Исторические сенсации - Сталин против партии. Разгадка гибели вождя

Александр Костин

Сталин против партии: Разгадка гибели вождя

Забыть о нем хотели бы давно,

Чем только это имя ни обставив.

«Как умер Сталин» – даже есть кино.

Одна неточность: он не умер – Сталин…

Русский поэт Евгений Нефедов, из цикла «Наш Сталин».

Предисловие

Как известно, история знаменательных исторических событий имеет тенденцию повторяться, сначала в виде трагедии, а впоследствии в виде фарса. «Отравление» И.В. Сталина, а вернее его агонизирующего тела, удивительным образом напоминает несостоявшееся «отравление» В.И. Ленина за тридцать лет до марта 53-го.

Днем 30 мая 1922 года товарищу Сталину позвонили из Горок и попросили срочно приехать к Владимиру Ильичу, который желал непременно и как можно быстрее переговорить с ним о чем-то. Генеральный секретарь ЦК РКП(б) отправился за город немедленно, пригласив с собой за компанию Николая Ивановича Бухарина. Оба, разумеется, знали, что 25 мая самочувствие Ленина внезапно ухудшилось, а спустя три дня появились признаки паралича правых конечностей и затруднение речи. Похоже, Сталин первым понял, для чего он понадобился «Старику», и не удержался поделиться подозрениями со своим спутником.

В Горках автомобиль остановился во дворе усадьбы. До флигеля, где жил глава Советской России, пришлось идти пешком. Там генсек сразу же проследовал в комнату больного. Причем тот настоял, чтобы вошедший плотно затворил дверь. А Бухарин остался ждать итогов встречи посреди врачей и родственников Ленина. Однако не утерпел и все-таки промолвил интригующе: «Я догадываюсь, зачем Владимир Ильич хочет видеть Сталина!»[1]

Аудиенция у «Старика» «чудесного грузина» продолжалась не более пяти минут. Иосиф Виссарионович, покинув вождя, простился со всеми и, не проронив ни слова о беседе, заторопился с Бухариным назад к машине. Мария Ильинична Ульянова решила их проводить. На улице оба гостя несколько оторвались вперед, осуждая что-то вполголоса. Уже во дворе возле автомобиля Сталин вдруг повернулся к сестре Ильича и произнес: «Ей можно сказать, а Наде не надо». Затем кратко изложил суть дела. Товарищ Ленин напомнил о ранее данном им, Сталиным, обещании помочь ему уйти из жизни, если его разобьет паралич. И теперь, когда такой момент наступает, вождь попросил исполнить это обещание и привезти яд. Сталин, подчиняясь воле лидера партии, от тяжкой миссии не уклонился. Но по выходе из комнаты засомневался: а не воспримет ли Владимир Ильич готовность генсека раздобыть яд как полную безнадежность ситуации, без какоголибо шанса на выздоровление?! Взвесив все «за и «против», Сталин, Бухарин и Мария Ильинична сошлись на том, что Иосифу Виссарионовичу нужно вернуться к Владимиру Ильичу, чтобы отговорить его от отчаянного намерения, сославшись на консультацию с врачами, якобы не считающими болезнь неизлечимой. Сталин встретился с Лениным повторно и сумел его разубедить. «Старик» согласился не спешить с самоубийством и немного приободрился, услышав о мнении докторов. Впрочем, совершенно в искренность лукавого грузина не поверил, заметив на прощанье: «Дипломатничаете?!»[2]

Если бы И.В. Сталин был в состоянии общаться со своими соратниками после случившейся катастрофы, то он наверняка бы повторил просьбу В.И. Ленина о совершении в отношении него акта эвтаназии, чтобы избавиться от тяжких физических страданий, в любом случае заканчивающихся смертельным исходом. Нельзя исключить и тот факт, что Сталин мог, подобно своему предшественнику, заранее предусмотреть подобный вариант своего ухода. Наконец, эту последнюю волю вождя можно было и «предугадать», тем более, что у его ближайших соратников для решимости на такой шаг были и другие, куда более веские причины, чем освобождение смертельно больного человека от мучительных страданий.

Ответ на вопрос, что за причины подтолкнули наследников Сталина на этот шаг, читатель найдет на страницах настоящей книги.

Причиной для ее написания послужили следующие обстоятельства. 17 января 2011 года скончался В.М. Жухрай, сообщивший перед смертью автору некую информацию. Однако при этом Владимир Михайлович поставил одно условие по срокам публикации его свидетельских показаний – не ранее 2 лет после его ухода из жизни.

Другим обстоятельством, подтолкнувшим к написанию этой книги, послужила публикация в середине 2011 года труда академика А.Л. Мясникова «Я лечил Сталина» (с участием академика Е.И. Чазова). В это же время автору в руки попала книга замечательного российского историка Константина Анатольевича Писаренко, вышедшая около пяти лет тому назад и ставшая к тому времени библиографической редкостью.

По прочтении книги К.А. Писаренко: «Тридцатилетняя война в Политбюро (1923–1953 гг.)» стало ясно, что начало трагедии, случившейся в марте 1953 года, нужно поискать в первой половине 20-х годов, когда столь же трагически для судеб многострадальной России уходил из жизни предшественник Сталина – Владимир Ильич Ленин. Этим объясняется столь обильное цитирование текста книги К.А. Писаренко, за что, пользуясь случаем, мы приносим автору свои извинения с чувством глубокой признательности за его поистине подвижнический труд.

Вот при таких обстоятельствах и возникла идея книги-исследования таинственных событий, сопровождавших последние дни жизни Иосифа Виссарионовича Сталина.

Глава 1

«Ленинский» этап борьбы И. В. Сталина с невидимой угрозой

Упрощенный взгляд на итоги исторического XIX съезда КПСС, провозгласившего начало широкомасштабных реформ, задуманных Сталиным, сводится к следующему. Семидесятитрехлетний Генсек (в то время уже просто секретарь ЦК КПСС) и Председатель Совета Министров СССР решил отстранить руководимую им всемогущую партию коммунистов от непосредственного управления государством, передав всю власть Советам как в центре (Верховный Совет СССР), так и на местах, оставив партии идейно-воспитательную роль и работу с партийными кадрами. Партноменклатура из-за боязни потерять свое лидирующее положение, когда можно было всем управлять, все контролировать, но ни за что не отвечать, немедленно вынесла вердикт: «Или мы – или Сталин», поскольку при живом Сталине они теряют все, а при его немедленном устранении все остается так, как и было в течение 35 лет Советской власти. Следовательно, Сталин был обречен.

Эта, сколь нехитрая и столь же неверная версия скоропостижной смерти Сталина стала краеугольным камнем в построении многочисленных версий насильственной смерти реформатора. Несмотря на отсутствие хотя бы малейших аргументов в пользу «заговора» ближайшего окружения по устранению вождя, если не считать всерьез «саморазоблачений» Хрущева, Микояна и даже Берия, правда, со слов других лиц, версии о загадочных убийствах, отравлениях, неоказании своевременной медицинской помощи вождю, возникают как грибы после теплого летнего дождя и конца-края этим версиям нет, и не ожидается в ближайшем будущем.

Долгоживучесть версии «заговора» партаппарата против Сталина объясняется неординарностью задуманных Сталиным реформ, основу которых, составила объявленная, фактически открытым текстом, война вождя с той самой партией, которую он возглавлял без малого тридцать лет. Что же случилось с вождем на старости лет, неужели он, как однажды высказался Ю. Жуков, уже «ничего не соображал», поскольку был безнадежно больным человеком? Больным-то он действительно был, причем тяжело больным, хотя ни в какую в это не хотел верить, но вот насчет того, что он «не ведал, что творил» – это не о нем.

Прежде чем «озвучить» свой план широкомасштабных реформ, он глубоко проработал теоретический базис этих преобразований, учтя неудавшийся опыт проведения подобных реформ в середине 30-х годов. Начавшийся вскоре период подготовки к войне и сама война, а затем восстановление разрушенного войной народного хозяйства более чем на 10 лет отодвинули замыслы Сталина по реформированию политической системы страны, в основе которой был изначально заложен замедленного действия разрушительный механизм – принцип коллективного руководства. Этот механизм, исподволь разрушающий Советскую власть, был заложен В.И. Лениным, чем, в первую очередь, объясняется трудность его искоренения, трудность, стоившая жизни многим тысячам ни в чем не повинных людей.

Политической «слабостью» В.И. Ленина было два момента: во-первых, создание коллегиальных органов управления, все члены которых наделялись равными правами при решении любого более-менее значащего вопроса и, во-вторых, создание многочисленных комиссий для разрешения возникших трудностей в коллегиальных органах власти. В результате живая творческая работа управленческих звеньев сводилась к многочисленным заседаниям и бесплодным дискуссиям (памятное «Прозаседавшиеся» пролетарского поэта).

Основным коллегиальным органом управления партией, а значит и всей страной, поскольку РКП(б) была не только правящей, но и единственной партией, было Политбюро ЦК РКП(б). Формально все члены Политбюро были равноправны, и судьбу законопроектов и распоряжений определяло простое большинство во время голосования. По этой причине число членов Политбюро было нечетным: до апреля 1922 года – 5 человек, а после 3 апреля 1922 года – 7 человек. Увеличение произошло вопреки требованиям Устава по личному предложению Ленина. Лишь в августе 1922 года XI партконференция узаконила новую норму численности Политбюро. Историки полагают, что Владимир Ильич неспроста пошел на прямое нарушение уставных норм. В «пятерке» прежнего состава Политбюро наметился раскол, когда «тройка» в составе Каменева, Зиновьева и Сталина серьезно «потеснила» главных политических кумиров: неистового Троцкого и безнадежно больного В.И. Ленина. Дополнив «пятерку» персонами «со стороны», то есть не симпатизирующих означенной выше «тройке» – Рыковым и Томским, Ленин на время утихомирил страсти и раскол миновал.

Таким образом, по состоянию на 3 апреля 1922 года в состав Политбюро вошли: В.И. Ленин, Л.Б. Каменев, Г.Е. Зиновьев, И.В. Сталин, Л.Д. Троцкий, А.И. Рыков и М.П. Томский. Кандидатами в члены Политбюро Пленум ЦК РКП(б) утвердил Н.И. Бухарина, М.И. Калинина и В.М. Молотова. «Семерка» обладала правом решающего голоса, а три кандидата – совещательным.

Однако «равноправие» членов Политбюро было лишь декларацией, ибо «коллективное руководство» в чистом виде возможно лишь теоретически. В любом подобном «коллективном органе», как бы он не именовался (Политбюро, Комитет общественного спасения, директория, хунта, Верховный тайный совет, наконец, ГКЧП), сразу же стихийно или осмысленно начинается поиск лица, на взгляды и суждения которого, в конечном итоге, будут ориентироваться остальные члены органа. Одной из причин поражения ГКЧП в августе 1991 года было как раз отсутствие такого харизматического лидера в его составе.

Если «коллективный орган» не выдвинет из своей среды лидера, способного подчинить своей воле мнения остальных коллег, то подобный орган вместо эффективного административного рычага управления неизбежно превратится в недееспособный дискуссионный клуб. Избежать подобной опасности можно лишь в одном-единственном случае: если среди членов этого органа найдется авторитетная, всеми уважаемая личность, которая естественным образом становится верховным арбитром.

До весны 1922 года в Политбюро ЦК РКП(б) вопрос о лидере не возникал, поскольку таковым заслуженно являлся основатель партии В.И. Ленин, который, однако, предпочитал управлять Россией в качестве Председателя Совета Народных Комиссаров, как бы игнорируя собственный статус самого влиятельного члена Политбюро. Не будь Ленин создателем «партии нового типа», а также вдохновителем и организатором Октябрьского переворота, ему бы не простили демонстративного пренебрежения членством в Политбюро. Однако, учитывая сделанное Ильичем для партии, соратники до поры до времени не заостряли внимания на его тяготении к государственным структурам в ущерб партийным. Тем более что, несмотря на склонность первого советского лидера управлять страной из зала заседаний Совнаркома, реально там собирались не советские министры, а все те же члены Политбюро, правда, в несколько расширенном составе.

Кто же входил в число «расширяющих» состав Политбюро? Для этого следовало бы заглянуть в Устав партии, принятый на VIII партконференции в декабре 1919 года, но предварительно несколько существенных замечаний.

В любой республике, то есть в политической системе, где глава государства избирается, а не наследует «трон», властные полномочия делегируются ему либо всем населением данной страны, либо частью населения, объединившегося в некую политическую структуру – партию. В зависимости от того, кто – рядовые избиратели или члены партии формируют властную вертикаль, определяется и порядок, по которому та начинает функционировать. А прописан он будет либо в Конституции страны, либо в партийном Уставе.

В октябре 1917 года Россия перешла под контроль руководства РКП(б). Этого права лидеры большевиков добились не по итогам общероссийских выборов, а в ходе государственного переворота, а три года кровопролитной Гражданской войны подтвердили статус-кво, сложившийся осенью семнадцатого года. На правах победителя руководство РКП(б) имело полное право продиктовать свою волю проигравшим и равнодушным, в результате чего Устав компартии автоматически превращался в главный закон страны.

Не имея управленческого опыта и ориентируясь на опыт Великой французской буржуазной революции, большевики «сконструировали» оригинальную управленческую модель «коллективного руководства». Партия большевиков становится руководящей и направляющей силой, то есть «коллективным руководителем» страны, который строится по территориальному признаку «…организация, обслуживающая какой-либо район считается высшей по отношению ко всем организациям, обслуживающим части данного района (ст. 11 Устава РКП(б)) …Высшим руководящим органом каждой организации является общее собрание, конференция или съезд (ст. 13) …Верховным органом партии является съезд…, который избирает ЦК РКП(б)…, который образует для политической работы Политическое Бюро, для организационной работы Организационное Бюро и Секретариат во главе с секретарем, членом Организационного бюро ЦК (ст. 13; 20; 22; 25). С точки зрения подчиненности и наличия властных полномочий трех вышеназванных «коллективных органов» Уставом предусматривалось следующее: «Всякое решение Секретариата, если оно не опротестовано никем из членов Оргбюро, становится автоматически решением Оргбюро, а всякое решение Оргбюро, не опротестованное никем из членов Политбюро, становится решением Политбюро, то есть решением Центрального Комитета. Всякий член ЦК может опротестовать решение Политбюро перед Пленумом ЦК, но это не приостанавливает его исполнения».

Таким образом, согласно Уставу партии, роль выборных центральных органов партии возрастает по следующей «вертикали» власти – Секретариат ЦК, над ним Оргбюро, еще выше – Политбюро, которое принимает решения по вопросам, не терпящим отлагательства. Над ним Пленум ЦК партии, который собирается не реже двух раз в месяц для решения наиболее важных вопросов, не требующих спешного решения, ну а дальше – ежегодно созываемый съезд партии, нормы представительства на котором устанавливаются ЦК и очередной предсъездовской партконференцией.

В августе 1922 года XII партконференция утвердила новый Устав РКП(б) со следующими изменениями и дополнениями в ранее действующий Устав. Отныне количество членов ЦК не конкретизировалось, а «устанавливалось съездом», число членов Политбюро могло варьировать от пяти до семи; Пленум ЦК собирается не два раза в месяц, а один раз в два месяца; периодичность созыва партконференций сокращалась с четырех до одного раза в год.

А теперь, глядя на «конструкцию» партийной власти, зададимся вопросом, что же так обеспокоило В.И. Ленина, который в своем знаменитом «Письме к съезду», давая характеристики вождям, в отношении Сталина писал: «Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью».

Какой такой «необъятной властью» обладал генеральный секретарь ЦК РКП(б)? Судя по партийной иерархии, закрепленной Уставом, в компетенцию генсека входило налаживание эффективной деятельности аппарата ЦК (подготовка проектов повестки дня к заседаниям и постановлений Политбюро и сопутствующих им материалов; рассылка принятых решений по центральным и провинциальным партийным и советским учреждениям; аккуратное ведение архива). Скрупулезный кадровый учет нарождающейся партноменклатуры всех уровней, инспектирование региональных комитетов и бюро. Конечно, возможности для сбора информации и завязывания нужных знакомств – обширные.

Однако аналогичные преимущества имелись и у тех, кто занимал иные должности – и в ЦК РКП(б), и в Совнаркоме, и во ВЦИК. Увы, генсеку, для того чтобы превратиться в ключевую в партии фигуру, не хватало главного – права назначения своих выдвиженцев на важнейшие посты в губкомах, обкомах, областных бюро ЦК, наркоматах и т. д. Этим правом обладало Политбюро, которое ни Оргбюро, ни Секретариат, без санкции свыше, подменять не могли.

О чем тогда печаль Владимира Ильича? А вот, например, еще пишет бывший технический секретарь аппарата Политбюро Б.Г. Бажанов: «Секретариат ЦК – орган, находящийся в состоянии быстрой эволюции, и именно он способен гигантскими шагами идти к абсолютной власти в стране. Правда, к власти он идет не сам по себе, сколько в лице своего Генерального секретаря…»[3] Откуда проистекает впечатление о всевластии сталинского Секретариата, о котором в один голос твердят и современники тех событий и историки?

Все очень просто объясняется, если вспомнить, кто возглавлял Секретариат до 3 апреля 1922 года. Секретарь ЦК, кандидат в члены Политбюро ЦК Вячеслав Михайлович Молотов. А кого Пленум ЦК избрал ему в преемники? Генерального секретаря ЦК, члена Политбюро ЦК Иосифа Виссарионовича Сталина. Вот и вся разгадка феномена! Пока Секретариатом командовал человек, участвующий в заседаниях Политбюро с правом совещательного голоса, тот не имел никакого политического значения. Стоило Секретариату перейти под управление лица, наряду с другими шестью коллегами управляющему страной, политическое значение сразу же появилось.

Ленин прекрасно понимал основной изъян своей системы «коллективного руководства», который может проявиться в том случае, если он вынужден будет отойти от дел по состоянию здоровья. Изъян этот – неминуемая схватка вождей в борьбе за лидерство в Политбюро. Тенденцию к такому исходу он уже уловил, поскольку складывающийся альянс «тройки» (Каменев, Зиновьев, Сталин) был направлен против Троцкого, которому Ильич безусловно доверял и в том же «Письме к съезду» дал такую характеристику: «Троцкий, как доказала уже его борьба против ЦК в связи с вопросом о НКПС, отличается не только выдающимися способностями. Лично он, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК, но и чрезмерно хватающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела».

Именно в двух этих фигурах (Сталин и Троцкий) В.И. Ленин «предугадал» возможность раскола, гибельного для страны: «Эти два качества двух выдающихся вождей современного ЦК способны ненароком привести к расколу, и если наша партия не примет мер к тому, чтобы этому помешать, то раскол может наступить неожиданно».

О «качествах» Троцкого в письме сказано, а вот какие отрицательные качества Сталина имел в виду Ленин? Пассаж о «необъятной власти» генсека был явно натянутым. Ленин брал делегатов съезда на испуг. Но те могли и не испугаться, и тогда претензии к Сталину превратились бы в пустой звук. Спустя десять дней Ленин диктует «добавление» к «письму», в котором дает краткую характеристику вождям партии (Каменеву, Зиновьеву, Троцкому, Сталину, Бухарину, Пятакову), где привел более «объективное обоснование» для отставки Сталина: «…Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности Генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от тов. Сталина только одним перевесом. Именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д. Это обстоятельство может показаться ничтожной мелочью. Но я думаю, что с точки зрения предохранения от раскола и с точки зрения написанного мною выше о взаимоотношении Сталина и Троцкого, это не мелочь, или это такая мелочь, которая может получить решающее значение»[4].

Характерно, что вождь упорно муссирует слово «мелочь», чем с головой выдает себя: уж не «мелочится» ли он сам? Попробуем разобраться. Напирая на это слово, он явно чувствует слабость своей аргументации, оправдывающей требование о выводе Сталина из состава Политбюро. Поэтому он не рискнул без обиняков продиктовать свой вердикт: предлагаю исключить Кобу из Политбюро. Он рассчитывает на свой непререкаемый авторитет, на послушание избранных съездом членов ЦК (прежде всего новичков из рабочей среды), которые непременно сообразят, что персоне, осужденной самим «Стариком», не место в высшем исполнительном органе. А изгнание с властного Олимпа одного из двух соперников – единственный способ предотвратить грядущий раскол.

Не слабоваты ли аргументы вождя для столь радикальной расправы со своим ближайшим соратником, которому еще полгода тому назад он мог поручить выполнение столь деликатной просьбы, как привести ему яд с целью ухода из жизни, если его разобьет паралич? Мало того, за время болезни вождя Сталин чаще других соратников навещал его, выполняя поручение Политбюро – постараться оградить больного от излишних волнений и забот. Только в июле и августе 1923 года Сталин побывал в Горках 8 раз, реализуя, прежде всего, свою задумку – выдвинуться в первые конфиденты «Старика» или, по крайней мере, сравняться по влиянию на него с Львом Борисовичем Каменевым. На исходе августа план-минимум оказался выполненным. Ленину понравилось общаться с «чудесным грузином». Он не без удовольствия выслушивал его пусть грубоватые и резковатые, но точные, емкие и по сути вопроса верные оценки, замечания и предложения. Чувство меры в споре, пунктуальность и педантичность московского гостя также выглядели привлекательно. Короче говоря, если весной у Ильича был «любимчик» Каменев, то к осени «любимчиков» стало уже двое – Каменев и Сталин.

И вдруг такая резкая перемена в отношении к Сталину, с чего бы это? Совершенно очевидно, что давая своему новому «любимчику» столь убийственную характеристику, Ленин руководствовался не государственными интересами, в нем возобладал простой обыватель, смертельно обидевшийся на человека, оскорбившего его супругу – Надежду Константиновну Крупскую.

Здесь требуется несколько отступить назад и напомнить о разыгравшейся интриге, связанной с отношением членов Политбюро к проблеме внешнеэкономической деятельности России, вошедшей в историю под названием «монополия внешней торговли».

А дело происходило следующим образом. На Пленуме ЦК, проходившем 6 октября 1922 года в отсутствие В.И. Ленина, было принято решение о некоторых послаблениях в отношении монополии внешней торговли путем поручения СТО (Совет Труда и Обороны, возглавляемый Л.Б. Каменевым) «…провести ряд отдельных постановлений …о временном разрешении ввоза и вывоза по отдельным категориям товаров или в применении к отдельным границам… Для наблюдения за выработкой в СТО в течение ближайших двух недель списка портов, границ и товаров, как для ввоза, так и для вывоза, создать комиссию в составе т.т. Сокольникова, Богданова, Фрумкина, Пятакова и Лежавы с обязательным привлечением представителя НКИД (Народный Комиссариат Иностранных дел. – А.К.)»[5].

В этом распоряжении практически не фигурирует Наркомвнешторг, если не считать упоминание Фрумкина (замнаркома Красина) в составе комиссии, призванной контролировать реализацию серьезной реформы внешнеторговой деятельности России. Нарком Красин усмотрел в этом решении ЦК действие, серьезно «…угрожающее коренным изменениям экономической жизни Республики и… отменяющее один из основных законов Советской Конституции». И за разъяснением ситуации немедленно апеллировал к Предсовнаркому, зная о том, что Ленин не участвовал в работе Пленума 6 октября. 11 октября он добивается встречи с Лениным, который «…признал положение очень серьезным»: «Надо действовать!» «С этого момента я понял, что монополия внешней торговли спасена», – вспоминал позднее герой назревавшего скандала»[6]. Скандал разразился, и не шуточный. В.И. Ленин буквально метал громы и молнии, потребовал отстранить на два месяца исполнение этого решения ЦК до очередного Пленума ЦК, на котором он обязался присутствовать лично. Однако случилось непредвиденное обстоятельство, не позволившее Ленину присутствовать на очередном Пленуме ЦК, намеченном на 18 декабря, поскольку в ночь с 12 на 13 декабря его разбивает паралич. В то же время Ленин сумел предварительно провести большую работу по отстаиванию своей точки зрения на монополию внешней торговли, поручив Троцкому отстоять эту точку зрения на Пленуме.

Троцкий блестяще справился с задачей, и 18 декабря Пленум единодушно одобрил резолюцию о монополии внешней торговли в ленинском варианте. Однако Ленину стало известно о том, что «тройка», формально согласившись, с позицией вождя, готовилась совершить на Пленуме отвлекающий маневр. А именно, триумвират намеревался пойти на хитрость: добиться новой отсрочки на месяц или даже на два, сославшись на болезнь и повышенный интерес Ильича к обсуждаемой проблеме. Уповали они на явно прогрессирующий недуг вождя, который вот-вот нейтрализует активность лидера партии и тем самым избавит прочих членов Политбюро от его навязчивой опеки.

Ленин был шокирован, узнав об этом явном предательстве со стороны триумвирата. Если они не постеснялись вести подковерную борьбу сейчас, то им ничто не помешает возобновить ее позднее и взять реванш на партсъезде. Болезнь Ленина лишь сыграет им на руку, а значит, нужно предотвратить эту потенциальную угрозу. Как это сделать в условиях строжайшей изоляции Ленина от внешнего мира, в связи с обострением болезни? Причем контроль за соблюдением этого режима Политбюро поручило Сталину, который охотно взялся исполнять это поручение, памятуя при этом, что нужно предотвратить какие-либо шаги вождя по дезавуированию замысла триумвирата, отыграться за свое поражение на предстоящем XII съезде партии.

Ленин нашел выход из этого положения, призвав на помощь Надежду Константиновну, которая 21 декабря напишет записку на имя Троцкого следующего содержания:

«Лев Давидович! Проф. Ферстер (лечащий врач В.И. Ленина. – А.К.) разрешил сегодня Владимиру Ильичу продиктовать письмо, и он продиктовал мне следующее письмо к Вам:

«Как будто удалось взять позицию без единого выстрела простым маневренным движением. Я предлагаю не останавливаться и продолжать наступление и для этого провести предложение поставить на партсъезде вопрос об укреплении монополии внешней торговли и о мерах к улучшению ее проведения. Огласить это на фракции съезда Советов. Надеюсь, возражать не станете и не откажетесь сделать доклад на фракции …В.И. просит также позвонить ему ответ. Н.К. Ульянова»[7].

Троцкий просьбу Ленина исполнил, но оригинальным способом. Он позвонил ночью Л.Б. Каменеву с тем, чтобы в повестку дня предстоящего съезда Советов включить его доклад на фракции съезда. А поскольку комиссию ЦК по проведению съезда Советов возглавлял Сталин, то ему уже на следующий день стало известно о «нарушителе спокойствия» В.И. Ленина. Сталина не смутило, что «блокаду» Ильича прорвала его жена, и он тотчас набрал номер телефона кремлевской квартиры Ульяновых и попросил позвать к аппарату Надежду Константиновну. В состоявшемся телефонном разговоре Сталин в довольно грубой форме отчитал Крупскую за самоуправство, напомнив ей о существовании партийной инквизиции – Центральной Контрольной Комиссии.

К.А. Писаренко дал следующую интерпретацию этому бытовому конфликту, возведя его в ранг высокой политики:

«Сталин не со зла нахамил женщине. И нервы тут тоже ни при чем. Это была демонстрация силы. Генсек, осыпая бранью супругу первого большевика, метил не в нее, а в мужа. У члена Политбюро просто иссякло терпение. Ведь с момента припадка 13 декабря и особенно после заметного ухудшения 16 числа всем стало ясно, что Старик выдохся и отныне совершенно не способен заниматься управлением страны, четко, быстро и адекватно решать партийные, экономические, международные и прочие вопросы. Хотя надавить на соратников собственным колоссальным авторитетом пока еще мог. Между тем, кто будет спрашивать с больного за те или иные политические промахи и неудачи? Верно, счет предъявят не Ленину, а осиротевшим шести членам Политбюро. Они – подлинное правительство, им и нести ответственность за все. Но как ее нести, если главный пациент республики стремится по-прежнему диктовать партийной элите свою волю? Только с помощью его глухой изоляции от внешнего мира. Сталину – наиболее твердому большевику – и поручили возвести спасительный заслон.

К сожалению, Владимир Ильич не понял, что 18 декабря 1922 года совсем буднично, без шума и помпы произошла смена главы государства. Торжество абсолютной монополии внешней торговли оказалось лебединой песней Ленина. Он в тот же день распрощался с властью. Жизнь заставила коммунистов найти для Политбюро нового арбитра, и Каменев, как неформальный первый заместитель Ильича в партийном ареопаге и официальный в Совнаркоме и СТО, автоматически превратился в лидера, на мнение которого отныне ориентируется большинство членов ЦК.

Лев Борисович, естественно, не желал, да и не имел права руководить Россией с постоянной оглядкой на рекомендации безнадежно больного кумира. Правда, ему не хватило храбрости честно и откровенно поговорить с Лениным о печальных обстоятельствах, побуждающих партию отстранить вождя от процесса управления. Впрочем, трудно назвать имя того, кто бы на это отважился. В итоге тяжкую миссию невольно исполнил Сталин, выплеснувший на Крупскую раздражение от постигшего триумвират поражения в споре с Красиным. Нормально, по-человечески потолковать с Ульяновыми не получилось. Вот и произошло неизбежное столкновение: генсек обругал того, кому не повезло попасть под горячую руку, – Надежду Константиновну. Ну а за бесцеремонной руганью скрывалось то, что никто не осмеливался произнести вслух: «Уважаемый Владимир Ильич, угомонитесь! Отдыхайте, лечитесь, только не мешайте нам работать! Вы более не можете подменять собой Политбюро!!!»[8]

Мог ли предполагать И.В. Сталин, что история сыграет с ним аналогичную злую шутку. Через тридцать с небольшим лет он будет также отстранен своими соратниками от власти, правда, не за год с небольшим, как это они сделали с Лениным, а лишь за несколько часов до смерти 5 марта 1953 года.

Однако ни Крупская, ни Ленин не догадались об истинной причине сталинской выволочки. А посему Надежда Константиновна на утро 23 декабря пожаловалась на грубияна Каменеву. Нашла кому жаловаться, человеку, который вероятно потирал руки в знак благодарности «грубияну», который выполнил за него самую «грязную работу» по отстранению Ленина от власти. Откуда ей все это было знать, а посему она искала защиты: «Лев Борисович …Сталин позволил себе вчера по отношению ко мне грубейшую выходку. Я в партии не один день. За все 30 лет я не слышала ни от одного товарища ни одного грубого слова. Интересы партии и Ильича мне не менее дороги, чем Сталину… О чем можно и о чем нельзя говорить с Ильичем, я знаю лучше всякого врача, т. к. знаю, что его волнует, что нет … Я обращаюсь к Вам и к Григорию (Г.Е. Зиновьеву. – А.К.), как более близким товарищам В.И., и прошу оградить меня от грубого вмешательства в личную жизнь, недостойной брани и угроз… Я тоже живая, и нервы напряжены у меня до крайности»[9].

Днем того же 23 декабря Надежда Константиновна поведала о скандале мужу, сообщив при этом, что Сталин уже извинился перед ней, и она, простив его за эту выходку, уже помирилась с ним. Но на этом конфликтная ситуация не завершилась. Во-первых, Ленин направил «обидчику» гневное письмо с фактическим ультиматумом о прекращении с ним каких-либо отношений. А во-вторых, он в этот же день ближе к вечеру надиктовал цитируемое выше «Письмо к съезду», где Сталин из «любимчика» и «чудесного грузина» вдруг превращается в грубияна и зловещую фигуру – источник возможного раскола партии: «Я думаю, что основным в вопросе устойчивости с этой точки зрения являются такие члены ЦК, как Сталин и Троцкий. Отношения между ними, по-моему, составляют б?льшую половину опасности того раскола, который мог бы быть избегнут и избежанию которого, по моему мнению, должно служить, между прочим, увеличение числа членов ЦК до 50, до 100 человек»[10].

Предложение Ленина об увеличении членов ЦК чуть ли не до 100 человек объясняется просто – новые члены ЦК, и прежде всего, представители рабочих «от станка», единогласно проголосуют за предложения вождя о неизбрании Сталина в Политбюро ЦК РКП(б). Так что единственной причиной резкого «охлаждения» Владимира Ильича к «чудесному грузину» является простая человеческая обида за оскорбление, нанесенное Кобой Надежде Константиновне.

Однако существует иная точка зрения на реакцию Ленина по поводу грубости Сталина: «Сказанное ею (Надеждой Константиновной. – А.К.) подтолкнуло Ленина к размышлениям над причинами конфликта. Помня о том, что Коба недолюбливает Троцкого, вождь решил, что «грубейшую выходку» спровоцировал политический альянс Предсовнаркома с наркомвоенмором. Сопоставив данный факт с вежливостью и предупредительностью грузина летом во время дружеских посиделок на свежем воздухе в Горках, Ильич не мог не прийти к логическому выводу: Сталин лелеет далеко идущие честолюбивые планы; своим соперником считает второго по популярности человека в стране – Троцкого; одолеть конкурента надеялся при поддержке Ленина, но размежевание с желаемым союзником вследствие борьбы вокруг Внешторга испортило генсеку всю игру; отсюда – нервный срыв и обструкция «Н.К.».

Из первого заключения закономерно вытекало второе: партию ожидает поединок двух видных большевиков за власть; угрозу внутреннего раздора нужно немедленно предотвратить, и спасти РКП от беды по силам только Ленину»[11].

Даже если принять за истину вышеприведенную точку зрения на возникший конфликт в отношениях между Лениным и Сталиным, то в любом случае нужно признать за истину и то, что Владимир Ильич глубоко заблуждался, увидев опасность раскола, по линии Сталин – Троцкий. Заблуждаются и те историки, которые с большим вдохновением описывают борьбу Сталина с Троцким и, судя по всему, не догадываются, что будущий генералиссимус всерьез никогда не считал Троцкого врагом номер один.

Троцкий для Сталина был только удобным инструментом, с помощью которого генсек намеревался сокрушить истинного соперника, взошедшего на властный Олимп после отрешения от власти Ленина. В отличие от нынешних политологов и политэкспертов, товарищ Сталин хорошо разбирался в том, каким образом функционирует структура, скрытая под приятным для слуха слоганом «коллективное руководство».

Итак, что же собой представляет ленинская система «коллективного руководства»? На этот вопрос мы постараемся ответить ниже, а здесь ответим на другой вопрос: какова судьба знаменитого ленинского «завещания», т. е. «Письма к съезду», которое намечалось обнародовать весной 1923 года на XII съезде РКП(б)? Однако этого не произошло, и вот по какой причине. В конце декабря 1922 года по оплошности, допущенной Л.А. Фотиевой, о первой части письма стало известно практически всем членам Политбюро за исключением Зиновьева, который 21 декабря отбыл в отпуск и лечился в Сухуми. Зато именно ему в апреле 1923 года, накануне съезда, Надежда Константиновна «по дружбе» позволила ознакомиться со всем текстом ленинского «завещания». Зиновьев раскрыл секрет Каменеву и Бухарину. Хорошо понимая, какие причины побудили Сталина нагрубить Крупской, коллеги генсека по Политбюро не восприняли всерьез пророчества Старика, и в принципе правильно сделали, поскольку никакой раскол по линии Сталин – Троцкий партии не грозил. Опасность для нее, равно как и в целом для страны, таилась в другом, и эту опасность ни Ленин, ни члены Политбюро предотвратить были не в силах.

Сталин о существовании «завещания» Ленина узнал лишь в августе 1923 года.

Глава 2

Сущность и скрытые угрозы ленинской системы «коллективного руководства»

Данная система сложилась в качестве антипода монархии и отличается от последней только тем, что страной вместо одной персоны руководят несколько равных между собой лиц. Возникновение данного советского типа решения государственных проблем обуславливается не чьим-либо капризом или стечением обстоятельств, а полным разочарованием общества в самодержавии по причине неумения или нежелания конкретных августейших, и не только августейших особ управлять народом с учетом его интересов и настроений. Ответная реакция населения вполне естественна – необходимо заменить неэффективную монархическую модель управления коллективным органом. Ведь сообща вершить дела куда сподручнее: каждый свободен в высказывании собственного мнения, критике чужого и не утверждении целиком или отчасти ошибочных инициатив товарищей. Совет опытных администраторов как фильтр гораздо меньше пропустит через себя плохо продуманных проектов постановлений, чем любой монарх-умница, не говоря уже о бестолковом эгоисте.

Посыл, безусловно, верный, однако, увы, неприемлемый на практике из-за фактора времени. Оно стремительно летит, и поспеть за ним, пусть и не без оплошностей, по плечу лишь одному человеку – монарху. Здесь под словом «монарх», понимается не только некий венценосный правитель государства, как-то царь, король, шах и т. д., а единовластный руководитель (правитель) в более широком смысле, например, президент, глава государства, глава правительства и т. п., избираемый совершенно демократическим путем всенародно и на определенный срок. Антипод монарха – многоголовый Совет – по самой природе обречен на безнадежное отставание. Конечно, коллегиальный орган, состоящий из талантливых представителей элиты общества, способен найти самый лучший выход из десяти затруднительных положений. Зато сто других «тупиков» так и останутся не рассмотренными из-за дефицита времени. И чем дальше, тем больше накопится «хвостов», усиливая в геометрической прогрессии всеобщее раздражение и недовольство медлительностью собрания советников. Хочешь не хочешь, а придется подражать единоличному властителю, который за час санкционирует столько распоряжений (более или менее удачных, но изученных и получивших санкцию), сколько членам консилиума не обсудить и за сутки.

Признание кого-либо из своих рядов неформальным лидером, чей голос в прениях, особенно затянувшихся, превращается в решающий, ускоряет работу Совета. Правда, до оптимального уровня ей не дотянуться никогда. К тому же к прежнему изъяну – волоките – прибавится новый – угроза скрытого или явного соперничества советников за пальму первенства: статус неофициального арбитра ведь нигде никак не прописан и не узаконен. Посему имя главы Совета в зависимости от колебаний сиюминутных симпатий и антипатий большинства может меняться сколько угодно раз, хоть ежечасно. В итоге высший орган власти, скованный взаимной подозрительностью «сопредседателей» и их длительными дебатами, утратит всякую мобильность, да и авторитет – персональный – тоже.

Рассмотрим процесс принятия государственных решений коллегиальными органами ЦК РКП(б): Политбюро, Оргбюро и Секретариата – этими тремя ленинскими «коллективными руководителями». Между прочим, впоследствии, уже по инициативе Сталина, была создана четвертая коллегиальная структура, так называемое «Совещание завотделами ЦК РКП(б)». Зачем Сталину – непримиримому борцу с феноменом «коллективного руководителя», потребовалось создание еще одного подобного монстра, выясним немного позже. Итак, заседания Политбюро обычно проводятся по четвергам еженедельно и по понедельникам раз в две недели с 12.00 до 16.00, максимум до 18.00. Как правило, раз в неделю около 19.00 собирается Оргбюро. В тот же час и с той же регулярностью заседает Секретариат. Как вы полагаете, много вопросов успевают проработать семь членов Политбюро за четыре-шесть часов? Пятнадцать – двадцать пять от силы. За тридцать, тем более сорок список зашкаливает редко. И, понятно, лучше всего на свежую голову решаются пункты, возглавляющие повестку дня. А чем дальше очередь, тем реже уставшие члены ареопага дискутируют, тем чаще голосуют за любую более или менее приемлемую формулировку. Вот почему у Г.В. Чичерина, М.М. Литвинова и Л.М. Карахана (наркома и замнаркомов НКИД) – привилегия являться в зал Совнаркома одновременно с «коллективным руководством». Иные наркомы и чиновники вынуждены ожидать вызова в приемной

Отчего товарищи Каменев, Зиновьев, Сталин, Троцкий, Рыков, Томский, Бухарин, Калинин, Рудзутак и Молотов не могут видеться ежедневно, не секрет. У каждого есть дополнительная нагрузка. Каменев с утра до вечера пропадает в СТО, СНК или Моссовете. Зиновьев разрывается между Москвой и Петроградом (Коминтерном и Петросоветом). У Сталина, Рудзутака и Молотова полно дел на Воздвиженке, 5 (в аппарате ЦК). По соседству, на углу Воздвиженки и Моховой, в помещениях ВЦИКа общается с посетителями Калинин. Поблизости, на Знаменке, 23 Реввоенсоветом и Военно-морским наркоматом командует Троцкий. Рыков страхует в Совнаркоме и СТО вечно занятого Каменева. Томский увлечен профсоюзной работой во Дворце Труда на Солянке, 12. Бухарин помогает Зиновьеву в Коминтерне и заведует центральным печатным органом партии «Правдой». Чтобы состыковаться на полдня хотя бы четверке вождей (таков кворум), нужно еще договориться друг с другом, выкроить «окошко» в перенасыщенном совещаниями, выступлениями и встречами рабочем графике, пробежать глазами по материалам, подготовленным к заседанию, и, по крайней мере, не захворать в условленный день[12].

Согласимся, что ситуации патовая. Проблемы, которым требуется санкция высшей государственной инстанции – Политбюро, – растут, как снежный ком. Однако «коллективный руководитель» функционирует не более шести-восьми раз в месяц, сорок-пятьдесят часов из примерно пятисот возможных (за вычетом 240 часов необходимых человеку на сон), которыми располагают в течение того же месяца. Монарх, даже за трапезой или слегка приболев, в состоянии подумать и принять решение по тому или иному неотложному вопросу.

Таким образом, десятикратное преимущество во времени заранее гарантирует единоличному властителю победу в соревновании с властителем коллективным. И никакие ухищрения не способны помочь аутсайдеру нагнать лидера. Между прочим, без этих ухищрений не обойтись, поскольку они могут существенно сгладить главное противоречие (временной цейтнот) и обеспечить пусть относительную, но некую стабильность процессу коллективного управления.

Ухищрение первое – телефон. 3 февраля 1922 года Политбюро распорядилось членов руководящей пятерки опрашивать по телефону с трех до четырех часов дня, предварительно разослав им для прочтения «голосуемые предложения». Результаты голосования опросом по телефону секретарь ЦК вносил в протокол следующего заседания Политбюро.

Ухищрение второе – курьер. Нарочный с проектом документа на руках за два-три часа обегал всех членов Политбюро и возвращался с резолюцией каждого на нем, после чего секретарь ЦК оформлял голосование «вкруговую», как решение Политбюро, и вносил его в протокол ближайшего заседания ареопага.

Ухищрение третье – делегирование полномочий Политбюро нижестоящим структурам, каковыми были Оргбюро и Секретариат. Именно эта уловка и позволяла неуклюжей системе «коллективного руководства» держаться на плаву. Под расплывчатую «организационную» сферу компетенции обоих инстанций подвели ряд важнейших «политических» вопросов в первую очередь кадровые и финансовые. На Секретариат возложили основную задачу подбора кандидатур на ответственные посты; оценки смет (например, по резервному фонду СНК), циркуляров (например, об интегрировании кооперативов) и разного рода административных инициатив (например, преобразование области Коми в автономную республику). Малозначимые пункты повестки Секретариат решал самостоятельно, отсылая прочие на одобрение Оргбюро, которое имело право распоряжаться судьбой статей средней значимости, в том числе определять, кому в каком непромышленном губкоме по рекомендации ЦК секретарствовать или в какой стране быть консулом. Главных партийных аппаратчиков национальных ЦК, областных Бюро ЦК, ключевых региональных (промышленных) губкомов (Московского, Петроградского, Нижегородского и т. д.), коллегии наркоматов, редакции газет, полпредов, советников и секретарей в заграничных миссиях и иных высших чиновников утверждало Политбюро. Контроль за «правильностью» разрешения второстепенных проблем члены Политбюро осуществляли посредством знакомства с протоколами Оргбюро и Секретариата. Если что-то не нравилось, накладывалось вето, после чего вердикт, не удовлетворивший кого-то, пересматривался. Однако и этот громоздкий трехступенчатый механизм управления не поспевал за жизнью, часто буксуя (по многим вопросам формировались комиссии) и теряя много времени на трехкратных апробациях одних и тех же постановлений[13].

Похоже, что первым, кто осознал, насколько опасно для будущего Республики сохранение подобного стиля руководства, был генеральный секретарь ЦК РКП(б). Сталин участвовал в заседаниях всех трех коллегиальных органов. На его глазах проблемы обсуждались, нередко впустую, не раз и не два то в Секретариате, то на Оргбюро, и наконец, в Политбюро. Случались и отсрочки по разным причинам или топтания на месте, когда комиссии затягивали с внесением предложений. При таком неповоротливом режиме власти государство неминуемо рано или поздно свалится в хаос и новую смуту, либо агрессия извне (при отсутствии яркого, объединяющего людей вождя, «второго Ленина»), либо стихийное возмущение изнутри в клочья разнесут не только систему «коллективного руководства», но и само государство (что, в конце концов и случилось в начале трагических 90-х годов ХХ столетия). Но попробуй укажи соратникам на коренной изъян советско-партийной управленческой системы – демократизм – и необходимость реставрации официально узаконенного единоначалия! Тебя мигом обвинят в бонапартизме и снимут с должности, оставив все, как есть. Что же делать? Ничего. Ждать, пока партийные и народные массы не поймут, по краю какой пропасти разгуливают. Правда, прозрение может наступить слишком поздно – в момент военной или революционной катастрофы.

Впрочем, один фантастический выход имеется: Сталину надо, во-первых, завоевать большинство в Политбюро, сместив Каменева; во-вторых, подмять под себя Политбюро, ЦК и саму партию, превратив детище Ленина в покорную безропотную машину; в-третьих, провести через эту укрощенную «машину» конституционную реформу и реформу избирательной системы, чтобы затем, с помощью выборов, передать власть из коллегиальной партийной структуры (Политбюро) официальному главе государства – Председателю правительства или Президенту (Председателю Президиума Верховного Совета (ВЦИК) и т. п.), с четко прописанными в основном законе полномочиями и сроками их исполнения. При этом реализация столь фантастического плана должна идти под благозвучными коммунистическими лозунгами.

Этому фантастическому плану, замышленному Сталиным еще при жизни В.И. Ленина и впервые «озвученному», правда, в весьма своеобразной форме – в виде клятвы у гроба усопшего вождя, к сожалению, не суждено было осуществиться в полном объеме. Но согласитесь, что-то до боли знакомое где-то осуществилось? Правильно, в Китае.

Такова идеальная перспектива, которую Сталин шаг за шагом начнет воплощать в жизнь. Но пока до воплощения этой мечты в жизнь очень далеко, генсек старается найти некие рычаги, чтобы снизить давление на перегруженное делами Политбюро. Уже 24 апреля 1922 года Оргбюро разрешает «единственные постановления Секретариата, не опротестованные в течение 24 часов с момента вручения протокола заседания Секретариата ни одним из членов Оргбюро, считать постановлением Оргбюро», о чем и уведомлять заинтересованных лиц.

К сожалению, данная мера оказалась не очень эффективной, и тогда 16 июня 1922 года Сталин реорганизует трехступенчатую модель управления в четырехступенчатую:

«Протокол № 30

Заседания Секретариата ЦК РКП от 16/VI-22 года.

§ 50. О работе Секретариата ЦК (т. Сталин).

1. Перенести день приема т. Сталина с[о] вторника на понедельник, а т. Куйбышева с понедельника на вторник.

2. В отмену прежнего постановления назначать заседания Секретариата ЦК раз в неделю по пятницам в 7 час[ов] вечера.

3. Для разгрузки повестки дня заседания Секретариата и Оргбюро от вопросов мелкого, текущего характера установить при Секретариате постоянное совещание заведующих отделами ЦК под председательством секретаря ЦК РКП т. куйбышева. (Выделено мной. – А.К.).

4. Совещание просматривает все вопросы, поступающие для внесения в Оргбюро или Секретариат ЦК, определяет, какие из них и куда (Оргбюро или Секретариат) должны быть внесены, и подготовляет материал к вносимым в Оргбюро или Секретариат вопросам.

5. Вопросы мелкого, текущего характера, в отношении которых в совещании не возникает разногласий, решаются совещанием и при единогласии решения совещания считаются постановлениями Секретариата, и как таковые заносятся в протоколы Секретариата.

6. Заседания совещания назначить 1 раз в наделю по вторникам».

Совещания завотделами начинались также около семи часов вечера. Участвовали в них заведующие или замы заведующих Бюро Секретариата (т.т. Назаретян и Товстуха), Организационного отдела (т.т. Каганович и Охлопков), Агитационно-пропагандистского (т.т. Бубнов и Яковлев), Учредительно-распределительного (т.т. Сырцов и Кнорин), Управления делами ЦК (т.т. Ксенофонтов и Поскребышев, Савин), отдела Работниц (т.т. Смидович и Мойрова), Статистического (т.т. Струмилин и Смиттен), Сметно-финансового (т.т. Раскин и Донсков), Истории партии (т.т. Ольминский и Лепешинский). Те же «завы» и «замзавы» отделов регулярно посещали заседания Секретариата и Оргбюро (с 28 сентября 1923 года в обязательном порядке). Вот Сталин и воспользовался тем обстоятельством, что персоны, руководившие отделами ЦК, своими консультациями содействовали более эффективной работе трех секретарей. Генсек подумал: почему бы тому же аппаратному ядру не позволить санкционировать единогласно что-то из мелочевки, тем самым увеличивая число принятых Секретариатом решений?! Идея Молотову и Куйбышеву понравилась, и в результате завотделами ЦК обрели соответствующее право»[14].

«Производительность труда» государственной машины по принятию жизненно необходимых решений значительно возросла, но естественно, вышеприведенные проблемы этим не могли быть решены окончательно. Теперь уже четыре партийных «двигателя» советской власти трудились «в поте лица», едва поспевая за событиями и частенько дублируя друг друга. Вынужденная процедура прохождения многих инициатив и предложений через три «вспомогательных» фильтра у стороннего наблюдателя порождало иллюзию аппаратного все могущества, которую усиливало «кураторство» над ними одного из членов Политбюро – Сталина! У кое-кого могло возникнуть опасение, что генсек намерен потихоньку перевести центр власти из Политбюро в «подшефные» ему структуры. А раз могло возникнуть, то оно и возникло … у товарища Зиновьева, который после Каменева был на втором месте по рейтингу популярности среди членов ЦК.

Опасаясь, что Сталин «перехватит» его рейтинг и выдвинется на первые роли в Политбюро, пока только после Каменева, Зиновьев предложил несколько «укоротить» аппетиты Кобы следующим образом. С одной стороны, он предложил усилить политически роль Секретариата путем введения в его состав двух членов Политбюро (Зиновьева и Троцкого) и кандидата в члены Политбюро Бухарина, с другой стороны, ликвидировать Оргбюро. Этим самым политические возможности Сталина будут значительно «урезаны», чего и добивался глава Коминтерна.

Никто не уловил опасности в инициативе главы Коминтерна. Только Сталин сообразил, что ликвидация Оргбюро немедленно увеличит нагрузку на Политбюро и Секретариат, которые и без того едва успевали принимать срочные решения, постоянно откладывая неспешные. И, несомненно, зиновьевское желание «сделать как лучше» поставило бы обе структуры перед риском полной утраты дееспособности. но сказать об этом соратникам Иосиф Виссарионович не мог, ибо произнесение: а) «сообща мы не в силах угнаться за временем» – неминуемо вынуждало огласить и б) «необходимо вернуться к единовластию», к чему ни партия, ни страна, еще не позабывшие самодурства Николая II, не были готовы. Оттого Сталин парировал проект коллеги не возражением по существу, а окольным путем, сведя дискуссию к дилемме персонального доверия или недоверия генеральному секретарю ЦК.

Сталина поддержал Каменев, который, не в пример Зиновьеву, мыслил глубже и смотрел дальше. Уже при первом же знакомстве с «проектом Зиновьева» он указал, что этот план представляется ему сомнительным, ибо подобный состав Секретариата (Сталин, Зиновьев, Троцкий) обозначал бы фактически ликвидацию Политбюро. То есть, Льва Борисовича не могла обрадовать затея, умалявшая политическую роль Политбюро, а значит и самого Каменева, который пока лидировал в нем. В итоге Сталин и Каменев дали дружный отпор членам ЦК, которые подпали под влияние инициативы Зиновьева и обеспечили сохранение статус-кво системы «коллективного руководства». При этом Сталин закономерно выдвинулся на второе место после Каменева по рейтингу влияния, как на других членов Политбюро, так и ЦК в целом. Этот эпизод еще раз доказал, что система «коллективного руководства», как кислород для жизни организма, нуждается в харизматическом лидере.

Болезнь, а затем и смерть Ленина лишили Политбюро авторитетного лидера, одно слово которого – закон для всех, а, значит, способного по примеру монарха на свое усмотрение быстро решать любые проблемы, превращая «равноправие» иных членов ареопага в фикцию. Ведь пока Политбюро возглавляет харизматическая фигура, цейтнот времени минимален и почти не ощущаем. Однако стоит кумиру сойти с дистанции, «равноправие» моментально материализуется. Харизмы-то нет ни у кого из прочих членов. Посему без общего собрания, дискуссий и голосований не обойтись. А на это требуется время. Много времени. Процесс управления непременно замедлится, рассмотрение вопросов затормозится или застопорится, угроза их стихийного (во вред окружающим) или неверного (от спешки) разрешения возрастет (это уже будут ошибки объективные, неизбежные).

Компенсировать отсутствие монарха или харизматической персоны в какой-то степени может наличие нескольких вспомогательных коллегиальных органов, оттягивающих на себя часть забот высшей инстанции. Чем больше филиалов, образованных законным путем, тем прочнее хрупкая стабильность всей системы. Но повторимся: она не вечна, и рано или поздно под воздействием революции или войны коллегиальная система рухнет, как карточный домик, и похоронит под собой любое государство, невзирая на строй, – и капиталистическое, и социалистическое, и всякое другое. Правда, появись вовремя в «коллективном руководстве» очередной непререкаемый авторитет, и «советская» власть опять обретет под ногами твердую почву. на срок не больший, чем продлился его правление.

Летом 1923 года российская компартия харизматической особы не имела, возвращаться к монархии не желала, вследствие чего предохраняла ее, а заодно и страну от скоротечного срыва в пропасть исключительно сеть коллегий, важнейшими из которых были Политбюро, Оргбюро, Секретариат, Совещание завотделами ЦК и СТО, распутывавшие экономические и хозяйственные «узлы». При таком раскладе упразднение Оргбюро – самоубийственно. Вот поэтому Сталин категорически и воспротивился близорукой инициативе т. Зиновьева

К счастью, генсек с помощью Каменева сумел отстоять Оргбюро от недальновидных посягательств, и, в конце концов, все сошлись на разумном компромиссе: Оргбюро не разгонять, но пополнить Троцким и Зиновьевым в качестве членов, а Бухарина ввести туда в ранге кандидата. Пленум ЦК санкционировал данный вариант 25 сентября 1923 года.

Сталин первым отметил, что в партийных кругах частенько фигурирует слоган «диктатура партии» и что это не только искажение одного из основных догматов марксизма, но и чревато серьезными последствиями. Так, выступая, перед секретарями уездных комитетов, командированных в Москву на партучебу, 17 июня 1924 года с разъяснением итогов XIII съезда РКП(б), состоявшегося 23 мая в Москве, он обратил внимание на снижение теоретического уровня партийцев и, в частности, сказал:

«Нередко говорят, что у нас «диктатура партии». Я, говорит, за диктатуру партии. Мне помнится, что в одной из резолюций нашего съезда, кажется даже в резолюции XII съезда, было пущено такое выражение, конечно, по недосмотру. Видимо, кое-кто из товарищей полагает, что у нас диктатура партии, а не класса. Но это же чепуха, товарищи. Если это верно, то тогда неправ Ленин, учивший нас, что советы осуществляют диктатуру, а партия руководит советами. Тогда неправ Ленин, говоривший о диктатуре пролетариата и не [говоривший] о диктатуре партии. Если это верно, тогда не нужно Советов, тогда нечего было говорить Ленину на XI съезде о необходимости «размежевания партийных и советских органов». Но откуда и почему проникла эта чепуха в партийную среду? От увлечения «партийностью», которое приносит больше всего вреда именно партийности без кавычек, от беззаботности на счет вопросов теории, от отсутствия привычки продумать лозунги раньше, чем они пущены в ход, ибо стоит на минуту подумать, чтобы понять всю несообразность подмены диктатуры класса диктатурой партии. Нужно ли доказывать, что эта несообразность способна породить в партии путаницу и неразбериху?»[15]

Отметим, что в этом выступлении Сталин меньше всего хотел уличить партийную элиту в слабой теоретической подготовке. Если внимательно вчитаться в эти строки, то можно уловить, что генсек «подправляет» самого Ленина, который в данном конкретном случае противоречил сам себе. С одной стороны: «…Советы осуществляют диктатуру, а партия руководит Советами». То есть истинным диктатором и является как раз партия, которая «…руководит Советами». То есть, о «диктатуре партии» впервые высказался Ленин. Но на XI съезде партии Ильич, осознав свою ошибку, решительно заявил о необходимости «размежевания партийных и советских органов». Вот на эту самопоправку Ленина и обратил внимание Сталин, будучи решительным сторонником такого размежевания, за что он боролся всю свою оставшуюся жизнь, так и не решив до конца эту проблему. Результат известен – канули в Лету и партия, и Советы.

19 июня Бухарин, будучи шеф-редактором центрального органа партии, по просьбе Сталина опубликовал в «Правде» на второй и третьей полосах газеты первую половину доклада генсека с его «ревизионистскими» подходами к вопросам марксистско-ленинской теории, что вызвало резкий протест со стороны сначала Каменева, а затем и Зиновьева. С этого момента началась позиционная война между двумя лидерами Политбюро за первенство, закончившаяся, в конечном итоге, «сокрушительной» победой Сталина 6 января 1925 года. Именно этот день вошел в историю партии и страны, как день восхождения на политический Олимп «второго Ленина». Однако рассмотрим все по порядку.

Каменев и Зиновьев с «примкнувшим» к ним Сталиным повели атаку на Троцкого еще при живом Ленине. С уходом вождя из жизни эта атака усилилась, приняла системный характер, но… только со стороны «Каменюги» и «Григория». Сталин сообразил, что в этой борьбе можно «использовать» Троцкого в качестве оружия против дуумвирата, в котором таилась истинная угроза раскола в Политбюро. Сменив тактику борьбы, он выиграл потом стратегически, предотвратив не только раскол, но на долгие годы исключил его принципиальную возможность, став «монархом».

Выход Сталина из «триумвирата» и его усилия по предупреждению раскола в связи с непрекращающимися нападками «дуумвирата» уже на самого Сталина имели неожиданные последствия, поскольку Коба предпринял решительный, но опасный своими последствиями шаг, заявив об уходе со всех постов, которые он занимал.

Такая реакция Сталина последовала сразу же после состоявшегося «товарищеского суда» над ним 18 августа 1924 года в ходе работы Пленума ЦК 15–19 августа. «Товарищеский суд», состоявшийся по инициативе Каменева при поддержке Зиновьева, единодушно осудил Сталина за его июньский экспромт, хотя до оргвыводов дело не дошло.

На следующее утро Сталин направил участникам Пленума письмо следующего содержания:

«В Пленум ЦК РКП

Полуторагодовая совместная работа в Политбюро с тт. Зиновьевым и Каменевым после ухода, а потом и смерти Ленина, сделала для меня совершенно ясной невозможность честной и искренней совместной политической работы с этими товарищами в рамках одной узкой коллегии. Ввиду этого прошу (в подлиннике зачеркнуто – «освободить меня». – К. П.) считать меня выбывшим из состава Пол. Бюро ЦК.

Ввиду того, что ген[еральным] секретарем не может быть не член Пол. Бюро, прошу считать меня выбывшим из состава Секретариата (и Оргбюро) ЦК.

Прошу дать отпуск для лечения месяца на два.

По истечении срока отпуска прошу считать меня распределенным либо в Туруханский край, либо в Якутскую область, либо куда-либо за границу на какую-либо невидную работу.

Все эти вопросы просил бы Пленум разрешить в моем отсутствии и без объяснений с моей стороны, ибо считаю вредным для дела дать объяснения, кроме тех замечаний, которые уже даны в первом абзаце этого письма.

Т-ща Куйбышева просил бы раздать членам ЦК копию этого письма.

С ком[мунистическим] прив[етом] И. Сталин.

19/VIII 24 г.

Т. Куйбышев! Я обращаюсь к Вам с этим письмом, а не[к] секретарям ЦК потому, что, во-первых, в этом, так сказать, конфликтном деле я не мог обойти ЦКК; во-вторых, секретари не знакомы с обстоятельствами дела, и не хотел я их зря тревожить»[16].

Как видим, Сталин не просто угрожает отставкой с должности генерального секретаря, о чем говорится во всех учебниках истории того периода, а заявляет о снятии с себя полномочий члена Политбюро. Безусловно, что причина столь решительного демарша Сталина кроется не в обиде за вынесенное ему порицание, это, скорее всего, лишь послужило поводом. Судя по тону письма «дуумвират» здорово «достал» генсека и он решил действительно уйти из Политбюро, видя всю беспомощность своих усилий по предотвращению грозящей катастрофы.

Иосиф Виссарионович уклонился от объяснений истинных причин своего демарша – умные поймут, а для помешавшихся на «коллегиальности» – это крик вопиющего в пустыне. Как им иначе растолковать, что восхваляемый ими

принцип рано или поздно приведет к гибели Республики, что попытки расправиться с Троцким – опасны, ибо способны резко приблизить момент катастрофы? Ведь не поверят, пока гром не грянет… Между тем Сталин устал в одиночку бороться с проклятой системой. Неизвестно, какой зигзаг сделала бы история России, если бы Пленум ЦК удовлетворил просьбу Сталина, которому в таком случае уже никогда не стать «Монархом», диктатором, который спас Россию на, без малого, целых тридцать лет от катастрофы, по своим последствиям куда более грозной, чем трагедия 37-го года.

Благодаря усилиям Куйбышева, Орджоникидзе, Ворошилова и Рудзутака удалось убедить Сталина в пагубности для судеб страны его столь мужественного, честного, но, тем не менее, опрометчивого шага. Опрометчивого, потому, что летом 1924 года из всех «выдающихся вождей» РКП(б) лишь Сталин обладал политическим талантом, необходимым для успешного противодействия надвигавшемуся краху советской власти. И спасибо четверке медиаторов, сумевшей в течение 19 августа помирить Кобу с «Григорием» и «Каменюгой»: «товарищеский суд», возобновивший свою работу поздним вечером после очередного заседания Пленума, склонил-таки обе стороны начать движение навстречу друг другу. Зиновьев согласился исключить из статьи «К вопросу о диктатуре пролетариата и диктатуре партии», намеченную к публикации по завершении Пленума, главу «Об ошибке т. Сталина». Генсек, в свою очередь, не настаивал более на собственной отставке.

«Таким образом, на исходе августа 1924 года в коллективном руководстве установился худой мир, обещавший быть продолжительным. Ведь и Каменев, и Зиновьев теперь поостерегутся вновь провоцировать войну с Троцким, имея за спиной независимого Сталина. Троцкий сам без причины на дуэт не нападет, и, кажется, у генсека будет время, чтобы поразмышлять на досуге над тем, как «худой» мир превратить в «вечный» и что делать дальше с неуклюжей сетью коллегий. Ни Сталин, ни Зиновьев, ни Каменев еще не знали, что в ту последнюю августовскую неделю в Москве, в доме № 7 по Никитскому бульвару разыгрывается трагедия, которой вскоре суждено опять поднять на дыбы огромную страну и перечеркнуть с таким трудом и такой дорогой ценой добытое 19 августа всеобщее умиротворение»[17].

А случилось вот что. Второго сентября 1924 года, секретарь Предреввоенсовета М. С. Глазман покончил жизнь самоубийством, судя по всему из-за вердикта Московской Контрольной Комиссии, исключившей его на днях из партии якобы за недостойный коммуниста образ жизни, а именно: пользование превышающее норму жилплощадью (в коммунальной квартире) с интерьером бежавшего буржуа, протекцию родственникам, наем прислуги и занятие спекуляцией.

Обвинения – из разряда клеветнических передергиваний завистливых соседей по коммунальной квартире. Партколлегии МКК, конечно, надлежало тщательно разобраться с жалобой жильцов. Однако пролетарии, заседавшие в комиссии, рубанули с плеча, даже не поинтересовавшись анкетой с легендарным революционным прошлым помощника Троцкого и мнением тех, кто подсудимого знал не понаслышке. Сам же Михаил Соломонович из скромности постеснялся хвалиться перед партийным трибуналом чинами и дружбой с членом Политбюро.

Каменев сразу понял, какой будет реакция Наркомвоенмора, отдыхавшего в Кисловодске. Троцкий, памятуя о предыдущих провокациях Зиновьева с Каменевым, разумеется, расценит изгнание Глазмана из РКП(б) как продолжение политики давления на «выдающегося вождя» со стороны потерявшего чувство меры дуэта. В феврале неразлучная пара расправилась с первым заместителем Председателя РВС – Склянским. Теперь довела до самоубийства секретаря главы РВС, человека большой «нравственной силы, революционного долга, честности, высшего бескорыстия». И если с увольнением первого Троцкий, скрепя сердце, смирился, то за смерть второго, несомненно, предъявит Политбюро счет. Назревал грандиозный скандал, который Каменев, чувствуя за оппонентом моральную правоту и безусловную поддержку партийного общественного мнения, постарался предотвратить.

4 сентября он, Молотов, Дзержинский и Калинин постановили от имени Политбюро:

«а) Признавая ошибкой исключение из партии т. Глазмана, просить ЦКК произвести тщательную проверку этого дела и сообщить на следующем заседании Политбюро.

б) Похоронить т. Глазмана, как члена РКП»[18].

Президиум ЦКК, разобравшись в сути дела, квалифицировал решение партколлегии МКК «совершенно неправильным», а «тов. Глазмана, как члена партии, считать неопороченным». Виновных в драме завистливых жильцов, двух партийных и одного беспартийного, строго наказать (исключить из партии и привлечь к суду за клевету). 11 сентября Политбюро в составе: Каменев, Молотов, Калинин и Дзержинский резолюцию ЦКК приняло к сведению. Однако усилия двух коллегий по предупреждению конфликта Троцкого не удовлетворили. Он требовал полной статисфакции – оргвыводов в отношении бездушных членов МКК и обнародования в прессе всей правды о трагической гибели своего ближайшего товарища. Троцкий лично написал некролог на смерть Глазмана, в котором указал на истинную причину трагедии – верного партии большевика погубила «чудовищная ошибка» судей из партколлегии МКК. Члены редколлегии газеты «Правда», куда была направлена рукопись статьи, обратились в Политбюро за советом: печатать или не печатать, некролог. Высшая инстанция своим решением от 11 сентября статью опубликовать позволила, но «за исключением тех строк, которые могут подать повод к созданию, по мнению Политбюро, толков вокруг признанной уже ЦК и ЦКК ошибки». Таким образом, Каменев предпочел защищать честь мундира. Троцкого, защищавшего честь друга и соратника, позиция тезки возмутила и в Политбюро была направлена гневная телеграмма Троцкого:

«Политбюро признало исключение Глазмана ошибкой. Но партия об этом не знает. Если постановление Политбюро не будет напечатано, то его значение будет равно нулю. Предупредить «толки» можно только гласным наказанием виновных в заведомо преступном исключении Глазмана из партии.

Только этим можно предупредить повторение подобных исключений. Печатать мою статью с умолчанием о причинах самоубийства, значит бросать тень на Глазмана вместо того, чтобы открыто и точно сказать, кто и как довел до самоубийства этого прекрасного партийца, работника и человека. На это я не могу согласиться. Если Политбюро не сочтет возможным пересмотреть свое решение, о чем я ходатайствую, то прошу мою ненапечатанную статью разослать всем членам ЦК и ЦКК с приложением настоящей моей телеграммы. 12/ IХ/24 Л. Троцкий».

Каменев упрек Предреввоенсовета проигнорировал. 17 сентября члены Политбюро, прибегнув к опросу, санкционировали: «Ввиду телеграммы т. Троцкого от 12/IX с.г. статью не публиковать, разослав ее, согласно просьбе т. Троцкого, всем членам и кандидатам ЦК и ЦКК вместе с его телеграммой»[19].

Коллегиональное большинство равнодушно отмахнулось от проблемы, совершив тем самым непоправимую ошибку, стоившую в конечном итоге Каменеву статуса лидера, а Троцкому кресла Наркомвоенторга. Ограничившись посмертной реабилитацией несправедливо осужденного, Политбюро не стало привлекать к партийной ответственности столичных инквизиторов. Видимо, столь откровенное, хотя и негласное, заступничество за лиц, повинных в смерти Глазмана, и побудило Троцкого дать звонкую пощечину испугавшемуся правды наследнику Ленина.

Тем самым Лев Давыдович совершил свою главную политическую ошибку, которая расчистит Сталину путь наверх, к статусу неформального лидера Политбюро. Впрочем, пенять за нее Троцкому вряд ли стоит. Да, как политик он, конечно же, оплошал. Зато как человек и искренний друг, оказался на высоте.

«Звонкая пощечина» заключалась в следующем:

12 октября 1924 года на четвертой полосе «Правды» читатели обнаружили средних размеров рекламу Госиздата: «Собрание сочинений Л.Д. Троцкого. Вышел из печати т. III, ч. I. 1917. От Февраля до Октября со специальным введением (3 печатных листа) «Уроки Октября», написанным для данного тома.

Ч. II. От Октября до Бреста выйдет из печати 22 октября».

Особо анонсированное предисловие попало на глаза тому, кому предназначалось, в считанные дни, и эффект произвело тот, который автор, несомненно, и ожидал. Товарищ Каменев разгневался не на шутку. Троцкий за сокрытие от партии малой неприглядной правды отомстил ему публичным напоминанием о неприятной для того правде большой. Увы, попытка замолчать трагедию М.С. Глазмана дорого стоила Льву Борисовичу. «Уроки Октября» довольно убедительно разъясняли и партии, и обществу в целом, что Республику Советов возглавляет человек, отличающийся политической недальновидностью, ибо именно Каменев в 1917 году упорно настаивал на легальных методах борьбы за власть, активно сопротивляясь ленинскому курсу на восстание. Не кто-нибудь, а Каменев от Февраля до Октября уверял всех, что не надо рисковать, что авторитет большевиков среди граждан России растет быстрыми темпами и вскоре РСДРП (б), завоевав парламентское большинство, сможет сформировать собственное социалистическое правительство.

То есть, Троцкий «раскрыл глаза» партии и народу на сущность «октябрьского эпизода» Каменева и Зиновьева, которые накануне Октябрьского переворота опубликовали в печати свой взгляд на «вооруженное восстание», выдав, таким образом, сроки его начала. Каменев призрачный политический намек Наркомвоенмора уловил. Мотива же, подтолкнувшего Троцкого на исторический выпад, похоже, не разглядел, хотя Лев Давыдович наверняка не случайно поместил после скандального введения «Два слова об этой книге», где помимо прочего обмолвился: «Особо я хотел бы сказать о громадной работе по подготовке этого тома, как и других моих книг, которую выполнил мой ближайший сотрудник М.С. Глазман. Я дописываю эти строки с чувством величайшей скорби по поводу беспримерно трагической гибели этого прекрасного товарища, работника и человека»[20].

«Уроки Октября», судя по итоговой распечатке книги, начаты 13, закончены 15, «отшлифованы» к 22 сентября 1924 года. Никакой политической цели они, естественно, не преследовали. Троцкий просто отдал дань уважения погибшему другу и предупредил Каменева о факторе, сулящем тому в будущем более крупную неприятность, чем критические стрелы неудобного правдолюбца, – потерю доминирующего положения в Политбюро. А фактор этот – неумение заместителя Ленина правильно оценивать складывающуюся политическую конъюнктуру, точно распознавать, чьи симпатии-антипатии и когда определяют, кому и как долго быть лидером партии и страны. В октябре 1917 года выбор личности, возглавляющей государство, зависел от рабочих окраин и военных частей Петрограда и Москвы. Спустя месяц центр тяжести переместился бы в сотни тысяч российских сел и деревень. Ну а осенью 1924 года правом присваивать почетный титул персоны номер один всецело располагало всего тринадцать особ – семь членов и шесть кандидатов в члены Политбюро: Н.И. Бухарин, Г.Е. Зиновьев, Л.Б. Каменев, А.И. Рыков, И.В. Сталин, М.П. Томский, Л.Д. Троцкий, Ф.Э. Дзержинский, М.И. Калинин, В.М. Молотов, Я.Э. Рудзутак, Г.Я. Сокольников, М.В. Фрунзе.

Еще около ста человек – членов и кандидатов в члены ЦК – обладали полномочиями утверждать или отклонять решения чертовой дюжины. Однако за редким исключением резолюции ЦК неизменно совпадали с вердиктами Политбюро. Так что задача перед Каменевым вроде бы стояла не в пример Ленину нетрудная – постоянно учитывать мнение двенадцати коллег по ареопагу и, опираясь на них, управлять Россией либо пока коллегиальный режим полностью не исчерпает себя, либо до окончания собственной жизни, если повезет превратиться в харизматического вождя.

То есть Троцкий упрекнул Каменева в том, что ему в сложившейся после гибели М.С. Газмана ситуации было гораздо легче сделать «правильный выбор», чем В.И. Ленину в октябре 1917 года, взявшему курс на вооруженное восстание. Действительно, проследим за мыслью Троцкого в «Уроках Октября»:

«Основное воззрение правых (т. е. Каменева и Зиновьева. – А.К.) состояло в том, что революция ведет неизбежно от Советов к буржуазному парламентаризму, что «Предпарламент» является естественным звеном на этом пути, и что незачем уклоняться от участия в Предпарламенте, раз мы собираемся занять левые скамьи в парламенте, завершить демократическую революцию и «готовиться» к социалистической. А как готовиться? Через школу буржуазного парламентаризма, ведь передовые страны показывают отсталым образ их будущего. Низвержение царизма мыслится революционно, как оно и произошло; но завоевание власти пролетариатом мыслится парламентарно, на основах законченной демократии. Между буржуазной революцией и пролетарской должны пройти долгие годы демократического режима»[21].

Критика со страниц предисловия звучала справедливая. Товарищ Каменев в 1917 году действительно не замечал, не хотел замечать, что авторитет большевиков рос, как на дрожжах, но только лишь в Москве и Петрограде, в промышленных городах, однако в крестьянских общинах по-прежнему оставался на очень низком уровне. Между тем судьба выборной кампании в парламент – Учредительное собрание – зависела исключительно от позиции основной массы избирателей аграрной России – крестьян, сочувствующих эсерам. Посему победа на каких-либо выборах во всероссийском масштабе большевикам никак «не грозила».

В то же время крестьянство – наиболее политически пассивный слой населения. Ему в принципе без разницы, кто рулит государством. Лишь бы преемники царя не ущемляли интересы жителей деревни, и тогда они «проглотят» любой государственный переворот. Вот почему Ленин был прав, когда торопил ЦК с вооруженным выступлением, утверждая, что вопрос о власти решается сейчас (в сентябре и октябре 1917 года) не в парламентах, а «в рабочих кварталах Питера и Москвы», что промедление воистину смерти подобно. И верно, после 12(25) ноября 1917 года, после обнародования результатов выборов в Учредительное собрание лозунг свержения кабинета А. Керенского силой утрачивал актуальность. Рабочие и солдаты вслед за крестьянством потянулись бы к новому, причем легитимному, объекту доверия – к обосновавшимся в Таврическом дворце депутатам. Но пока выборы не состоялись, а итог голосования не вполне ясен, те же рабочие и солдаты, раздраженные беспомощностью и нерешительностью министров-капиталистов, с готовностью подставят плечо обещающим золотые горы большевикам и помогут им взять страну под контроль. Так что торжество ленинской гвардии, возможно, никогда бы и не произошло, прислушайся ЦК РСДРП(б) в октябре 1917 года не к мнению своего прозорливого вождя – Ленина, а к уговорам умного, теоретически подкованного оппозиционера – Каменева. Догматичность подвела Льва Борисовича в 1917 году, и как знать, не сыграет ли оно с ним злую шутку вновь, что небезопасно для страны, которой руководит такой лидер.

К сожалению или к счастью, Каменеву октябрьский урок Троцкого не пошел впрок. Вместо того чтобы поблагодарить оппонента за конструктивную критику, намотать ее на ус и впредь не допускать роковых промахов, Лев Борисович поступил иначе. Обиделся и внял легкомысленным призывам Зиновьева, убеждавшего воспользоваться атакой Наркомвоенмора для реализации старой идеи фикс – изгнания «перманентного» скептика из Политбюро. Для чего требовалось развязать новую жаркую дискуссию, неважно какую, пусть бы и литературную.

Уже 24 октября в преддверии открытия очередного Пленума ЦК дуэт попробовал прозондировать отношение к опусу «Л.Д.» семерки. Проект резолюции Пленума ЦК РКП(б), адресованный соратникам, гласил:

«1. Выпущенную т. Троцким к 7-летию Октябрьской революции статью об «Уроках Октября» Пленум ЦК рассматривает, как сознательное извращение истории партии, направленное к достижению обходным путем фракционных целей т. Троцкого, отвергнутых партией после зимней дискуссии.

2. ЦК констатирует, что статья т. Тр[оцкого], не имеющая ничего общего с действительно партийным и действительно научным изучением Октябрьской революции, направлена к возобновлению дискуссии в партии и возлагает на т. Троцкого ответственность за (фраза не окончена, похоже – «последствия». – А.К.)…»[22]

Члены семерки, очевидно, желанием ломать копья из-за «Уроков Октября» не горели. По крайней мере, на Пленуме, длившемся три дня (25–27 октября), данный вопрос в повестку дня не вносился. Симптоматичная уклончивость товарищей по Политбюро нисколько не смутила и не насторожила ни Каменева, ни Зиновьева. Оба, не собираясь более терпеть Троцкого в Политбюро, вознамерились во что бы то ни стало выжить его из высшей коллегии. И для начала они решили «помириться» со Сталиным, а точнее вынудить его «помириться» с дуэтом на почве естественной неприязни Сталина к «троцкизму», а стало быть и к самому Троцкому, которого Сталин всегда считал «меньшевиком».

26 октября на Пленуме кандидат в члены ЦК РКП(б) В. Иванов обратился к Сталину с «провокационным» вопросом, правдивы ли слухи о том, что он якобы стремится блокироваться с Троцким в связи с развернувшейся дискуссией вокруг «Уроков Октября». Встревоженный этим вопросом, явно инспирированным кем-то из сотрудников «дуэта», Сталин решил выступить с заявлением, направив в ЦК письмо следующего содержания:

«Сегодня тов. Иванов (член ЦК РКП от Украины) заявил мне, что на Украине среди членов ЦК КПУ существует мнение о том, что Сталин думает блокироваться с Троцким. Источником такого мнения служат сообщения Петровского о трениях внутри фракции, проявившихся на Пленуме фракции два месяца назад. По поводу этого заявления тов. Иванова считаю нужным сообщить следующее.

1) Попытки к блоку с Троцким у меня не было и не могло быть, ибо блок с небольшевиком Троцким я считаю, и считал всегда противоестественным и антипартийным. Достаточно вспомнить последнее письмо Ленина с характеристиками отдельных лиц, чтобы понять, что такой блок неестественен не только по мотивам принципиальным, но и по характеру личных отношений между мною и Троцким.

2) Оттенки между мною, с одной стороны, и Зиновьевым и Каменевым, с другой стороны, конечно, существуют. Оттенки всегда существовали в верхушке большевиков, как до Октября, так и после Октября. Об этом знают все большевики. Но умозаключать отсюда в пользу блока с Троцким, с которым имеются коренные разногласия, – значит говорить заведомую неправду.

3) Попытки к блоку с Троцким действительно имели место после XII-го съезда, но не с моей стороны, а со стороны Зиновьева и некоторых других товарищей. Зиновьев предлагал тогда составить Секретариат ЦК из Зиновьева, Троцкого и Сталина, на что я тогда же ответил несогласием и своею готовностью уйти из Секретариата, чтобы дать товарищам возможность испытать на деле блок с Троцким. Блок этот не состоялся тогда ввиду моего протеста. Об этом знают Молотов, Рудзутак, Куйбышев, Фрунзе, Бухарин, Ворошилов, Орджоникидзе, ленинградские товарищи. Товарищам, распространяющим теперь нелепые слухи, достаточно хорошо известна история с этим несостоявшимся блоком. Я думаю, что попытки свалить с больной головы на здоровую, не послужат к укреплению нашей фракции.

Обо всем этом, я считаю своим долгом сообщить фракции для того, чтобы дать ей возможность оценить должным образом действительный смысл нелепых слухов»[23].

В тот же день двадцать три экземпляра обращения Сталина разошлись по рукам участников Пленума. Каменев с Зиновьевым могли поздравить друг друга, поскольку Сталин принародно отмежевался от Троцкого и, судя по тексту заявления, настолько «испугался», что, защищая себя, не постеснялся перевести стрелки на тех, кого не без основания заподозрил в распространении слуха, – на «Каменюгу» и «Григория».

«Проглотив» на их взгляд незаслуженный упрек Сталина в распространении слухов, «дуэт» в своем обращении к членам «семерки» постарался убедить их, что подобные слухи могут распространяться только злостными врагами большевиков – троцкистами, поскольку говорить о сближении Сталина с Троцким выгодно только фракции Троцкого.

Таким образом, маневр двух партийных вождей увенчался полным успехом. Хотел того Сталин или не хотел, но ему пришлось формально примкнуть к дуэту (раз ты не с Троцким, то во имя единства партии обязан идти в ногу с большинством), чтобы вскоре в добровольно-принудительном порядке принять участие в расправе над угодившим в опалу военным наркомом.

Первый, предупредительный залп альянс трех обрушил на Предреввоенсовета 2 ноября 1924 года. «Правда» опубликовала статью «Как не нужно писать историю Октября». Подпись отсутствовала. Но догадаться, кто автор, легко. В статье дважды встречается выражение «в этом… гвоздь» – одно из любимых словосочетаний Г.Е. Зиновьева. Григорий Евсеевич, следовательно, и вручил через газету Льву Давыдовичу ноту об объявлении войны: «После того, как итоги истекшего года доказали всю неправоту нашей партийной оппозиции, после того, как факты доказали еще и еще раз правильность руководства в нашей партии, тов. Троцкий вновь поднимает дискуссию, но уже «иными средствами». Предисловие к книге (а в этом предисловии, равно как и в примечаниях к ней, ее «гвоздь») написано полуэзоповским языком, так что для совсем неопытного читателя пройдут незамеченными намеки и полунамеки, которыми наполнено это предисловие. Этот своеобразный шифр (процветающий у тов. Троцкого, несмотря на требование «критической ясности») необходимо все же расшифровать. Ибо работа тов. Троцкого, претендующая на роль спутника в деле «изучения Октября», грозит превратиться в спутника «всякой настоящей и будущей дискуссии». Она ведь берет на себя, по сути дела, ответственность за выступление против линии, взятой как партией, так и Коминтерном. Причем она вовсе не носит характера теоретического анализа, а больше похожа на политическую платформу, на базе которой можно будет вести подкоп против точных, принятых соответствующими съездами решений…

Волей-неволей приходится отвечать на эту книгу, ибо партия не может допускать, чтобы без возражений оставалась пропаганда, направленная против решений, которые партия с такою дружностью и таким единодушием принимала…»[24]

Затем Зиновьев в общих чертах обрисовал те «эпизоды» «небольшевизма» Троцкого, которые атакующая сторона намерена обнародовать, то есть, все моменты разногласий Троцкого с Лениным и в дооктябрьскую, и в послеоктябрьскую эпохи. Особенно автор статьи «нажимал» на смертельный грех «народного трибуна», отрицавшего ведущую роль партии в дни Октября. Финал статьи звучал угрожающе, в том духе, что можно ли доверять тем, кто не выдержал проверки «Октябрем 1917 года». «Партия хочет работы, а не новых дискуссий. Партия хочет подлинного большевистского единства», – гремел автор в заключение статьи.

Парадокс ситуации заключался в том, что «новых дискуссий», угрожающих единству «семерки», Троцкий не только не требовал, а на все вызовы «дуэта» хранил молчание, чем наглядно демонстрировал, что им «Уроки Октября» хорошо усвоены и поддаваться на провокацию и ввязываться в бесспорно проигрышную для него дискуссию он не намерен.

Не дождавшись ответной реакции Троцкого на первый выпад, 12 ноября центральный печатный орган РКП(б) позволил себе новый агрессивный выпад против «неугомонного» народного трибуна, хотя «трибун» молчал, словно набравши в рот воды. На этот раз по вчерашнему кумиру ударило молодое поколение – ЦК, МК и ЛК ВЛКСМ:

«Тов. Троцкий сбрасывает партию со счетов борьбы и доходит до прямого поклепа на большевистскую партию. В «Уроках Октября» дело идет не об объективном изложении прошлых ошибок, а об архирезкой полемике против двух занимающих в нашей партии руководящие посты товарищей… которая по существу является не чем иным, как попыткой после поражения в партийной дискуссии использовать старые споры для того, чтобы добиваться изменения политики нынешнего дня… Тов. Троцкий оправдывает и затушевывает свои прежние ошибки, тов. Троцкий искажает историю и уроки Октября. Поэтому мы вынуждены заявить: тов. Троцкий мешает молодежи правильно понять историю партии. Статьи и выступления тов. Троцкого, посвященные прошлому нашей партии, препятствие в деле большевистского воспитания молодежи …»[25]

Однако и этот комсомольский наскок не произвел на вчерашнего кумира впечатления. Он упорно молчал. Не откликнулся он и на ряд других статей, опубликованных в «Правде», в которых Троцкий обвинялся в «искажении фактов». Стало ясно, что соперник «дуэта» с «примкнувшим» к ним генсека не случайно, а вполне обдуманно уклоняется от дискуссии, прекрасно понимая, чем та ему грозит.

У зачинщиков акции оставался единственный путь – подвергнуть оппонента массированной безжалостной травле в надежде на то, что Троцкий, не выдержав всеобщей истерии, сорвется и возразит публично, дав тем самым дуэту основание внести на рассмотрение Пленума ЦК вопрос о выведении настырного спорщика из Политбюро.

17 ноября на заседании Политбюро Каменев начал действовать в данном направлении, попытавшись путем опроса выявить мнение соратников относительно наказания Троцкого. Получив по записке согласие Сталина и Зиновьева, Каменев неожиданно получил отпор от Бухарина, который не поленился на опросном листе написать поверх автографа председательствующего:

«1) Формально, я против таких шагов помимо формального решения семерки.

2) По существу, я против постановки на голоса резолюций. Ставить что-нибудь на голоса, когда голосующим ничего не читали, неудобно, нецелесообразно, потому что может вызвать небезосновательные нарекания.

Наконец, товарищам известно, что я против дискуссии, против перенесения на голоса и за всемерную разъяснительную работу. Друг[ими] словами, я за дело, против шума (кот[орый]тоже «дело», но иная его «форма»). Н. Бух»[26].

На этом голосование вкруговую прервалось: записка вернулась к Каменеву. Вето одного члена Политбюро вынуждало вынести инициативу непосредственно на совещание семерки. В этот же вечер такое совещание состоялось, и в нем большинство санкционировало развязывание антитроцкистской агиткампании. К мнению Бухарина не прислушались, но Сталин тут же сообразил, какую тактику следует применить, чтобы сокрушить не Троцкого, а зачинщика всей этой свары – Каменева.

Буквально на следующий день 18 ноября 1924 года после доклада Каменева на собрании московского партактива, в котором Троцкий подвергся уничижительной критике, в партийной прессе началось подлинное «линчевание» троцкизма. Ключевая роль в нагнетании истерии принадлежала естественно «Правде», регулярно размещавшей на своих полосах статьи, осуждающие «Уроки Октября». И ежедневно под рубрикой «По поводу выступления тов. Троцкого», извещающей читателей о принимаемых парторганизациями страны резолюциях, солидарных с резолюцией МК или схожих с ней. Резолюция Московского Комитета РКП(б), принятая по докладу Каменева в общем-то была достаточно взвешенной. В ней собрание партактива Москвы обращалось в ЦК с просьбой обсудить вопрос о Троцком на ближайшем Пленуме ЦК, а также:

«а) принять решительные и исчерпывающие меры к тому, чтобы под флагом партии не извращались основные идеи большевизма, история партии и история революции;

б) принять меры к широкому распространению среди членов партии правильных сведений об истории нашей партии, ее борьбы с троцкизмом, действительной истории Октября и пр.»[27].

Москвичей «переплюнули» ленинградские коммунисты, естественно при прямом посредничестве своего лидера – Г.Е. Зиновьева. 21 ноября «Ленинградская правда» опубликовала резолюцию Пленума ЛК партии от 10 ноября, в которой уже явно проступала «жажда крови»:

«1. Просить ЦК поставить вопрос о выступлении т. Троцкого (предисловие к книге «1917 г.») на ближайшем Пленуме с тем, чтобы, не допуская до широкой дискуссии, принять самые решительные и исчерпывающие меры для зашиты ленинизма, против извращения истории партии и истории пролетарской революции.

1. Просить ЦК срочно выпустить сборник по вопросам, затронутым в книге т. Троцкого, освещающий ошибки т. Троцкого.

2. Просить ЦК принять более решительные меры по удалению из партии тех элементов, которые после ХIII съезда партии высказались против его решения о мелкобуржуазном уклоне и продолжают открыто вести активную работу против решений съезда»[28].

Третий пункт резолюции открыто призывал к исключению Троцкого, по крайней мере, из Политбюро. После столь резкого выступления ленинградцев у многих высокопоставленных коммунистов возникло сомнение по поводу столь суровой критики в адрес Троцкого, который в течение всей этой кампании продолжал упорно хранить молчание. С недоуменными вопросами к Каменеву, как закоперщику травли бывшего народного любимчика, обратился член Политбюро Я. Рудзутак и кандидат в члены Политбюро Г.Л. Пятаков, который прямо заявил: «Я Вас не понимаю. Если Пленум питерского губкома уже поставил вопрос об исключении, Глебов-Авилов уже заявил на фракции, что Тр[оцкий] – враг партии, в районах уже ведется кампания, то, ведь это не из-за «1917 года»! Ведь все это имеет какую-то политическую цель? Я привык трезво смотреть на вещи и называть вещи своими именами»[29].

То есть коммунисты были явно обескуражены односторонним характером «дискуссии», поскольку Троцкий продолжал молчать, не ввязываясь в «исторический» диспут. По хорошему, борьбу с троцкизмом следовало бы свернуть, поскольку «дискуссия» теряла всякий смысл, поскольку упрямое продолжение игры в одни ворота грозило крупными неприятностями инициаторам кампании, потому что партийное общественное мнение, не обнаружив со стороны Троцкого никаких поползновений к протесту и препирательствам, неминуемо сменит гнев на милость, а уж слишком суровой кары – изгнания из Политбюро – не допустит ни при каком раскладе.

Однако Каменев с Зиновьевым кульминации литературной дискуссии не уловили, не почувствовали. Дуэт с прежним энтузиазмом гнул не оправдавшую надежд линию: шельмование в газетах из номера в номер неугодной персоны. 13 декабря «Правда» даже посетовала на нежелание «тов. Троцкого» реагировать «на критику троцкизма», на молчание «его ближайших единомышленников». 18 декабря Н.А. Угланов, секретарь МК, уведомил Сталина, почему Наркомвоенмор так упорно молчит. Накануне, на заводе ВЭК на встрече с рабочими, те сообщили ему, что делегация из десяти пролетариев недавно посетила квартиру Троцкого, который раскрыл гостям причины своей пассивности.

«1) Я не отвечаю потому, что не хочу новой дискуссии.

2) Меня обвиняют, что я подменяю ленинизм? Нужно быть безумцем и покончить политическим самоубийством, когда вся партия, комсомольцы, пионеры, весь рабочий класс за ленинизм.

3) Если бы я знал, что эту книгу так раздуют и разведут такую кампанию, я бы никогда ее и не выпустил»[30].

После столь ясно и четко выраженной соперником позиции, о чем генсек наверняка доложил Каменеву, идти на обострение ситуации стало не только неразумно, но и рискованно для затеявших эту кампанию. Тем не менее, Каменев под влиянием Зиновьева на подобное отважился, чем окончательно поставил крест на своем лидерстве в Политбюро.

4 декабря 1924 года Политбюро ЦК РКП(б) наметило созвать Пленум ЦК 10 января 1925 года. 13 декабря опросом утвердили повестку дня, в которой первым пунктом значилось:

«Резолюции местных организаций о выступлении т. Троцкого». То есть, членам ЦК следовало исполнить волю партийных низов. А что же требовали партийные низы? Как ни странно, в отношении «т. Троцкого» ничего конкретного.

Резолюции губкомов и партсобраний чаще ограничивались тем же пожеланием, какое огласили москвичи 18 ноября: принять действенные меры по защите ленинизма и истории партии от извращений. Реже звучали радикальные призывы, вторившие резолюции Пленума Ленинградского губкома от 10 ноября: выгнать из РКП(б) тех, кто «продолжает активную работу против решений» XIII съезда. Формулировки, в общем-то, слишком размытые, и трактовать их можно по-разному. Между тем Каменев и стоящий за ним Зиновьев добивались одного – изгнания из Политбюро Троцкого, о чем рано или поздно дуэту надлежало сказать без обиняков, открыто и членам ЦК и, естественно, членам и кандидатам в члены Политбюро.

Однако прежде тандему не мешало попробовать угадать реакцию десяти сотоварищей на столь радикальное предложение. Бухарин, как мы видели выше, воспротивился даже искусственному разжиганию дискуссионных страстей. Калинин и Рудзутак крутые меры не одобрили. Солидарность Сталина, вчерашнего пособника Троцкого, являлась крайне ненадежной. Если к тому же допустить, что Рыков с Томским, скорее всего, примкнут к Бухарину, Калинину и Рудзутаку (что, вероятно, и случилось во время скандала с «Ленинградской правдой»), прохождение через Политбюро отставки Льва Давыдовича уже выглядело проблематично. Вдобавок была неизвестна позиция прочих коллег Каменева – Молотова, Сокольникова, Дзержинского и Фрунзе. А они также могли заартачиться.

В целом в середине декабря 1924 года расклад сил в Политбюро мало благоприятствовал увольнению Троцкого. Вот если бы Предреввоенсовета ответил Каменеву, втянулся бы в дискуссию, полемикой разогрел бы миролюбивых Бухарина, Калинина и иже с ними до злости, до исступления, то вышеупомянутые товарищи легко и без жалости проголосовали бы в нужную минуту за выведение неуемного спорщика из высшего правительственного органа. Но к прискорбию неофициального лидера Политбюро, Троцкий демонстрировал завидное хладнокровие и выдержку, почему исключение его из Политбюро стало бы явной и очевидной для всех несправедливостью. Лепить же из тезки Каменева мученика, возрождая угасающую популярность народного трибуна в партии и в стране, большинство членов и кандидатов в члены Политбюро, разумеется, не собиралось.

Поэтому нетрудно было спрогнозировать, как оно поведет, узнав о подлинных планах Каменева и Зиновьева. Было почти очевидно, что оно непременно возропщет против безусловно опрометчивой спешки.

То есть, в декабре 1924 года драма в Москве разыгрывалась уникальная. Сам того не ведая, Каменев, развязав литературную дискуссию, устроил экзамен на политическую зрелость себе, Троцкому и возможно, еще одному человеку. Первым испытанию подвергся Предреввоенсовета. Как ни велик был соблазн дать сдачи, но Троцкий, верно оценив душевные колебания коллег, сумел перебороть искушение и в результате гарантировал за собой место в Политбюро.

Вторым выбирал между «хочется» и «надо» Лев Борисович. Ему представлялось вполне резонным и разумным избавление верховной инстанции от деструктивной особы, склонной дебатировать по каждой мелочи, разжигая страсти внутри управляющего государством маленького коллектива. Но Лев Борисович играл роль старшего в Политбюро не проформы ради. Для того коллегия и выдвигала из своих рядов старшего, чтобы он первым чувствовал настроение других и первым (желательно) предлагал проекты решений, которые удовлетворят большинство ареопага.

В этом, кстати, и заключался экзамен Каменева: сориентироваться в непростой ситуации ноября – декабря 1924 года; понять, что готово санкционировать большинство; в случае несогласия с ним, прикинуть, насколько реально склонить оппонентов на собственную точку зрения. Если шанс есть, то попытаться переубедить, если нет, то лучше не настаивать на максимуме, отступить и до поры до времени удовольствоваться минимумом.

Лев Борисович экзамен на право и далее возглавлять Политбюро не сдал, ибо не сумел верно оценить разброс мнений среди коллег, а когда обнаружилось и противоречие подходов, и слабость аргументов в пользу изгнания Троцкого, упрямо продолжал продавливать отторгаемый большинством вариант решения. В итоге в Политбюро произошла смена лидера. Преемнику Каменева не довелось выбирать между «хочется» и «надо», так как первое гармонично совпало со вторым. Счастливчику оставалось только вовремя перехватить инициативу у замешкавшегося соперника. Счастливчик не поленился, сообразил, что к чему, и инициативу перехватил…

События развивались на редкость стремительно. В течение каких-то девяти-десяти дней СССР обрел нового лидера. 28 декабря 1924 года Каменев с Зиновьевым перешагнули, наконец, Рубикон, обнародовав в «Ленинградской правде» цель, ради которой рискнули развязать литературную дискуссию. Резолюция пятой партконференции Московско-Нарвского района Ленинграда (принята по докладу Евдокимова 27 декабря) констатировала, «что член партии, придерживающийся несколько лет подряд взглядов, противоположных политике Центрального Комитета и всей партии, – ни в коем случае не может претендовать на то, чтобы быть в числе руководителей ленинской партии»[31].

Обстановка внутри «семерки» накалилась мгновенно. Каменев еще успевал отступить, дезавуировать демарш ленинградцев и внести на обсуждение «фракции» какой-нибудь компромиссный проект. Но Лев Борисович этого не сделал. Между тем время быстро таяло, и промедление опять, как в 1917 году, грозило близорукому вождю политической, а то и физической смертью.

Начавшееся размежевание ареопага на два враждебных лагеря, дерущихся за и против Троцкого, ему надлежало пресечь не мешкая. Иначе разразится катастрофа. Политбюро, отвлекшись на межгруппировочную борьбу, прекратит заниматься текущими делами, количество рассмотренных и решенных вопросов в кратчайший срок снизится до нуля. Возникнет паралич власти, и, если «закупорка» процесса управления на фоне партийной усобицы затянется, новая революционная волна неизбежно накроет Республику.

К сожалению, ни Зиновьев, ни Каменев надвигающейся опасности не замечали. И 29, и 30, и 31 декабря оба по-прежнему не сомневались, что все зло исходит от Троцкого и с ним обязательно надобно расквитаться.

Изумительное упрямство нашло на Каменева с Зиновьевым. Отовсюду к ним поступали тревожные сигналы, предостережения, уговоры не пережимать, потерпеть. А они – ноль внимания. Твердили неизменное: Троцкому не место и в Реввоенсовете, и в Политбюро. Бухарин, Калинин, Рудзутак категорически возражали против подобной суровой кары. На предновогоднем совещании семерки к оппозиционерам примкнул Томский. Не сегодня завтра решили бы, с кем блокироваться, Рыков, Молотов, Дзержинский, Сокольников, Фрунзе. Наблюдалось отчетливое и скоротечное формирование двух сильных фракций, которые через день-два заспорят о судьбе Троцкого не на жизнь, а на смерть. За первым яблоком раздора – Троцким – появится какое-то второе, затем третье. «Диспут» приобретет бесконечный характер, ибо обе рассорившиеся группы не угомонятся до тех пор, доколе одна из них не восторжествует целиком и полностью над другой. В общем, то, чего Сталин боялся весной и летом, исподволь мешая Каменеву с Зиновьевым провоцировать Троцкого на дискуссию, фактически свершилось. Дискуссия с Троцким не состоялась. Зато вот-вот разгорятся жаркие дебаты внутри самой семерки, еще вчера считавшейся такой сплоченной.

Воистину в коллегиальном режиме есть что-то дьявольское. В который раз система изловчилась натравить собственных адептов друг на друга, нисколько не дискредитировав себя при этом. Каменев с Зиновьевым ненавидят Троцкого. Троцкий – Каменева с Зиновьевым. Бухарин и Томский враждуют с Троцким, Каменевым и Зиновьевым. Каменев и Зиновьев отвечают им тем же. Политбюро постепенно превращается в серпентарий. Причем обитатели серпентария не в силах остановиться, одуматься и попытаться вырваться из коварной ловушки. Нет, они скорее обвинят в низкой дееспособности и чрезвычайной неустойчивости коллективного руководства ближайшего соратника, нежели заподозрят в ущербности непосредственно коллегиальный принцип управления. Каменев, Зиновьев, Троцкий. Бухарин, Рыков, Томский и прочие большевики неистово верят в великий принцип, преклоняются перед ним, как перед идолом. Большевикам легче пожертвовать собой во имя исповедуемой сообща идеи, чем признать страшную для каждого члена РКП(б) истину: коллегия ничуть не лучше, а наоборот хуже ликвидированной в феврале 1917 года монархии, ибо изъяны монархии исправимы, изъяны же коллегии «залатать» невозможно. И, значит, революция при коллегии вспыхнет неизбежно. Зато при монархии ее вероятность, пусть и крайне высока, все же не стопроцентна. Отсюда вытекает главный вывод: Октябрь 1917 года – тупик, если устроен коммунистами не ради модернизации, реконструкции монархии, а с целью замены власти одного человека на власть группы лиц. В таком случае их подопечных – граждан России – ждет в перспективе не стабильность и процветание, их ждет череда кризисов, которую рано или поздно увенчает новый социальный взрыв, подобный Февралю 1917 года.

Никто из большевиков ни в 1922-м, ни в 1923-м, ни в 1924 году, когда коллегии в отсутствие Ленина заработали на полную мощь и показали, чего стоят, не решился посмотреть правде в глаза. Никто, кроме Сталина. Только он, осознав, в какую западню угодила Россия в октябре 1917 года, осмелился бороться с порочной системой в одиночку. Как мог, повышал эффективность неуклюжего коллективного механизма управления и старался гасить или не допускать зачатки больших дискуссий, грозивших замедлить или парализовать процесс коллективного принятия решений. И вот теперь, в первые дни января 1925 года, именно от него зависело, чем закончится разгоревшийся внутри Политбюро конфликт из-за Троцкого. Дружественный Каменеву нейтралитет Сталина неминуемо обострял ситуацию: две группы – за и против Троцкого – все равно сойдутся в ожесточенном поединке. В результате Политбюро – орган власти – замрет в ожидании финала распри, и что будет дальше, никому не ведомо. Однако потери от сшибки двух фракций можно было реально свести практически к нулю, если Сталин активно поддержит Бухарина. Тогда вокруг генсека – третьей после Каменева и 3иновьева авторитетной фигуры в Политбюро – объединятся те из членов ареопага, что за прошедшие несколько дней разочаровались в Каменеве. А это – реальное большинство, правда, пока разрозненное. Но стоит бросить клич, оно тотчас отмобилизуется, и Каменев с Зиновьевым мгновенно окажутся в меньшинстве и жесткой изоляции. Подобная метаморфоза с большинством позволит, во-первых, предотвратить гибельную для партии и страны дискуссию, во-вторых, без особого напряжения и в обычном режиме продолжать управлять государством, отражая попутно вероятные попытки дуэта реанимировать каменевское большинство за счет раскола сталинского.

Где-то между третьим и пятым января 1925 года генсек вышел из тени «тройки» и одним «простым, маневренным движением» перехватил у Каменева инициативу. 4 числа Зиновьев сформулировал проект резолюции Пленума ЦК, признающей «невозможной при нынешнем созданном т. Троцким положении вещей работу т. Троцкого на таких постах, как пост Предреввоенсовета и член Политбюро». В тот же день Григорий Евсеевич написал Иосифу Виссарионовичу: «Думаю, что он (проект) – мог бы лечь в основу обсуждения Пленума (если, конечно, Троцкий не преподнесет новых фактов). Прошу еще до вторника раздать ее членам и кандидатам 7, а, может быть (решим во вторник), разослать ее всем нашим членам ЦК».

Вторник – 6 января 1925 года – во многом поворотная дата в нашей истории. Именно во вторник 6 января 1925 года И.В. Сталин стал лидером Политбюро и, следовательно, Советской России. Ловкий маневр Кобы – его встреча с Бухариным 4 или 5 января – завершился подлинной сенсацией. Два члена Политбюро, отличавшиеся до того наибольшей лояльностью Каменеву, фактически подняли мятеж против патрона. 5 января оба официально внесли на рассмотрение «семерки» свой контрпроект пункта второго резолюции Пленума о Троцком. Документ, завизированный Сталиным и Бухариным, гласил: «По поводу проекта резолюции тов. Зиновьева о выступлении тов. Троцкого мы полагаем:

1) что этот проект может быть принят в основу обсуждения во вторник.

2) пункт второй резолютивной части должен быть изменен в том смысле, что т. Троцкий освобождается только от поста Предреввоенсовета и остается членом Политбюро.

Мотивы: партии выгоднее иметь т. Троцкого внутри Политбюро в качестве 7-го члена, чем вне Политбюро; исключение из Политбюро должно повлечь дальнейшие меры отсечения от партии т. Т[роцкого], а, стало быть, и других членов оппозиции, занимающих важнейшие посты, что создаст для партии лишние затруднения и осложнения.

3) в связи с этим, а также в связи с необходимостью учета того или иного поведения т. Тр[оцко]го на Пленуме ЦК формулировки резолютивной части проекта тов. Зиновьева должны претерпеть некоторые изменения.

Эти свои поправки мы вносим на обсуждение во вторник»[32].

Демарш младших партнеров дуэта оказался очень хорошо просчитанным шагом, обеспечивающим почти молниеносную смену лидера Политбюро. Ведь до 5 января в ареопаге имелся один центр притяжения – тандем Каменева и Зиновьева, на который более или менее охотно равнялись другие участники коллективного руководства. Позиция тандема в вопросе о Троцком обнародована еще 28 декабря – выведение из Политбюро. В течение восьми дней она оставалась единственным ориентиром для всех, хотя и малопривлекательным. Внезапно 5 января внутри «чертовой дюжины» возник второй полюс, и тоже в виде пары, предлагавшей ограничиться увольнением Троцкого с должностей военного наркома и Предреввоенсовета – мерой, которой симпатизировало немало иных членов высшей коллегии.

Сталин задумал комбинацию беспроигрышную. Образование в Политбюро двух претендующих на лидерство дуэтов вынуждало девять не определившихся соратников Каменева, Зиновьева, Сталина и Бухарина срочно решать, к кому примкнуть 5 января 1925 года. Предугадать, за кем потянется большинство, было нетрудно – естественно, за «голубями», а не за «ястребами», что на заседании «семерки» 6 января и случилось. Проект Каменева – Зиновьева провалился. Проект Сталина – Бухарина восторжествовал.

Вот так, верно усвоив уроки Октября, 6 января 1925 года Иосиф Виссарионович возглавил Страну Советов. Раз принятое большинством решение по проблеме Троцкого уже ничто не могло поколебать. 15 января 1925 года Политбюро официально утвердило вердикт «семерки». Затеянная Каменевым и Зиновьевым дискуссия с целью увлечь за собой членов ЦК, дабы взять реванш на Пленуме, не увенчалась успехом. Подавляющая часть членов ЦК солидаризовалась с большинством Политбюро, после чего сомневаться в том, как отреагирует на разногласия в «семерке» предстоящий Пленум ЦК, не стоило.

К тому же 15 января Троцкий прислал в ЦК прошение об отставке с поста Предреввоенсовета, подчеркнув тем самым свое нежелание идти на обострение конфликта. В результате открывшийся около восьми часов вечера 17 января Пленум напоминал заранее отрежиссированный спектакль. Вначале Сталин обрисовал членам ЦК суть дела. Затем Евдокимов, Петровский Угланов, Шпагин и Ярославский произнесли на удивление противоречивые речи: объявив Троцкого чуть ли не врагом народа (как хотелось Каменеву и Зиновьеву), ораторы, тем не менее, настаивали на сохранении за ним до съезда права на членство в Политбюро (как хотелось большинству). Раковский обратил внимание собравшихся на бесспорное несоответствие выдвинутых претензий оргвыводу.

«В половине одиннадцатого 17-го числа Пленум ЦК РКП(б) проштамповал решение «семерки»: снять Троцкого с руководства РВС и военным наркоматом; не исключать из Политбюро; с трудоустройством подождать до XIV партсъезда, предупредив опального, что если он вновь рискнет нарушить единство партии, то будет немедленно изгнан из Политбюро»[33].

На этом литературная дискуссия о 1917 годе закончилась. Тяжелым поражением она обернулась для того, кто ее спровоцировал, для недальновидного Каменева, который даже после 15 января о том и не подозревал, думая, что торжество Сталина – временное. Между тем генсек на протяжении всей истории вел себя безупречно: не суетился и не лез на рожон; прежде, чем вмешаться в драку, прозондировал «градус» общественного мнения в Политбюро и только потом, убедившись, что почва из-под ног старших товарищей уходит, спокойно оттеснил дуэт на обочину. Причем Сталину для низвержения соперника потребовалось совершить всего два действия – во-первых, встретиться и переговорить с Бухариным; во-вторых, предложить совместно с Николаем Ивановичем более приемлемый для коллег вариант наказания Троцкого. Как видите, ничего предосудительного в содеянном Сталиным нет. Да и не нуждался генсек в криминале – покушениях, телефонных жучках, подкупах и прочем. Ведь закулисные махинации – скверный путь к власти. Они непременно аукнутся «герою», обманом взобравшемуся на Олимп, двойной зависимостью: и от тех, кто избрал, и от тех, кто «помог» взобраться.

Между тем роль слуги двух господ для лидера государства сродни погоне за двумя зайцами. Необходимость угождать сразу обоим может быстро превратить «угодника» в политический ноль вследствие утраты доверия и у первых, и у вторых, после чего отставка неминуема. Так что гораздо выгоднее и разумнее изначально подряжаться на службу одному хозяину, то есть к тому, кто выбирает, для чего целесообразнее, соблюдая общепринятые правила игры, повышать собственный авторитет в его глазах. Если избирателей тринадцать, как в истории с Политбюро РКП(б), значит, в первую очередь надо добиваться уважения с их стороны. Если электорат посолидней – миллионы сограждан, то придется демонстрировать наличие талантов миллионам и терпеть, пока развитие событий не сложится благоприятно для проявления инициативы. Как только кульминационный момент настанет, хватит и одного внятного публичного выступления в защиту ущемленных интересов избирающего большинства, чтобы немедленно получить из рук этого большинства право распоряжаться всем, то есть прийти к власти. В октябре 1917 года именно умелое использование данного правила обеспечило триумф В.И. Ленину, вовремя пообещавшему миллионам рабочих, солдат и крестьян мир с землею. И точно та же закономерность сработала в январе 1925 года, гарантировав лидерство И.В. Сталину – выразителю чаяний большинства чертовой дюжины Политбюро. Похоже, Иосиф Виссарионович отнесся к «Урокам Октября» Троцкого более взвешенно и не столь эмоционально, чем Каменев. Оттого и одержал над ним верх.

Таким образом, Сталин блестяще реализовал первый пункт задуманного им грандиозного плана по крушению любимого детища своего предшественника – коллегиальное управление государством. Правда, впереди его ожидали немалые трудности по реализации следующих позиций плана, но уже одно то, что ему удалось через год после смерти вождя возглавить главное ленинское детище – Политбюро, говорило о том, что к единоличной власти стремительно идет «второй Ленин».

Глава 3

Тернистый путь к статусу «Второго Ленина»

Итак, после поражения Каменева в единоборстве со Сталиным за лидерство в Политбюро, роль арбитра перешла к генсеку, вокруг которого сгруппировалось большинство, еще вчера внимавшие каждому слову Льва Борисовича. Отныне коллеги по высшему ареопагу партии при возникновении разногласий между Кобой и дуэтом Каменев и Зиновьев поддерживали, как правило, первого. Дуэт уже не имел возможности руководить формированием внутренней и внешней политики СССР, отныне эта привилегия принадлежала Сталину, который дирижировал процессом принятия коллегией решений на ее заседаниях. Каменев формально еще вел заседания Политбюро, но его статус таял на глазах и «свадебный генерал», естественно, горел желанием взять реванш, то есть, завоевать большинство. Но как? Дуэт решил снова развернуть кампанию по изгнанию Троцкого из Политбюро, а заодно и Сталина, невольно «переметнувшегося» на его сторону в ходе «литературной» дискуссии конца 1924 года.

Однако развернутая дуэтом кампания по дискредитации Троцкого и нового лидера в Политбюро быстро сошли на нет, поскольку остальные члены «семерки» решительно воспротивились участвовать в новой разборке, чреватой расколом партии. Тогда неугомонный тандем сменил тактику и стал искать возможность вбить клин между Сталиным и Бухариным, союз которых в начале января 1925 года решил судьбу лидерства в Политбюро.

Нужно каким-нибудь способом рассорить их, и тогда большинство отшатнется от разругавшихся союзников и начнет искать новый центр притяжения, которым вновь станет неразлучная пара Каменева и Зиновьева. Дуэт стал пристально отслеживать возможные «трения» во взаимоотношениях Сталина и Бухарина. Долго им ждать не пришлось.

27 апреля в Москве открылась XIV всесоюзная партийная конференция, во время работы которой Иосиф Виссарионович подверг критике одно выступление Бухарина. Николай Иванович 17 апреля на собрании московского актива, повествуя о «новых задачах в области нашей крестьянской политики», неосторожно произнес такую фразу: «Крестьянам, всем крестьянам надо сказать, – обогащайтесь, развивайте свое хозяйство и не беспокойтесь, что вас прижмут!» 24 апреля речь напечатала «Правда». Ознакомившись с ней, Сталин и отреагировал соответствующим образом. Несмотря на то, что партконференция провозгласила курс на еще большую либеральность в аграрной сфере, товарищи по Политбюро, с легкой руки генсека, заставили Бухарина собственное заявление-лозунг публично дезавуировать. Тот подчинился, хотя в душе верность ему сохранял по-прежнему. Вот Каменев с Зиновьевым и решили попробовать из «искр» раздуть «пламя», развенчать через партийную дискуссию кулацкий антибольшевизм «любимца партии», дабы вынудить Кобу примкнуть к общему хору осуждения и втянуться в малоприглядную для обоих – Сталина и Бухарина – пикировку друг с другом.

Однако сразу же раздувать этот пожар они не решались, поскольку послушное Сталину большинство могло не поддержать новую конфронтацию, способную парализовать работу высшего коллегиального органа. Они решили отложить атаку на Бухарина, игнорирующего кулацкую опасность, до очередного XIV съезда партии, надеясь, что коммунисты партийного форума их поддержат. Когда определились с датой съезда (декабрь), дуэт развернул наступление на Бухарина, подготовив свою «платформу» в виде статьи Зиновьева «Философия эпохи», которая произвела среди коллег Григория Евсеевича эффект разорвавшейся бомбы. Статья была опубликована в газете «Правда» с некоторыми поправками, внесенными членами «семерки», 19–20 сентября 1925 года. Сталин понял, что дуэт намерен потрясти партию предсъездовской дискуссией, при этом травлей Бухарина и криками о кулацкой угрозе постарается перетянуть на свою сторону большинство делегатов съезда и тем самым вернуть утраченные позиции в Политбюро.

Однако следующие две статьи, подготовленные к печати Каменевым и Крупской, развенчивающие прокулацкий уклон Бухарина, семерка печатать запретила. Авторы статьи возмутились «зажимом» и решили поставить на Политбюро вопрос о текущем моменте ребром, разослав 1 октября прочим девяти членам коллегии «Секретную докладную записку», так называемую «платформу четырех» – Каменева, Зиновьева, Сокольникова и Крупской. Суть ее все та же: предупреждение о росте опасности усиления кулака и классовой борьбы в деревне, о неприемлемости линии Бухарина на мирное «врастание» кулака в социализм, критика лозунга «Обогащайтесь!» и обещаний уравнять в политических правах крестьян с рабочими. «Семерка» снова раздробилась на две фракции, которые схватились в ожесточенной полемике с взаимными обвинениями и демонстративными уходами с переговоров. Масла в огонь подлил секретарь Ленинградского губкома и Северо-Западного бюро ЦК П.А. Залуцкий, бросивший открытый вызов большинству членов Политбюро, «зажимающих» инициативу меньшинства, которому обещал всемерную поддержку ленинградских коммунистов.

Политбюро столкнулось с нелегким выбором: либо в кратчайшие сроки силой усмирить мятежную «колыбель революции», либо во имя сохранения хрупкого партийного единства ничего не предпринимать против оплота Зиновьева, живя под вечной угрозой быстрого перерастания худого мира в добрую дискуссионную ссору. Между прочим, «худой мир» устраивал больше всех Сталина.

Наличие активной оппозиции вынуждало членов Политбюро теснее сплачиваться вокруг своего неофициального лидера. Что означало на практике «теснее сплачиваться»? Чаще соглашаться с мнением Сталина, реже перечить ему и критиковать предложения генсека, не зацикливаться на мелочах, голосуя, по возможности, без обсуждения за тот или иной второстепенный проект, внесенный генеральным секретарем. Это – первый шаг на пути к появлению в Политбюро второго Ленина. Посему Сталин стремился к «худому миру» с ленинградцами, а не к погрому питерской организации, о чем Зиновьев с Каменевым, к несчастью, не догадывались. Оба боялись расправы большинства с меньшинством, на манер той, что сами устроили над Троцким в 1924 году. Основания для расправы имелись вполне внушительные – «Философия эпохи» Зиновьева, платформа 4-х, откровения Залуцкого… Год назад Троцкого пригвоздили к позорному столбу всего лишь за «Уроки Октября». Нынче большинство обладало выбором побогаче. Да и попытку развязать дискуссию ЦК пресек не мнимую, а самую что ни на есть настоящую.

Однако дуэт продолжал нагнетать страсти, поднимая на борьбу со сталинским большинством Ленинградскую парторганизацию, провоцируя его на силовую акцию против оппозиции. Сталин делал все, что мог, чтобы смягчить противоречия, сбить накал противоборства и в итоге затянуть дуэль с ленинградской оппозицией на как можно более длительный срок. Однако, несмотря ни на какие лавирования и маневрирования главы партаппарата, конфликт разгорался и обострялся по мере приближения даты начала съезда.

В общем, Сталин безуспешно старался предотвратить столкновение. Оба лагеря готовились к решительной и беспощадной схватке на съезде, финал которой спрогнозировать было легко: большинство раздавит меньшинство, сперва на съезде, потом непосредственно в Ленинграде; борьба с «новой оппозицией», сулившая генсеку в перспективе превращение во второго Ленина, прервется, толком не разгоревшись, после чего Сталин потеряет надежду стать харизматическим вождем. Однако на съезде все разрешилось как раз в «пользу» Сталина, которая была для него нежелательна.

18 декабря И.В. Сталин зачитал перед делегатами XIV съезда РКП(б) политический отчет ЦК. 19 декабря с содокладом по требованию 43 делегатов-ленинградцев выступил Г.Е. Зиновьев, в пух и в прах расчихвостивший крестьянский либерализм Бухарина. 21 декабря Л.Б. Каменев прошелся и по Бухарину, и по Сталину. По Николаю Ивановичу за поблажки кулаку, по Иосифу Виссарионовичу за покровительство Бухарину. В заключение Лев Борисович удивил всех рекомендацией переизбрать генерального секретаря. Вроде бы из-за того, что Сталину эта должность дает какую-то фору в Политбюро, мешающую членам Политбюро честно бороться между собой за большинство. Это опрометчивое заявление и погубило Каменева окончательно.

Выступившие на съезде К.Е. Ворошилов и другие члены Политбюро, лояльные Сталину, склонили делегатов съезда к тому, чтобы «положить конец всем попыткам подрыва единства нашей ленинской партии» и исправить «ошибки, допущенные ленинградской делегацией». Съезд без колебаний одобрил декларацию, фактически разрешавшую ЦК руками рядовых членов партии из Питера разогнать руководящие органы Ленинграда – райкомы, укомы и губкомы. С тем же воодушевлением делегаты постановили сменить редколлегию «Ленинградской правды» и отказать Каменеву в праве доложить съезду «Очередные вопросы хозяйственного строительства» – жест, означавший, что больше Льву Борисовичу ни в СТО, ни тем паче в Политбюро не председательствовать.

Действительно, по завершению 31 декабря XIV съезда РКП(б), 1 января 1926 года первый Пленум ЦК, вновь избранного съездом, не включил т. Каменева в состав Политбюро с правом решающего голоса. Таким образом, новый ареопаг составили девять членов (Бухарин, Ворошилов, Зиновьев, Калинин, Молотов, Рыков, Сталин, Томский и Троцкий) и пять кандидатов в члены Политбюро (Дзержинский, Каменев, Петровский, Рудзутак и Угланов). В течение января – середины февраля ленинградская оппозиция была разгромлена высадившимся в городе на Неве «десантом» из членов ЦК во главе с Молотовым.

Триумф Сталина на XIV партсъезде в декабре 1925 года и стремительная, по горячим следам, расправа над мятежными ленинградцами в январе 1926 года подвели черту под первым этапом превращения генсека – первого среди равных – в вождя с непререкаемым авторитетом. Попытка двух лидеров «новой оппозиции», Каменева и Зиновьева, осенью – зимой 1925 года «переспорить» на идеологическом и организационном «фронте» лидеров большинства, Сталина и Бухарина, заставила прочих коллег четверки по Политбюро и ЦК теснее сплотиться вокруг того, кого они год назад признали своим арбитром – вокруг Кобы. Так возникла тенденция к персональной диктатуре Сталина. Тенденция положительная, ибо она позволяла надеяться на замену в перспективе коллегиального способа принятия решений монархическим.

Диктаторские полномочия нужны были Сталину как воздух в целях дальнейшего, а в перспективе окончательного наступления на коллегиальный режим. Ведь только превратившись во «второго Ленина», он мог бы попробовать как-нибудь отстранить коллегии (Политбюро, Оргбюро и Секретариат) от процесса управления и уже на законных основаниях замкнуть его на одну личность. Каменев с Зиновьевым в 1925 году помогли ему преодолеть половину тернистого пути. Если бы дуэт продолжал атаки на генсека и в 1926 году, досадной остановки и отката на исходные позиции можно было бы не бояться, потому что членам Политбюро пришлось бы во избежание раскола еще сильнее сдерживать себя, поддакивать Сталину помимо мелочей и в ряде вопросов первой величины.

Однако Каменев с Зиновьевым переусердствовали. В итоге поражение оппозиции на партийном съезде и ленинградский погром существенно ослабили, деморализовали ее, лишили какого-либо шанса на реванш. При таком раскладе новый вызов Сталину выглядел бы заранее обреченной на крах авантюрой, на которую ни Лев Борисович, ни Григорий Евсеевич, конечно же, не рискнут отважиться. Тем не менее, генсек выбора не имел: либо дуэт в ближайшее время вернется на тропу войны с большинством ЦК, либо отсутствие активной оппозиции разрушит изнутри сплоченность членов Политбюро, освободив соратников Сталина от неприятного долга подчиняться лидеру едва ли не безоговорочно.

У Сталина оставался единственный выход – спровоцировать Троцкого на союз с Каменевым и Зиновьевым с целью смещения Генсека и в завязавшейся схватке суметь избавиться от всех троих. Задача, безусловно, трудная, но шанс на ее осуществление был. Недальновидный «Каменюга» и порывистый «Григорий» могли «клюнуть» на то, что союзу трех «выдающихся вождей» по силам переманить большинство Политбюро на сторону вновь образованной коалиции и изолировать коварного грузина в унизительном меньшинстве.

Как это не выглядело бы со стороны странным, но такой вариант «Объединенной оппозиции» состоялся и не потому, что Сталин «уговорил» Троцкого пойти на явную для него авантюру, как считают некоторые историки, а совсем по иной причине.

18 марта 1926 года Политбюро рассматривало вопрос о переизбрании председателя Ленсовета. Никто не сомневался, что Зиновьев обречен на отставку. Однако прения по одиннадцатому пункту повестки дня состоялись. И вот когда очередь выступать дошла до Троцкого, тот произнес поразительную речь. Не в защиту или порицание Григория Евсеевича, а с явным намерением побудить коллег задуматься о порочности сложившейся системы управления государством. Чувствовалось, что Лев Давыдович догадывается: зло проистекает не от персон; зло коренится в действующем механизме власти; но где именно, он в своем выступлении не раскрыл. Однако не сложно «вычислить», что и до него «дошло», что «гвоздь проблемы» – коллегиальное руководство страной, являющееся источником раздора вождей. И если Сталин к этому выводу уже пришел, и делает решительные шаги в сторону становления собственной диктатуры, то почему бы это не сделать «народному трибуну», который всегда считал «молчаливого» грузина посредственностью.

Буквально через две недели после заседания Политбюро, решившего судьбу Зиновьева, Троцкий идет на союз с Зиновьевым и Каменевым, чтобы в нарушение устава ВКП(б) разжигать в партии по любому поводу долгие дискуссии и чернить на митингах и собраниях политику большинства ЦК. Сталин мог потирать руки: чем больше новый «триумвират» будет чернить ЦК и большинство в Политбюро, тем теснее это большинство будет смыкать свои ряды вокруг Генерального секретаря.

Дальнейшие события подтвердили прогноз Сталина. На Пленуме 6–9 апреля 1926 года именно объединившиеся в союз Троцкий, Каменев и Зиновьев попытались торпедировать поправками официальную резолюцию «О хозяйственном положении и хозяйственной политике». Не вышло. В мае троица раскритиковала Сталина и Бухарина по международной линии – за провал стачки английских горняков (1—12 мая). Большинству Политбюро опять довелось защищать дуумвират. Вслед за тем разразился форменный скандал – 6 июня зиновьевцы М.М. Лашевич и Г.Я. Беленький на подмосковной даче возле Савеловской железнодорожной ветки устроили нечто вроде маевки, на которую собралось до семидесяти оппозиционеров. О маевке донесли в ЦКК. Инквизиторы немедленно признали мероприятие подпольной фракционной деятельностью, после чего «дело Лашевича» быстро с подачи Сталина переквалифицировали в «дело Зиновьева». И пришлось Григорию Евсеевичу в блоке с Троцким и Каменевым на Пленуме 14–23 июля открещиваться от обвинений в переходе «от легального отстаивания своих взглядов к созданию всесоюзной нелегальной организации, противопоставляющей себя партии и подготовляющей, таким образом, раскол ее рядов». Получилась скоротечная, зато жаркая дискуссия, по итогам которой разгневанное большинство ЦК выкинуло за борт ареопага первого соратника Ленина – Зиновьева.

Но оппозиция, вдохновляемая Троцким, не унималась. 23 сентября Сталин сердито и, очевидно, искренне писал Молотову: «Если Тр[оцкий] «в бешенстве», и он думает «открыто ставить ва-банк», тем хуже для него. Вполне возможно, что он вылетит из ПБ теперь же, – это зависит от его поведения. Вопрос стоит так: либо они должны подчиниться партии, либо партия должна подчиниться им. Ясно, что партия перестанет существовать, как партия, если она допустит последнюю (вторую) возможность»[34].

Автор тирады словно читал мысли Троцкого. 26 сентября тот вместе с Зиновьевым пошел «ва-банк», то есть в народ, возмущать умы членов ВКП(б) на собраниях ячеек. 26 числа троцкисты и зиновьевцы митинговали в Комакадемии, 30го – в коллективе службы тяги Рязанско-Уральской железной дороги, 1 октября – на заводе «Авиаприбор». Троцкий заводил москвичей, Зиновьев 7 октября поехал поднимать Питер. В течение недели удалось заручиться поддержкой пятисот человек из восьмидесяти тысяч участников очередной мини-дискуссии. 8 октября Политбюро «налеты» Зиновьева и Троцкого на Москву и Ленинград осудило. 16 октября «налетчики» письменно покаялись в «нарушении партдисциплины», обещая впредь не прибегать к фракционным методам пропаганды оппозиционных взглядов, «ввиду опасности этих методов для единства партии». Несмотря на это Пленум ЦК 23 октября вывел Троцкого и Каменева из Политбюро.

Итак, тройка самых оппозиционных вождей ленинского призыва оказалась за бортом, а кто остался? Из семнадцати членов «коллективного руководства» осталось четырнадцать: Бухарин, Ворошилов, Калинин, Молотов, Рыков, Сталин, Томский, Рудзутак, Андреев, Каганович, Киров, Микоян, Орджоникидзе, Петровский. Половина из них (Сталин, Ворошилов, Калинин, Молотов, Андреев, Каганович, Микоян) «доживут» до 1953 года, двое (Орджоникидзе и Киров), также беспредельно преданные Сталину, падут по независящим от Сталина причинам, так что расправиться осталось с явным меньшинством, трое из которых (Бухарин, Рыков и Томский) входили еще в состав ленинского Политбюро.

Между тем, выведенные из состава Политбюро члены «триумвирата» продолжали борьбу со «сталинским» большинством, организовывая массовые митинги, демонстрации, используя средства массовой информации. В мае 1927 года Троцкий подбил союзников заклеймить Сталина за поражение коммунистов в Китае, а 7 ноября троица организовала альтернативную демонстрацию трудящихся. Лозунги типа «Против оппортунизма, против раскола – за единство ленинской партии!», «Выполним завещание Ленина!», «Долой термидор!» вперемешку с портретами Троцкого, Зиновьева и Каменева стали для «настоящих» большевиков чем-то вроде красной тряпки для быка. Активисты большинства кинулись избивать активистов меньшинства. Зрелище было не из самых приличных и приятных. Но доведенные двумя «выдающимися вождями» до озверения коммунисты уже плохо соображали, что творили… Настолько четыре года непрерывной нервотрепки из-за страха перед расколом партии внедрили в их сознание ненависть к малейшему проявлению инакомыслия.

14 ноября Политбюро ЦК и Президиум ЦКК исключили Троцкого и Зиновьева («Григорий» спровоцировал потасовки в Ленинграде) из партии. XV съезд ВКП(б) (2—19 декабря 1927) утвердил решение двух высших коллегий, очистив партию вдобавок еще от 75 оппозиционеров, в том числе и от Каменева. После съезда Каменев и Зиновьев, повинившись за ошибки, ходатайствовали о своем возвращении в партию. Ходатайства двух до конца развенчанных соперников Сталин удовлетворил. Троцкий аналогичного прошения не подал и от греха подальше был сослан в Алма-Ату, а с 1929 года отправлен в эмиграцию, где развернул беспрецедентную атаку на Сталина. Выливая ушаты помоев на диктатора, воцарившегося на Олимпе власти, в многочисленных литературных и исторических сочинениях, черня генсека в прессе, мешая истину с вымыслом о кремлевском горце, Троцкий оказывал тому неоценимую услугу. Сталин, имея за рубежом пугало троцкизма, без труда приструнивал им любое недовольство собой: нависавшая над партией угроза раскола на тех, кто за генсека, и на тех, кто против него, а, значит, за Троцкого, вынуждала большинство и Политбюро, и ЦК покорно одобрять вносимые, Иосифом Виссарионовичем предложения. Члены Политбюро и цекисты могли попробовать переубедить Сталина, однако категорически возражать ему, спорить с ним, уже никто не смел. Дискуссии 1923–1925 годов слишком наглядно продемонстрировали, как легко и стремительно обычные разногласия перерастают в ожесточенные межфракционные столкновения, дискредитируя и внутри и вне страны советский стиль руководства. Перепалки 1926–1927 годов существенно повысили степень тревоги членов компартии за судьбу СССР. Чтобы не ввергнуть государство в «контрреволюционную» пропасть, им отныне оставалось либо отказаться от коллегиального способа управления, либо заткнуть рот себе и другим, не допуская никакой критики или свободы слова и всецело довериться мудрости, знаниям и навыкам верховного вождя. Так как никому и в голову не приходило усомниться в преимуществе советской, коллегиальной формы власти над разновидностями монархической, члены ВКП(б) предпочли замолчать сами и обрывать на полуслове любого, кто рискнет поколебать идиллию единомыслия мнением, отличным от генерального.

Итак, Сталину удалось осуществить еще один пункт своей грандиозной программы по ликвидации «коллективного руководства» страны, подчинив своей воле шестнадцать членов и кандидатов в члены Политбюро. Казалось бы, теперь генсек мог спокойно управлять Страной Советов на основе разумной внутренней и внешней политики, то есть на основе нэпа, к этому времени значительно укрепившему экономику государства. И новый вождь, несомненно, именно так бы и поступил, если бы не сознавал, что никакая самая разумная политика самого гениального вождя не убережет Советское государство в будущем от страшной катастрофы, пока управление данным государством производится посредством коллегий. Только демонтаж коллегиального механизма или отстранение трехступенчатой партийной пирамиды от власти предотвратило бы угрозу неминуемого нового революционного взрыва.

Сталин – единственный, кто знал истинного «врага» народа в лицо, и знал, как с этим «врагом» бороться, поэтому уклоняться от тяжелого боя не думал. Однако прежде, чем целиком сосредоточиться на борьбе с коллегиями, ему надлежало избавиться от младшего партнера – Бухарина, и стоящих за Николаем Ивановичем Рыкова и Томского. Почему? Потому, что стоит генсеку заикнуться о политической реформе в ущерб коллективному руководству, тут же повторится ситуация первых дней 1925 года, когда в Политбюро возникло два полюса, притягивающих большинство, – привлекательный Бухарина и непривлекательный Зиновьева. Идея об упразднении коллегиального режима, неважно под каким предлогом, есть идея из разряда не просто непривлекательных, а неприемлемых для большинства. Нетрудно догадаться, что роль адвоката коллегий возьмет на себя П.И. Бухарин и большинству придется выбирать, к какому из образовавшихся полюсов, сталинскому или Бухаринскому, примкнуть. Ясно, что оно поддержит, выдвинув в лидеры, Бухарина, и Сталину не помогут ни непререкаемый авторитет вождя, ни пугало троцкизма. Слишком принципиальным, ключевым является вопрос о механизме управления Советским Союзом, чтобы большинство решило его безропотно по указке товарища Сталина, то есть принять участие в ликвидации этого механизма раз и навсегда.

Сталин понимал, что сначала большинство членов Политбюро, а за ним ЦК непременно воспротивятся стремлению генсека ликвидировать сеть коллегий, и, следовательно, нейтрализовать мятеж героев Октября и Гражданской войны можно лишь при одном условии – отсутствии рядом с ним такой политической фигуры, которая при форс-мажорных обстоятельствах способна составить ему конкуренцию. Такой фигурой, безусловно, был «любимец партии» Николай Иванович Бухарин, а стало быть пришла пора, ради спасения страны, его безжалостно уничтожить политически.

Вопрос, как это сделать, перед Сталиным не стоял, поскольку к этому времени настала пора претворять в жизнь лозунг Ленина: «сделать из России нэповской, Россию социалистическую», то есть уничтожить первооснову нэпа – индивидуальное крестьянское, частнособственническое хозяйство. Сталин прекрасно знал, что убеждения Бухарина полностью совпадают с принципами нэпа, провозглашенными Лениным в 1921 году. Этой же концепции придерживались Рыков и Томский.

Следовательно, удар по нэпу будет означать удар по убеждениям этой «троицы», которая воспротивится осуществлению коллективизации крестьянских хозяйств, начнет яростно спорить и в результате угодит в разряд оппозиционеров-раскольников, за что и будет выброшена из Политбюро.

Подготовку к свертыванию нэпа Сталин начал 15 сентября 1927 года, когда Политбюро ввело ряд мер, способствующих снижению цен на покупаемый государством у крестьян хлеб. Село отреагировало на данную акцию мгновенно – придержало зерно в амбарах, ожидая более прибыльной конъюнктуры. Государство вынуждено было прибегнуть к силе, то есть, фактически, к продразверстке, что сразу же вызвало протест «правых». Это и планировал Сталин, чтобы начать борьбу по ликвидации Бухарина и его сторонников и, следовательно, завершить свою «многоходовку» по предотвращению всякой оппозиции в Политбюро.

Насильственное изъятие зерна у крестьян вызвало, с одной стороны, резкое недовольство сельских тружеников и реальную опасность бунтов и мятежей, а с другой – грозило продовольственным кризисом и даже голодом в целом ряде районов, поскольку крестьяне наверняка резко сократят количество посевных площадей весной 1928 года.

Для предупреждения пугачевщины нужно было расколоть мужиков. Предложить им на выбор следующие три варианта дальнейшего устройства своей жизни: покорно вступить в колхоз (вариант для сельской бедноты); сорваться с мест и уйти искать счастья в город (вариант для середняка, который в колхоз пойти не желал, но и открыто вступать в противостояние с государством опасался). Наконец, открыто объявить войну коммунистам (вынужденный вариант для кулачества).

Весь расчет строился на том, что очень существенная часть сельских тружеников из числа середняков, наотрез не желающих кооперироваться с беднотой, предпочтет вооруженной борьбе миграцию в промышленные центры. Раскол жителей села на три группы, ослабит возмущение и сведет активное сопротивление властям до разрозненных мятежей, которые, как антисоветские и кулацкие, подавят военные. Впрочем, массовый отток в города породит иную проблему, проблему занятости. Ее же можно решить, если намеченную XIV партсъездом программу постепенной индустриализации заменить форсированной. Чем больше строек первой пятилетки, тем больше рабочих рук потребуется. Вот эти стройки сверх программного лимита и отвлекут на себя основной наплыв покинувших деревни крестьянских семейств. А профинансируют возведение таких Днепрогэсов и Магниток выкачанные из деревень средства. В итоге главная цель – превращение Политбюро и ЦК в покорную машину для голосования – будет достигнута, и достигнута без катастрофического социального потрясения. Авторитет Сталина к этому времени был уже настолько высоким, что затеянную Сталиным инициативу, смахивающую на авантюру, Политбюро, возможно и неохотно, но утвердит и откроет ему дорогу для расправы с Бухариным.

Помимо крестьянского вопроса, члены Политбюро размежевались и по другой важной проблеме – по темпам индустриализации. Сталин настаивал на ускоренном строительстве промышленных объектов и увеличении их числа, что одновременно решало проблему занятости мигрантов из сельской местности. Бухарин же призывал не торопиться. Здесь так же, как и в области сельского хозяйства, медленно одерживала верх линия генсека. И все благодаря занимаемому генсеком положению безусловного лидера, вождя Политбюро ЦК ВКП(б). Посему, как бы Бухарин с Рыковым и Томским не изворачивались, мешая политике чрезвычайных мер в деревне, меры эти, тем не менее, осуществлялись и приносили свои «плоды». Крестьяне, обнаружив смену приоритетов, потеряли интерес к сбору урожая сверх нормы, необходимой для жизни и расчета с государством, и весной 1928 года заметно сократили посевные площади, что грозило осенью большими затруднениями при хлебозаготовках на 1929 год, если не серьезным продовольственным кризисом. Впрочем, затруднения или кризис были «выгодны» Сталину, ибо они облегчали ему обработку членов и кандидатов в члены Политбюро в сторону одобрения курса на сплошную коллективизацию. Действовала незамысловатая логика: раз частник не желает активно помогать государству, государству остается опираться на коллективную форму собственности, сиречь на колхозы и совхозы. Такое развитие событий Бухарин либо безмолвно проглотит и, будучи оппонентом вождя, мгновенно превратится из младшего партнера Сталина в рядового члена Политбюро, либо, не стерпев, возропщет и тут же перейдет в разряд оппозиционеров-раскольников. Противоречивость экономической ситуации не позволит образоваться притягательному для большинства второму полюсу, и, следовательно, Сталин избавится от напарника-заместителя в любом случае.

Бухарин прекрасно понимал безвыходность своего положения, иллюзиями себя не тешил, поскольку видел, на какое распутье, расправляясь с нэпом, Сталин выводил либеральную троицу. Его отчаянные попытки замедлить процесс раскулачивания и удержать середняка в деревне, дабы предотвратить неизбежную угрозу продовольственной катастрофы, никакого эффекта на монолитное большинство в Политбюро не производили, и тогда он идет на отчаянный шаг.

30 сентября 1928 года Николай Иванович опубликует в «Правде» «Заметки экономиста» – жест отчаяния проигравшего поединок члена Политбюро. Аргументы, призванные предотвратить трагедию, прозвучали вхолостую. Политбюро, а за ним и ЦК менять раз принятое решение не будут. 8 октября высшая коллегия осудила размещение в «Правде» Бухаринской статьи «без ведома ЦК» и тем самым дала понять, чью точку зрения впредь Политбюро намерено поддерживать. 18–19 октября со Сталиным солидаризировался Пленум МК и МКК. Н. А. Угланов, лидер московских коммунистов, сочувствующий Бухарину, с немногочисленными сторонниками остался в меньшинстве (в ноябре переизбран). 16–24 ноября 1928 года аналогичным образом проголосовал Пленум ЦК ВКП(б). «Правый уклон» потерпел абсолютное поражение.

Отныне ничто, ни дефицит хлеба и хлебные очереди в городах, ни крестьянские волнения, ни повальный голод в наиболее «хлебных» районах страны, и прежде всего, в деревне не пошатнут твердого нежелания большинства Политбюро и ЦК жертвовать завоеваниями Октябрьской революции в угоду бесперебойному снабжению рабочих продовольствием с частных крестьянских полей и ферм. Теперь исполнение той же задачи поручат колхозам и совхозам. А пока те поднимутся на ноги и окрепнут, партия с народом подождут и терпеливо перенесут все тяготы нескольких переходных лет.

Однако «трио» продолжало отчаянную борьбу с большинством Политбюро, то есть со Сталиным. Бухарин и Томский устроили своеобразную «забастовку» – демонстративный отказ от работы в курируемых ими организациях – Исполкоме Коминтерна и «Правде» (Бухарин) и ВЦСПС (Томский).

Бухарин к тому же «излил» свои обиды опальному Каменеву, которого навестил 11 июля 1928 года. Каменев записал отчаянный «рассказ» Бухарина, в котором фигурировали, например, такие оценки деяниям Сталина, как-то: Сталин – «беспринципный интриган, который все подчиняет сохранению своей власти. Меняет теории ради того, кого в данный момент следует убрать… Он теперь уступил, чтобы нас зарезать. Мы это понимаем, но он так маневрирует, чтобы выставить нас раскольниками…»[35]

Полный текст «беседы» Бухарина с Каменевым каким-то образом (похоже, через Зиновьева) попал в руки Троцкому, который в середине января 1929 года «издал» листовку под хлестким заголовком – «Партию с завязанными глазами ведут к пропасти». Спустя неделю, 30 января, Бухарин письменно обрушился на взятый Сталиным курс «военно-феодальной эксплуатации крестьянства», на политику «дани» с деревни, на внутрипартийный режим «уничтожающий коллективное руководство».

В ответ на совместной встрече членов Политбюро и Президиума ЦКК (30 января) большинство членов Политбюро призвало автора манифеста опомниться и покаяться. Бухарин на попятную не пошел, 6 февраля отверг условия примирения – признание заявления от 30 января ошибочным в обмен на прощение за историю с Каменевым, а 9 февраля с Рыковым и Томским выпустил вторую прокламацию, еще более резко бичующую Сталина за экономические и внутрипартийные прегрешения.

Большинство отреагировало жестко: в тот же день, 9 февраля, на второй встрече членов Политбюро и Президиума ЦКК расценило «критику деятельности ЦК со стороны тов. Бухарина, безусловно, несостоятельной» и предложило «т.т. Бухарину и Томскому лояльно выполнять все решения ИККИ, партии, и ее ЦК». Что обоим грозило за нарушение данной резолюции объяснять нет нужды. 23 апреля Пленум ЦК и ЦКК санкционировал вердикт двух коллегий. Через семь месяцев, 17 ноября 1929 года другой Пленум ЦК исключил Бухарина из Политбюро. Сталин легко подвел под «нарушения» и «борьбу с партией и ее ЦК» ряд оплошностей и промахов Николая Ивановича в течение лета – осени 1929 года: в июне речь на Всесоюзном съезде безбожников и статью «Теория «организованной бесхозяйственности»» в «Правде», но главное, что, конечно, не было оглашено, за его критику Сталина, «уничтожавшего коллективное руководство».

В июле и декабре 1930 года аналогичный метод помог Политбюро избавиться от Рыкова и Томского. Однако для окончательного искоренения «базиса», порождавшего «правый уклон», то есть нэпа, и преодоления продовольственного кризиса потребовалось гораздо большего времени. Могучие стройки первой пятилетки серьезно ослабили стихийный протест крестьян, оттянув в города значительную часть недовольных. Самых стойких единоличников репрессировали, сослав с семьями на поселение в Сибирь. Мятежи подавили. Существенное ухудшение жизни списали на диверсии «врагов» и «вредителей», ради чего сфабриковали несколько судебных процессов – «Трудовой Крестьянской партии», «Промпартии» и иных «контрреволюционных» организаций. Впрочем, какими бы трагедиями и тяготами не сопровождалась политика сплошной коллективизации и форсированной индустриализации, большинство членов Политбюро и ЦК ВКП(б) от нее отрекаться не собиралось и решительно доводило дело до конца, без жалости расправляясь со скептиками и маловерами.

Таким образом, российские граждане дорого заплатили, за превращение ленинского детища – «коллективного руководителя» – в бездушную и покорную машину для голосования, без возражений, утверждающую любые инициативы вождя – «второго Ленина», за истребление в «коллективном руководстве» любого оппозиционного» духа и за блокирование даже малейшей возможности возникновения в ареопаге каких-либо инициатив, противоречащих мнению думающего за всех лидера. Однако, это вовсе не означало, что «коллективный руководитель» раз и навсегда был повержен и не будет больше угрожать теми бедствиями, которые могли разразиться в стране и которые предотвратил Сталин, подчинив этого монстра своей воле. Случись со Сталиным смертельная болезнь или несчастный случай, которые выведут диктатора из игры, как многоголовая гидра, подобно птице Феникс, снова возродится и потащит страну к неминуемой катастрофе. В то же время, на данном этапе борьбы Сталина с феноменом «коллективное руководство» ему удалось достичь главного – надежды на то, что при некоторых «благоприятных условиях» «коллегиальный руководитель», послушный его воле, выполнит без звука и совершенно невероятное распоряжение вождя, а именно, вынесет сам себе смертный приговор.

Глава 4

Первый раунд борьбы И.В. Сталина за искоренение системы «коллективного руководства»

Сталин решил вторую задачу своего грандиозного плана по ликвидации ленинского принципа коллективного управления страной, став не только первым среди равных в составе Политбюро, но и подчинил его своей воле. Став «вторым Лениным», он прекрасно понимал, что это только начало тернистого пути к абсолютной власти. Перед ним стояла следующая, на редкость парадоксальная задача – отстранить от власти им же возглавляемую партию. Именно партия, не имеющая оппозиции в лице иных партий, являлась тормозом на пути демократизации советского общества, которую задумал осуществить Сталин. С отстранением от государственного руля ЦК РКП(б) и прекращением партийного диктата на местах, властные полномочия автоматически перешли бы к депутатам, избираемым всем населением Республики Советам. При отсутствии партийного контроля Советы из декоративных превратились бы в подлинные органы власти. Однако сами Советы нуждались в серьезной модернизации. Их требовалось, во-первых, сделать из сословных (выборы по куриям – рабочим, крестьянским, военным) общенародными; во-вторых, развести на две самостоятельные ветви – законодательную и исполнительную, то есть вместо «всеядного» ВЦИКа сформировать Верховный Совет – законодательную палату депутатов, и подотчетный ему Совет Народных Комиссаров – исполнительную инстанцию во главе с премьер-министром – Предсовнаркома. Успешное проведение реформы означало бы ликвидацию коллегиальной системы (три партийные коллегии – Политбюро, Оргбюро, Секретариат – утратили бы право принимать решения; за ненадобностью упразднили бы и экономическую коллегию – СТО) и восстановление монархической в виде должности Председателя Совета Народных Комиссаров СССР, избираемого парламентом, то есть всенародно избранными депутатами Верховного Совета СССР. Не исключался бы и другой вариант устройства монархической власти в виде президентской республики, когда «монархом» становился бы всенародно избранный Президент. Симбиозом этих двух вариантов власти – парламентской или президентской республик – мог бы стать специфический, то есть советский вариант «монархии», когда высшим руководителем страны становился бы Председатель Президиума Верховного Совета СССР, выдвигаемый на этот пост всенародно избранными депутатами Верховного Совета на срок, определенный Конституцией СССР для самого советского парламента.

Таким образом, предстояло еще разработать, утвердить и претворить в жизнь Конституцию СССР, в которой должны быть заложены основы демократической избирательной системы.

Сталин понимал, что решение этих двух задач натолкнется на ожесточенное сопротивление партноменклатуры, которая не захочет расставаться со своими полномочиями, когда можно было безраздельно править, ни за что не отвечая, все и вся контролировать, самой будучи бесконтрольной.

Однако, другого пути для вывода страны из-под диктата правящей партии попросту не существовало. Действительно, пока сам Сталин правит советской державой, исходящая от коллегий угроза нейтрализована и практически сведена к нулю. Но стоит ему умереть или уйти в отставку, коллективное руководство опять материализуется, обретя «кровь и плоть», и потащит СССР к пропасти. История 1923–1924 годов повторится, и обе опасности вновь нависнут над государством: цейтнот времени обеспечит крах через сколько-то лет; любая вспышка внутрипартийной дискуссии до победного конца обернется тем же спустя несколько месяцев. Шансы предотвратить катастрофу будут минимальны: либо Политбюро должно успеть выдвинуть из своих рядов очередную харизматическую фигуру, либо произойдет чудо – общество поголовно прозреет и по собственному почину восстановит монархию в президентской или парламентской форме. Второй вариант для 30-х и 40-х голов XX столетия – абсолютная утопия. Первый не исключался, хотя был крайне маловероятен. Слишком многим счастливым стечением обстоятельств надлежало реализоваться, как это случилось в 1923–1927 годах, чтобы коллегия могла выдвинуть из своих рядов «третьего Ленина».

Исходной датой начала решительного наступления на полномочия партноменклатуры принято считать 1934 год, когда в основном были решены две обоюдно связанные проблемы: коллективизация в деревне и индустриализация страны. И коммунисты собрались на свой XVII съезд, вошедший в историю, как съезд «победителей».

В отчетном докладе XVII съезду ВКП(б), который открылся в Москве 25 января 1934 года, впервые прозвучал тезис о роли парламента в борьбе пролетариата за мировое господство. В частности, Сталин сказал: «Господствующие классы капиталистических стран старательно уничтожают или сводят на нет последние остатки парламентаризма и буржуазной демократии, которые могут быть использованы рабочим классом в его борьбе против угнетателей»[36].

То есть, Сталин впервые обозначил вполне допустимую, с его точки зрения, альтернативу мировой революции, что с порога отвергалось марксистской теорией, большевиками и Коминтерном. Именно этот тезис, прозвучавший с трибуны съезда, лег в основу последующей политики Сталина по разгону Коминтерна с одной стороны, и курса на демократизацию советского общества, с другой.

Другим важнейшим тезисом, прозвучавшим в докладе Сталина, было предупреждение вождя о появлении новой политической опасности, угрожающей как партии, так и стране в целом. Покритиковав для порядка как левых, так и правых уклонистов от магистрального пути, по которому двигалась страна, он неожиданно обрушился в праведном гневе на другого врага – на безликую и нефракционную опасность, на бюрократизм, причем столь же яростно, как это делал десять лет назад Троцкий, осознавший тогда вдруг угрозу, исходящую от «коллективного руководства» страной.

Примечания

1

К.Н. Писаренко. Тридцатилетняя война в Политбюро (1923–1953 гг.). М., 2006. С. 3.

2

Известия ЦК КПСС, 1991. № 2. С. 134–135; № 3. С. 185–188.

3

Б. Бажанов. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. М., 2002. С. 76.

4

В.И. Ленин. ПСС. М., 1964. Т. 45 С. 343–346, 389, 474.

5

РГАСПИ. Ф. 17, оп. 2, д. 84, л. 1. Цит. по: К. Писаренко. Тридцатилетняя война в Политбюро (1923–1953). М., 2006. С. 23.

6

Там же. С. 24.

7

Там же. С. 30.

8

Там же. С. 31–32.

9

Известия ЦК КПСС. 1989. № 12. С. 190–192.

10

В.И. Ленин. ПСС. М., 1964. Т. 45. С. 381.

11

К. Писаренко. Указанное сочинение. С. 32–33.

12

Политбюро ЦК РКП(б). Повестки дня заседаний. М., 2000. Т. 1. С. 215–225 (май-июнь 1923 г).

13

РГАСПИ, Ф. 17, оп. 112, д.л. 444–451 (протоколы заседаний Оргбюро и Секретариата за май 1923 г.).

14

Цит. по: К. Писаренко. Тридцатилетняя война в Политбюро (1923–1953). М., 2006. С. 59–60.

15

Там же. С. 127–128.

16

Там же. С. 137.

17

Там же. С. 139–140.

18

Там же. С. 141.

19

Там же. С. 143.

20

Там же. С. 146.

21

Там же. С. 144–145.

22

Там же. С. 147.

23

Там же. С. 148–149.

24

Там же. С. 151.

25

Там же. С. 153.

26

Там же. С. 154.

27

Там же. С 155.

28

Там же. С. 156.

29

Там же. С 163.

30

Там же. С. 159.

31

Там же. С. 162.

32

Там же С. 167–168.

33

Там же. С. 169–170.

34

Цит. по: К. Писаренко. Тридцатилетняя битва в Политбюро (1923–1953). М., 2006. С. 197.

35

Там же. С. 208.

36

XVII съезд ВКП(б). Стенографический отчет. М., 1934. С. 11.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.