Абрис
ModernLib.Net / Поэзия / Александр Алейник / Абрис - Чтение
(Ознакомительный отрывок)
(стр. 5)
Полгода, и до той поры Не знал я, что прибереги, Даёт прекрасные дары. Всё кончилось. Я марки продал. Из моего тогда дохода Осталось только, чтобы мне Понять: вся истина – в вине! Однажды подшофе пришёл Я к Динерштейнам, и собачка, На пьяненького вдруг завякав, И в палец! Боль и произвол Смутили Динерштейна маму. Не надо так колдобить даму. 30
Вы знаете, два патефона С пластинками играли нам, И Сталин рёк во время оно Все истины как кабанам. Я издевался над старинным Устройством, милым и невинным. Я «Варнечкес» послушал в нём И понял: бог с ним, с кабаном… А Миша Слугин взял устройство, Неделю покумекал в нём И выдал то, что бытиём Обычно мыслится как свойства — Магнитофон! Поёт! Орёт! Запишет – нас переживёт. 31
Ох, Мишка Слугин – он большой И толстенький, куда побольше, Чем я, надёжный он и входит в строй — Шутник и правильный, всполошный, Как звон твоих колоколов, Что трогает основу снов, Подспудную, прямую сущность, Твоих как символы Исуса. Я был блондином до трёх лет, И дальше стал темнеть, пока я Дошёл в темнении до края, Где не поможет тот завет, В котором всё предрешено, «Пусть будет так» – гласит оно. 32
Я дома. Поздний зимний вечер. Звонят. Я трубку взял. – Давай подумаем о встрече. – Готов. – Приди, пожалуйста, в вокзал. Я собрался, пришёл к вокзалу, Стою безропотно: сказала Она, Брунова Таня. Нет Её. Всё в мире от планет, От неба жгучего. Я долго Стоял и ожидал её, Вовек стояние сиё Зависит от желанья Бога. Он знает, как нам всем помочь, Коль Он к тому сейчас охоч. 33
Когда стоял и ждал её — Смотрел на площадь пред вокзалом. Она! Фигурок муравьёв — Людей – она далёкая стояла. Я видел только вдалеке, Её фигурку, и в Божке Я угадал её обличье, Оно мне показалось птичьим. Лицо? Но точно было им, В снегу, слетавшим прямо с ночи Начавшейся, и дуло в очи, И ветер был неумолим. Я покурил, потом пошёл, Немножко горд, немножко зол… 34
Тамойкина была подружкой Бруновой Тани. Я понять, Кто был, по правде, верным служкой, Не мог всё время доканать. Тамойкина была похуже Бруновой, показалась лужей — Ни жара, ни тепла её Не чувствовал я там, мосьё. Она была подружкой мне же. Сижу и слушаю её, Моё убогое жильё Вползло бы ей сейчас в промежность, Когда бы знал я, что пора, Что будет капелька добра. 35
Мы были дома. Никого. И не было, кто помешал нам. Хотел, по правде, я всего. Не получилось: я изъяном Сначала юности болел. Вот, на тебе, тогда слабел, Не мог, что захотел сейчас же, Миражи в голове, миражи, С ней предаваться радостям любви. Она была в штанах спортивных, Немыслимых, цветных, под сливу, Казалось – только надави, И всё случится в первый раз, Но Бог от этого упас. 36
Тамойкина была красивой, Что кожа у неё, что взгляд. Глаза печально-голубые Смотрели кротко, без бравад. Достоинство прически чёрной, Чуть правильной, а в общем, вздорной, И белое, как мел, лицо, Которое, как кружевцо, В глазах тоскливо танцевало. Смотрел, не отводя глаза, И не грозила бы слеза, Она в меня тоску сливала По тем, кто не поймёт её: – Ох, дураки они, мышьё. 37
А Караулова, меня Добившись, жутко досаждала, То «всё – тебе», то – подманя, То – нет, то – есть, то – доставала. Я был «женат», я был рабом Девицы этой, и с трудом Я представлял другое время, Когда я плюну, и не с теми Что жаждут быть со мной всегда, А мне всё это неприятно, На солнце увеличить пятна, Все разговоры есть беда Для человека – для меня, Размазывай, коль размазня. Седьмая глава
1
Тридцатого, я помню, мая, Домой пришёл в одиннадцать часов. А дома пусто. Я соображаю. Я добежал, а дед – готов. Брат, мама, бабушка, все близко, Один казался диким бликом, Один, а это ваш герой. Смерть? Ну, пожалуйста, зарой… Я тосковал о деде. Люська Не отпускала от себя, По сердцу моему скребя, Ах, Караулова, подлюка. Ну, только попадёшься мне, Я затопчу тебя в г-не! 2
Лежал мой дед на чистеньком столе. Поцеловал его я в губы. Как будто я притронулся к скале, Касанье было мне не любым. Смотрел я прямо на него, И думал – как там? Каково? Но дедушка не шевелился, Он капелькою изменился. Лоб гладкий. От морщин его Сошёл и след. Лицо спокойно, Как лица у молодожёнов. Охота крикнуть мне – браво! Да не кричу, стою над ним, Жизнь превратилась в сладкий дым. 3
Назначили читать по нём Молитвенник. Пришёл в квартиру Еврей: он тряс высоким лбом Всю ночь. Я занимался лирой Подле него. Старик-еврей Распелся словно соловей. Он дедушки, как смерть, боялся, Сам предо мною задавался. Сидел я рядом с дедом ночь. Вот утро. Солнце заглянуло. Свеча над дедушкой раздулась, Как будто хочет доволочь Через оконное стекло, Что моё сердце берегло. 4
Да, я забыл сказать об этом: Мы въехали обратно в дом. Всё поменялось в сказке лета, Жизнь двигалась своим шажком. Теперь мы поселились слева. Квартира лучше, обогрева, Вместо домашнего котла Висели прочно для тепла По стенам, низко, батареи. Шикарно! Я тут буду жить! Кридорчик мал – тут в морду бить. А кухня – хорошо тут змеям: Вошёл, и сразу тяп тебя, И плачут все, слезой скорбя. 5
Вдруг вспомнил, мне шесть лет, не больше. Гляжу на маленький котёл. Качаюсь на стене, хорошим Был я в то время, не учёл, Что кочерга скрежещет стену. Вдруг мама входит, и сирену Включить бы – по уху меня Ударила разок, бранясь. Кольцо на пальце мамы тяжко, Всё золотое, шириной Огромное, тогда заной, Вы бы попробовали, ваше Уменье вовсе ничего, Когда вам по уху, ого! 6
Закончил я ученье в школе Сорок девятой. В ранний час Автобус. Едем. На Узоле Мы в лагере. Вокруг для нас Светило шпарит к нам из неба, Как древняя богиня Геба. О, юность наша, Геры дочь, С Зевесом хочет нам помочь. Узола – уголок прелестный, Приехали часа за три. Палатки и река. Сотри Презрение с лица. Здесь местный Пред глупой, в общем, стыдобой Приятный повод быть собой. 7
Купанье на Узоле летом, Хорошее для всех ребят, Вдруг обернулось культпросветом, В котором я пред небом свят. Купаюсь, а Брунова с Галей Тамойкиной, без всех регалий, Плывут сажёнками ко мне, Хватают причиндал, зане Тихонько отплывают, зная, Что я догадлив в меру сил, Я тоже кое-что схватил, О чём мечтал? Как все, о Рае, В котором ожидают нас. Нескоро, в наш недобрый час. 8
Мы ехали с отцом и братом В Крым, в Севастополь; после всех Учёб моих ко мне возвратом Явился снова мой успех В том, что хотел я – море с ветром. Не видел моря. Километром За километром вширь и вдаль Раскинувшися, пастораль Уравнивала нас с другими. Палатка. Море. Мы сидим. Костёрчик. Выше сладкий дым. Прекрасно, мы неколебимы В желаньи моря, ветра, дня Хорошего, для вас, меня. 9
Отец бинокль взял, и в бинокль Смотрел я, время подошло Столоваться нам, и много ль Народа? Нет, оберегло Нас эта штука, смотришь-видишь, Столовая стояла выше, Чем мы. – Да никого, пойдём? — Мы шли, а так-то мы прождём До ужина. Мы входим, видим: Вертинская! Как хорошо! Я ем свой суп. – Тебе ещё? – Да, папа. – Точно, пирамиду Воздвиг бы я на месте том, Она купалась бы – фантом! 10
Шторм ночью. Я иду купаться. Вхожу, наверно, полчаса (Потратил глупо я на танцы, Чтобы увидеть чудеса Волны огромной, что крутила — Она меня поколотила). Я вылезаю, не могу! Не пожелаю и врагу В такой проделке оказаться, И рёв свирепейшей волны, Которой все права даны Заставить вас погибнуть, сдаться. Но выбрался я на песок: Помиловал меня мой Бог. 11
Взяв чемодан, пошёл я с братом На низкий холм за миндалём. Пришли мы в рощу, тут каратом Увидел в небе голубом Миндаль, полез и сразу скинул. Брат расколол, потом отринул. Сказал мне: «Горький». Сразу слез. Другой попробовал: «Да, есть!» Часа за два набрали кучу Орехов, так что чемодан Тугой, почти как барабан. Мы донесли его, измучась. Отец попробовал его. Сначала вроде б ничего. 12
Попробовал его другой раз, Коля меж камней тот орех, И Лёва, брат мой, удивит вас, Он корчится – хороший смех. Мы объяснили папе промах: – Ты хочешь? Вот тебе солома За сено. Папа понял нас, Погневался чуток, угас. А Севастополь, мой любимый, Из всех российских городов, Он как родимое гнездо В веках минувших, нелюдимо Стоит у моря, высший шик, И память прошлым ворошит. 13
Вернулся в Горький и пошёл На почту, потрудился малость. Я в восемь, ровно, как щегол, По зову птичьего Пегаса Хватал все письма на плечо И шёл трудиться. Мне ничо Таскаться с тяжеленной сумкой. На телеграмме закорюка — И дальше шёл до двух часов, Когда пустела почтовая, И день в разгаре, припевая, И не считая ни шагов, Ни километров, снова я Иду по краю бытия. 14
В июле я и Юра Смолин Отбыли вместе в Ленинград, Приехали и откололи: Пошли в жилупр. Без всех бравад Мы двое робко объявились. Начальники нам удивились. Подумали и взяли нас. Мы вышли, тут мой пыл угас. Товарищ мой заныл, мол, плохо С желудком, я сказал ему, Что лучше было б, по уму, Отправиться, чем чаще охать, Назад, в деревню, чем стонать. Я понял: грань перейдена. 15
Когда садился в Юрой в поезд, Он начал жаловаться мне, Мол, то да сё… Я, успокоясь, Сказал себе: всё это вне Того, что едем с ним – и дальше Всё путешествие и наше Общение друг с другом шло Неровно, душу мне скребло Нытьё его, но ехал, думал: Всё блажь, не может он брюзжать. Я должен друга уважать. Он на меня смотрел угрюмо. Наверное, он в те часы Узнал себя – и на весы. 16
Мы поругались, но мы в баню Пошли в надежде всё спасти. Разделись. Пар. Я оболванюсь, А надо бы и нам схватить Секунду. Быть или удасться. Не надо нам вовсю бодаться С тем, что прекрасно знает нас, Что тут поделаешь, наказ Должны сейчас же мы исполнить. Судьба всё правильно вершит, И только-то её смешит — Попытка явная упомнить, Что привело нас вот сюда: Надежда? Истина? Беда? 17
Мы мылись в бане Ленинграда, Когда ко мне сквозь пар прошёл Какой-то парень. Как цикада, Средь тысячи людей нашёл Меня. Мы пообщались малость, Потом всё это прожевалось. Мы с Юрой порешили врозь Продолжить наш двойной наркоз. Я остаюсь тут, в Ленинграде. Он двигает тотчас домой. Не может быть нам жизнь тюрьмой. Всё обоюдно, при параде. Он едет в Горький, я – вперёд, Пока труба меня зовёт. 18
Мы вышли с этим парнем вместе Из бани. Он постарше был. Он не понравился в ответе, По-моему, он лебезил Передо мной. Решил я плюнуть На нового лейб-гвард-драгуна. Он не помеха мне во всём, Ни ночью, утром, днём. Я буду сочинять поэмы, Стишки, возможно, всё подряд. Передо мной стояли в ряд Три важных и глубоких темы: Во-первых, что-то про себя, Другое-третье шло, знобя. 19
Он накормил меня отменно В квартире, близкой от того Местечка. В счастье незабвенном Мы с Юрой говорили: «Во!». Три дня как Ленинград стал чудом, Доведшим и меня до зуда, Вода его, его мосты Непредставимы и златы Для этого тугого неба, В которое и я смотрю, Встречая летнюю зарю, Когда как пламенная Геба Доступна в юные часы. Потом их порастащат псы. 20
Три дня прошло, и стало жарко В квартирке маленькой его. Стал ныть, и утлая хибарка Стоит совсем не для того Чтоб умерли мы: «Лучше смыться На Сиверскую». «Там, моя киса, Мы славно проживём с тобой. Договорились? Сразу в бой!» Поехали из Ленинграда На электричке. Сорок пять Минут. И надо мне опять, Во славу собственного зада Расчухать так, чтоб объяснить, Что требует по гроб лечить. 21
Неделю прожил я. Но вечер Перевернул меня: «Пошли На танцы». Я, как нужный дренчер, За ним сёйчас же повалил. Приходим. Девочки. Скучаем. И холодно. Согреться б чаем. Пошли назад. Что видел я: Поляна, тропка, все края Заполнены, повсюду пары, Совокупляются, не вру! А сверху точно серебру, Луна, и звон ночной гитары, И пенье звонкое звучит. «Свалились здесь! Где ихний стыд!» 21
Одна стояла на коленях. Другая, задом шевеля, Лежала будто на сиренях, Глаза закрыты, распалясь От парня, что округлой попой — Наверное, он был без трёпа — Всё приводил её в экстаз, За разом – раз! За разом – раз! Я перешагивал, мне стыдно Об этом вам писать сейчас, Но ночь была, и поздний час, Который вам совсем не видно. Но мне перед глазами блуд. Не грех, что люди перечтут. 23
Я перешагивал, как шпалы, Когда идёшь ты по земле. Луна над всеми так сияла, Что путь неблизкий побелел. А им плевать, у них охота, Какое дело до кого-то, Желают – тут же бух в постель, И электрички близкой трель Тревожит ухо их не больше, Чем ваше ухо шум машин, Или какой-нибудь раввин, Живущий в Вашингтоне, в Польше. Какое дело до него? Вы что, сдурели? Ничего. 24
Пришли домой, попили чаю, Согрелись, а потом мы спать Отправились. Я замечаю Во время сна – ого! – опять Какое-то вдруг шевеленье. Я вскакиваю. Побеленье Его лица, ах, гад! За мной, Его ждут счастие и зной! Я собираюсь на рассвете. Вот электричка. Я сажусь. Я еду в Горький. Я так злюсь Не в сторону его, ответьте, Что я совсем пропащий фрукт, Там роза, там вонючий лук. 25
Приехал, братик сумасшедший! Я видел, как он тут рыдал. Он утешался, друг сердешный, Жену Раису проклинал. Он плакал так, как вам не сниться! К нему, сердешному, все птицы, Вороны из далёких мест Спешили, но ни бе ни ме Они в печали не сказали. Горюет, лапочка, пусть так: – Ворона, дай, дружок, пятак, Пока тебя не увязали За ним. Рыдания. Удар. Ворона клюв раскрыла: ка-р-р-р. 26
Рыдал, голубчик, оттого, Что скоро сын его родится! Он помешался, он того. Хотел с отчаянья топиться. Но здравое желанье жить, Жрать, с-ть, всем повредить И вывело его из тины. Он успокоился. Невинно Перебрался недалеко, А бабушка домой вернулась. Жила у нас. У братца-труса Жизнь складывалась нелегко. Квартира превратилась в грязь, Меж нами – стыд, позор и связь. 27
Вошёл к нему и обомлел: Квартира прахом обернулась, Кран в раковине заревел, Не вру: вода совсем взбрыкнулась. Сначала пар, потом пузырь, Потом, как вылезший упырь, Загоготал, потом засох. Ни капли. Кран прожил и сдох. Все стенки, пол и потолок В такой грязи, что стало стыдно, Ну разве видеть не обидно, Как старшенький наш ястребок Всё превратил в такую гадость, Как будто здесь была блокада. 28
«Разговоры и встречи и опять разговоры — ночью сменится вечер и равниною горы. Незаметно заменит эту песню другая. Только ты остаёшься, моя дорогая…» Я думал о стихах всё время, А Игорь поразил меня. Стихи подобны теореме, Что связывает темы дня. Эмблема точности и страсти, У вечности раскрытой пасти, Что только ждёт недобрый час, Чтоб погубить и сдунуть нас. О, Чурдалёв, всё просто, ясно, Учись у друга, знает он Всё то, чего ты был лишён, Он написал, и не напрасно — Стишок его, он как броня, Пример хороший для меня. 29
Слова той песенки я помню — Мелодия её проста — И Лёня Скульский из района, Где Игорь жил. Её врата Раскрыты, девушки-подружки Хотели песен, и оружье, Нацелься только, брало их, И тихим звоном струн тугих Их доводило до блаженства, Которое, как ни крути, Идёт по праву впереди, Ведь что приятно совершенству, Которое у нас в чести, О, радость, в руки прилети. 30
Я начал курс вечерней школы. Пришлось надеть хомут на грудь, Не шею – всё равно весёлым Я время вспомню. Берегу Воспоминанье об уроках, О тех приятнейших пройдохах, Что там сидели – в сладкий сон Вгонял учитель в унисон Стихам моим, что сочинялись. Всё мелко было до тех пор, Когда ушёл постыдный сор, Тогда они соединялись, И хором говорили мне: – Забудь, ты с нами наравне. 31
Я перешёл в девятый класс, И школа номер сорок девять Осталась символом для нас Далёкой юности напева. Я в матерь альму заходил И тем домашних усладил. Недолго. В январе меня Достала эта беготня, И химия, мой первый враг, Учёбу жутко усложняла. Я бросил школу, что, пожалуй, Был правильный тогда зигзаг. И новые полгода я Избавлен школы острия. 32
В ту осень Рая привезла, Та девушка, что с братом Лёвой, Стихи, и мне читать дала. Тетрадь обычная – основа Того, что делать буду я. Пополнилась моя семья: Вошёл в неё великий Бродский И Мандельштам в нижегородский Круг авторов, и стало мне Понятно всё, что было прежде, Какой-то маленькой надежде, Неясной, у меня в уме, Вдруг сделаться такой большой Всё в мире показалось вшой. 33
Всё это сделалось моим Весной, когда учился в классе Восьмом. Сначала было дым, Потом увидел на Пегасе Я новые черты идей, И словно мелкий воробей Стремился к Музе постоянно. Всё показалось мне престранным, Таким, что можно изменить, Тогда, придёт к тебе, что вечно, Предстанет в мире бесконечность, С которой тянется та нить — Святая, горькая порой, В которой кружится твой рой. 34
Какое чудо Мандельштам! Вы почитайте, поразитесь: Всё, что казалось вам, весь гам Уйдёт от вас как знойный витязь. Я подражал ему всерьёз, Тащил без просыпу обоз Его манеры говоренья, Он сел во мне, и откровенья, Которые оставил нам, Живут во мне, и выше, дальше, Всё это, безусловно, наше, По всем возможным временам. Ах, Осип, верный друг ты мой, Как хорошо вдвоём с тобой. 35
А Игорь был на пятаке, Тусовке с Леонидом Скульским, Играть аккорды мастаке. Он был смешливым. В каждом звуке Он чудно чувствовал своё На свете белом бытиё. А в каждой шутке было нечто, Что к нам явилось издалече, То песни звук, то звук мечты, То, что сейчас непредставимо, Прошло прекрасно, нас помимо, Осталось только то, что ты Запомнил – некий чудный тон В процессе щёлканья времён. 36
Покатывался я от шуток Его, он парень непременный гвоздь! Всё было лживым или дутым Пред ним, всё было боево, И оттого неважным было, Тебя судьба затеребила Иль только грёзы о судьбе Потворствуют всю жизнь тебе. Играл он классно на гитаре, И пел отлично – высший класс. А Игорь баловал всех нас, Когда он с Лёней, как в угаре Стихи свои пел без балды: Вы б слушали без ерунды. 37
Мы с Игорем и Лёней вместе Явились в дом Рыбкова. Р-раз, И, вот те на, тогда на свете И не было таких проказ. В бинокль смотрели мы с балкона, Как праздные молодожёны, На женщин в бане сквозь окно. Там было всё обнажено. Ну, посмотрели, посмеялись И вышли на широкий двор. Неплох таинственный прибор, Ведь мы и правда доскребались Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5
|
|