1

Мелочь, казалось бы, – не просто наказал половцев за нападение, но и вернул подданным угнанный у них скот и возместил баранами потерю хлеба, – а на крестьян произвело сильное впечатление. По весне ко мне пришли столько желающих поселиться на моих землях, что их хватило на четыре новые деревни. Выделил им поля на левом берегу Сейма. Там больше степных участков, не надо вырубать лес. Дал на семью по корове, лошади и зерно на посев в кредит и помог вспахать целину. Для этого нужен тяжелый плуг, который способна тянуть только упряжка из восьми волов. У переселенцев таких не было.

Морской поход пришлось отложить. Ждал ответный удар половцев. По моим прикидкам, они должны были появиться не раньше, чем земля покроется зеленой травой, чтобы был корм для лошадей, то есть, в конце мая или начале июня. Готовясь к их визиту, тренировал своих дружинников, и заодно следил за доводкой соборной церкви.

Одна артель крыла купол золотом, а другая расписывала храм внутри. Художников было двое и четверо подмастерьев. За авторством явно не гонялись, старались, чтобы работа каждого не выделялась. Наверное, потому, что авторского права пока не существует. Знали бы они, сколько хлопот своей авторской безалаберностью доставляют будущим историкам! Поп Калистрат подробно рассказал мне, где и что будет намалевано. Я делал умное лицо, кивал головой, хотя не понимал большей части того, что он говорил. Не силен я в библейских сюжетах. Один раз прочитал этот сборник ненаучной фантастики, где в одной части пропагандируется прямо противоположное другой, утолил любопытство и сразу забыл. Как можно верить в такую чушь?! По моему глубокому убеждению, умный и образованный человек не может быть верующим. И наоборот.

По пути из собора в свой терем заметил, что к воротам Детинца подскакал всадник. Это был разбитной парень лет двадцати, одетый в старый тулуп и латаные порты, но почти новую беличью шапку. И конь под ним был справный, из тех выносливых степных лошадок, которые так по нраву кочевникам. Вооружен короткой пикой, булавой, луком со стрелами и длинным ножом. Щит круглый и небольшой, из ивовых прутьев, обтянутых кожей. Типичный представитель охочих людей, готовых ввязаться в любую авантюру, чтобы добыть денег.

– Мне к воеводе надо, весть ему привез, – сказал он караульным.

– От кого весть? – спросил старший караула.

– От половцев, – ответил всадник.

Воевода Увар по моему приказу проехался в начале весны, как снег сошел, по приграничным городам и острогам и пообещал награду тому, кто первым привезет весть о походе половцев на мое княжество, если таковой вдруг случится.

– Пропустите его! – крикнул я.

– Это князь, – подсказали караульные всаднику.

Парень остановил коня в паре метров от меня, спешился, поклонился вроде бы с уважением, но шею подобострастно не гнул. От него шел сильный запах лошади. Значит, скакал долго.

– С вестью я к воеводе твоему Увару. Обещал он гривну заплатить, – начал парень.

– Я заплачу, если будет за что, – проинформировал его и задал вопрос: – Половцы ратиться собираются?

– Да, князь, – ответил он. – Бостекан кинул клич по Степи, созывает охотников в поход на тебя. Место назначил в половине дня пути от моего города Вьяханя, за речкой Сулой.

Или Бостекан тоже решил напасть тогда, когда его не ждут и когда лес голый, трудно в нем засаду устроить, или, что скорее, невтерпеж было нанести ответный удар. Как большинство выходцев из низов, он слишком боялся уронить авторитет.

– Ты там был? – спросил я.

Уверен, что и его звали в этот поход. Наверняка некоторые его товарищи присоединились к Бостекану, а ему что-то не понравилось или решил без особого риска срубить деньжат.

– Был, сам все видел, – ответил парень. – И сразу к тебе поскакал. Воевода Увар обещал гривну…

– Гривна твоя, – заверил я и продолжил опрос: – Сколько собралось половцев?

– Сотни три-четыре, но я два дня скакал, за это время к нему еще охотники подойти должны. Они все время приезжают, по несколько человек или отрядами, – рассказал он.

– Срочно всех сотников и воеводу ко мне, – приказал я своей свите, – а этого накормите-напоите и выделите место для ночлега.

– Мне бы гривну получить, да я бы обратно поскакал, – попросил парень.

Не присоединиться ли к Бостекану спешит и заработать на известии, что мы готовимся к встрече гостей? Не сильно бы я удивился. Народ на Руси испаскудился, ради наживы своих от чужих перестал отличать.

– Как тебя зовут? – спросил я.

– Еремей, – ответил он.

– Так вот, Еремей, гривну получишь утром, а когда доведешь нас до половецкого стана, будет тебе и вторая, – пообещал я. – Иди ешь-пей-отдыхай. Твое серебро от тебя никуда не денется.

Заметно было, что не верит он мне, но выбора нет, поэтому поклонился и пошел вместе с моим дружинником в гостевую избу для прислуги.

– Проследите, чтобы не сбежал, – предупредил я караульных.

Воевода Увар и сотники Мончук, Матеяш, Будиша, Олфер и Доман уже знали, зачем их позвал. Они все сели справа от меня, строго по чину, хотя на противоположной стороне лавка была свободна. Я не стал прививать им навыки демократии. Не та эпоха.

– Сколько времени будут собираться охотники на зов Бостекана? – спросил я.

– По-разному, – ответил Увар Нездинич.

– Бостекан – не тот командир, за которым все пойдут, – продолжил его мысль Мончук.

– К нему только отрепье всякое соберется, – сказал свое слово Матеяш.

– Не меньше недели, а то и две, – закончил Будиша.

Олфер и Доман промолчали. Им по молодости лет, видимо, высказываться на военном совете не положено.

– Два дня назад у него было около четырех сотен сабель, – сообщил я. – Значит, еще через три дня соберется сотен шесть-восемь. Из них, как вы говорите, с чем я полностью согласен, большая часть будет плохо вооруженной и без серьезной брони. То есть, надо делить на два.

– А то и на три, – высказался воевода. – Они удар нашей тяжелой конницы не держат, рассыпаются сразу. Главное, не гнаться за ними, чтобы в засаду не попасть.

– Матеяш, Олфер, Доман, сколько людей в ваших сотнях умеют на коне биться? – спросил я.

– Человек тридцать-сорок наберу, – ответил первым Матеяш.

– А у меня человек двадцать, не больше, – сообщил вторым Олфер.

– И у меня столько же, – сказал последним Доман.

– Надо будет одвуконь скакать, на всех лошадей не хватит и брони лошадиной, – подсказал воевода Увар.

– Кому брони не хватит, поскачут во второй линии, – решил я. – Идите по своим сотням, собирайтесь. Поедут все, кто может на коне воевать. Возьмем степные пики и короткие копья. У кого жеребец в тяжелой броне, поскачут одвуконь, остальные на одной. Провизией и овсом для лошадей запастись на неделю. Выходим завтра утром. Вопросы есть?

– А кто вместо меня останется? – спросил Увар Нездинич.

Его-то я и собирался оставить, но глянул на воеводу и понял, что, если сейчас не возьму в поход, поставит он крест на себе, как на воине.

– Придется Матеяшу остаться, – решил я и, чтобы подсластить пилюлю, добавил: – Нужен опытный командир, который умеет в осаде сидеть, – и закончил шутливо: – Вдруг мы с половцами разминемся?!

2

Мы с ними не разминулись. Они все еще были на месте сбора. Стан разбили примерно в километре от леса. В середине стояли юрты хана и кошевых, всего шесть. остальные воины расположились в шалашах из еловых лап, под навесами из попон, а то и просто под открытым небом. После обеда зарядил дождь, мелкий и нудный, так что многие половцы сидели или лежали у чадящих костров, накрывшись попонами. Было их не меньше тысячи. Я хорошо видел только тех, кто был на ближней ко мне половине от юрт, сотен пять человек, а сколько всего, сосчитать не смог, потому что начинало уже темнеть. Просто умножил уведенное на два. Мне подумалось, что погода типично английская. Она была плоха для моих валлийских лучников. Значит, плоха и для половцев. Уверен, они поснимали тетивы с луков и спрятали за пазуху, чтобы не отсырели. Натянуть ее – не меньше минуты потребуется. То есть, выпустят на десяток-полтора стрел меньше. Мелочь, конечно, но кому-то из моих дружинников сохранит жизнь.

Я повернулся к Увару, Мончуку и Еремею, которые наблюдали за врагами в кустах рядом со мной, и сказал тихо:

– Их даже больше. Возьмем хорошую добычу.

Еремей посмотрел на меня так, будто я произнес что-то абсолютно нелогичное. Я жестом показал, что пора уходить. Отойдя от опушки вглубь леса на полсотни метров, достал из кармана серебряную гривну, похожую на неумело вырезанную из бруска лодочку, отдал Еремею со словами:

– Вторая, как обещал. До утра пробудешь в лагере, а когда мы отправимся сражаться, поедешь домой.

– Я с вами хочу, – произнес он, хотя несколько минут назад, увидев, сколько собралось половцев, явно не собирался идти в бой.

– Если только во второй линии, – сделал я одолжение.

– Можно и во второй, – согласился Еремей. – У меня там кровник, уже три года охочусь за ним. Раньше он из своего стойбища не выезжал.

Русичи из приграничных со Степью районов переняли у кочевников обычай кровной мести. Предпочитали это блюдо горячим, но не отказывались и от холодного.

– За что будешь мстить? – поинтересовался я.

– Семью он мою вырезал: родителей, двух сестер младших и жену с сыном и дочкой, – спокойно ответил он.

– Тогда можешь и в первой линии скакать, но самым крайним, – разрешил я. – Если твою лошадь убьют, чтобы другим не помешал.

– Во второй линии я точно доскачу до половцев, – рассудительно произнес Еремей. – Все равно он в дальнем конце стана.

Давно я так сильно не ошибался в людях. Боялся, что он продаст нас половцам, а Еремей, как догадываюсь, так настойчиво требовал серебро потому, что не верил, что мы осмелимся напасть на них, собирался нанять помощников или подкупить кого-то, чтобы самому рассчитаться с кровником.

Выехали биться перед самым рассветом. Надо было проскакать по лесной дороге километра три. Была она шириной метра четыре, извилистая, кочковатая, но не разбитая. Выходила в степь немного левее половецкого стана. Там я остановился вместе с воеводой Уваром и подождал, когда развернутся правое крыло под командованием Мончука, левое – под командованием Будиши и займут места во второй линии «подкрылки» Олфера и Домана. Правое крыло было немного ближе к половцам. Выравнивать я не стал, чтобы не потерять время, не привлечь внимание врага. Дождь ночью перестал, и над землей стелился туман, не густой и не высокий, но половецкий стан пока не был виден. Поскачем наудачу, а потом откорректируем направление. Главное – появиться внезапно. Вспомнил детскую считалку: «Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана. Буду резать, буду бить…». Я приготовил пику. Надеюсь, до кинжала дело не дойдет.

– Поедем? – тихо сказал воеводе Увару, опуская забрало шлема.

– Да пора бы, – произнес он, надевая поверх вязаной шапки шлем с личиной в виде зловеще ухмыляющейся хари.

Предлагал ему шлем с забралом, но Увар Нездинич отказался. С личиной ему привычнее, хотя и менее удобно.

Я легонько ударил своего жеребца по кличке Буцефал шпорами в виде восьмиконечных звездочек, которые вертелись на оси. Такие меньше травмируют коня. Здесь раньше использовали простые, в виде штыря. Я внес заметный вклад в развитие конного дела на Руси. Увидел вертящиеся, только четырехконечные, у убитых рыцарей в Болгарии – и вспомнил, какими шпоры будут в будущем. Теперь вертящиеся у всех моих дружинников. Мой боевой жеребец, на котором монгольская кожаная броня из вареной буйволиной кожи, усиленная стальными пластинами на груди и голове, тронулся с места, медленно набирая ход. Конь у меня крупный, гуннский, легко несет меня в полной броне и свою броню, только разгонять его надо не спеша, иначе быстро устанет.

Половцев я увидел, когда до них оставалось метров сто пятьдесят. Они стояли, полусонные, и удивленно смотрели в нашу сторону. Видимо, думали, что какие-то придурки, назначенные пасти лошадей, в тумане гонят их не туда, куда надо. Увидев, кто на самом деле на них летит, начали драпать, громко крича:

– Русы! Русы!…

О сопротивлении не было и речи. Я догнал ближнего кочевника, который собирался убивать и грабить моих подданных, и вогнал ему пику между лопаток. Слишком сильно метнул ее. Прошибла тело почти насквозь и с трудом вылезла из него, из-за чего я чуть не слетел с коня, потому что сидел на русском седле, у которого низкая задняя лука. Следующего бил аккуратнее. Пока добрался до первой юрты, завалил четверых. Возле нее стоял половец в длинной кольчуге и металлическом шлеме, натягивал лук. Я метнул пику ему в лицо, покрытое темно-русой бородой, заплетенной в косички. Половец инстинктивно повернулся вправо. Пика пробила левую щеку и вылезла из шеи справа. Когда я дернул ремешок, он оборвался. Половец с моей пикой повернулся еще немного вправо и завалился на землю возле юрты. Я вытащил булаву, подаренную Бостеканом, поскакал дальше. Впереди летел кочевник в заячьей шапке. Он нутром почуял мой замах и пригнулся. Я только сбил с него шапку, открыв голову, поросшую короткими темными волосами. Боковым зрением успел заметить, как чья-то пика попала ему прямо в наклоненную голову. Догнал еще двоих и свалил более точными ударами. Первому вмял баранью шапку в проломленный череп, а второму попал в левое ухо, после чего половец пошел вправо по дуге на сгибающихся ногах. Заметил, что дальше кострищ нет, следов стоянок нет, и остановился, но мои дружинники продолжали гнаться за половцами. Нет ничего упоительнее, чем бить удирающих, не оказывающих сопротивление врагов.

Я развернул притомившегося Буцефала и медленно поехал к юртам. Там уже хозяйничали несколько дружинников. Я строго-настрого приказывал не начинать грабеж, пока не закончится сражение. Увидев меня, грабители вскочили на коней и, огибая по дуге, поскакали за половцами. Может, кого и догонят.

Моя пика была в руках девушки лет пятнадцати, одетой в рваную и мятую рубаху. Расставив босые ноги на ширину плеч, девушка молотила пикой, как обычной палкой, мертвого половца по голове, красной от крови. Распущенные, всклокоченные, длинные волосы взлетали и опадали в такт ударам. Била с тупым неистовством, даже не заметив, как подъехал я. Во время очередного замаха, я схватился за древко у окровавленного наконечника, не дал ударить. Девушка попробовала выдернуть пику, обернулась и, увидев меня, отпустила ее.

– Он уже мертвый, – сказал я, – а пика мне еще пригодится.

Девушка тупо смотрела на меня, будто пыталась понять, как я здесь появился. Глаза ее казались пустыми, потому что зрачки расширились, поглотили радужную оболочку. Она смотрела как бы сквозь меня. Лицо окаменело, приобрело иконописную бесчувственность.

– Он мертв, – повторил я.

Видимо, смысл моих слов наконец-то дошел, потому что девушка кивнула головой, развернулась и пошла в сторону леса, спотыкаясь босыми ногами о трупы половцев. Я хотел остановить ее, дать теплую одежду, а потом отвезти домой, но что-то удержало меня. Наверное, решимость, с какой она шла к неведомой мне цели.

Сколько мы перебили половцев – считать не стал. Какая разница?! Главное, что налет на мое княжество сорвался. Бостекана среди трупов не нашли. Как рассказали дружинники, которые гнались за половцами до последнего, сотни две успели добежать до лошадей и ускакать на них без седел. Остальных лошадей нагрузили трофеями и погнали в Путивль.

Одного половца, легкораненого, я отпустил с посланием, составленным в половецком духе:

– Скажешь Бостекану, что он должен за сожженный хлеб пятьдесят гривен. Если не вернет до осени, найду его и в норе суслика.

– Обязательно передам, Сын Волчицы! – заверил половец, который смотрел на меня со смесью восхищения и ужаса.

Видимо, я становлюсь персонажем половецкого пантеона злых духов.

Затем поговорил с Еремеем.

– Убил кровника? – спросил я, хотя по грустному лицу парня понял, что месть свершилась.

– Не я, но это не важно, – ответил он.

– Два коня и одежда, доспехи и оружие их бывших хозяев твои, – выделил ему долю из добычи.

– Ага, – молвил он безразлично.

– Чем дальше думаешь заниматься? – поинтересовался я.

– Не знаю, – ответил Еремей.

– Надо начинать новую жизнь, – посоветовал я. – Если хочешь, возьму в свою дружину.

– Ага, – повторил он также безучастно, словно решалась не его судьба..

На лесной дороге встретили девушку, у которой я отобрал пику. Сидела на корточках, обхватив руками колени, на обочине под деревом. Лицо было припухшим от слез, но уже не плакала. И не мерзла, хотя утро было холодным. В эту эпоху русские не такие мерзляки, какими станут в двадцать первом веке. Нас девушка видела, но явно воспринимала, как одно целое.

– Дайте ей кожух, сапоги и посадите на лошадь, – приказал я.

Приказ мой выполнил Еремей. Посадил девушку не на отдельного коня, а позади себя. Она не сопротивлялась. Наверное, почувствовала, что он такой же подранок.

3

Как обычно, народная молва превзошла наше самое смелое вранье. Оказывается, мы разбили отряд из двух тысяч половцев, уничтожив всех до одного, и захватили столько же лошадей, не потеряв при этом ни одного человека. На самом деле убили человек восемьсот, лошадей захватили около шести сотен, а бойцов потеряли троих и человек десять были ранены. Я не опровергал молву. Кого боятся, на того лишний раз не нападают.

Я был уверен, что в ближайшие годы половцы не сунутся в мое княжество, но решил в море не ходить этим летом. Появились слухи, что Котянкан вернулся на свои прежние кочевья между Доном и Волгой и пообещал отомстить всем, кто «не сражался с ним против татар». Поскольку выверты его логики мне были не понятны, предположил, что могу оказаться в числе избранных. Кстати, половцы усиленно пытались убедить русичей, что они принимали участие в разгроме монголов при переправе через Волгу. Рязанцы утверждали, что это сделали они вместе со своими союзниками булгарами. Владимирцы приписывали часть успеха себе. Мнение булгар по этому вопросу до меня не дошло. Наверное, им некогда было хвастаться, потому что здорово вломили Субэдэю – спаслась лишь пятая часть монгольского войска – и захватили почти все трофеи, собранные врагами за пару лет. С таким богатством булгары нашли занятия поинтересней, чем сочинять байки о своем подвиге.

В разгар сенокоса ко мне пожаловал в гости половецкий хан с христианским именем Никита. Русская мать воспитала его в православной вере. В двадцать два года он стал ханом, заняв место отца, погибшего на Калке. Был он примерно метр семьдесят ростом, то есть, выше большинства половцев, крепкого сложения, с круглым славянским лицом, светло-русыми волосами и бородой и голубыми глазами. Если бы не легкий акцент и половецкий покрой кафтана, я бы принял его за русского из рязанской глубинки. Он пригнал в подарок десять волов и привез попону, вышитую золотом в виде бегущих волков. Наверное, надеялся, что такой узор мне очень понравится. Заодно передал пятьдесят гривен серебра от Бостекана, который с остатками своей орды откочевал южнее, подальше от моего княжества.

– Я предложил ему поменяться пастбищами, – рассказал Никитакан. – Обещаю, что нападать на тебя не буду, и надеюсь, что и у тебя не будет поводов огорчать меня. Мы ведь оба – христиане. Должны жить в мире и согласии.

Жить в мире всегда предлагает более слабый. Так же, как и поделиться, всегда предлагает нищий.

– Я первым ни на кого не нападаю, – проинформировал его.

– Я тоже, – заверил половецкий хан. – Уверен, что мы с тобой поладим, а когда подрастут наши дети, поженим их и скрепим кровью нашу дружбу.

Как будут говорить в двадцать первом веке, таких друзей за член да в музей. Но огорчать Никитакана пока не стал, произнес многообещающе:

– Все может быть, – и полюбопытствовал: – А почему поменялся угольями? Вроде бы бостекановские считаются не лучшими.

– Хочу жить поближе к городу, чтобы в церковь ходить, – сказал половец.

– Можешь поселиться у меня в городе, а своих людей разместить в моих деревнях, – предложил я, уверенный, что получу отказ.

– Я и хочу так сделать, только мои люди пока против, – признался он. – Потихоньку склоняю их к истинной вере, отучаю от поклонения идолам.

– Поспеши, а то, когда татары придут, будет поздно, – посоветовал я.

– Они не придут! – уверенно заявил Никитакан.

Он собрался было похвастаться подвигами своего народа в борьбе с монголами, но я перебил:

– Они придут через несколько лет и поселятся на ваших землях. Так что поторопись. Моих подданных они не тронут, потому что я их союзник.

Хвастливость мигом слетела с его лица. На меня посмотрел не самоуверенный юнец, а осмотрительный и вдумчивый руководитель.

– Моя мать тоже так говорит, – сообщил он.

Видимо, она и настояла, чтобы он подружился со мной. У русских женщин поразительная способность чуять беду и таким образом притягивать ее. Если живешь в России, надо жениться на иностранке, а заграницей можно жить и с русской: там эта дурь атрофируется.

– Если хочешь, пошлю к тебе монаха, чтобы помог обращать в христианство, – предложил я.

– Было бы неплохо, – согласился Никитакан. – Спасибо за помощь!

– Да не за что, – отмахнулся я.

Мне такая помощь действительно ничего не стоила. Наоборот, игумен Вельямин похвалил, что так пекусь об истинной вере, и выделил на это дело монаха с угрюмым лицом и горящими глазами фанатика. Мне подумалось, что если через неделю половцы не грохнут монаха втихаря, то через год все станут христианами.

Урожай зерновых в этом году удался. Весной я раздал часть зерна на посев новоселам в деревнях, а осенью восполнил запасы в Детинце. Зерна и других продуктов принято запасать на три года осады, причем никто толком не знает, сколько будет осажденных. Определяют на глазок и чуток сверху на всякий случай. Заодно перебрали запасы оружия, выкинули негодное, добавили из захваченного у половцев. Кстати, под стрелы отведены несколько клетей в Детинце и на Посаде. Сколько тысяч штук их хранится у нас – не знает никто, даже мой ключник Онуфрий, который ведет счет каждому сухарю и щепотке соли.

– Все равно не хватит, будем еще делать во время осады, – заверил меня воевода Увар Нездинич и добавил, перекрестившись: – Не дай бог, конечно!

Зимой, пока не лег глубокий снег, ездили на охоту. Зимы в тринадцатом веке более снежные. Во второй половине января уже такой слой лежит, что три раза подумаешь прежде, чем отправишься в путь ради развлечения. Охотились на туров. Это лесной бык типа зубра, такой же лохматый, но помассивнее. Впрочем, живого зубра я видел всего раз, в школьные годы, когда был на экскурсии в Беловежской пуще. Дело было во время весенних каникул. Я умудрился, просунув руку между жердями ограды, вырвать у зубра из бока клок длинной и остистой шерсти серо-коричневого цвета. Каким я выглядел героем в глазах девчонок! Зубр, правда, на потерю шерсти не отреагировал. Линял, наверное. К двадцатому веку от туров останутся одни воспоминания типа: «Объявился там вдруг зверь огромадный, то ли буйвол, то ли бык, то ли тур». Каюсь, я приложил руку к их исчезновению.

Выехали на охоту на рассвете. Вперед ушли загонщики – сотни пикинеров и арбалетчиков. Следом ехал я в сопровождении воеводы, сотников и десятка самых опытных дружинников. Заняли места между деревьями на краю лесной поляны. Коней привязали рядом, чтобы быстро вскочить и погнаться за подранком. Тур – это тебе не косуля, одной и даже тремя стрелами не свалишь. Разве что очень повезет. Ждать пришлось долго. Мы наломали еловых лап, сделали из них подстилку, на которой и сидели на корточках, попивая сбитень, который быстро остывал. Пропустить добычу не боялись. Бег туров по лесу слышен издалека.

Первым на поляну выскочил вожак, самый сильный самец. Темная лохматая махина с длинными острыми рогами, направленными вперед и вверх, неслась, разбрасывая снег, напрямую, посередине поляны. Немного позади и по бокам бежали еще три зрелых самца, а за ними плотной группой самки и молодые бычки. Надо было попасть туру позади левой передней лопатки. Я стрелял из арбалета. Из лука пока получалось хуже, хотя зимой тренировался каждый день по два-три часа. Упреждение я сделал правильное, но, то ли вожак споткнулся, то ли почуял недоброе и немного притормозил, мой болт попал в лопатку. Рядом, в нужное место, воткнулись две стрелы, выпущенные воеводой Уваром и сотником Мончуком. Остальные быки предназначались другим сотникам и дружинникам. Перезарядить арбалет я бы все равно не успевал, поэтому прислонил его к дереву, вскочил на коня, который тревожно всхрапывал, почуяв диких животных и услышав их рев.

Один тур лежал на боку, безуспешно пытаясь подняться и пятная алой кровью чистый белый снег. Второй замер на подогнутых передних ногах, низко наклонив лобастую голову с загнутыми черными рогами, словно решал, вставать или нет? Вожак, в боку которого торчало, кроме болта, четыре стрелы, еще один самец с шестью стрелами и нетронутые самки и молодняк продолжали бежать, сбившись в плотную группу. Они так хорошо утрамбовывали снег, что мой жеребец быстро догнал стадо. Мне стоило большого труда заставить коня приблизиться к турам. Он вертел головой и испуганно ржал, стараясь свернуть в сторону. Я обогнал стадо по целине слева, приблизился к вожаку. В руке у меня дротик длиной чуть больше метра с листовидным острым наконечником. Метров с трех всаживаю дротик в более светлую полосу, которая проходила над хребтом от короткой шеи до хвоста. Дротик втыкается сантиметров на десять в животное и начинает покачиваться из стороны в сторону в такт бегу. Мне показалось, что тур и не заметил новую рану. Пока я доставал из притороченного к седлу узкого и длинного кожаного мешка второй дротик, вожак продолжал бежать вперед, а потом вдруг повернул влево и, резко сбавляя ход, начал разворачиваться в мою сторону. Я тоже придержал коня, который и сам не рвался вперед.

Тур наклонил мощную голову, выставив вперед рога. Левый рог был в верхней части неправильно загнут наружу и вниз. Дротик в спине животного перестал покачиваться. Я не видел глаза вожака, они прятались под темно-коричневой длинной шерстью, свисающей козырьком с широкого лба, зато тур меня видел хорошо, потому что рывком бросился прямо на коня. Я успел метнуть второй дротик, который воткнулся в спину позади первого, и заставил жеребца шарахнуться вправо, на колею, протоптанную стадом. Конь отпрыгнул резво. Понимал, что это спасет ему жизнь. Я пришпорил жеребца, чтобы удалиться от вожака, успеть вынуть из сумки дротик. На ходу обернулся и увидел, что тур заваливается на правый бок, проткнутый дротиком, кинутым Мончуком, и копьем, которое всадил воевода. Старый вояка не признавал дротики, предпочитал тяжелое и длинное копье. Мне показалось, что после похода на половцев Увар Нездинич помолодел лет на десять. По крайней мере, с копьем он управляется получше многих молодых.

Вожак был еще жив. Он лежал на правом боку и тяжело дышал. Изо рта шел пар. Стрелы, вокруг которых шерсть была мокрой от крови, слиплась, поднимались и опускались в такт дыханию. Темная шерсть на брюхе была в снегу, местами покрасневшем от крови. Воевода Увар выдернул копье из туши, прицелился, поднеся трехгранное острие почти к боку тура, замахнулся и всадил в область сердца, между стрелами. Вожак дернулся всем телом, затем поскреб снег задними ногами и замер, бездыханный.

Мне в последнее время стало жальче убивать животных, чем людей. Наверное, с меня уже полностью обтерлась цивилизационную плесень, наросшая в двадцатом веке.

4

В начале весны прискакала делегация от Олега, князя Черниговского. Они добрались по санному пути, проложенному по льду Сейма. Лед еще был крепкий, но купцы уже не рисковали ездить по нему с обозами. Когда дозорный с Вестовой башни доложил, что скачет отряд из десяти человек, я догадался, что позовут в поход. Думал, что на литовцев или галичан. Возглавлял делегацию один из бояр, приезжавших ко мне сватать на Черниговский стол. Он был тучен, с двойным подбородком и короткой шеей, отчего длинная темно-русая с проседью борода как бы стелилась по груди в вырезе богатого червчатого с золотым шитьем опашня, подбитого куницей, и создавалось впечатление, что у боярина тело заросшее, обезьянье. Он, видимо, редко ездил верхом подолгу, потому что, свалившись – другого слова не подберу к тому действию, которое он произвел, чтобы оказаться на земле, – с коня, какое-то время стоял, расставив ноги и наклонившись вперед, а потом распрямился и косолапо зашагал к крыльцу.

Я наблюдал за ним через окно, стоя в своем церемониальном зале, как называл помещение для торжественных приемов. Рядом со мной стояли воевода Увар Нездинич и сотник Мончук. Я позвал их, потому что могла потребоваться какая-нибудь информация о предполагаемом противнике.

– Сдает боярин Микула, – сказал воевода. – Раньше в седло запрыгивал без помощи стремени, а теперь слезает с трудом.

– Посмотришь на него и подумаешь: стоит ли доживать до старости?! – произнес я.

– Жить всем хочется, – признался Увар Нездинич и тяжело вздохнул.

Он занял место на лавке справа от меня, а Мончук – слева. Больше никого я не позвал. Не тот, так сказать, уровень визита, чтобы устраивать большой прием. Савка открыл извне двери в зал церемоний и торжественно, как я его научил, огласил:

– Боярин Микула с поручением от Олега, Великого князя Черниговского! – а потом отошел в сторону, дав дорогу посольству.

На черниговцев Савка произвел впечатление. Уверен, что этот эпизод обязательно расскажут не только своему князю, но и обсосут со всеми знакомыми. Решат, что я позаимствовал церемонию у ромейского императора.

Обменявшись приветствиями, боярин Микула прокашлялся, прочищая горло, и громко и четко, словно имел дело с тугими на ухо, изложил цель своего посольства:

– Князю Михаилу не усиделось на Новгородском столе, решил вопреки дедовскому обычаю поискать Черниговский под Олегом. Обещал летом вместе со своим зятем Юрием, Великим князем Владимирским, пойти на нас войной. Князь Олег призывает всех своих удельных князей встать под его знамя и отстоять свою землю. Зовет и тебя, князь.

– Предупреждал я вас, что не усидит Михаил в Новгороде, – сказал я. – Говорят, там народ своевольный, на каждом конце свой Великий князь, а в каждом дворе по удельному.

Воевода Увар, который в молодости бывал в Новгороде, улыбнулся и покивал головой, подтверждая мои слова.

– Точно, предупреждал ты нас, – согласился боярин Микула. – Да только мы Олегу крест целовали, за него и будем стоять.

– Раз целовали, значит, стойте, – разрешил я. – А я ему клятв не давал. Наоборот, он пообещал собор построить да передумал. Так что передайте князю Олегу, что мне сейчас некогда в походы ходить, надо собор закончить.

– Разве он не закончен?! – удивился боярин Микула. – Я мимо проезжал, вроде бы все готово.

– Снаружи – да, а внутри еще много работы. Закончится как раз к тому времени, когда моя помощь будет не нужна, – произнес иронично. – Слово князя должно быть крепко. Не умеешь держать его, не садись на стол, – добавил я и встал, давая понять, что прием закончен. Чтобы смягчить отказ, предложил: – Сейчас баню протопят, попаритесь, а затем на пир приглашаю.

– Спасибо, князь, за приглашение, но нам сейчас не до пиров, – отказался боярин Микула. – Надо в Рыльск скакать к князю Мстиславу, иначе по льду не успеем вернуться.

Причина уважительная. Если не успеют по льду, тогда придется месить грязь по лесным дорогам с самую распутицу или пережидать не меньше месяца. Впрочем, мне было глубоко плевать на их отказ, поскольку мой отказ был покруче. Я макнул Великого князя носом в его собственную лужу. Такое не забывают и не прощают. Если Олег усидит на Черниговском столе, надо ждать его в гости. Придется отбиваться от него до прихода монголов. Я помнил, что Чернигов монголы захватят, как и столицы других Великих княжеств, Владимирского и Киевского. Только на счет Галицкого забыл, потому что, в отличие от вышеперечисленных трех, никогда не бывал там в будущем.

Морской поход опять пришлось отложить. Князь Олег – человек горячий. Если решит отомстить, то сразу выполнит, в долгий ящик откладывать не будет. Иначе остынет и передумает. Князь Михаил пришел на Черниговскую землю со своим зятем князем Юрием и объединенным войском. Сражений не было. Михаил не спешил нападать, обижать своих будущих подданных. Начались дипломатические маневры, которые растянулись до середины лета. К Олегу Святославичу приплыл Кирилл, митрополит Киевский, и уговорил подчиниться решению съезда Ольговичей, уступить Черниговский стол законному наследнику. Поскольку у Михаила войско было больше, никто из удельных князей, подобно мне, не поспешил на помощь Олегу, не захотел лечь костьми за чужие интересы, а черниговские горожане отказались сидеть в осаде, пригрозили открыть ворота врагу. Так что пришлось князю Курскому уважить просьбу митрополита, вернуться в свой удел. В Курск он отплыл на девяти ладьях с семьей, домашней прислугой и той частью своей дружины, которая перебралась с ним в Чернигов.

От Олега Святославича можно было ждать непродуманных поступков, поэтому я устроил небольшое шоу на берегу Сейма. На пустыре, где обычно проводил занятия с дружинниками, построил все пять сотен. Пеших – в четыре шеренги, конных – в две. Получилась довольно длинное построение. Они стояли спиной к реке, никому не угрожая. Только мы с воеводой Уваром сидели на лошадях перед строем, лицом к реке. Учения проводили, а заодно демонстрировали силу.

Ладьи с курянами проплыли мимо нас, сбавив ход. Наверное, с реки мы смотрелись красиво и грозно. Ровные прямоугольники воинов, облаченных, как один, в металлическую броню и хорошо вооруженных, не остались незамеченными. Все куряне, кто не сидел на веслах, собрались на правых бортах ладей и молча смотрели на мою дружину. Мои воины тоже молчали. Я не сказал им, зачем построил, но все и так знали, что мимо поплывет бывший Великий князь. В эту эпоху на Руси никто никому не доверял, поэтому ждали от курян подляну. Если и были у князя Олега недобрые намерения, ровные шеренги моих дружинников развеяли их. Я добился того, чего хотел, причем без потерь. Лучшая победа – победа без боя.

5

За два года шхуна рассохлась. Десять дней мы потратили на то, чтобы законопатить и просмолить ее. Материалы и инструменты привезли с собой на двух ладьях, которые я нагрузил на обратную дорогу купленными у местных жителей овечьей шерстью и выделанными кожами. В Путивле из них изготовят обмундирование для моей дружины. Если я не выдам новое, так и будут ходить в рванье.

Черное море встретило нас северным ветром силой баллов пять. Мы подняли все паруса и понеслись к Босфору. Я решил поохотиться в Средиземном море и заодно навестить тестя с тещей, сообщить им, что у них появился еще один внук по имени Андрей. Назвать так предложила Алика. Русский вариант имени Эндрю, с которым у нее, видимо, связаны приятные воспоминания. Наверное, это один из тех придурков, которые полегли за нее на нефе. Кстати, Жоффруа де Виллардуэн даже не заикнулся по поводу погибших рыцарей. На то он и рыцарь, чтобы погибнуть в бою. Скорее всего, это были младшие сыновья из незнатных семей, а их старшие братья ходили под моим командованием в поход на сарацинов.

Мраморное море и пролив Дарданеллы контролировали корабли Никейской империи. За два года войска Иоанна Дуки Ватацеса сильно потеснили латинян. На азиатском берегу теперь принадлежала Латинской империи лишь неширокая полоса напротив Константинополя. Пошлина за проход осталась прежняя. Поскольку шли в балласте, заплатили всего одну золотую номисму, отчеканенные еще императором Алексеем – последним правителем Ромейской империи.

Сборщик пошлины – длинноносый рассудительный пожилой грек – убедившись, что в трюме только запасы еды, предупредил:

– В нашу империю ввоз товаров временно запрещен, но вывозить можно, сколько хотите.

– Почему? – поинтересовался я.

– Наш наимудрейший император Иоанн печется о собственных ремесленниках, – произнес без тени иронии грек.

Отсутствие конкуренции приведет к деградации его ремесленников, но сначала будет казаться, что запрет наимудрейшего императора подействовал положительно.

– Я – не купец, – поставил в известность сборщика пошлины, – так что ничего к вам завозить не буду, а вывозить – и тем более.

– За нападения на суда наших купцов капитана ждет смерть, а команду – рабство на галерах, – проинформировал грек.

– Предпочитаю нападать на сарацинских купцов, – сказал я. – Они богаче.

– На суда неверных наш наисправедливейший император разрешает нападать, – серьезным тоном произнес сборщик пошлины.

Мне сперва показалось, что это у него юмор такой – не сразу понятный. Нет, грек говорил на полном серьезе. Сомневаюсь, что ему вообще знакомо чувство юмора. Разве что на уровне Чарли Чаплина – «поскользнулся-упал». Видимо, у них с наисерьезнейшим императором Иоанном Дукой Ватацесом одна мания величия на двоих.

В Эгейском море вопрос с пиратами действительно решили. По крайней мере, на нас никто даже не пытался напасть. Только в южной его части, побережье которого принадлежало Иконийского султаната, к нам рванулись от небольшого острова три рыбацких баркаса, наполненные отважными парнями. Два баркаса были четырнадцативесельными, а один – шестнадцативесельный. Поскольку ветер им был противный, латинские паруса не поднимали. Мы продолжали следовать прежним курсом – на юго-восток, к западной оконечности острова Родос. Я собирался обогнуть Родос с юга, а потом повернуть на восток, к берегу султаната, поискать там добычу. Первым на дистанцию выстрела приблизился шестнадцативесельник. На баке у него стоял наклоненный внутрь деревянный щит, который, по мнению пиратов, должен был защитить от наших стрел и болтов. Кого-то он защитил, но не всех. Корма шхуны была намного выше этого щита, поэтому сидевшие ближе к корме гребцы были открыты. Первый же залп моих арбалетчиков вывел из строя с пяток пиратов, включая рулевого. Сколько точно – сказать не могу, потому что и их соседи сразу попадали между банками, чтобы не погибнуть. Баркас начал медленно разворачиваться правым бортом к ветру. Остальные два решили не рисковать, развернулись с помощью весел. Не знаю, на что они рассчитывали, атакую шхуну на низких, незащищенных суденышках. Наверное, что экипаж окажется еще трусливее, чем они.

В Средиземном море дул бриз: днем с моря на берег, ночью с берега на море. Оба ветра дули нам практически в борт, так что мы шли курсом галфвинд днем правого, а ночью левого галса. С левого борта остался залив Анталья – туристическая Мекка россиян. Никогда там не был. В этой части побережья жара слишком влажная. Турецкие курорты на Эгейском море лучше, потому что там более сухой и не такой жаркий климат.

В этих краях я посещал порт Искендерун. Название город получил в честь Александра Македонского, но больше ничего от великого полководца там не осталось. Развалины замка тринадцатого века в счет не идут. Первым на судно, опередив власти и агента, прибыл продавец сим-карт для мобильных телефонов. Льстивый и скользкий, он всячески пытался проникнуть в надстройку. На симках ведь много не заработаешь, еще и подворовывал, наверное. А в городе ко мне ненавязчиво приставали по очереди шесть человек, утверждавшие, что они – бывшие моряки, и предлагали угостить пивом, а потом пытались втюхать серебряную монету времен Александра Македонского. Монеты у всех шести были одинаковые, немного потускневшие, но совсем не стершиеся за две с лишним тысячи лет. Грузились мы в Искендеруне строительным мелом, упакованным в большие синтетические сумки с ручками, за которые с помощью строп цепляли на крюк подъемного крана сразу по четыре и переправляли с железнодорожного вагона-платформы в трюм судна. Запомнилось, что грузчики работали всего пару часов за смену. Закинут в трюма положенные шестьсот тонн и остальное время гоняют чаи и играют в шиш-беш. Территория порта была очень большой, причем использовалась только малая часть ее, на остальной находились захламленные пустыри и полуразрушенные строения, возле которых рос виноград и инжирные деревья. Виноград уже созрел, и мои матросы нарвали его себе, а заодно принесли и мне полный пластиковый тазик.

Во второй половине четвертого дня, когда шхуна проходила между материком и островом Кипр и я подумывал лечь на обратный курс, впередсмотрящий наконец-то заметил большое судно. Раньше попадались только рыбачки, на которых я приказал не обращать внимание. Мы сюда не за рыбой пришли. Это было судно длиной метров двадцать пять, шириной не меньше восьми и с тремя латинскими парусами. Между грот-мачтой и бизанью находился узкий грузовой люку. Еще один люк поуже располагался в кормовой части, рядом с шатром, под которым был постелен ковер, а на нем лежали свернутая постель капитана и две красные подушки, засиженные в центре до черноты. Этот люк вел к запасам еды для экипажа и сундуку с деньгами и парадной одеждой капитана. Вода хранилась в бочках, которые были привязаны к мачтам, по две возле каждой. Это судно, как и захваченный в прошлом походе зерновоз, загружалось через отверстие в борту, которое потом закрывали и замазывали смолой. Оказывается, зерновоз был, так сказать, типовым проектом. Другими отличиями этого судна от нефа были заостренная корма и отсутствие надстроек. На корме было что-то типа полотняного шатра, а между фок– и грот-мачтами натянут тент. Паруса убраны. Судно лежало в дрейфе. Наверное, шли на Кипр, пережидали противный ветер. Заметив нас, сразу повернули к материку и подняли паруса, которые были из вертикальных полос холста красного, зеленого и желтого цвета. У фока и бизани после красных шли зеленые полосы, а у грота – желтые. Ветер был не сильный. Купец от силы делал узла полтора, в то время, как шхуна – не меньше трех. Мы догнали его до наступления темноты. Сопротивления не было. Теперь понятно, за кого приняли нас иконийские пираты. Мы ошвартовались правым бортом к левому борту купеческого судна, матросы которого даже приняли у нас швартовы. Матросов было двенадцать человек: семеро свободных и пятеро рабов. Среди рабов двое оказались славянами из Македонии. Они и приняли швартовы. Остальные трое были ромеями из Трапезунда.

Капитан, он же купец и судовладелец, – плотный пожилой мужчина с непропорционально большой головой, на которой красовалась алая шапка типа низкого цилиндра, бегающими карими глазами под густыми, кустистыми бровями, мясистым крючковатым носом, густыми черными усами, почти полностью скрывавшими верхнюю губу, и небритым, закругленным подбородком. Одет капитан в льняные белые рубаху и порты, мятые и настоятельно требующие стирки. Он упал передо мной на колени и взмолился на ломаном варианте того французского, на котором общались граждане Латинской империи:

– Забирайте всё, только не убивайте! Мы тоже христиане! Разрешите нам уплыть на лодке!

Акцент показался знакомым, поэтому произнес одну из известным мне фраз на армянском:

– Как тебя зовут?

– Андроник, – ответил удивленный капитан.

– Откуда ты? – продолжил я допрос, перейдя на греческий.

– Киликия, – ответил он на греческом, которым владел довольно сносно.

Киликия – это армянское государство на побережье Средиземного моря. В будущем его территория станет частью Турции, и от армян там не останется и следа. Старые народы не хотят жить на исторической родине, не понимая, что в других местах в лучшем случае просто растворятся. Хотя, кто точно знает, где историческая родина каждого народа?! Если копнуть поглубже, окажется, что все пришлые.

– Что и куда вез? – спросил я.

– На Кипр господам тамплиерам ткани сирийские, ковры, утварь, бумагу, стекло, – перечислил Андроник. – Всё, что им надо для хорошей жизни.

– Мы тоже любим хорошо жить, нам эти товары пригодятся, – сказал я и задал следующий вопрос: – Какие у тебя отношения с византийскими купцами?

– Обычные, деловые, – ответил он.

– Сейчас мы пойдем в Кларенцу. Там отпущу тебя за выкуп в сотню золотых, если византийцы за тебя заплатят, – сообщил я. – Можешь договориться с ними и выкупить свое судно или продам венецианцам.

– На судно у меня не хватит денег, на выкуп бы набрать, – пожаловался армянин.

Поскольку он не начал торговаться, денег не только на выкуп, но и на судно у него хватит. Побоялся, что я, узнав об этом, повышу сумму выкупа. О чем я и сказал Андронику, добавив:

– Мне некогда ждать большой выкуп за тебя и выгодно продавать твое судно. Быстро получу деньги от тебя или венецианцев – и поплыву домой с твоими товарами.

– Не хватит у меня денег, – повторил он, но, судя по тому, как быстро забегали глаза, обрадовался, что сможет выкрутиться сравнительно легко.

Капитана я забрал на шхуну, на его судно посадил десять дружинников во главе с Мончуком. Матросам пообещал, что все они будут отпущены по прибытию в порт. Рабы станут свободными. После чего отправились в гости к моим родственникам по жене. Шли на приличном удалении от берега, чтобы не встретиться с пиратами. Если их нападет много, мы-то на шхуне отобьемся и уйдем, а вот захваченное тихоходное судно придется бросить. Дотащить добычу до логова иногда труднее, чем захватить ее.

Путь до Кларенцы растянулся на шестнадцать дней. На шхуне, оставив добычу в открытом море, подходили к острову Крит, брали свежую воду. Когда через полдня вернулись к захваченному судну, дружинники во главе с Мончуком орали от счастья. Они боялись, что не найдем их. Даже капитан-армянин очень удивился, как точно я вышел к оставленному в открытом море судну. Для него большой проблемой было выйти точно к Кипру, поскольку до компаса еще не додумались. Точнее, успели забыть, потому что тысячи две лет назад компасом пользовались финикийцы. За такой продолжительный срок чего только не забудешь! Андроник рассказал мне, что сперва вдоль материка следовал до нужного мыса, после чего поворачивал на юг. Если дул бриз, плыть приходилось ночью, поэтому направление определял по Полярной звезде. Промахнуться было трудно, потому что Кипр вытянулся с запада на восток километров на сто пятьдесят плюс на нем горы высокие, виден издалека. На обратном пути ориентировался по солнцу, учитывая его смещение по небосклону. Навигация, как наука, в тринадцатом веке находилась в младенческом возрасте.

6

В Андравиде меня встретили, как желанного гостя. Жоффруа де Виллардуэн-старший побаливал, поэтому почести мне оказывал его старший сын. Я порадовал их подарками, в том числе и из захваченного на армянском судне. Тещу в придачу порадовал рождением еще одного внука. На этот раз она даже не соизволила бросить уничижающий взгляд на бездетную невестку.

Ссора между женщинами перешла в более пламенную фазу. Причиной был Роберт де Куртене, брат Агнессы, который находился в Андравиде. Это был довольно безвольный и беспутный молодой человек слабого сложения, но приятной внешности, с густыми каштановыми волосами и голубыми глазами. Странным образом пороки не отражались на его красивом лице. Не имея ни сил, ни способностей к ратному делу и управлению государством (отсутствие одной из этих способностей ему бы простили), Роберт стал императором Латинской империи после смерти отца и отказа от трона старшего брата Филиппа, маркграфа Намюрского. Старший брат трезво рассудил, что лучше прочно сидеть графом, чем шатко императором. Роберт де Куртене рулил не долго. Империя и так находится на грани гибели, а тут еще ее глава, забросив все дела, проводит дни в кутежах и других развлечениях. Последней каплей стал его тайный брак с дочерью простого рыцаря Балдуина Нефвилля. Женить его собирались на дочери Ивана Асеня, чтобы превратить врага в союзника. Когда тайное стало явным, бароны схватили жену и тещу Роберта. Первой отрезали нос и веки, а вторую утопили, поскольку каждый барон тоже имел тещу и знал, какое ядовитое это существо. Роберт сбежал к Папе Римскому, который не поверил, что такой приятный молодой человек может быть беспутным, заступился за него. Даже такая мощная поддержка не помогла. Роберт добрался до Андравиды и начал созывать на помощь рыцарей, ожидая поддержки и от ахейской родни, чтобы отобрать трон у своего младшего десятилетнего брата Балдуина, регентом при котором была их мать Иоланта и за которого теперь сватали дочь болгарского царя. Иван Асень держал паузу, ожидая, когда Папа Римский признает Балдуина императором. Под знамя Роберта де Куртене собралось лишь десятка три таких же разгильдяев, как он сам. Жоффруа де Виллардуэн не мог отказать знатному родственнику, но и ввязываться из-за него в драку тоже не собирался. Ссылаясь на свою болезнь, тянул время. В результате страдающей стороной оказался Жоффруа-младший. С одной стороны его пилила жена, требующая помочь ее любимому брату, а с другой – мать, дававшая понять, что бездетной невестке пора в монастырь. День он проводил в спорах с одной женщиной, а ночь – с другой. Наследник Ахейского княжества на собственной шкуре познавал, что истина рождается в споре с умным, в споре с дураком рождаются неприятности, а в споре с женщиной – неприятности истины.

Армянский купец и капитан Андроник связался не с венецианскими купцами, а с тамплиерами, которые давали в кредит всего под десять процентов. Венецианцы начинали с сорока и не опускали ниже двадцати. Поскольку на Руси не было офисов «Банка «Тамплиеры», где я мог бы обналичить их вексель, пообещали через пару недель подогнать всю сумму золотом. Кстати, Андроник, попав на сушу и убедившись, что я не собираюсь обирать его до нитки, решился выкупить не только свое судно, но и часть товаров, которые не поместился в мою шхуну. Заодно договорился в счет долга перевезти груз тамплиеров их подельникам на Крит. Подозреваю, что, благодаря этому, заработает даже больше, чем потеряет. Я составил ему план перехода вдали от берегов и пиратов, указав курсы и точки поворотов. Курсы он будет держать по магнитному компасу, который в Кларенце изготовили по образу и подобию моего. За время перехода капитан убедился в полезности этого прибора и научился им пользоваться. Посоветовал Андронику начать работать на линии Киликия-Венеция. Один такой рейс будет приносить ему больше прибыли, чем десяток на Кипр.

– Хочешь опять меня ограбить?! – недоверчиво произнес армянин.

– Я одно и то же судно два раза не захватываю, – сообщил ему. – Примета плохая.

По случаю моего приезда Виллардуэны закатили трехдневный пир. За последние два года их финансовое положение заметно улучшились. Во-первых, закончили строительство большинства замков, которое поглощало уйму денег; во-вторых, и сами занялись пиратством. К берегам Африки ходить опасались, боялись открытого моря, поэтому отправляли флот из трех-пяти галер к берегам Иконийского султаната. Купеческие суда захватывали редко, потому что навыки пока не наработали, а вот побережье грабили на славу. Пусть добыча была и не очень ценная, зато много. Я пошутил по этому поводу, что им надо было раньше отправить младшую дочку на встречу со мной. Шутку восприняли вполне серьезно.

– Нам раньше и в голову не приходило, что на море можно больше добыть. Мы все выросли вдали от моря. Я впервые увидел его, когда отправился в крестовый поход, – признался князь Жоффруа, рядом с которым я сидел за пиршеским столом. – Когда ты вернулся от сарацинов с богатой добычей, все мои рыцари решили поменять коней на галеры. И трубадуры сразу вспомнили, как Ричард Львиное Сердце захватывал сарацинские корабли. Только об этом в последнее время и поют.

– Ричард был сыном Генриха Плантагенета? – спросил я.

– Да, – ответил князь и добавил: – Не хотел бы я умереть, как Генрих.

– А как он умер? – поинтересовался я.

– Обобранный до нитки и покинутый своей свитой. Когда его нашли, был наполовину съеден червями, – рассказал Жоффруа де Виллардуэн. – В конце жизни он рассорился с женой и сыновьями, воевал с ними. В итоге остался один.

А такой милый был юноша. Абсолютная власть в больших дозах убивает сначала душу, а потом и тело. Интересно, был ли мой сын в его свите?

Князь почти ничего не ел и мало пил. Он еще пытался бодриться, но понятно было, что долго не протянет. Наверное, поэтому и вспомнил смерть Генриха Плантагенета. Мне кажется, у Жоффруа де Виллардуэна рак. Эту болезнь пока не знают и не лечат. Считают, что это старость убивает. Впрочем, и в двадцать первом веке при таком диагнозе врачи чаще помогают болезни, чем больному.

На четвертый день мы отправились охотиться на волков. На Пелопоннесе хорошо развито животноводство. Для себя держат коз и овец, а на экспорт выращивают ослов, мулов и лошаков. Говорят, они пользуются большим спросом в Италии, особенно у монахов. Свояк свояка узнает издалека. Отправились на охоту со сворой собак. Они будут загонять, а мы будем добивать. К нам присоединилась Агнесса с придворными дамами. Ехали они на лошадях с дамскими седлами. Под Агнессой была арабская кобыла серебристо-гнедой масти – ноги темно-гнедые, корпус гнедой, грива светло-рыжая, а хвост желтовато-белый. Вместе с сестрой отправился и Роберт, хотя мне сказали, что он не любитель охоты. Предпочитает пировать, играть в кости или волочиться за женщинами. Я подумал, что он поперся с нами из-за дам.

Было теплое солнечное утро, предвещающее жаркий день. Дул северо-западный ветер, обычный в этих краях летом. Мы с час ехали в гору по широкой дороге, потом свернули в долину. Туда нам будут выгонять волков. Основную работу будут делать собаки. Нам останется только добивать затравленных хищников. Меня такое мероприятие не увлекало. Поехал, чтобы развеяться после затяжного пира. Поэтому немного отстал от всех. Хотел обдумать, не заскочить ли на обратном пути к берегам Трапезундской империи? Освобожденные из рабства трапезунды рассказали, что к ним приплывает много купеческих судов из разных стран – отблагодарили, как смогли.

Рядом со мной сразу оказался Роберт де Куртене. Он ехал на спокойном вороном жеребце преклонного возраста. Сам выбрал его. Нормальный молодой рыцарь сядет на такого коня только в крайнем случае и никогда для прогулки с дамами.

– Говорят, у себя в королевстве ты самый лучший полководец. Единственный, кто победил татар, – неслабо лизнул Роберт.

– Не победил, а всего лишь не дал победить себя, – отказался я от незаслуженной славы.

– Это одно и тоже, – не согласился он. – Не обязательно выигрывать сражение. Главное – не проигрывать важные, – проявил Роберт де Куртене неожиданный для меня ум.

Я даже посмотрел на него без былого пренебрежения. Роберт уловил перемену в моем настроении и перешел к делу:

– Мне нужна твоя помощь. Не столько войсками, хотя и они не помешают, но и как полководца. За тобой пойдут и франки, и ромеи, и славяне. Мы за несколько дней вернем мой трон, – сказал он и продемонстрировал широту своей души: – Станешь моим соправителем. Мне все равно не нравится заниматься государственными делами. А когда у меня родится дочь, выдам ее замуж за твоего сына.

Как говорят на Руси, курочка в гнезде, яичко еще глубже, а бабушка цыплят считает. Вот только, кто помешает отравить или пристрелить на охоте соправителя?! Стоит намекнуть баронам – и найдутся десятки желающих услужить императору.

– Войско все равно потребуется, и не малое, – произнес я. – Надо бы и с Иваном Асенем договориться. У меня с ним хорошие отношения, но ты отказался жениться на его дочери.

– Уже согласен, – поспешил заверить Роберт де Куртене. – Моя бывшая жена ушла в монастырь, так что могу жениться снова.

О том, что его жена стала монашкой, мне никто не говорил. Может, и не врет. Без носа и век она, наверное, производит жуткое впечатление. Интересно, научилась она спать с открытыми глазами или надевает на ночь повязку? И каково теперь спать рядом с ней?! У нас в мореходке койки в кубриках ставили парами впритык. Когда я после академического отпуска попал в другую роту, оказалось, что там есть свободная койка внизу – блатное место. Пустовала она потому, что на соседней спал Витя Тюпка. Делал он это с приоткрытыми глазами.

– Как у покойника! – объяснил мне его бывший сосед. – Проснулся среди ночи, глянул на Витьку – и сам чуть не умер от страха!

Мне приоткрытые глаза соседа были по барабану. Не знаю, как к таким относится Роберт де Куртене.

– На все это потребуется время, примерно до следующей весны, – продолжил я, надеясь, что его такой долгий срок не устроит.

– Как раз к тому времени и я войско соберу. Старший брат обещал прислать мне три сотни своих рыцарей и тех, кто захочет повоевать за правое дело, – сообщил Роберт.

На счет старшего брата он точно врал. Князь Жоффруа де Виллардуэн рассказал мне, что Филипп, маркграф Намюрский, отказался участвовать в семейной разборке, но предложил убежище любой из проигравших сторон. Этот маркграф нравился мне все больше и больше. В отличие от его брата Роберта.

– Если получится договориться с болгарским царем, с той стороны и начнем наступление, – сказал я. – Сможешь пробиться туда со своим отрядом?

– Конечно, смогу! – легко заверил Роберт де Куртене.

– Пришлю тебе весточку, – также легко пообещал я.

Охота закончилась удачно, если не считать одного неприятного инцидента. Агнесса захотела сама убить волка легким копьем, специально сделанным для нее, и попала в собаку. Впрочем, такое иногда случалось и с бывалыми охотниками-мужчинами. Когда свора собак рвет извивающегося волка, трудно понять, где кто.

Вернувшись с охоты, я вышел в дворцовый сад, где в беседке, увитой виноградом, сидела княгиня Жаклин в окружении придворных дам, своих ровесниц. Они все вышивали. Что именно – не понял, но ткань была шелковая, алого цвета, а нитки золотые. Скорее всего, что-нибудь для храма.

– Как поохотились? – вежливо поинтересовалась княгиня, продолжая вышивать.

– Убили десятка два волков и одну собаку, – ответил я. – Собака на счету Агнессы.

– От нее всем достается, – пожаловалась на невестку Жаклин.

– Извини, что отвлекаю от изготовления такого прекрасного предмета, но ты обещала мне показать свой сад. Боюсь, что другой возможности воспользоваться твоей любезностью у меня не будет, – сказал я.

Ничего она не обещала, только обмолвилась один раз, что у нее в саду растут прекрасные розы. Княгиня поняла, что с ней хотят поговорить с глазу на глаз, и сразу отложила вышивку.

– Я с радостью покажу тебе сад, – любезно произнесла она.

Розы у нее, наверное, красивые. Оценить в полной мере я не смог, потому что они только начали распускаться. Зато в этой части сада нам никто не мешал говорить.

– Роберт предлагает мне помочь ему вернуться на трон, – сообщил я княгине.

– Это будет трудно, – дипломатично произнесла она.

– Нет ничего невозможного, – сказал я – Но стоит ли в это ввязываться?!

– А что он тебе пообещал? – полюбопытствовала Жаклин.

– Половину трона, – ответил я и добавил: – Хотя мне не нужен и целый.

– Алике писала, что ты отказался быть королем, – произнесла теща с нотками осуждения.

– Я отказался быть королем на день, – поправил я. – Точно также не хочу быть полуимператором на полдня.

– Тогда тебе нет смысла ему помогать, – сказала она.

– Не совсем. В войне всегда есть смысл для нападающего: не победим, так пограбим, – поделился я.

– В Латинской империи уже нечего грабить, – сообщила княгиня.

– По большому счету, да, – согласился я. – Но дело даже не в этом. Мне показалось, что Роберт приносит несчастье всем, кто ему помогает.

– Ты знаешь, я думала о нем тоже самое! – радостно сообщила княгиня Жаклин. – У меня предчувствие, что он принесет беду в наше княжество.

– Если с ним самим что-нибудь не случится. Он ведь любит выпить, а лестницы у вас крутые. Хорошо, если в этот момент рядом с императором будет надежный «друг», поможет ему, – сказал я, глядя ей в серые глаза, у уголков которых на висках были лучики морщинок. – А то греческие врачи, если им мало заплатить, скорее добьют больного, чем вылечат.

Она улыбнулась одними губами и произнесла с нескрываемым злорадством:

– Да, греческие врачи любят деньги.

Женщины предпочитают убивать долго, чтобы насладиться эмоциями жертвы. Они ведь эмоциональные вампиры.

Когда мы возвращались к беседке, княгиня Жаклин произнесла:

– Моей младшей дочери больше всех повезло с мужем.

Видимо, раньше у нее была противоположная точка зрения.

– А мне – с тещей, – сварганил я ответный комплимент, хотя мое мнение о ней осталось прежним.

7

К побережью Трапезундской империи я наведался только на следующий год. Собирался отвезти захваченную возле Кипра добычу к Днепровским порогам, там перегрузить на ладьи, а потом сделать еще одну ходку к южным берегам Черного моря, но воевода Увар передал через капитанов ладей, что намечается поход на Владимир-Волынский. Тамошний князь Даниил решил расширить свои владения за счет Пинских князей. Поскольку Даниил был Мономаховичем, каждый уважающий себя Ольгович должен был воспрепятствовать этому. Так считал Увар Нездинич. Пришлось мне вернуться в Путивль, чтобы княжество не оказалось случайно втянутым в ненужную мне разборку. Я ведь на самом деле не Ольгович, мне по барабану эта старая свара между двумя ветвями Рюриковичей. Поход на Даниила и не состоялся, так что до весны я занимался решением хозяйственных вопросов, которые возникали в несметном количестве, стоило мне вернуться в Путивль. Непонятно было, как они решались, а они успешно решались, когда я находился в походах?!

Выйдя из Днепро-Бугского лимана, взяли курс на Крымский полуостров, а от мыса Сарыч повернули на юг. В двадцатом веке, когда я вернулся на флот после многолетнего перерыва, пришлось начинать, так сказать, снизу – с судов «река-море» или, как мы их называли, «река-горе», старых плоскодонных галош, которые в то время занимались перевозкой металлолома из бывшего СССР в Турцию. Металлолом грузили, как умели. Накидают трюм, потом утрамбовывают чушкой в несколько тонн весом. Кран поднимает ее и роняет в трюм. Затем еще слой металлолома и утрамбовка. И так несколько раз. В итоге во время перехода пару раз за вахту приходилось мерить воду в льяльных колодцах, чтобы не пропустить тот момент, когда надо срочно запрыгивать в спасательный бот. Этим судам разрешалось ходить на удалении не более двадцати миль от берега и пересекать Черное море только в одном месте, самом узком, в полосе идущей на юг от южного берега Крыма до северного берега Турции. Восточная граница этой полосы проходила рядом с портом Синоп, который в тринадцатом веке находился на западной границе Трапезундской империи. На походе к Синопу мы и захватили первый приз.

Это была небольшая шестнадцативесельная галера с одной мачтой, покрашенной в желтый цвет. Парус убран, потому что шли почти против ветра, который дул от норд-оста. Зато мы шли по ветру, довольно свежему, делали не меньше восьми узлом. Должны были бы пересечь курс галеры по носу. Заметив нас, она сразу развернулась и легла на обратный курс, подняв бледно-желтый парус. Наверное, раньше парус был золотого цвета, но вылинял. Мы гнались за ней часа два, потихоньку сокращая расстояние между судами… Наверное, не догнали бы, потому что вдали показался небольшой порт. Вот тут-то гребцы и помогли нам. Правый борт вдруг сбился с ритма. Весла остались опущенными в воду. Гребцы левого борта продолжали налегать, отчего галера начала поворачиваться к нам правым бортом. Уверен, что на веслах сидели рабы. Они решили, что хуже все равно не будет, и перестали грести. Через несколько минут весла правого борта начали подниматься из воды, но теперь гребцы левого забастовали. Задержки на несколько минут хватило, чтобы мы догнали галеру.

Сопротивления не было, потому что некому было отбиваться. Не считая гребцов, экипаж галеры состоял всего из восьми человек. Привыкли, что в этой части моря пиратов нет. Как мне сказали освобожденные из рабства трапезунды, пираты нападали только со стороны Грузинского царства, но там постоянно дежурили несколько трапезундских боевых галер. Со стороны Босфора порядок поддерживали никейские военно-морские силы. В эту эпоху все плавали вдоль берега, поэтому наше нападение со стороны открытого моря оказалось неожиданным.

Галера сидела очень низко, надводный борт составлял не больше метра. Судя по всему, перегружена. Море сейчас спокойное, но при волнении галера будет набирать воду. «Ворон» на нее перекидывать не стали, спустились по обычному трапу, положенному на фальшборт шхуны и ограждение куршеи, которое было высотой по колено. Наверное, чтобы не мешало стегать бичом гребцов. В носовой части галеры и ниже куршеи вдоль бортов располагались под прямым углом к ней по восемь банок для гребцов. Два гребца по левому борту и один по правому лежали окровавленные между банками. Под палубой в носовой части и от борта до борта в кормовой лежал груз: копья, мечи, топоры, булавы, шлемы, наручи, щиты. Всё не очень хорошего качества, но и плохим не назовешь. На корме была деревянная надстройка, напоминающая «ракушку» для оркестра на танцплощадках, какие я еще застал в годы юности. Там стояли бочки с водой, корзины и лари с едой – сухарями, вяленым мысом, твердым сыром, луком и чесноком – и один сундук с одеждой капитана и кожаным мешочком, в котором хранились две золотые монеты, покрытые арабской вязью, и полтора десятка серебряных, как арабских, так и ромейских.

Капитаном был мусульманин лет тридцати. На выбритой голове красный головной убор с черной кисточкой, напоминающий феску. Глаза заплывшие, как у алкаша после недельного запоя. Концы длинных черных усов обгрызены. В ушах маленькие золотые сережки. Красная хлопковая рубаха с рукавами по локоть подпоясана черным кожаным ремнем с серебряной застежкой, на котором висел длинный нож с рукояткой из черного дерева и позолоченным навершием в виде шара. Красные порты были перевязаны под коленями черными лентами. На безымянных пальцах обеих рук по золотому перстню-печатке. Пижон, однако.

– Это твое судно? – спросил его.

– Нашего всемогущественнейщего султана, на благословит его аллах! – ответил капитан. – За нападение на его галеру тебя ждет смерть, неверный!

– Тебя она дождется раньше, если будешь угрожать мне, – пообещал я.

Гребцы оказались болгарскими крестьянами. Их взяли в плен латинские рыцари и продали иконийскому купцу, не смотря на то, что у болгарской церкви была уния с католической, а единоверцев продавать в рабство считалось грехом. Видимо, слишком мало добычи захватили благородные рыцари. Трое, лежавшие между банками, были живые, что спасло капитана, но сильно избиты, за что был наказан. Раненых гребцов расковали и перенесли на корму, а на их места посадили капитана и двух надсмотрщиков. Все равно за капитана выкуп никто не даст, а у него самого больших денег нет. Остальных членов экипажа перевели на шхуну. В порту раскуем гребцов и посадим на их места мусульман. Перегрузили на шхуну и часть оружия и доспехов, благодаря чему галера приподнялась примерно на полметра. Назначил на галеру семерых дружинников, чтобы работали с парусом и стояли на рулевом весле, закрепленном почему-то с левого борта, а не правого, как обычно.

Гребцам-болгарам я сказал:

– Чем быстрее догребете до Созополя, тем быстрее окажетесь на воле.

Решил плыть в Болгарию. Мне такое оружие не нужно, а в Херсон пришлось бы идти против ветра. Зато в Созополь – в полветра. Тем более, что Иван Асень грозился создать собственную дружину. Ему такое оружие и доспехи, не очень хорошие, но и не дорогие, могут пригодится. Если нет, то болгарским купцам продам. В эту эпоху оружие и доспехи – самый ходовой товар.

8

В Созополь мы пришли рано утром. Поскольку мне была дарована царская милость беспошлинно заходить в порты и продавать добычу, таможня даже не пошевелилась. Первым на борт шхуны прибыл царский наместник, как здесь называли коменданта города, – старый мужчина с криво сросшейся правой рукой. Судя по неумению лебезить, старый вояка. Со мной он поздоровался с почтением, но не более того.

– Царь Иван приказал, если приплывешь, чтобы ты приехал к нему в Тырново. Ты ему нужен зачем-то, – сообщил наместник.

– У меня тоже к нему дело есть, – сказал я.

– Тебе что-нибудь надо? Продукты, вода? Царь приказал выдать всё, что попросишь, – сказал наместник.

Значит, и сам царь попросит много. Понадобится я могу ему только, как воин.

– Свежий хлеб, мясо и зелень не помешают, – не стал я отказываться, а затем поинтересовался: – С кем вы сейчас воюете?

– Большой войны, слава богу, нет, – ответил наместник, перекрестившись. – С гуннами было несколько мелких стычек.

Галеру с восемью гребцами мусульманами и ее груз и шхуну я оставил на Мончука, а сам с двумя дружинниками и в сопровождении десяти болгарских поскакал в столицу Болгарского царства. Двигались быстро, в день проезжали километров по шестьдесят-семьдесят. К вечеру третьего дня добрались до цели.

Город Тырново располагался на скалистых холмах в предгорье, на обрывистом берегу реки Янтра. Со стороны реки в город забраться можно было только с помощью альпинистского снаряжения. С других сторон нападать было не на много легче. Городские стены высотой метров шесть из обтесанных камней плюс башни метра на четыре выше делали ее надежным местом для царской резиденции. Теперь понятно было, почему Иван Асень захватил город не штурмом, а многомесячной осадой. Мы проехали по городским улицам, вымощенным камнем, к цитадели, построенной на берегу реки римлянами и немного усовершенствованной болгарами. Там в трехэтажном каменном доме и жил болгарский царь со своей семьей.

Иван Асень встретил меня на каменном крыльце, довольно низком, в три ступеньки. Это смазывало торжественность встречи. Болгары не умели использовать крыльцо для самоублажения. То ли дело русские. Пока поднимешься по крутой и высокой лестнице, прочувствуешь момент. На царе был пурпурный кафтан, вышитый золотом в виде павлинов, в хвосты которых были вставлены разноцветные драгоценные камни. Кафтан не сидел на царе Иване, создавалось впечатление, что с чужого плеча. Одежда явно не дружила с Асенем. Он был искренне рад мне. Такое не сыграешь, тем более, что актером царь был никудышным. Обняв меня, троекратно поцеловал по славянскому обычаю. Не снимая руку с плеча, повел не в палату для приемов, а сразу в свой кабинет – узкую и мрачную комнату без окон, которая освещалась шестью свечами двух одинаковых высоких бронзовых подсвечников. Боковые свечи были ниже и располагались на длинных отростках, отчего подсвечник напоминал крест. На стенах висели миндалевидные щиты, на которых на красном фоне изображена золотая волчья голова с высунутым, длинным языком. Я не силен в геральдике. Наверное, длинный язык обозначает что-то важное. Может, я ошибаюсь, но на щите ему нечего делать. Сражение – не то место, где надо работать языком. В середине кабинете стоял низкий овальный стол около метра в длину на шести кривых ножках, накрытый плотной темно-красной материей. На нем были расставлены серебряные кувшин с медальонами на боках в виде ликов святых, чаша с медом, миска с финиками и сушеным инжиров, еще одна поменьше со свежей земляникой, поднос с медовыми коржами и две чистые тарелки, возле которых лежало по ножу с серебряными рукоятками. В сервировке чувствовалась женская рука. Наверное, производилась под чутким руководством царицы Марии, дочери венгерского короля. Возле длинных сторон стола располагались то ли широкие и низкие стулья с матерчатыми сиденьями, набитыми конским волосом, то ли короткие кушетки. Возле дальней стены стоял красный ларь, высокий и длинный, во всю ее ширину. Крышка была из двух половин. На каждой сверху бронзовая рукоятка в виде скачущее лошади. На стене над ларем мозаика, изображающая Иисуса Христа, под которой висела на золотой цепи золотая лампада. Пламя лампады придавало мозаике блеск, создающий что-то типа стереоэффекта.

– Ты, как всегда, вовремя! – сказал Иван Асень, когда мы сели за стол.

Как всегда – это всего лишь во второй раз, но, видимо, не последний. Мы выпили терпкое вино. Я закусил финиками и свежей земляникой, которая уже набрала сладости. У нас она созреет недели через три.

– С кем собираешься драться? – сразу перешел я к делу.

– За что ты мне нравишься – так это за прямоту! Надоели мне уже эти ромеи! Никогда не получишь прямой ответ! Все время вертят, крутят! Думаешь одно, а оказывается совсем наоборот! – эмоционально произнес царь, продемонстрировав красивый образец уходы от прямого ответа. – С тобой совсем другое дело.

– С тобой тоже! – молвил я, улыбаясь.

Царь Иван Асень засмеялся, наклонился ко мне, хлопнул по плечу, а потом серьезным тоном сообщил:

– Умер Роберт, император Латинский. Теперь будет править его младший брат Балдуин.

– Наверное, Роберт пьяный с лестницы упал и сильно расшибся? – спросил я.

– Ты угадал! – восхищенно произнес он, посмотрел мне в глаза своими прищуренными и продемонстрировал, что помогло ему стать царем и усидеть на троне: – Он не сам упал?

– Слишком многим мешал, – произнес я в ответ.

О том, что князья Ахейские – мои родственники, Иван Асень точно знал и о том, что я был в Андравиде прошлым летом, тоже знал, судя по тому, как поморщился его лоб при сопоставлении фактов. Смесь восхищения и опаски на его лице сообщили, что сопоставил правильно.

– Ты мне не мешаешь, и делить нам с тобой нечего, – успокоил я царя Болгарии.

– Даже если я стану Латинским императором? – спросил он якобы в шутку.

– Тем более. Тогда мне не надо будет платить пошлину за проход по Босфору, – ответил я также шутливо и спросил уже серьезно: – Собираешься выдать дочь за Балдуина и стать при нем регентом?

Иван Асень хмыкнул, поражаясь моей проницательности, и произнес удивленно:

– Не пойму, почему ты до сих пор удельный князь?!

– Потому что просчитываю на много ходов вперед, – ответил я. – Сейчас не время становиться Великим князем. Скоро на Русь придут татары и перекроят ее всю.

– Ты уверен, что они придут к вам? – спросил он.

– И не только к нам, но и до Адриатического моря дойдут, – ответил я. – Они захватят все земли, где можно кочевать, и ограбят и разорят соседние.

– Значит, и ко мне пожалуют? – задал он вопрос.

– Возможно, – признался я. – Но горы они не любят. Так что надолго здесь не задержатся.

– Когда нападут, перебирайся со своей дружиной ко мне. Дам тебе область на берегу моря, – предложил царь.

– На меня не нападут, уже стал их союзником на Калке, – сообщил я.

– Предлагаешь и мне стать их союзниками? – спросил он.

– Становиться их союзником тебе ни к чему, – ответил я и объяснил: – Они здесь надолго не задержаться. Пограбят и уйдут в приволжские степи. Лучше откупись от них. И ни в коем случае не убивай послов. Тогда тебя ни что не спасет.

– Может, так и сделаю, – сказал Иван Асень и спросил совет: – А дочь есть смысл отдавать за Балдуина?

– Решай сам, – произнес я. – Латинская империя скоро падет. Нельзя долго править большим народом, если вас мало и вы другой веры. Ромейская империя восстановится, а дети твоей дочери будут считаться латинянами.

– Пока это случится, латиняне не будут нападать на нас, – сказал царь Иван.

– Зато потом начнут нападать ромеи, – возразил я. – Лучше иметь соседом слабого, который будет бояться твоего нападения, чем сильного, нападения которого будешь бояться ты.

– Если не я стану регентом Балдуина, то Феодор Ангел, Эпирский деспот, захватит Константинополь, – предположил царь Болгарии. – Тогда он будет слишком сильным и нападет на меня. Пока есть Латинская империя, я ему нужен. Мы заключили с ним союзнический договор.

– История учит, что договорам не стоит верить, особенно договорам с ромеями, – предупредил я. – Но в твоей ситуации действительно лучше, чтобы Латинская империя просуществовала подольше. Попробуй стать ее регентом. Если рыцари согласятся.

– Вот для этого ты мне и нужен, – сказал царь Иван и разъяснил: – Если кто-то будет мешать замужеству моей дочери, нападу на его владения. Ты умеешь бить латинян, и у тебя есть тяжелая конница, которой у меня мало.

– У меня всего две сотни, причем половина малоопытна, – предупредил я.

– Твои две сотни, да мои три, да половцы Сутовкана – не слабый отряд получится, – подсчитал он. – Можешь еще и пехоту привести. Я щедро оплачу, никто не пожалеет.

Как мне рассказали болгарские дружинники, сопровождавшие нас в Тырново, Иван Асень внял моим советам и провел несколько мероприятий, благодаря которым у него стало больше земельной собственности и резко увеличились доходы от торговли. Это позволило ему отказаться от боярских дружин и начать создавать профессиональную армию.

– До зимы уже не успею, – сказал я.

– В этом году и не надо. В Константинополе еще думают. Как меня предупредили мои советники, раньше следующей весны, а то и осени, ответа не будет, – рассказал он. – Ждут, когда Папа Римский утвердит Балдуина императором, послали к нему посольство.

– Если бы сильно хотели, управились бы за месяц, – молвил я.

– В том-то и дело, что не очень хотят, но выбор у них не большой: или я, или Феодор Ангел, или Иоанн Ватацес. Я – наименее опасный, – ухмыльнувшись, сообщил Иван Асень. – Так что, когда трава у вас вырастет и дороги подсохнут, приводи свою дружину. Пригодится – хорошо, нет – заплачу за службу, возмещу расходы и отпущу домой.

– У меня одно условие: командую я. Через тебя или напрямую – мне все равно. Если решишь, что слишком рискую или не внушаю доверия, будешь воевать без меня, расстанемся друзьями, – сказал я.

– Согласен, – быстро произнес царь Болгарии.

Видимо, ждал более тяжелое условие. Мы обговорили детали, после чего отправились пировать.

Через три дня, обзаведясь изжогой из-за непомерного количества выпитого сухого вина, я поехал в Созополь. Все-таки наш ставленый мед лучше: и крепче, и на желудок влияет положительно даже в больших количествах.

9

Второе судно, двухмачтовый неф, мы взяли неподалеку от Трапезунда. Он, пользуясь задувшим вчера юго-восточным ветром, вышел из столицы империи в сторону Босфора. На судно, идущее со стороны открытого моря к Трапезунду, капитан нефа сперва не обратил внимание, принял нас за купца. Привыкли они здесь к спокойной жизни. Только когда мы оказались у нефа с наветренного борта и сменили курс, пойдя на сближение, капитан понял свою ошибку и повернул в сторону берега. Не знаю, что он там собирался делать. Разве что посадить судно на мель и с экипажем сбежать на берег. Не успел. Мы быстро догнали его, зацепились «кошками», подтянулись к нему и опустили «ворона». Никто нам не мешал. Главная палуба, фор– и ахтеркастли были пусты. Как будут говорить на советских военных кораблях, экипаж заныкался по шхерам.

Я со штурмовой группой перешел на борт нефа. Дружинники рассредоточились по судну, заняв ключевые позиции. Делали все быстро и без суеты. Набрались уже опыта.

Подойдя к кормовой надстройке, я крикнул на греческом:

– Капитан, выходи!

Открылась дверь каюты и, щурясь от слепившего в глаза солнца, на палубу вышел венецианец, худой, длинный и сутулый, с узким лицом, таким кислым, что я не разрешил бы ему даже на свежее молоко смотреть. На нем были черная островерхая шапка, заломленная назад, белая шелковая рубаха, черная льняная туника, подпоясанная кожаным ремнем с золотой пряжкой и тремя золотыми висюльками на конце, свисающем спереди почти до коленей, черные штаны до лодыжек и коричневые кожаные тупоносые туфли с золотыми овальными пряжками. На ремне висел кожаный кошель, туго набитый. Видимо, капитан готовился к бегству. На левой руке перстень-печатка, на правой – перстень с рубином и второй с опалом.

– Твое судно? – спросил я.

– Да, – ответил венецианец и закашлялся, прикрыв рот ладонью.

Наверное, туберкулезник. Как ни странно, редко встречаю здесь больных туберкулезом. Может быть, умирают в детстве.

– Что и куда вез? – поинтересовался я.

– Железо, кожи и шерсть в Венецию, – ответил он.

– Зови охрану, – приказал я. – Никого убивать не будем.

– Нет охраны, – сказал он. – Собирался нанять после Гелеспонта. Здесь раньше никто не нападал.

– Тогда экипаж пусть выходит. Пора ложиться на другой курс, – сказал я.

Капитана, отобрав у него ремень с кошелем и прочие ценные вещи, перевели на шхуну. В кошеле были золотые монеты разных стран. Я зашел в капитанскую каюту. Там стояли два сундука, покрытые красным лаком и с медными углами и ручками. Оба были доверху наполнены серебром. Значит, основную выручку купец делал на дорогих венецианских товарах, а в обратную сторону вез деньги и дешевое сырье. Команду, одиннадцать человек, я оставил на нефе, чтобы работали с парусами, поручив присматривать за ними десятерым дружинникам. Сказал венецианским матросам, что в порту их отпустим, только отберем деньги и товары. Каждый вез килограмм по двадцать всякой недорогой ерунды. Им по договору с судовладельцем разрешалось приторговывать. Матросы, конечно, расстроились, что понесут убытки, но и обрадовались, что не окажутся на галерах. Курс мы взяли на Херсон.

Моего так называемого друга, аланского таможенника уже не было. Наверное, решил, что нахапал достаточно, что можно и самому заняться торговлей. На борт шхуны поднялся крепкий рослый гот без головного убора, с выбритым лицом и затылком. Было ему лет сорок, но не имел ни единого седого волоска, что для этой эпохи, когда пятидесятилетний считается долгожителем, большая редкость. Одет не богато, но добротно. Видимо, только недавно откупил эту должность. Значит, поблажек от него не дождешься. Впрочем, я не собирался посвящать его в свои дела, а потому и отстегивать.

– Оба судна твои? – спросил таможенник.

– Да, – ответил я. – Ничего здесь продавать не буду, только куплю кое-что.

– Что именно? – поинтересовался гот.

– Вино, посуду дорогую, бумагу, лошадей, – перечислил я. – Налог заплатит продавец. Или у вас стали взимать пошлины по-другому?

– Нет, всё по-старому, – сказал таможенник. – Заплатишь за стоянку в гавани и у причала.

– Само собой, – согласился я.

Про то, что собираюсь получить выкуп за венецианского купца и его судно с грузом, говорить не стал. Отстегивать херсонцам не входило в мои планы.

– Что-то пусто у вас стало, – заметил я, потому что у причалов стояло всего два торговых судна, неф и галера.

– Совсем торговля захирела, – согласился таможенник. – Латиняне переманили всех в порты, которые на востоке, ближе к ним.

– Генуэзских купцов тоже здесь нет? – спросил я.

– Куда от них денешься?! Это они выжили других купцов из нашего города. Теперь вся торговля заморская в их руках, – с плохо скрытым раздражением рассказал таможенник.

– Тут до тебя раньше алан служил. Где он сейчас? – поинтересовался я.

– Утонул, – ответил гот. – Купил судно большое, трехмачтовое, нагрузил до отказа и поплыл в Константинополь. Уже на подходе к Босфору попал в бурю и утонул вместе с судном. Перевернулось оно. Несколько матросов спаслось, рассказали, как было дело.

Видимо, у алана был плохой грузовой помощник, неправильно рассчитал метацентрическую высоту. Хотя в эту эпоху даже слов таких не знают, на глаз грузят. Да и судно было несчастливое. Я сразу это почувствовал. Бывают такие. Когда я начинал морскую карьеру, в Черноморском пароходстве было судно, с которым постоянно что-нибудь случалось: то на мель сядет, то столкнется с другим судном, то навалится на причал и сильно его побьет или себя, то загорится, то команда наклюкается технического спирта и перемрет. Никто из капитанов не продержался на нем больше двух рейсов. А в те времена такой залет – это крест на карьере. Так что некоторые капитаны, когда их направляли на это судно, предпочитали написать заявление на увольнение по собственному желанию. С чистым послужным списком работу найдут, пусть и похуже. Да и лучше плохая работа, чем сидеть в тюрьме.

В генуэзской фактории заправлял мой старый знакомый. Он теперь заправлял здесь. Одет все также скромно. Мне даже показалось, что на нем те же сандалии, что и несколько лет назад. Генуэзец сразу узнал меня.

– Опять иудейское судно захватил? – спросил он.

– Венецианское. С грузом железа, кож и шерсти, – ответил я. – Могу продать вместе с купцом, а можешь дать ему кредит под большой процент. Второй вариант рискованнее, но выгоднее.

– Сколько ты хочешь? – задал он вопрос.

Я назвал сумму.

– Часть возьму товарами, – добавил я и перечислил, что именно и сколько хотел бы купить.

– Пойдем посмотрим на судно и груз и поговорим с венецианцем, – предложил генуэзец.

Вообще-то генуэзцы и венецианцы ненавидят друг друга. Это яркое чувство они пронесут сквозь века, в двадцать первом оно еще не потухнет, хотя уже будет только чадить. Но в других странах помогают друг другу. Принцип «свой-чужой» меняется в зависимости от того, где находишься. На улице свои – это те, кто живет с тобой в одном доме, в городе – с твоей улицы, в стране – из твоего города, в мире – из твоей страны, в Солнечной системе – с планеты Земля и т. д. Купцы быстро нашли общий язык, который у них обоих итальянский, то есть, исковерканная латынь, только диалекты разные. Правда, спорили долго и яростно, размахивая руками и брызгая слюной. Оба остались недовольны. Значит, надуть друг друга не удалось.

На каких условиях договорились, не знаю, но генуэзец сказал мне:

– Становись к причалу, начнем погрузку твоих товаров.

Два дня мы грузили заказанное мной. На третий генуэзец привез остаток золота, точнее, большую его часть. Напоследок сказал:

– Ты оказался прав на счет того, большого, судна. А это как, не утонет раньше времени?

– Не должно, – ответил я, – но в море всякое может случиться.

– Это точно, – согласился он, – но, кто не рискует, тот в море не выходит.

Я заплатил таможеннику за стоянку шхуны у причала и отчалил. За неф пусть платит его хозяин. Он ставил свое судно к причалу. За время перехода в Херсон груз уплотнился, осел, в трюме появилось свободное место. Будут догружать, чтобы заработать побольше.

Дул норд-ост балла четыре. По голубому небу медленно плыли большие белые облака. Они надолго закрывали солнце, давая нам отдохнуть от палящих лучей. Мы подняли все паруса и со скоростью узла три-четыре направились к Днепро-Бугскому лиману. Курс был полный бейдевинд правого галса. Переход намечался легкий, так сказать, прогулочный. Разве что возле Тарханкута, как обычно, немного потреплет. Мои дружинники сидели на палубе, обсуждали, кто и на что потратит свою долю добычи. Я пошел в каюту, чтобы подсчитать, сколько достанется на эту долю. Поход оказался не самым удачным, но даже по самым скромным прикидкам того, что получит каждый дружинник, хватит на хороший дом и безбедную жизнь в нем в течении двух-трех лет. Впрочем, у всех моих дружинников уже есть дом, лошадь и корова, а у кого-то скота намного больше. Уже сейчас могут уйти со службы и жить спокойно и припеваючи. Никто не уходит. Жадность – неизлечимая болезнь.

– Вижу судно! – донеслось из «вороньего гнезда».

Откуда здесь могут быть суда?! Сейчас не двадцать первый век, когда в этом районе за вахту с десяток судов можно встретить. Тем более, что я приказал на рыбацкие суда не обращать внимание. Наверное, какой-то русский купчишка решил смотаться в Херсон за товаром.

Я прошел к полубаку, чтобы посмотреть, кого заметил впередсмотрящий. Не увидел ни одного судна.

– Где оно? – спросил я, задрав голову к топу грот-мачты, на которой, как самой высокой, находилось «воронье гнездо».

– Сзади нас, – ответил впередсмотрящий и показал рукой. – Две галеры, большие и узкие.

Последнее слово меня насторожило. Торговые галеры узкими не делают. Я быстро перешел на полуют, чтобы посмотреть, кто за нами гонится. Это были военные галеры. То ли таможенник решил, что я должен заплатить пошлину, то ли, что скорее, генуэзец посчитал, что пора убрать меня из этого района, чтобы не мешал их торговле. В следующий раз ведь мне может попасться и генуэзское торговое судно. Обе галеры были метров около тридцати длиной и пяти шириной, шестидесятивесельные, с двумя мачтами, на которых латинские паруса были убраны. Я видел эти галеры в порту. Они стояли у причала в другом конце бухты, одна лагом к другой. Еще подумал, что и в шестом веке на том месте стояли военные галеры. Сейчас они шли строем кильватер, делали не меньше шести узлов. Такую скорость они вряд ли продержат долго, но все равно будут идти быстрее нас, если не изменим курс.

– Палубной команде аврал! – скомандовал я.

Дружинники уже догадались, что погоня не предвещает ничего хорошего. Они быстро отработали с парусами, когда шхуна изменила курс влево, в сторону открытого моря. Теперь ветер был почти попутный. Скорость шхуны сразу подросла узлов до пяти. Это, так сказать, экономичная скорость галеры, с которой она может идти несколько часов. Гребцам, наверное, предложили часть богатой добычи, так что будут налегать на весла. Но теперь им придется гнаться за нами несколько часов. Причем через час-полтора берег скроется из вида. На галерах начали менять курс, чтобы срезать угол. Пока что дистанция до них была миль пять, так что у нас есть время на то, чтобы спокойно пообедать и приготовиться к бою. Морской бой – это не кавалерийская атака, где все решается за несколько минут. На море между визуальным контактом и сражением проходят часы, особенно, если одна из сторон уклоняется от него. Привыкаешь думать и действовать медленно.

После сытного обеда с двойной порцией вина для бодрости, начали готовить к бою катапульту. Дистанция до галер если и сократилась, то не на много. Они шли уже не так быстро. Да и ветер покрепчал, приподнял волну немного. Нам это было не страшно, потому что шли в грузу, сидели глубоко, а вот в галеры уже начали залетать брызги. Наверное, они и охладили пыл феодороских вояк. Или боязнь остаться на ночь в открытом море. Уже ясно было, что, если ветер не изменится, догонят нас через несколько часов, а ребята умели плавать, только держась рукой за берег. Сначала развернулась задняя галера. На передней еще минут двадцать хорохорились, но потом тоже легли на обратный курс. После чего и мы легли на курс крутой бейдевинд и со скоростью узла два с половиной пошли домой.

10

Зиму я провел с семьей в новом каменном доме. Русские строители успешно справились с поставленной задачей. Правда, первый этаж напоминал церковь, особенно, как я его назвал, парадный зал, высокий, с арочными сводами. Предлагали еще и расписать его библейскими сюжетами, но я отказался под предлогом, что это займет слишком много времени. Развесил на высоких стенах шиты и оружие, что сразу придало ему торжественный и воинственный вид. Только герб свой разрешил нарисовать над троном. Помост, на котором стоял этот стул из черного дерева с высокой резной спинкой, украшенной в верхней части золотыми узорами, и подлокотниками, сделал в три ступеньки. Троичность лежит в основе русского мифотворчества. Пусть придумают миф и обо мне. Вдоль стен поместил для членов своего совета не лавки, а такие же стулья, только с более низкими спинками. Алика хотела украсить стены гобеленами, но я запретил. В них клопы заводятся. До высоты человеческого роста облицевали стены дубом, покрытым красным лаком. В итоге получился красновато-коричневый цвет. Смотрелось вполне прилично. Мебель тоже всю сделали новую, по моим эскизам. Этот стиль сочли ромейским и начали ему подражать. Правда, не во всем. Шкафы дальше княжеского терема так и не прижились. Не понимал народ, зачем вешать одежду, если в сундук складывать удобнее? Да и сохранится там от моли лучше. Когда после новоселья я впервые собрал в парадном зале свой совет, они первое время чувствовали себя неуютно.

Причину объяснил золотых дел мастер Лазарь Долгий:

– Ты бы предупредил, князь, что надо богато одеться, а то мы пришли, как обычно, а здесь так… – он запнулся, подбирая сравнение, – …как у императора Ромейского.

– У императора намного богаче, – отмахнулся я. – Нарядные одежды приберегите для гостей, а мне нужны ваши советы.

А вот дворне дом не понравился. Жаловались, что в каменном холоднее и дышать нечем. На счет последнего я был полностью согласен: из деревянных вонь дольше выветривается, успеваешь надышаться.

Каменщики получили заказ на строительство подсобных помещений: складов, конюшни, сеновала, амбара. Каменные будут реже гореть. В городе за год случается два-три пожара, не считая мелких возгораний. В последний раз целая улица выгорела. Потом строители займутся облицовкой кирпичом стен и башен Детинца и Посада. Деревянные не внушали мне доверие. Каменщики поняли, что застряли здесь надолго, и перевезли в Путивль свои семьи. Город разрастается все шире. Появилась новая слобода между Посадом и монастырем. Больше народа – больше налогов соберу. Впрочем, море кормило меня и мою дружину щедрее.

В весеннее половодье я отправился в новый морской поход. Как и в предыдущий раз, добрался на ладьях до Днепровских порогов. Оттуда отправил ладьи домой, а сам с экипажем из шестидесяти арбалетчиков пересел на шхуну, которую за два дня подконопатили и просмолили. Зиму она перенесла благополучно, не сгнило ни одной доски, даже запаха гнили в трюме не чувствовалось.

Неделей раньше из Путивлю в Болгарию отправились две сотни тяжелой конницы под командованием Мончука. Их будут сопровождать два десятка кибиток с припасами, каждой из которых будет управлять пара арбалетчиков. Дороги еще были не ахти, но дружинникам добираться до Тырново не меньше месяца. Первое время будут кормить лошадей овсом, который взяли с собой, а потом перейдут на молодую траву. Сотню пикинеров оставил воеводе Увару Нездиничу в придачу к строжевой. Вроде бы никто не собирается нападать на мое княжество, но ситуация в эту эпоху меняется быстро.

На этот раз я не повернул от мыса Сарыч на юг. Решил поохотиться возле крымских берегов на генуэзцев. Не люблю оставаться в долгу. Основная их база была в Феодосии, которую генуэзцы называли Кафой. Это город моей боевой юности. Впервые попал в Феодосию на плавательской практике на буксире-спасателе «Очаковец», который принадлежал АСПТР (Аварийно-Спасательные и Подъемно-Транспортные Работы) – подразделению Черноморского пароходства. Мы в Феодосии обеспечивали подъем затонувшего судна «Абрука». На походном канале в порт был поворот почти на девяносто градусов. Во время крутых поворотов суда кренятся. «Абрука» везла стройматериалы. Они сместились, судно легло на борт, потом перевернулось вверх килем и затонуло. Интересная подробность: вахтенный моторист, который находился в машинном отделении, выпрыгнул за борт первым, обогнав даже вахтенного матроса и штурмана. Наше обеспечение состояло в том, что больше месяца мы стояли у причала в двухчасовой готовности. В течении двух часов мы обязаны были выйти на помощь, если что-то случится. Поскольку тогда мобильных телефонов не было, приходилось, уйдя в увольнение, каждые два часа названивать на судно. Впрочем, это редко кто делал. Я точно не делал. За этот месяц я успел два раза влюбиться и один раз чуть не женился. В семнадцать лет гиперсексуальность думает за тебя. Потом бывал в Феодосии еще несколько раз – и курортником, и моряком, и яхтсменом – и каждый раз нарывался на любовный роман, яркий и пустой. Другие в курортных городах не расцветают.

Почти две недели мы крейсировали неподалеку от Феодосии, пока я не заметил двухмачтовый неф длиной метра двадцать два и шириной около семи, который, скорее всего, принадлежал генуэзцам. Они чаще других золотили деревянную скульптуру на носу судна. У этого впереди была такая сисястая дама, что ее можно использовать вместо тарана. Неф шел вдоль берега на Феодосию, но, увидев шхуну, рванул к Керченскому проливу, где, как мне говорили, дежурят военные галеры генуэзцев. При северо-восточном ветре нефу пришлось идти крутым бейдевиндом, на что он был мало пригоден. Скорость его упала до одного узла, если не меньше. Мы делали около трех, поэтому догнали его часа через четыре, под вечер, неподалеку от скалы Корабль. Есть там неподалеку от берега островок, издали похожий на парусник. Впрочем, при богатой фантазии все, что угодно, похоже на корабль. Арбалетчики на нефе были намного лучше, чем на ромейских и даже венецианских судах. Поскольку неф и шхуна были примерно одинаковой высоты, перестрелка на арбалетах завязалась нешуточная. На нашей стороне было численное превосходство, на их – нежелание погибнуть или попасть рабом на галеры. Я не досчитался семерых дружинников убитыми и полтора десятка ранеными. Жертв могло быть и больше, если бы мы не зацепились за неф «вороном». Как только арбалетчики поняли, что мы сейчас пойдем на абордаж, их как ветром сдуло с палубы. Наверное, решили, что лучше быть живым рабом, чем мертвым героем. Обычно проигрывает тот, кто больше боится смерти.

Мои арбалетчики тоже поработали неплохо. На главной палубе нефа и фор– и ахтеркастелях лежало с десяток убитых. Среди них и хозяин нефа – дородный мужчина с волнистыми густыми волосами, напоминающими львиную гриву. Арбалетный болт попал ему в левую щеку и вылез позади правого уха. Волосы вокруг раны пропитались кровью. Натекло немало и на палубу, выпачкав белую льняную рубаху генуэзца, чистую и немятую. В эту эпоху еще не одевались перед боем в чистое. Наверное, судовладелец по жизни был чистюлей. Напомнил он мне однокурсника по мореходке, который не только сам был чистюлей, но и требовал того же от своих дам. Придя на свидание, он первым делом поднимал подол платья и проверял, в чистых ли трусах пришла его дама? Самое смешное, что дамы не обижались. Если бы он просто так поднял подол, получил бы по морде, а проверка – это святое, особенно, если трусы чистые и красивые и замуж невтерпеж.

Трюм нефа был забит ремесленными товарами. Чего не отнимешь у итальянцев – умеют они делать красивые вещи. Видимо, идет это еще со времен Римской империи. По крайней мере, в шестом веке товары с Апеннинского полуострова ценились выше, чем произведенные в Мезии и даже в Константинополе. Разве что сирийские в то время были не хуже, особенно оружие и доспехи. В тринадцатом веке сирийцы перестали делать хорошее оружие и доспехи, зато научились производить красивые ткани, ковры, стеклянную посуду, мыло – перепрофилировались на мирную жизнь.

В двух сундуках, стоявших в капитанской каюте, было всего с полфунта золота и около двух серебра, зато много одежды. В одном сундуке – чистая, в другом – почти чистая. Второй был заполнен больше. Экипаж чистоплотностью не страдал, одежды имел по минимуму, в своих сундуках и корзинах вез товары на продажу. Всё это мы конфисковали.

Я оставил на нефе призовую команду, пообещав генуэзским матросам и арбалетчикам, что в порту отпущу их на все четыре стороны. Чем скорее доберемся до Созополя, тем раньше станут свободными. Судя по кривым улыбкам и настороженным взглядам, не сильно они поверили, но деваться все равно было некуда, поэтому дружно взялись за работу. Мы повернули на юго-запад и с теперь уже попутным ветром пошли напрямую через Черное море к берегам Болгарии.

11

В Созополе, на удивление генуэзцам, я не только отпустил их, но и дал на дорогу продуктов. Дня за три-четыре они должны дойти до Константинополя. Там большая генуэзская торговая фактория. Наймутся на другое судно.

– Передайте своим купцам, что раньше я генуэзские суда не трогал, но ваши из Херсона напали на меня. Теперь мы квиты, – сказал им на прощанье.

Самые лучшие товары с захваченного нефа мы перегрузили на шхуну. Заполнили трюм почти наполовину. Кое-что я отложил в подарок царю Ивану Асеню. Остальное продал болгарским купцам. Нашелся покупатель и на неф, хотя я думал, что придется перегонять его в Варну. Там, говорят, купцы побогаче. К счастью, и в Созополе не все оказались бедными. Купец долго осматривал неф, заглядывал во все шхеры, хотя мне понятно было, что не разбирается он в больших судах. А вот торговаться умеет. Купец бился за каждый золотой. Наверное, родом из Габрово. В двадцатом веке там будут жить самые болгаристые болгары. Я не уступал потому, что понимал, как важна для него покупка нефа. Это будет его первое большое судно. Раньше, видимо, возил товары на небольшой галере или даже баркасе. Теперь решил подняться на следующую ступень. Не простительно было бы обломать человеку такой торжественный момент. Если купит без торга, решит, что его надули. В итоге он остался доволен. Такое судно в Константинополе обошлось бы ему, как минимум, на четверть дороже.

Закончив с реализацией добычи, я поставил шхуну к причалу под городской стеной и вдали от ворот. Там она не сильно мешала другим судам грузиться и выгружаться и не рисковала быть вышвырнутой на берег во время шторма, если бы осталась стоять на якоре на рейде. Четверо дружинников, легко раненых во время захвата нефа, были назначены охранять шхуну. С остальными отправился в Тырново. Комендант города выделил нам пять верховых лошадей и три телеги, на которые мы погрузили подарки, еду, алебарды и щиты. Арбалеты несли, повесив на плечо, как в будущем станут носить охотничьи ружья. Вряд ли кто-то нападет на военный отряд. Добыча не оправдала бы риск. Просто по моему глубокому убеждению солдат не должен расслабляться за пределами охраняемого лагеря.

Моей конной дружины еще не было в Тырново. Ее пока не было даже на территории Болгарии, иначе бы царю уже доложили. Передвижение любого отряда от полусотни бойцов не остается без присмотра. Мало ли что ребятам взбредет в голову?! Такой отряд может запросто захватить и разграбить деревню или купеческий караван. А уж две сотни тяжелых кавалеристов таких дел могут натворить…

Иван Асень, как обычно, был искренне рад моему приезду.

– Мне уже сообщили, что ты привел в Созополь захваченное судно. Думал, ты дольше будешь продавать его, – признался он.

– Я тоже так думал, но твои купцы в последнее время стали намного богаче, – сказал я. – Это показатель того, что и во всем царстве дела пошли лучше.

– Поменял я кое-какие законы и обычаи по твоему совету. Запретил своим боярам собирать пошлины за проезд по их землям. Двоих пришлось сделать короче на голову, потому что не хотели расставаться с жирным доходом. Многие до сих пор в обиде на меня, но помалкивают, – рассказал царь Болгарии и похвастался: —Теперь у меня есть своя профессиональная армия. Уже полтысячи всадников и около трех тысяч пехоты. Это не считая ополчения.

– Лучше его и не считать, – посоветовал я. – Оно хорошо только в роковой момент, когда решается судьба всего царства. Во всех остальных случаях они плохие вояки.

– Это я знаю, – согласился Иван Асень. – Сейчас набираю еще полторы тысячи копейщиков и пять сотен лучников. Во всех городах перед посевной провел состязания с большими призами по стрельбе из лука и самых лучших завербовал, – сообщил он и добавил со смешком: – Не все, правда, обрадовались такому счастью. – И объяснил причину своего поступка: – Где по-другому взять хороших стрелков?! Лучника не обучишь быстро, надо несколько лет натаскивать. Эти будут не самыми надежными воинами, но в рукопашную им не ходить, стойкими быть не обязательно.

Я согласился с ним. Сам столько уже времени учусь стрелять из лука, и наставники у меня хорошие, а пока нет того автоматизма и точности, с каким бью из арбалета или орудую саблей.

– Как продвигается дело с замужеством твоей дочери? – спросил я.

– Пока никак. Папа вроде бы не против. Он не сказал «нет», – ответил Иван Асень.

– В политике слова «нет» не существует. Его заменяют словами «может быть», – подсказал я.

– Примерно так мне и отвечают, – признался царь Иван. – Подождем еще. На них напирают Иоанн Ватацес и Феодор Ангел. Последний уже вышел к берегу нашего моря севернее Визы и захватил Адрианополь, выгнав оттуда войска Ватацеса. Сейчас готовится к осаде Константинополя.

– А хватит у тебя сил воевать с Ангелом? – поинтересовался я.

– Я не собираюсь с ним воевать, – отмахнулся Иван Асень. – Мы с ним друзья и союзники, договор подписали. Кто первым из нас захватит Константинополь, тот и будет в нем править.

– У ромеев нет друзей и союзников, есть только попутчики. Как только ты захватишь их столицу, сразу превратишься во врага и Феодора Ангела, и Иоанна Ватацеса, – напомнил я.

– Я так не думаю, – самоуверенно заявил царь Болгарии. – Подождем решения латинян. Исходя из него и будем действовать.

Полторы недели мы пировали, охотились и тренировали войска. На примере своих арбалетчиков я продемонстрировал, как и чему надо обучать пехотинцев. Болгарские всадники изображали латинян, а копейщики отражали их атаки. И те, и другие делали все со смешками. Подобные занятия казались им детскими играми. Они много времени и сил тратили на индивидуальную подготовку, а отрабатывать действия в составе отряда считали лишним. По их мнению, в бою все будет не так. Но в бою и каждый из них сражался не так, как во время тренировок со спарринг-партнером.

Затем прибыла моя тяжелая конница. Добрались без происшествий и потерь. На территории Болгарии им оказывали самый дружественный прием, снабжали продуктами и фуражом. Я дал своим дружинникам два дня на отдых и подготовку, а утром третьего построил в две шеренги за городом на лугу, где осенью проходили ярмарки. День был погожий, так что полюбоваться моими кавалеристами приехал не только болгарский царь, но и высыпало почти все население его столицы. Мои воины были в больших шлемах, которые опирались на плечи, с опускающимися забралами или личинами, длинных кольчугах, поверх которых надеты бригантины с оплечьями, нарукавниках, набедренниках, наколенниках, поножах и сапогах с металлической защитой стопы. Каждый вооружен длинным копьем, мечом или саблей, булавой, кистенем или клевцом и в первой сотне луком и двумя колчанами стрел, а во второй – пятью дротиками длиной около метра двадцати, с маленьким трехгранным «бронебойным» наконечником. Все на крупных лошадях, защищенных железной кольчужно-пластинчатой броней или из вываренной буйволиной кожи, отбитой у монголов. Надраенные доспехи сверкали на солнце, придавая дружинникам не только грозный вид, но и как бы являя покровительство высших сил.

– Как воинство Христово! – перекрестившись, воскликнул Иван Асень, когда мы скакали к построенному отряду.

Царь Болгарии проехал вдоль первых шеренг, оценивая жеребцов, доспехи и оружие. В начале каждой сотни стоял сотник с треугольным флажком на копье за наконечником. У первой сотни флажок был красный, у второй – синий.

– У меня многие бояре снаряжены хуже, чем твои дружинники. Не удивительно, что ты побеждаешь своих врагов. С таким отрядом и я бы не знал поражений! – закончив осмотр, восхитился Иван Асень и произнес, как клятву: – И у меня будут такие же!

Я не стал ему объяснять, что сначала были победы, а потом снаряжение, а не наоборот. Смелость делает воина снаряженным, но снаряжение не делает его смелым. Иван Асень и сам это скоро поймет.

Поскольку с латинянами пока не было ясности, царь Болгарии предложил мне совершить рейд по землям гуннов, то есть венгров. В последнее время они активизировались, все чаще стали делать набеги на его приграничные деревни.

– Действуют небольшими конными отрядами, одна-две сотни. Налетят, ограбят, подожгут и скроются, – рассказал Иван Асень. – Мне не хотелось бы сейчас начинать большую войну с Андрашем Арпадом. Все-таки родственник. Да и нападают на меня его магнаты, с которыми король совладать не может после подписания Золотой буллы.

Золотая булла – это что-то типа английской Великой хартии вольностей, то есть, права магнатов на беспредел на своих территориях.

– Может быть, они стараются поссорить меня с королем Андрашем, – продолжил царь Иван. – Надеются, что ввязавшись в войну, он еще больше ослабнет и подпишет следующую буллу, которая сделает магнатов независимыми государями.

– В большинстве случаев движение к независимости заводит в еще большую зависимость, – поделился я историческим опытом. – Как только большое государство рассыплется на мелкие, их сразу поглотят соседи. Ты от их неурядиц только выиграешь.

– В чем-то да, а в чем-то нет, – сказал он. – Мои бояре тоже теперь хотят таких же вольностей.

– У меня нет бояр, поэтому нет и твоих проблем, – подсказал я.

– Я пока не могу так сделать, – с сожалением произнес Иван Асень. – Так что отомсти за меня гуннским магнатам. Если побьешь их ты с половцами, я скажу Андрашу тоже, что и он мне: «Я на тебя не нападал!»

12

Граница между королевством Андраша Арпада и царством Ивана Асеня проходила по Дунаю. На правом берегу жили болгары, а на левом – валахи, потомки даков, которые сейчас были вассалами потомков гуннов. Точнее, по большей части это были потомки не гуннов, а волжских булгар, присвоивших себе грозное когда-то имя. А Болгарии они же дали свое. Что не мешает им воевать между собой. В эту эпоху национальное самосознание пока не работает. В лучшем случае свои – это те, кто живет в твоем княжестве, а за пределами его – враги твоих врагов. Иван Асень выделил мне артель плотников и толстый длинный канат, чтобы соорудить паромную переправу. Возле постоянных переправ на обоих берегах реки несли службу военные отряды. Левобережные помешали бы нам переправиться спокойно. В этом районе Дунай течет по низменности, не очень быстро. Вода мне показалась чище, чем будет в двадцатом веке, когда я поднимался по нему до Измаила, который считался морским портом. К Измаилу был приписан первый советский морской лихтеровоз, никогда не бывавший в базовом порту, потому что большая осадка не позволяла. Грузился и выгружался он в порту Усть-Дунайск – искусственном затоне в месте впадения одного из рукавов Дуная в Черное море.

Наши кони переплыли сами, а людей и кибитки с припасами переправили на пароме. Я преодолел Дунай вплавь. Давно хотел это сделать. В двадцатом веке нельзя было, потому что по реке проходила государственная граница. Пересечение этой условной линии без разрешения государства считалось уголовным преступлением. Помню, в бытность вторым помощником капитана бункеровались мы в Килие. Бункеровочная база находилась по одну сторону контрольно-следовой полосы, а причальчик – железный понтон, к которому был выведен трубопровод, – по другую. Получалось, что судно стоит на нейтральной полосе между СССР и Румынией. Поскольку топлива мы собирались брать много и долго, я решил порыбачить. Надеялся поймать дунайскую селедку, которая была в то время в большой цене. Говорят, это самая лучшая селедка в мире. Впрочем, утверждают это только жители близлежащих территорий и одесситы. Первым трудно быть объективными, а верить вторым и вообще глупо. Между колючей проволокой и кромкой воды было метра два пологого склона, на котором я и встал немного ниже понтона, где течение было слабее. Ловил на червя. Долго не клевало. Мимо проехал пограничный катер, с которого офицер погрозил кулаком. Поскольку, по моему мнению, никакой закон я не нарушил, находился на нейтральной полосе с ведома властей, решил, что угрожали не мне, и продолжил рыбачить. Минут через пятнадцать клюнуло. Да еще как! Поплавок нырнул – и больше не появлялся. Я посек и подумал, что зацепил корягу. Бамбуковой удилище выгнулось дугой. На крючке, проглотив его вместе с грузиком, висел сомик килограмма на полтора. Ну, может, поменьше. Я схватил его и понес на судно. Улов поразил членов экипажа, по крайней мере, тех, кто считал себя заядлым рыбаком. Через несколько минут на берегу стояли семь человек с удочками. Я в это время делал харакири сому, чтобы извлечь крючок. Потом я быстро сказал коку, как ее надо приготовить, и принялся долго и со смаком повествовать, как поймал такую рыбину на обычную удочку. Ведь рыбак-любитель – это не тот, кто любит есть рыбу, а тот, кто любит похвастаться уловом. В это время на нейтральную полосу прибежала поднятая по тревоге половина пограничной заставы и задержала всех нарушителей государственной границы в количестве семь человек. Наверное, за такую успешную операцию пограничникам дали государственные награды. Продержали нарушителей государственной границы в кутузке на заставе до утра. Правда, покормили ужином. В это время шли разборки на уровне начальника пограничного района и директора нашей конторы. Судно простояла до следующего полудня. Капитану и «нарушителям государственной границы» сделали втык. По тогдашней традиции на судне якобы прошло партийно-комсомольское собрание, на котором данных товарищей осудили всем трудовым коллективом. Так было написано в отчете, который пришлось печатать мне, как единственному на судне, умевшему набивать текст быстро – не одним, а двумя пальцами. Больше никто, кроме меня и парторга, второго механика, не знал, что участвовал в этом собрании.

В тринадцатом веке нет советского дебилизма, не надо ничье разрешение, чтобы пересечь границу. Каждый может идти, куда хочет, если не боится быть убитым или ограбленным. Нас заметили валашские рыбаки и, наверное, сообщили, кому следует. Когда прискакал гуннский дозор из пяти человек, на левом берегу уже была большая часть отряда. Десяток половцев шуганули их. Вскоре в разных местах на левом берегу Дуная появились густые столбы дыма. Местный телеграф передавал сообщение о нападении врага.

Мы пошли на север, в сторону города Окпеле-Маре. Как мне сказали, в нем проживает около тысячи жителей. Окружен крепкой каменной стеной. Впрочем, захватывать его не собираюсь. Добыча интересует меня во вторую очередь. В первую – повышение боевого опыта моих дружинников, особенно второй сотни. Им пока не приходилось атаковать пехотный строй. Нападение на отряд Бостекана в счет не идет. Во время тренировок получалось неплохо. Осталось проверить в настоящем деле.

Впереди скакали половцы. Они первыми влетели в деревню, в которой остались только немощные старики и старухи. Остальное население убежало в лес, уведя с собой скот и унеся все ценное. Дома здесь были из дерева, обмазанного глиной. Топились по-черному, поэтому стены вверху и камышовые крыши были закопчены. Из мебели только лежанки и лавки и прибитые к стенам полки, на которых осталась деревянная и щербатая глиняная посуда. В самом богатом доме стоял еще и открытый пустой сундук. В каждом дворе был второй очаг, летний, сложенный из камней виде полусферы. Сбоку была топка, а сверху – круглое отверстие, в которое вставляли днище котла, и невысокая труба из камня. По улицам расхаживали куры и отвязанные собаки среднего размера и самого разного вида, которые облаивали нас издалека. Мы задержались в деревне только, чтобы наловить кур на обед.

Половцы сразу поскакали к следующей, где успели захватить старую клячу и двух мулов, нагруженных бедным домашним скарбом, и несколько свиней, которых нерасторопные хозяева бросили, убегая в лес. В этой деревне мы и остановились на ночлег. Мои дружинники нашли припрятанное вино, зерно и муку, надергали в огородах зеленого лука. Вскоре в нескольких дворах задымили очаги. По деревне начали распространяться запахи жареного и вареного мяса и печеных лепешек.

Я расположился под старой грушей во дворе самого большого дома. Кора на дереве во многих местах была содрана, но оно не засохло. Мне постелили прямо на землю прошлогоднее сено, положив на него попону. Ночевать в доме, кормить вшей, клопов и блох, не хотелось. В эту эпоху, как и во все предыдущие, кровососы являются самыми многочисленными жильцами каждого дома, включая княжеский терем. Даже шелковая одежда не спасала, хотя значительно экономила кровь. Рядом со мной сидел Сутовкан. Пришел поужинать и поговорить за жизнь. Мы пили кислое красное вино, напоминающее разбавленный уксус, ждали, когда приготовят и подадут мясо.

– Осенью пойдешь домой? – спросил Сутовкан.

– Если нужды в нас не будет, – ответил ему. – Мой отряд пойдет по земле, а я поплыву морем.

– Хочу с тобой пойти, – сказал половец. – Царь воюет редко, добычи нет. Пора возвращаться в Степь. Заведу свой курень, возьму в жены дочку хана.

– Я бы на твоем месте остался здесь, – посоветовал ему. – Скоро в Степь опять придут татары и выгонят твой народ, как вы поступили с печенегами. На много поколений Степь будет принадлежать им.

– Откуда ты знаешь? – спросил он.

– Бахсы-провидец сказал, – придумал я новое определение учебнику истории. – Так что лучше тебе остаться на службе у Ивана Асеня. Попроси у него земли в равнинной части. Крестьяне будут пасти твои стада и пахать твои поля, а ты будешь охранять их от гуннов.

– Он говорит, что надо креститься, – сообщил Сутовкан.

– Это лучше, чем погибнуть в бою, – сказал я. – Изредка будешь ходить в церковь, делать вид, что христианин. Никто особо проверять не будет, какому богу ты на самом деле молишься. Зато сразу станешь для болгар своим, возьмешь в жены дочку боярина.

– Не нравится мне жить в городе, в домах, – признался кочевник.

– В степи будешь ночевать возле татарской юрты, – прокаркал я.

Рабам разрешали ночевать внутри юрты только зимой, в морозы.

– Советуешь поверить в твоего бога? – задал он вопрос.

– Выбор у тебя не богатый: или стать христианином, получить удел и завести семью, или продолжать верить в своих богов и служить за долю в добыче, пока не погибнешь в бою, – сделал я расклад. – Если выберешь первое, предложи царю Ивану стать твоим крестным отцом. Это ему понравится, щедро наградит. Я бы на твоем месте долго не раздумывал. Сейчас Ивану Асеню очень нужны воины. Он не поскупится, чтобы удержать тебя и твой отряд. Когда придут татары, тысячи половцев будут проситься на службу к нему и другим царям и королям, а побежденных никто не уважает и не ценит.

– Пса с поджатым хвостом мясом не кормят, – изрек он половецкую мудрость.

Больше ничего Сутовкан не сказал. Он, возможно, готов креститься, но без своего отряда вряд ли нужен Ивану Асеню. Поскольку Сутовкан – не наследственный хан, его могут сместить, если начнет напрягать или нарушать обычаи, и выбрать другого. Богатство, конечно, хорошая приманка, но они в первую очередь воины. Для них очень важно, кому и как служить. Одно дело – наемник, когда можно в любую минуту развернуться и поехать искать лучшую долю, а другое – стать вассалом. Судя по тому, что половцы собирались осенью вернуться в свои края, царя Болгарии они не считали фартовым полководцем. Такого понятия, как полководческий талант, пока не существует. На войне, где твоя жизнь зависит от случая, все начинают верить в покровительство богов. Выиграл сражение – значит, ты под защитой богов, и наоборот. Если у сеньора нет протекции на небесах, сегодня получишь от него владение, а завтра сложишь вместе с ним голову. С одной стороны Иван Асень пока не проигрывал, но и крупных побед за ним не числилось.

Утром мы двинулись дальше. Нас сопровождали дымы костров, которые разжигали крестьяне, предупреждая соседей. Это не сильно им помогало. Во-первых, чем дальше от Дуная, тем меньше лесов и больше полей, прятаться негде. Во-вторых, основная часть отряда двигалась на север, а половцы делали быстрые рейды на запад и восток. Залетят в деревню, захватят скот и барахло, которое крестьяне не успеют спрятать, понасилуют баб и скачут дальше, отправив добычу с небольшой охраной к нам. Своим я не разрешил этим заниматься. Большой добычи не возьмут, а в нужный момент могут не оказаться под рукой.