Дважды – не умирать

В учебный класс заглянул старший сержант Гуссейнов. Увидев стоящих по стойке смирно курсантов, он вопросительно взглянул на Лаврова.

– Спят, Джафарыч! – обиженно воскликнул тот.

– Так выведи их на улицу, пусть мотанут пару кругов, – посоветовал ему Гуссейнов. – Сразу сон как рукой снимет.

– Форма три! Выходи строиться!

Оставив поясные ремни на своих местах, курсанты по форме три, в головных уборах, потянулись на улицу. Построившись в колонну по два, застыли на холодном ветру. После теплого учебного класса, на улице было неуютно.

– Кросс, три километра… – злорадно улыбаясь, поставил задачу Лавров. – Время на выполнение – тридцать минут, тридцать секунд. Не укладываемся в норматив – бежим снова. Вопросы?

– Никак нет! – дружно грянул хор голосов.

– Внимание… Марш! – Лавров засек на секундомере время и дал отмашку рукой.

Курсанты галопом понеслись по заледеневшему, расчищенному от снега асфальту. «Пум-пум-пум!» – привычно застучали тяжелые кирзовые сапоги. «Тук-тук-тук!» – в такт им забилось сердце. Урманов с тоской подумал о том, что рано расслабился.

Курсантам предстояло пробежать три круга вокруг гарнизонных построек. Каждый круг – километр… Маршрут был давно известен. Но сегодня утром они уже бежали такой кросс. Днем занимались в спортзале до изнеможения. И вот теперь – снова… Все это было не очень-то приятно.

Урманов старался не думать о том, сколько они уже пробежали, и сколько им еще предстоит. Он просто монотонно переставлял тяжелеющие с каждым шагом ноги, стараясь не глядеть по сторонам. Широкая спина Гвоздева в вечернем неверном свете маячила перед ним, словно экран, и он тупо смотрел, как энергично двигаются под гимнастеркой туда-сюда его мощные лопатки.

Первый круг Урманов пробежал довольно легко, а на втором ему вдруг стало не хватать дыхания. Жадно втягивая перекошенным ртом морозный воздух, он со свистящим хрипом выбрасывал его из легких, чувствуя, как постепенно нарастает жгучая, тупая боль в груди.

«Надо же, как не повезло… А третье и четвертое отделения сидят сейчас в теплом классе и в ус не дуют. Хорошо им… Может быть смотрят на нас сейчас из окна и радуются».

Бегать Урманов никогда не любил. Ну, километр, еще, куда ни шло. А больше – каторга… И как только некоторые бегом увлекаются? Добровольно… Вон, Чухломин, бежит себе рядом, как огурец. На лице – улыбка… И после утреннего кросса всегда умудряется еще покурить втихаря. Достанет из-за козырька шапки заначенный «хабарик» и успевает несколько раз затянуться. Легкие у него, наверное, как у слона.

– Ну, давай, Кузя! Шевели копытами!.. Чего отстаешь?

– Ноги… – курсант Кузьмин морщит искаженное мукой лицо. – Больно… Утром еще натер.

– Терпи, Кузя, терпи, – уговаривает его кто-то на бегу. – Слышал, что Лавров сказал? Еще три круга хочешь?

– Да, ладно… – Кузьмин болезненно скалит белые крепкие зубы. – Пугает только…

– Жми, давай! Последний километр остался.

Они вышли на финишную прямую. Дробный стук грубых солдатских сапог, шумное, тяжелое дыхание… Видно уже, как широко расставив ноги, стоит у заветной черты сержант Лавров и смотрит на включенный секундомер.

«Все, добежал! – радостно подумал Урманов. – Конец мучениям… В тепло, в казарму».

Курсанты столпились на финише. Кое-кто все еще не может отдышаться, но на лицах уже улыбки… Все, отбегали, на сегодня хватит.

– Становись! – скомандовал сержант Лавров и бесстрастно подвел неутешительный итог. – Ну, что? Не уложились в норматив…

В морозном воздухе повисла зловещая, тревожная пауза. Урманов в отчаянии закрыл глаза.

«Неужели снова? Нет, это невозможно… Лучше сразу сдохнуть».

– В целом пробежались неплохо, – продолжал между тем Лавров. – Но время засекают по последнему. А последним у нас пришел курсант Кузьмин. На целых восемь секунд позже. Можете ему сказать спасибо… Так что придется повторить.

Недовольный шумок колыхнулся в строю. Но тут же затих под пристальным взглядом командира.

– Товарищь сержант, – с надеждой подал голос Мазаев. – А может не надо? У нас и так сегодня физическая подготовка была.

– Отставить разговоры, курсант! – оборвал его Лавров. – Все повторяем сначала. Кросс три километра… Время – двенадцать тридцать. Если не укладываемся – бежим снова… Вопросы?

Тишина в строю… Курсанты едва отдышались, а их снова норовят в бега отправить. Нет, это уже чересчур.

– Вопросы? – настойчиво повторяет сержант Лавров.

– Никак нет! – неожиданно громко, как будто даже с какой-то веселой злостью отзывается строй.

– На старт, внимание… – сержант отвел в сторону руку с секундомером. – Марш!

Колонна послушно сорвалась с места. И снова сквозь грохот сапог Урманов услышал стук своего сердца. Снова впереди замаячила знакомая до боли спина, снова зашлось дыхание и привычной тяжестью налились ноги.

«Сколько это может продолжаться?.. А если опять не уложимся? Что тогда?»

Будь Урманов на гражданке, он бы давно уже бросил все, да и пошел пешком. Но здесь армия… Тут твои желания по барабану: хочешь, бежишь и не хочешь – тоже бежишь; можешь – бежишь, и не можешь – все равно бежишь… И откуда только силы берутся?

Длинные ломкие тени струились по белому снегу. Они двигались следом за строем курсантов. Порывистый ветер легко вздымал белесую поземку, кружил ее над стылой землей, бросая в лицо бегущим колючую снежную пыль.

Урманов обреченно смотрел перед собой, видя только спину бегущего впереди Гвоздева. Чувства и эмоции притупились… Время как будто застыло. Казалось, они бегут уже весь день. А впереди еще долгая, долгая ночь, которая будет длиться вечно. И они все так же будут бежать, бежать и бежать – без отдыха, без передышки, круг за кругом, километр за километром, пока, наконец, совсем обессилев, не свалятся где-нибудь замертво.

– Не отставай! – долетел до Урманова чей-то приглушенный крик. Он обернулся и увидел позади строя едва ковыляющего Кузьмина. Лицо его искажала страдальческая гримаса.

– Гвоздь! – Урманов хлопнул по спине бегущего впереди приятеля. – Кузя!

Тот все понял и принял вправо, пропуская мимо себя бегущих курсантов.

С двух сторон они подхватили Кузьмина под руки и потащили вперед. Тот почти повис на их плечах, машинально перебирая ногами.

Если до этого бежать было тяжело, то теперь – стало совсем невыносимо… Урманов жадно хватал приоткрытым ртом морозный сухой воздух. Желтые пятна фонарей раскачивались у него перед глазами.

«А как же на войне? Раненого под огнем вытаскивать… Это ведь еще тяжелее» – слабо полыхнула где-то на задворках подсознания нелепая мысль.

Десять, двадцать метров позади… Еще десять, еще двадцать… С каждым шагом все ближе конец этих долгих мучений. С каждым шагом вперед…

От строя бегущих отделились две крепкие фигуры. Ни слова не говоря, молча, приняли Кузьмина у обессилевших товарищей. Те с готовностью уступили им свою непосильную ношу… Потом, метров через сто пятьдесят на смену им пришла следующая пара. И так – до самого финиша…

– Становись! – сержант Лавров довольно прищурился перед строем. – В нормативное время на этот раз уложились все… Пять минут перерыв – и на занятия.

Курсанты долго не могли отдышаться. Кое-кого заметно пошатывало. Но у всех лица сияли – еще одно испытание позади. Теперь до утра никаких потрясений. Пару часов теории в учебном классе, потом ужин, час свободного времени – и отбой… А уж со словом отбой у курсантов связаны самые приятные ассоциации. Еще бы!.. Целых восемь часов тишины и покоя. С десяти вечера и до шести часов утра. Конечно, если ты не провинился в чем-нибудь в течение дня, то есть – «не залетел». В этом случае сон может быть значительно короче.

Прежде чем пойти в учебный класс, курсанты отправились в курилку. Урманов тоже зашел туда, скорее, по привычке, чем от желания затянуться. После долгого бега в груди все горело.

Он машинально вытянул из кармана пачку, достал сигарету, прикурил от общего огонька. Затянулся… И поперхнулся горьким едким дымом.

«Зачем мне это? – вдруг подумал Урманов. – Мало того, что организм буквально изнемогает от непосильных нагрузок, так я еще травлю его изнутри… Это похоже на предательство».

Взглянув на тлеющую сигарету, он решительно бросил ее в урну.

– Ты чего? – удивился Широкорад. – Там же еще на пол взвода хватит… Засолил бы хоть «бычок»…

– Зачем? – равнодушно произнес Урманов. – Я завязал.

– Надолго?

– Навсегда.

– Ха-ха-ха! – усмехнулся Широкорад. – Я тоже сколько раз бросал… Закуришь ведь снова. Вот лычки сержантские получишь, жизнь наладится, и закуришь.

Урманов ничего не ответил. Просто покачал головой и ушел.

– Нет, этот не закурит, – задумчиво обронил ему вслед Гвоздев. – Я его знаю… Если Урманов сказал, значит так и будет.

Глава 4

Нет ничего лучше для курсанта, когда вместо занятий его отправляют куда-нибудь поработать. И уж совсем здорово, если это продовольственный склад. Тут везение двойное… Во-первых, не на морозе; а во-вторых, обязательно что-нибудь пожевать найдется.

Сегодня счастливый жребий выпал Урманову, Кольцову и еще двоим. С ними вместе отправились сержанты Левин и Бадмаев. Вообще-то старшим назначили одного Бадмаева, но Левин, пользуясь хорошим настроением старшины роты, выпросился у него сам.

Продовольственный склад включал в себя несколько отдельно стоящих строений, соединенных между собой крытыми утепленными переходами. Поэтому здесь даже в лютый мороз было относительно тепло. В соответствии с условиями хранения тех или иных продуктов, конечно…

Курсантам предстояла несложная работа по перебору капусты. Хорошие и не тронутые порчей кочаны – в одну сторону, а те, что с гнильцой – в другую. Запах здесь был тяжелый. Но потенциальная возможность чем-нибудь поживиться затмевала собой все остальное.

Начальник склада прапорщик Волков выдал каждому по паре новых матерчатых рукавиц и курсанты с энтузиазмом принялись за дело. Они перекидывали тяжелые крепкие кочаны с рук на руки, как футбольные мячи. Плохая капуста отправлялись в специальный лоток, и по нему скатывалась в бортовую тележку, которую по мере наполнения увозили.

Сержанты сидели поодаль на деревянных дощатых ящиках и вполголоса обсуждали что-то между собой. К ним подошел солдат из автороты. Краем уха Урманов уловил возбужденные реплики и внимательно прислушался.

– Слыхали новость? – после приветствия выпалил солдат, судя по всему одного с ними призыва. – Чижа подстрелили…

– Какого чижа? – недопоняв, переспросил Бадмаев.

– Ромку Чижова!..

«Вот это да!» – Урманов чуть кочан из рук не выронил. Это был его знакомый, тот самый, из автороты. Которого он угощал сигаретами на КПП, в первый день приезда, и который в свою очередь недавно отблагодарил его сахаром в столовой.

– А дело так было… – солдат перевернул лежащий на полу ящик, присел на него рядом с сержантами. – Ромка поздно приехал, он командира отвозил. Поставил машину в гараж, пошел спать. А тут как раз на хоздворе, на внутреннем посту его приятель стоял – Гайфуллин. Ну, покурили они… Ромка ему и говорит – дай стрельнуть. Тот ни в какую – слышно, мол, будет. Чиж давай его уговаривать. Кто, дескать, в два часа ночи услышит? Все спят… И патрон свой есть даже, со стрельб остался. Короче – уговорил. Дал Гайфуллин ему автомат. Ромка по лампе на столбе выстрелил и хотел спать идти. А приятель заволновался – ну, как увидят, что в стволе нагар? Начнут допытываться, откуда? В караул ведь с чистым ведь стволом заступал… Чиж ему и говорит – не волнуйся, мол, сейчас почистим. Берет, отрывает подворотничок, снимает со ствола шомпол. Давай, говорит, я буду чистить, а ты автомат держи. Гайфуллин встал на колено, оружие прикладом в землю упер, затвор оттянул до отказа. Чиж сверху склонился и шомполом в стволе шурует. Почистил… «Все, – говорит, – готово!» Гайфуллин недолго думая затвор отпустил, контрольный спуск… Это же на автопилоте, сами знаете. Все правильно сделал, все по уставу. Вот только магазин вначале забыл отсоединить. И когда затвор отпустил, патрон в патронник из магазина – раз! – как тут и был. Гайфуллин контрольный спуск сделал – а тут очередь! Две пули в грудь… Ромка даже шомпол из ствола достать не успел. Он его насквозь прошил и за забор улетел. Утром только нашли, далеко от места…

– Живой? – осторожно спросил Бадмаев.

– В госпитале… Тяжелый, говорят… Выживет ли? Неизвестно.

– Откуда подробности знаешь? – спросил Левин.

– Гайфуллин сам рассказал. Сразу, как случилось… Нас же среди ночи поднимали шомпол этот искать… Сейчас арестовали, посадят наверное.

– Да-а, – сочувственно вздохнул Бадмаев. – Не повезло…

– Башку надо иметь! – жестко отрезал Левин. – Это надо додуматься – так оружие чистить.

– Хорошо еще шомпол нашли, – подытожил солдат. – А то ведь можно предположить все, что угодно. Так повернуть, будто Гайфуллин специально его подстрелил. Чиж-то еще без сознания…

Урманов механически продолжал перекидывать капустные кочаны, а сам не мог избавиться от мрачных мыслей. Как-то все это было неожиданно.

«Жаль Чижова. Хороший парень… Надо же было так!..»

Работа подошла к концу. Курсанты отсортировали последние кочаны и направились к сержантам.

– Все? – спросил Бадмаев.

– Так точно.

– Сейчас, прапора позову.

Он ушел и вернулся с начальником склада. Тот посмотрел, принял работу и разрешил каждому взять по кочану. Но есть тут же, не выносить.

Курсанты вместе с сержантами перешли в подсобное помещение, уселись за стол и, вооружившись ножом, принялись за трапезу. Капуста была сочной, белой, слегка сладковатой на вкус. Урманову она даже чем-то напомнила арбуз… С хрустом вгрызаясь в прохладные, плотные, крупно нарезанные куски, он быстро расправился со своим кочаном.

Пора было возвращаться в расположение. Убрав за собой мусор, все вместе потянулись на выход.

Они шли мимо стеллажей, плотно заставленными банками с тушенкой, сгущенкой и прочими солдатскими деликатесами. В огромных баках хранились квашеная капуста и соленые огурцы. Красная рыба тускло поблескивала чешуей в деревянной кадушке.

– Стой! – неожиданно услышал Урманов за спиной чей-то повелительный шепот. Он обернулся и увидел перед собой сержанта Левина. В следующее мгновение ворот его бушлата распахнулся и за пазухой у него оказался довольно внушительный шмат сала.

– Тс-с-с-с-с! – приложил указательный палец к губам сержант Левин и подтолкнул Урманова к выходу.

«Вот это да! – только и успел подумать растерянный курсант. – Попа-а-а-ал!»

Кусок сала заметно выпирал под бушлатом. Снизу его поддерживал туго застегнутый поясной ремень… И как Урманов ни вертел этот холодный, обсыпанный крупной солью шматок, спрятать его никак не получалось.

Прапорщик Волков ждал их на выходе. Проскочить мимо него было невозможно. Значит, разоблачение неизбежно?

Урманова бросило в жар. Он не знал, как поступить… Честно сказать – вот, мол, сержант такой-то засунул мне за пазуху кусок сала – было немыслимо. Это значило бы заложить ближнего своего и покрыть себя несмываемым позором в глазах всей учебной роты. А если промолчать и не сказать ничего – значит неминуемо попасться с поличным. И покрыть себя несмываемым позором в глазах начальника склада, а так же всего командного состава части. Кроме того – это ведь даже не дисциплинарный поступок. Это уголовная статья… Воровство с продовольственного склада.

«Что же делать? Что же делать?» – лихорадочно билось в мозгу.

Выхода не было… Это как в шахматах. Там есть такой термин – «цуцванг». Означает, что как ни пойди – все одно к ухудшению ситуации. Так было и здесь.

Шаг за шагом приближался урманов к прапорщику, стоявшему у дверей. Было обидно, что его, никогда ничего не укравшего, сейчас могут принять за вора. Да он скорее бы руку дал на отсечение, чем позволили себе взять чужое. Так был воспитан… Как-то, еще первоклассником, в школьной столовой он нашел кошелек. Открыл, а там – деньги. Первой мыслью было оставить себе, спрятать. Это сколько же конфет и разных сладостей можно было накупить! Но он решил иначе – отдал деньги учительнице… Поскольку хозяина найти не удалось, на эти деньги для класса купили настольные игры, а его похвалили и поставили всем ребятам в пример. За честность… Родителям было приятно, и бабушкам, а особенно – деду. Ведь он сам однажды поступил точно так же. Нашел кошелек и вернул владельцу. Бескорыстие было у них в роду…

И вот сейчас Урманов должен был вытерпеть унижение и позор. Совсем незаслуженно… На душе было мерзко.

Наконец они поравнялись. Прапорщик Волков окинул его долгим пристальным взглядом. Урманов втянул голову в плечи. Шаг, другой… Он ступал, словно по скользкому льду, ожидая развязки. Но начальник склада молчал.

Курсанты вышли на улицу, построились в колонну по одному и вместе с сержантами покинули территорию склада. Шагая в строю, Урманов сутулился и все еще ждал грозного окрика, как выстрела в спину. Но его так и не прозвучало…

Сразу после обеда учебную роту отправили на стрельбы. Облаченные в бушлаты, с автоматами и подсумками на ремне, курсанты весь путь до стрельбища преодолели бегом. Благо, что расстояние было небольшое – всего каких-то полтора километра.

Распогодилось… Серые низкие облака расступились, сквозь них проглянуло яркое синее небо, и веселое солнце щедро залило своим ослепительным светом округу. Белый, нетронутый снег засиял, заискрился холодными искрами. Все как-то по-праздничному преобразилось, посвежело… И зимний солнечный день предстал во всей своей красе.

На полигоне учебная рота разбилась по отделениям. Как обычно, начали с азов… Первые пол часа посвятили тренировке на правильность занятия позиции и изготовки к стрельбе. Казалось бы, чего проще, по команде «Лежа, заряжай!» упасть на землю, присоединить к автомату магазин и доложить: «Курсант такой-то к стрельбе готов!» Но это только так кажется. На самом деле, правильно изготовиться к стрельбе – целая наука.

Урманов помнил, как нелепо порой выглядели многие из молодых солдат, впервые выполнявшие эту команду. Неуклюжие, суетливые, медлительные… Порой без улыбки невозможно было смотреть на иного вояку, как он с кряхтением опускался на четвереньки, потом шлепался на живот, потом неуклюже ворочался с боку на бок, пытаясь отыскать подсумок с магазинами, затем долго-долго вставлял «рожок» в автомат, болтая стволом из стороны в сторону… Теперь, конечно, каждый из них делает это изящно, красиво и быстро. Им ведь важно не только освоить это самим. Они в скором времени будут обучать других. Поэтому снова и снова, раз за разом повторяют курсанты эти простые движения.

– Делай раз! – командует сержант Бадмаев.

Шеренга курсантов делает шаг вперед.

– Делай два!

Курсанты одновременно сдергивают с правого плеча автомат, берутся левой рукой за цевье, откидывают железный приклад, опускают оружие к бедру.

– Делай три!

Курсанты быстро опускаются на правое колено, держа автомат в левой руке, упираются прикладом в землю.

– Делай четыре!

Курсанты ложатся, опираясь на левый локоть, потом переворачиваются на левый бок и достают из подсумка магазин.

– Делай пять!

Одним движением курсанты вставляют магазин в автомат, переворачиваются на живот, щекой прижимаясь к железному откидному прикладу.

– Делай шесть!

Большим пальцем правой руки предохранитель отжимается вниз, затворная рама оттягивается до упора, отпускается… Лязгает затвор, снова щелкает в обратном направлении предохранитель.

– Курсант Урманов к стрельбе готов!

– Курсант Гвоздев к стрельбе готов!

– Курсант Кольцов к стрельбе готов!

Эхом проносится это многоголосье вдоль лежащей шеренги курсантов. Они лежат ровно, стволы автоматов – на одной линии с правой ногой, левая откинута чуть в сторону, ступни прижаты к земле.

– Лежа-а… Разряжай! – буднично командует Бадмаев.

Так же, по счету, курсанты начинают выполнять действия в обратном порядке. Затем, по команде «Встать!», изящно приподнимаются на вытянутых руках, выбрасывают согнутую в колене правую ногу под себя и, оттолкнувшись от земли, одновременно встают.

– Становись!

Курсанты выравнивают носки по одной линии, стряхивают с оружия и одежды налипший снег.

Щурясь от яркого солнца, Урманов оглядывает полигон. Первое отделение уже выдвигается на огневую. Третье и четвертое так же продолжают отрабатывать изготовку к стрельбе лежа.

– Второе отделение, получать патро-о-оны! – доносится издалека крик старшего сержанта Гуссейнова.

– Напра-а-а-во! – командует Бадмаев. – К пункту выдачи боеприпасов – бегом марш!

Пункт выдачи боеприпасов – это маленькая кирпичная пристройка к смотровой вышке, похожей на узкий многоэтажный дом, с которой как на ладони видно все стрельбище. Однажды Урманов был там, наверху… Именно отсюда осуществляется управление всеми сложнейшими механизмами и самой современной автоматикой, которой оснащен полигон. Огромные пульты со множеством разноцветных лампочек, всевозможных рычажков и тумблеров располагаются по окружности, вдоль широких вытянутых окон. За пультом, в наушниках, сидит оператор и внимательно слушает команды руководителя стрельб, который по ходу дела указывает, в каком секторе, какие мишени ему будут нужны.

Сегодня курсантам предстоит выполнить упражнение, обозначенное в перечне, как упражнение 1А(п)… 1А – это поражение двух грудных мишеней с расстояния в сто пятьдесят метров и поражение одной ростовой мишени, с расстояния в двести метров. А буква «п» означает, что выполнять упражнение необходимо в противогазе. На все про все – десять патронов. Стрелять необходимо только очередями. Одиночный выстрел допустим только последним. Если он прозвучал раньше – оценка снижается на один балл.

Урманов получил свой десяток патронов и прямо на месте начал снаряжать магазин. В маленьком тесном помещении было тепло. Узкие окна, покрытые паутиной бугристой изморози, едва пропускали дневной свет. Под низким потолком висела тусклая лампа, на витом шнуре. Повсюду на полу валялись рваные пустые пачки вощеной бумаги из-под патронов. В углу пирамидкой возвышались набитые боеприпасами зеленые цинковые коробки, похожие на большие консервные банки.

– Кто получил патроны – марш на улицу! – приказал лейтенант из службы тылового обеспечения. – Нечего здесь толпиться.

«Щелк-щелк-щелк!» – слышалось здесь и там. Это курсанты, получившие патроны, спешили тут же, не выходя из тепла, снарядить их в магазины. На улице делать это несподручно – пальцы стынут.

Построив отделение, сержант Бадмаев выдал курсантам специальные карандаши, чтобы они натерли изнутри стекла противогазов. Это для того, чтобы окуляры не запотели. Иначе ничего видно не будет.

На огневой рубеж выходили попарно. Урманов попал вместе с Кольцовым… У каждого в паре свой сектор обстрела. Урманов был слева, значит его мишени – левые. А у Кольцова, соответственно, справа…

Командир учебной роты капитан Курбатов, кутаясь в поднятый воротник офицерского бушлата, важно восседал за низеньким раскладным столом. Шапка-ушанка была разогнута, на ногах – валенки… Передним на столе лежал раскрытый журнал учета, где он остро отточенным карандашом аккуратно отмечал результаты стрельб. Тут же, на столе, были цейсовский бинокль, двухлитровый китайский термос с горячим чаем и белая эмалированная солдатская кружка. Время от времени капитан подливал себе в кружку горячего чаю и, вооружившись биноклем, контролировал процесс.

Непосредственно на огневом рубеже руководил старший сержант Гуссейнов.

– Лежа, заряжай!

Урманов снял с плеча автомат, откинул черный железный приклад, опустился на колено, припал на локоть, лег на левый бок, извлек из подсумка набитый патронами магазин. Автомат сухо щелкнул фиксирующим замком, принимая холодный ребристый «рожок».

Сдвинув предохранитель, Урманов дернул затворную раму на себя, и отпустил. Патрон с металлическим лязгом вошел в патронник. Щелкнул предохранитель…

– Курсант Урманов к стрельбе готов! – доложил он, зафиксировав положение прижатыми к земле ступнями.

– Курсант Кольцов к стрельбе готов! – почти одновременно с ним произнес напарник.

Старший сержант Гуссейнов одобрительно кивнул.

– Газы!

Отложив в сторону автоматы, курсанты в положении лежа скинули головные уборы, перевернулись на бок, достали из брезентовых сумок противогазы и, задержав, как положено, дыхание, натянули их на головы.

Урманов почувствовал, как застывшая на морозе резина неприятно обтянула лицо. Он подхватил, лежащую рядом ушанку, надел на затылок, поверх противогаза. Потом снова взял в руки автомат.

– Внимание! – продолжал между тем Гуссейнов, прохаживаясь позади распластанных на снегу курсантов. – Первый показ… Грудные мишени. Расстояние сто пятьдесят метров. Время показа – десять секунд. Следить за полем!

Сжимая озябшими пальцами холодную сталь автомата, Урманов сквозь стеклянные окуляры противогаза вглядывался в заснеженную холмистую равнину. Где-то там вот-вот должны были появиться силуэты грудных фанерных мишеней. На залитом ярким солнцем снегу их должно было быть хорошо видно. Но… Противогаз! С каждым вздохом стекла становились все мутнее и мутнее. А как их протереть? Изнутри…

Когда, наконец, мишени поднялись, Урманов едва разглядел их неясные очертания. Все было словно в тумане. Но медлить нельзя: десять секунд – это так мало.

Он нажал на спуск и автомат сдвоенным ударом ткнулся ему в плечо. Короткая очередь звонко хлестанула по ушам. Но Урманов привык к автоматным выстрелам и они давно уже не казались ему такими громкими, как в начале… Одна из мишеней упала.

«Попал! – радостно отметил он. Это показалось ему почти чудом. – Стрельба вслепую, по-македонски! Или как там еще… Надо же, елки зеленые!»

Если мишень еще как-то можно было разглядеть, то мушку и прицельную планку приходилось совмещать наугад. Урманов еще дважды сумел выстрелить короткими очередями, но промахнулся.

«Ничего, – успокоил он себя. – Собью ростовую и все будет в порядке».

У него оставалось еще четыре патрона и десять секунд на показ.

– Плохо!.. Плохо стреляем, курсанты! – строго прокомментировал старший сержант Гуссейнов. – Показ ростовой фигуры. Десять секунд. Следите за полем…

Ростовые мишени появляются еще дальше. Двести метров до них. Урманов стреляет почти наугад. Очередь. Еще… Мимо.

Кольцов тоже промазал. Он вообще ни разу не попал. В результате оценка Урманова «три», а у его напарника – «два».

– Отбой газам! – скомандовал Гуссейнов, становясь возле Урманова. – Оружие к осмотру!

Урманов стянул противогаз, затем отсоединил магазин, прижал его пальцами левой руки к цевью, а правой оттянул до упора затворную раму, показывая старшему сержанту пустой патронник.

– Осмотрено!

Урманов отпустил затворную раму, щелкнул курком, сделав контрольный спуск, и поставил оружие на предохранитель.

– Встать, направо бегом марш!

Курсанты, стряхивая на ходу снег, мелкой рысью затрусили к своему отделению. Сержант Бадмаев встретил их неласково.

– Ну, что, двоечники! – нахмурив брови, строго спросил он. – Это не дело, так стрелять. Будем учиться…

Дождавшись, пока отстреляется вся рота, капитан Курбатов подвел итоги. Они оказались неутешительными. В первом отделении из двенадцати человек личного состава, на «хорошо» и «отлично» отстрелялись всего четверо, во втором – трое, а в третьем и четвертом – и того меньше.

Командир роты собрал отдельно сержантов и очень эмоционально объяснил им, что их ждет, если подобный результат еще когда-либо повториться. Они стояли достаточно далеко, но по отдельным обрывкам фраз, доносящимся оттуда, курсанты поняли – командир не в духе.

Высказав сержантам все, что он о них думал, капитан Курбатов сел в подошедший УАЗик, громко хлопнул дверью и уехал. А командиры отделений вернулись к курсантам. Быстро рассортировав личный состав по группам – отличников и хорошистов налево, остальных направо – сержанты замерли перед строем. По их мрачным лицам читалось: «Не доходит через голову – дойдет через руки и ноги».

Старший сержант Гуссейнов распорядился так. Тех, кто выполнил упражнение на четыре и пять – могут идти погреться в пункт выдачи боеприпасов. Все прочие по команде «Газы!», надев средства защиты, должны добежать до вершины ближайшего холма и вернуться обратно. Причем троечникам достаточно сделать это один раз, а двоечникам – дважды.

– Вопросы? – грозно сверкнув очами, поинтересовался старший сержант у штрафников. Строй ответил молчанием…

– Вопросы? – зловеще повторил Гуссейнов.

– Никак нет! – дружно отозвался многоголосый хор.

– Газы!

Урманов быстро стянул с рук двупалые солдатские рукавицы, сунул их в карман бушлата, затем одним движением открыл противогазную сумку и достал резиновую маску. Зажав снятую шапку между колен, растянул в стороны неподатливую холодную резину и надел противогаз на голову.

– Бегом марш!

Нахлобучив шапку поверх противогаза, Урманов побежал вместе со всеми. Автомат колотил по спине, ноги проваливались в снег почти по колено. Тяжело было дышать… Воздух втягивался через специальный клапан со свистом и сипением, а обратно выдувался с характерным хрипом: «Хр-р-р-р-р!» И получалось примерно так: «С-с-с-с-с!.. Хр-р-р-р-р!» – «С-с-с-с-с!.. Хр-р-р-р-р!» Воздуху не хватало. Временами Урманову казалось, что он сейчас задохнется… А подъем становился все круче и каждый шаг требовал от него все больших усилий. Набившийся за голенища снег начал таять и неприятно холодил ступни.

«С-с-с-с-с!.. Хр-р-р-р-р!» – «С-с-с-с-с!.. Хр-р-р-р-р!»

Легкие судорожно втягивают воздух через двойные клапана, но он поступает такими ничтожными партиями, что от нехватки кислорода начинает кружиться голова. Хочется сорвать с головы эту ненавистную резиновую маску – и дышать, дышать, дышать!