже поменял имя, крестился, женился, помог Гошкевичу составить японско-русский словарь, за который тот получил Демидовскую премию. В этом издании было 15 тысяч словарных единиц. Теперь Татибана Косай находился в штате российского МИДа и его звали Владимиром Ефимовичем Яматовым. Ямато – древнее название Японии, а Ефимовичем японец стал потому, что его крестником стал Ефим Гошкевич. Именно Яматов и устроил для гостей истинно японский прием, хотя показаться им на глаза он так и не решился. Ведь он бежал за границу и нарушил закон, запрещавший покидать пределы Японии. Но члены миссии, конечно, почувствовали, что без природного японца в Петербурге не обошлось.

С Россией у Японии с самого начала складывались особые отношения. Это была единственная европейская держава, которая соседствовала с Японией. А соседи – это границы. И на сей раз в Петербурге состоялись очередные переговоры по поводу принадлежности Сахалина. Александр II дал аудиенцию Такэноути, но переговоры по территориальному вопросу не продвинулись ни на шаг.

Россия хотела получить весь Сахалин, японцы настаивали на разделе острова по 50 параллели, напирая на то, что Сахалин первыми начали осваивать именно японцы. Слыша от японских переговорщиков, что японское название острова – Карафуто – японского происхождения, начальник Азиатского департамента граф А. П. Игнатьев попросил Такэноути написать его иероглифами. Тот не смог этого сделать и воспроизвел название острова только с помощью азбуки[34] – ведь Сахалин вошел в орбиту японской внешней политики совсем недавно и ни один «нормальный» японец не знал иероглифическое обозначение этого острова. Да и слово это было отнюдь не японского, а китайского происхождения. Сахалин – название маньчжурское, хотя в русском народе его и называли временами «Соколиным» островом. Сам Игнатьев, разумеется, вряд ли мог знать такие тонкости, но у него появились квалифицированные советники. В первую очередь, Яматов и Гошкевич. Несмотря на остроумный лингвистический выпад Игнатьева, вопрос о Сахалине снова завис, японцы на уговоры не поддавались. Лингвистические и исторические аргументы явно не работали. До военных дело пока не дошло. В те времена Сахалин представлял собой «ничейную» землю. Только несколько лет назад русские окончательно выяснили, что Сахалин – это не полуостров, а остров (японцам это стало известно в 1809 г.). По большому счету, в то время ни у Японии, ни у России не было желания и сил приступить к его освоению.

Переговоры в Петербурге по территориальному размежеванию были единственной неудачей миссии. Такэноути заторопился домой. На обратном пути миссия ненадолго заехала в Берлин, потом снова в Париж. В это время в Париже уже получили сообщение об убийстве Ричардсона, прежнее гостеприимство сменилось холодностью. Выстроенный на прощание почетный караул казался не знаком дружелюбного внимания, а грозным предупреждением. Вернувшись в Японию, члены миссии обнаружили там подъем ксенофобских настроений. И им запретили рассказывать о том, что они увидели в Европе.

В этом году состоялась еще одна поездка за границу. Сёгунский корабль «Сэнсаймару» отправился в Шанхай. Основной целью была торговля, но одновременно японцы посмотрели на обстановку в Китае, на то, как ведут себя иностранцы в «открытой стране». Они пришли к однозначному выводу, что территория сеттльментов фактически не принадлежит Цинскому правительству, а иностранцы относятся к местному населению как к людям второго сорта. Страх превратиться во «второй Китай» охватил японский истеблишмент[35].

1863 год

3-й год девиза правления Бункю. 12-й год жизни Мэйдзи

В марте в Эдо вернулся корабль «Канрин-мару». Он занимался тем, что обследовал архипелаг Огасавара в Тихом океане. Общая площадь входивших в его состав островков составляет всего 700 квадратных километров. От Эдо его отделяло расстояние около 1000 километров. Архипелаг был почти необитаемым, лишь пять десятков англичан и американцев проживали там. Они ловили рыбу, выращивали свиней, занимались огородничеством и меновой торговлей с изредка заходившими сюда иностранными судами. Хотя Англия и Америка теоретически претендовали на архипелаг, но сколько-то серьезных усилий по его колонизации пока что не предпринимали. Японцев там не было, но сёгунат уже понял, что ничейной земли на этом свете быть не должно. «Канрин-мару» доплыл до Огасавара, договорился с местной общиной, что она не станет возражать, если архипелаг станет частью Японии. Сёгунат уведомил об этом консулов иностранных держав. Они возражать не стали. До Огасавара никому не было дела, но Япония сделала первый шажок в сторону территориальных приобретений – она подобрала то, что никому не было нужно.

Юный Иэмоти прибыл в Киото 4 марта. Сёгуны не приезжали в столицу уже более двух веков. Разумеется, и императоры никогда не были в Эдо. Этот визит символизировал новые отношения сёгуната с двором. Авторитет двора поднимался, сёгуната – падал. Несмотря на традиционный запрет посещать Киото, все больше князей стали нарушать его. Двор использовал их пребывание в столице для того, чтобы убедить князей в необходимости скорейшего изгнания иностранцев. Переговоры с Иэмоти император использовал для достижения этой же цели. И сёгун, и Комэй испытывали на себе сильнейшее давление вышедших из-под контроля ксенофобов.

Так, около месяца назад был убит конфуцианский ученый Икэути Дайгаку. Убийцы отрезали у него уши и послали их придворным Накаяма Тадаясу и Огиматисандзё Санэнару, требуя их отставки на том основании, что они якобы подкуплены сёгунатом и именно поэтому проводят политику единения императорского и сёгунского дворов. Сказавшись больными, оба придворных подали в отставку. Вместо Тадаясу воспитателем Муцухито был назначен Сандзё Санэтоми (1837–1891). Сандзё будет находиться при нем всю оставшуюся жизнь.

В этом году произошло более 70 инцидентов (убийств, поджогов и просто угроз) с участием ксенофобов, выносивших приговор о «небесном наказании». Среди пострадавших было немало купцов – самураям казалось, что именно их алчность влечет страну к пропасти. И во всех случаях было оставлено дотошное объяснение – за что.

От рук террористов страдали не только люди, но и статуи. 22 февраля девять человек ворвались в буддийский храм Тодзи в Киото (он был основан еще в IX в. знаменитым буддийским монахом Кукаем), вытащили оттуда деревянные статуи представителей предыдущей династии сёгунов – Асикага, отрубили им головы и выставили на всеобщее обозрение. Сёгуны Асикага были печально знамениты тем, что обращались с императорами крайне непочтительно. Они, в частности, упразднили многие ритуалы при императорском дворе. Экзекуцию, произведенную над статуями, современники восприняли как намек на то, что то же самое может случиться с действующим сёгуном Иэмоти. Осквернителей святынь арестовали, но это не могло отменить прискорбного факта: в стране появилось множество людей, которые не желали следовать заведенному веками порядку.

Иэмоти прибыл в Киото в сопровождении трех тысяч человек. Он проследовал в замок Нидзёдзё, официальную резиденцию сёгунов. В последний раз там останавливался Токугава Иэмицу в 1634 году. Сначала Иэмоти отправил к императору своего опекуна Токугава Ёсинобу и влиятельного князя Этидзэн – Мацудайра Ёсинага, чтобы те извинились за его неумелую политику. Он просил также выпустить указ о подтверждении своих полномочий, дарующих ему право управлять страной от имени императора. Ситуация в стране была настолько неспокойна, что сёгунату требовались дополнительные доказательства законности своего существования.

Потом Иэмоти отправился в императорский дворец сам. Его встречали как высокого гостя. Но всё равно Иэмоти не мог остаться доволен: дарованный ему ранг был ниже, чем ранги первого, левого и правого министров, а также министра Центра. И это несмотря на привезенные им богатые подарки: золото, серебро, рулоны шелка, свитки с живописью. Когда Иэмицу приезжал в Киото, он обладал самым высоким рангом среди всех японцев. Но времена переменились.

Времена изменились, и Мори Ёситика, князю Тёсю, пришла в голову идея, чтобы император посетил два синтоистских святилища – Камо и Ивасимидзу. Это была откровенно крамольная мысль, полностью нарушавшая принятые установления. Ведь сёгунат запрещал императору покидать пределы дворца. Только в случае пожара во дворце император мог рассчитывать на то, чтобы перебраться на какое-то время в буддийский храм.

Ретроспектива. По своей воле ни один действующий император не мог покинуть киотосского дворца Госё с 1626 года. В этом году Гомидзуноо пронесли несколько сот метров до замка Нидзёдзё, где он находился четыре дня. После отречений, которые были нормой времени, экс-императоры получали несколько больше свободы передвижения, но эта степень была тоже невелика. Ни один из императоров эпохи Токугава не мог насладиться видом символа Японии – Фудзиямы или же увидеть Тихий океан.

В сопровождении всех своих министров, сёгуна и нескольких даймё император 11 марта покинул дворец и отправился возносить молитвы в святилища Камо (их было два – Верхнее и Нижнее), прося у богов изгнать иностранцев. Весь день шел дождь. Когда паланкин императора проносили мимо Иэмоти, он послушно спешился, приказал слугам убрать зонт над своей головой и упал на колени.

Паломничество Комэй стало началом новой эпохи: император стал выходить из тени на свет. Пусть его лица еще нельзя было увидеть, но почин был сделан. Десятки тысяч жителей Киото выстроились вдоль дороги, чтобы впервые в своей жизни увидеть паланкин императора. Раньше жители страны могли наблюдать только процессии князей или же сёгунов.

Ретроспектива. Когда даймё путешествовали из своих владений в Эдо и обратно, их процессии растягивались на километры. Выезды сёгунов в Никко, где находилось святилище в честь основателя сёгуната – Иэясу, обставлялись самым торжественным образом. Источники утверждают, что в процессии участвовали сотни тысяч человек. Вероятно, эту цифру можно счесть за преувеличение, но не вызывает сомнения, что именно процессия была основной формой публичности, доступной власти. В Японии, в отличие от Европы или России, отсутствовали помещения (гигантские дворцы или соборы), рассчитанные на проведение массовых церемоний. Дворец императора – это комплекс сравнительно небольших одноэтажных строений. К тому же дворцовый комплекс недаром называли «запретным городом» – вход туда был строго-настрого запрещен. Синтоистские святилища и буддийские храмы предназначались не столько для массовых молений, сколько для сохранения там святынь – это были дома для божеств, а не для верующих. Даже в «Золотом павильоне» храма Тодайдзи (г. Нара), считающегося самым большим деревянным сооружением в мире, могли одновременно находиться всего несколько десятков человек. Площадей в японских городах тоже не было. Так что единственной возможностью поразить воображение подданных грандиозностью действа оставалась процессия.

Визит Иэмоти в императорский дворец. Комэй находится слева, за бамбуковыми занавесками

Выезд императора Комэй на моление в святилище Камо. В первом паланкине, на крыше которого красуется феникс, находится Комэй, во втором – Иэмоти. Лицо Комэй, как это и положено императору, скрыто за занавесками. Дорога от дворца до святилища была занавешена полотнищами. Их предназначение – предоставить государю дополнительную защиту от сглаза.

Комэй не хотел отпускать юного сёгуна обратно в Эдо. В этом с ним были солидарны почти все придворные. Одна группа намеревалась использовать его пребывание для закрепления успехов в деле гармонизации отношений двора и сёгуната, другая же строила планы по дискредитации сёгуна для того, чтобы расчистить путь к прямому императорскому правлению. Иэмоти ждали, естественно, и в Эдо. Там продолжались переговоры по поводу урегулирования «дела Ричардсона». Обстановка нагнеталась с каждым днем. Англичане требовали выплаты огромной компенсации родственникам Ричардсона, грозили бомбардировками, японские жители Иокогамы бежали из города, эдосцы увозили ценности родне в деревню. Тем не менее императору все-таки удалось уговорить Иэмоти погостить подольше.

Комэй намечал посетить еще святилище Хатимана в Ивасимидзу и пригласил Иэмоти присоединиться к нему. Иэмоти согласился. Как и в прошлый раз, Комэй хотел донести до богов свои ксенофобские чувства. Но тут из столицы исчез дядя принца Муцухито – Накаяма Тадамицу (1845–1864), седьмой сын Тадаясу. Тадамицу был принят на придворную службу еще в 1858 году, когда ему исполнилось всего 13 лет. Его главной обязанностью было играть со своим племянником, принцем Муцухито. Тадамицу рано вовлекся в политику и стал одним из самых отчаянных сторонников изгнания иностранцев. Осенью прошлого года он планировал убить Ивакура Томоми, которого считал «прозападником». Когда его отцу Тадаясу донесли об этом замысле, он предложил сыну: лучше уж зарежь меня. Так что в тот раз Тадамицу пришлось отказаться от «небесного возмездия». Тем не менее его сторонники доставили подметные письма в дома Ивакура и еще двух придворных. В письмах содержалось требование покинуть город в двухдневный срок. В противном случае семьи неугодных будут умерщвлены, а их головы выставят на берегу реки Камо. Ивакура пришлось поселиться за городом. Нрав Тадамицу был настолько необузданным, что отец предполагал в нем сумасшедшего и даже просил императора лишить сына должности при дворе.

С исчезновением Тадамицу стали подозревать, что он вместе с самураями из княжества Тёсю намеревается напасть на процессию и убить сёгуна. Несмотря на благородные цели паломничества, страх за судьбу Иэмоти заставил Комэй остаться во дворце.

И тут ему пришлось еще раз убедиться, насколько он не волен в своих поступках. Только раньше им распоряжался сёгунат, который не выпускал его за пределы дворца, а теперь уже его собственные придворные стали понуждать императора покинуть Госё.

День паломничества перенесли на неделю, он настал 11 апреля. Накануне поездки Комэй почувствовал головокружение, что случалось с ним достаточно часто. Путешествие в тряском паланкине за пределы города вряд ли могло способствовать поправке здоровья, но канцлер Такацукаса Сукэхиро настаивал на поездке. Потом потребовал аудиенции Сандзё Санэтоми – он желал убедиться в том, что Комэй действительно болен, а не отлынивает от своих обязанностей. Вместе с другими столь же «непочтительными» придворными он настаивал на том, что откладывать поездку больше нельзя. Некоторые из них угрожали силой усадить императора в паланкин. Тому ничего другого не оставалось, как повиноваться. Муцухито и императрица наблюдали, как Комэй нехотя усаживается в паланкин.

Похоже, что Комэй и вправду чувствовал себя неважно.