11.

Такси нашлось почти сразу. К тому времени, когда Фрэнк Смит завершал свой кофейный ритуал, Эбботт был уже на Пикадилли.

В вестибюле своего дома Джоан Эбботт готовилась к звонку Ричарда – под двойным надзором Шеппарда и Беттс.

Шеппард не терял времени. Телефон был поставлен на прослушку. Разговор записывался аппаратурой в припаркованном рядом фургончике. Кроме того, специально для Шеппарда к телефону подключили дополнительную пару наушников.

Не хватало только Ричарда Эбботта.

– И что ты ему скажешь? – спросил Шеппард по надцатому разу.

– Что всё чисто и он может возвращаться прямо сейчас.

Её голос был блеклым и невыразительным.

– И без шуточек!

Беттс улыбнулась ей и сильнее сжала плечо.

– У тебя, наверное, легко появляются синяки? – поинтересовалась она.

Джоан чувствовала, как сжимаются её костистые пальцы. Снова навалилось чувство полной беспомощности. Слёзы опять покатились по её щекам.

– Нет, не надо плакать, – Беттс заботливо вытерла ей глаза уголком носового платка, – мы ведь не хотим, чтобы у нас был заплаканный голос?

Она улыбнулась так, что глазки сошлись в щёлочки:

– Кроме того, у тебя нет ни одной причины для плача. Пока.

Через час такого ожидания, телефон зазвонил.

Джоан взяла трубку:

– Гарфилд-корт.

– Джоан? – это был Ричард.

– Да?

– Всё чисто?

– Всё чисто. Можешь возвращаться прямо сейчас.

– Отлично. Скоро буду.

– Спроси, откуда он звонит, – прошипел Шеппард.

– Откуда ты звонишь?

Секундное замешательство.

– Из «Савойя». Почему ты спрашиваешь?

– Просто.

– Спроси, когда его ждать.

– Когда тебя ждать, милый?

– Не знаю. Скоро. Доделаю пару дел и буду.

Пауза.

– Джоан, ты чудо. Спасибо за всё.

Отбой.

– Вот и всё, – сказал Шеппард, – поднимаемся в квартиру и готовимся к приёму.

Он направился к лифту. Следом шли Беттс с Джоан, за ними трое из спецотдела. Беттс не отпускала Джоан от себя ни на шаг.

Надпись на дверце гласила, что лифт расчитан на четверых. Двое из спецотдела собирались подняться по лестнице, но Беттс остановила их: «Поместимся все». Она вдавила Джоан в угол и всей тяжестью навалилась на неё. Той показалось, что она сейчас задохнётся.

– Ты хорошая девочка, – сказал Шеппард.

– Слышала? – Беттс взяла Джоан за подбородок и задрала ей голову, – ты хорошая девочка.

Шеппард обернулся к Беттс:

– Я чуть не уссался, когда он там говорил «Джоан, ты чудо. Спасибо за всё».

Уже в сумерках Эбботт миновал Пикадилли-отель и повернул к Сёркес. Ещё одна проблема.

Эрос никогда не бывает тем же. То же и относится и к Сёркес. Но грязи вокруг хватает всегда. И девочки – какого чёрта они все натянули эти штуки, вроде больничных бахил? Разумеется, мода меняется каждую пару лет…»Отвлекаешься, – сказал он себе, – сконцентрируйся. Желательно на своих проблемах. Их у тебя предостаточно. Главное сейчас – найти шлюху, которая трахается с Нджалой».

Следуя инструкциям Котиадиса, он без труда нашёл и паб на углу Брюэр-стрит, и большую смуглую Дорис.

Она на самом деле оказалась большой. Точнее сказать – пышной. Её на самом деле было немало, но всё – на своём месте.

– Вы – Дорис?

– А ты? – дружелюбно поинтересовалась она. Судя по голосу – скорее кокни.

– Ну, я не совсем чтобы сказать друг мистера Осборна…

– Милый, друзей у этой старой жабы нет и не предвидится.

– Хотите заработать хороший кусок?

– Как? – она немедленно насторожилась.

Эбботт кивнул в сторону углового столика.

– Давайте сядем, выпьем и я всё объясню.

– Ты кто?

– Агент.

– Агент по чему?

– По всему, с чего можно иметь свои десять процентов.

– Послушай, милый, – сказала она всё тем же дружелюбным голосом, – у меня крутая крыша. Они из тебя дерьмо повыбивают.

– Послушай ты, милая, – Эбботт был не менее дружелюбен, – Мне ещё ни разу не попадалась крыша, в которой нельзя было провертеть пары новых дырок. Так что не надо о крышах, хорошо? Давай лучше о деле.

Дорис молча изучала его. Она разбиралась в мужчинах, должна была разбираться. Человек перед ней круче, чем кажется, заключила она. Намного круче. Дорис улыбнулась.

– О'кэй, – сказала она, – как тебя зовут?

– Джордж Уилсон.

Эбботт заказал выпить и они устроились за угловым столиком. Он объяснил, что работает агентом английских, континентальных и американских секс-журналов. И история с президентом Нджалой будет им чрезвычайно интересна.

– «Ночь Любви с Чёрной Гориллой»? Что-то вроде этого?

– Типа того.

– Слушай, если я начну рассказывать такие истории…

– Всё пойдёт под вымышленным именем. Например, Жозефина Энтеренье…

– Кто?

– Или Джейн Шор, или Фанни Хилл, что вам больше нравится.

– Кто писать будет? Я еле письмо маме написать могу.

– Положитесь на меня.

– И сколько платить будут?

– Полштуки. Может и всю штуку – зависит от того, что удастся вспомнить.

Дорин всё ещё сомневалась.

– Честно говоря, я немного могу вспомнить. Трахается без перерыва…что ещё?

– Не беспокойтесь. Мы начнём в следующий раз. Пострайтесь вспомнить, что сможете. Не только о сексе, людям нравятся разные мелочи – что он ест на завтрак, заморочки с охраной и так далее. Готов например поспорить, что на входе вас там обыскивают.

– Чтоб мне лопнуть! Лезут во все дыры, кроме сами-знаете-чего. Можно ещё стаканчик?

Фрэнк Смит был в затруднении. Ему позарез требовалось связаться с Шеппардом и сообщить о встрече с Эбботтом. Но тот как сквозь землю провалился. В офисе Смиту сказали, что суперинтендант не в городе. Где он и когда вернётся – не знал никто.

Смит предположил, что он в Питерсфилде, наблюдает за подготовкой особняка. Но и там Шеппарда не было и не ожидалось.

Не в привычках Шеппарда было исчезать, не сообщив, как с ним связаться. К таким мелочам он всегда относился очень внимательно.

Потом Смит вспомнил и похолодел. Конечно. Джоан. Вот почему он не желает, чтобы кто-либо знал, где он. А менее всего – Смит.

Он потянулся к телефону, но тот зазвонил сам. Звонил Шеппард:

– Я достал его! – голос был хриплым и торжествующим.

– Эбботта? Вы на самом деле взяли его?

– Дело в шляпе. Он едет сюда.

– Куда?

– К своей бывшей жене. Где провёл эту ночь. И где будет через час или что-то вроде того. И где мы с нетерпением ждём его – целой делегацией.

– Что вы сделали с ней?

– С кем?

– Вы знаете с кем. С Джоан.

– Допросили, только и всего. И она рассказала всё, что знала. Очень помогла нам. И помогает.

– Ты, сукин сын.

– Не понял?

Фрэнк Смит тщательно подобрал слова, не желая сказать чего-нибудь, о чём придётся потом пожалеть:

– Ты. Грёбанный. Сукин. Сын. – отчеканил он, положил трубку, спустился на Куинс-гейт и поймал такси.

После ещё пары бокалов у Дорис случился приступ сентиментальности. Она мечтательно улыбалась, глаза затуманились воспоминаниями.

– И опять-таки про крышу. Самая крутая крыша у меня была, когда мне стукнуло пятнадцать.

Тут в паб вошли двое футбольных фанатов в тартановых штанах и беретах. Дорис сказала:

– О, боже, это Хаки Мак-Такли.

– Кто?

– Шотландцы. Идут с игры.

– Почему ты называешь их Хаки Мак-Такли?

– Это они так разговаривают. Сваливаем, пока они сюда не понабивались. Если ихние выигрывают – они напиваются и начинают буйствовать. Если проигрывают – то напиваются и буйствуют ещё сильнее. Некоторым девочкам без разницы, а я с такими не пойду. Вот когда валлийцы приезжают в Твикенгем – это другое дело. Всё, что им нужно – выпить, спеть и достать женщину. Если они выигрывают (а так обычно и бывает, слава Богу) – праздник у всех проституток к западу от Холборна.

Эбботт уже не слушал, он сконцентрировался на следующей проблеме. Кажущейся неразрешимой.

Фрэнк Смит прижимал её к себе. Она всхлипывала и дрожала. Она кинулась к нему, как только он вошёл. Он крепко обнимал её и только сейчас начинал понимать, как любит эту женщину. И что давно уже любил её. Это не было явленным свыше откровением. Просто чувство, всплывшее откуда-то из сумрака.

– Если б ты только знал, что они делали… Если б ты знал…

Он не нуждался в описаниях. Молчал и утешал, как испуганного ребёнка.

– Не плачь, – мягко сказал он, – Не стоит радовать этого подонка.

К его удивлению всхлипы затихли, потом прекратились совсем.

– Я беру тебя с собой. Иди, собери сумку.

Она вышла в спальню, оставив его с Шеппардом, Беттс и людьми из спецотдела.

Он старался держать себя в руках, но бешенство трясло его, перехватывало горло. Стучало в висках. На тумбочке соблазнительно стояла бронзовая фигура. Фрэнк отстранённо прикидывал, успеет ли он проломить ею череп Шеппарду, до того, как его остановят.

Он наконец справился со спазмом и выдавил:

– Я тебя достану. И тебя, и эту тварь.

Шеппард криво ухмыльнулся:

– Если мы достали Эбботта – кому интересно – как.

– Если вы его достали. Если.

– Это уже формальности, – Шеппард показал на спальню, – И именно она помогла заманить его. Сказала ему, что всё чисто, и что он может возвращаться.

– Сказала – что?

– Что он может возвращаться.

У Смита вырвался внезапный смешок.

– Не верите? Вот, послушайте, потом будете смеяться.

Шеппард включил магнитофон и прокрутил запись разговора между Джоан и Эбботтом.

– Вот. Что скажете?

– Забавно. Весьма забавно. Никогда бы не поверил.

Тут его снова разобрал хохот. Потом он заметил в дверях спальни Джоан.

В такси она опять оцепенела. Фрэнк обнял её за плечи. Постепенно она стала отходить и даже улыбнулась ему.

Потом спросила:

– А что тебя так рассмешило?

– Вспомнил одну забавную историю.

– Забавную историю?

– Очень забавную. Шеппарда она бы просто убила.

Она выпрямилась и посмотрела ему в глаза:

– Ты что-то знаешь, да?

– Знаю. Забавную историю. Про SOE.

– Про что?

– Управление специальных операций. Во время войны я помогал им налаживать эвакуацию лётчиков, сбитых над оккупированной Францией. Их переправляли по цепочке явочных квартир до швейцарской или испанской границы. Иногда гестапо удавалось обнаружить одну из таких квартир. Тогда они просто наблюдали за ней, поджидая следующую партию.

– Не очень похоже на забавную историю.

– Так вот, специально для этого мы изобрели поразительно простой код. Ты просто говорил нечто противоположное тому, что хотел сказать.

– Не понимаю, что ты хочешь сказать.

– А по-моему очень даже понимаешь. Но давай приведу пример. Правило было такое: перед визитом на явочную квартиру ты звонил туда, представлялся старым другом и спрашивал, удобно ли будет зайти к ним. Если тебе отвечали, что-то вроде: «Конечно, заходи прямо сейчас» – ты мог быть уверен, что гестапо уже там и держит их за горло.

Долгое молчание.

– Разве не смешно?

– Ричард, – сказала Джоан, – не был на той войне. Он не настолько стар.

– Знаю. На войне был я. А самое смешное, что об этом коде Ричард узнал от меня.

Как всё началось, он не заметил. Скорее всего, кто-то сказал что-то, а кому-то это что-то не понравилось. Оно всегда начинается так.

Дорис уже ушла, да и он сам собирался – когда всё рвануло. В эпицентре оказалась толпа Хаки Мак-Таклей, не хуже смерча затягивающая в орбиту насилия всё и всех.

Эбботт стал пробиваться к выходу. Последнее, чего ему хотелось – участвовать в массовой драке, с последующим разбором в полиции.

Он осторожно обогнул кипящую свалку, игнорируя случайные удары, в том числе и прямой – в зубы. Ему почти удалось добраться до двери, когда на него налетел мужчина с залитым кровью лицом и торчащими из него осколками стекла. Эбботт отодвинул его в сторону, но тот споткнулся и полетел на пол, не отпуская Эбботта.

Потом на него прыгнул здоровенный шотландец, ухватил за волосы и принялся бить головой об пол. Эбботт дотянулся до его мошонки и сжал кулак. Шотландец издал сдавленный стон и отключился.

К тому моменту, когда Эбботт поднялся на ноги, в дверь с гиканием и улюлюканием ломились новые Хаки Мак-Такли, чьи встроенные радары безошибочно вели их к новым неприятностям. По пятам за ними шла полиция.

Дорога наружу была отрезана, так что требовалось быстро найти выход – либо быть арестованным за компанию.

Эбботт поднял стол, отправил его в огромное окно-витрину и выскочил вслед за ним – прямо в лапы полисмену. Тот отработанным движением развернул его и заломал ему руку. Эбботт расслабился, а потом всадил ему каблук под коленную чашечку. Полисмен хрюкнул и осел. Ещё один полисмен предпринял попытку оставновить его, Эбботт сбил его с ног и бросился удирать.

Он оказался на Лексингтон-стрит, пересёк Бродвик-стрит, и на Поланд-стрит перешёл на шаг. На углу Грейт-Марльборо-стрит он взял такси и назвал первый пришедший в голову адрес.

Откинувшись в сидении, он наконец смог оценить потери. Разбитая губа, порез в три-четыре дюйма на левой руке. Должно быть на осколок нарвался, когда прыгал в окно. Распаханный рукав уже пропитался кровью от запястья до локтя. К счастью, артерию не задело.

Он попытался усесться прямо, но от кровопотери кружилась голова. Пришлось снова откинуться и несколько раз глубоко вдохнуть. Головокружение прошло. Ещё бы чёртова рука перестала кровить.

Как там выражаются в Королевских ВВС, когда всё идёт не так? А всё на самом деле пошло не так. Нет дома, нет денег – разве что несколько фунтов. Допустим, может хватить на ночь в дешёвом отеле. Но в отеле не появишься с распаханной рукой, окровавленным лицом и без багажа. Он выглянул в окно. Снова пошёл дождь.

– Ура, блин, – пробормотал он.

– Пардон? – переспросил водитель.

– Просто старая поговорка.

На углу Портобелло-роуд он расплатился. Таксист наконец разглядел пассажира:

– Парень, ты чё, с войны вернулся?

Он спустился по Чепстоу-Виллас, потом увидел идущего навстречу полисмена. Чтобы избежать ещё одного досмотра он начал переходить улицу. Снова закружилась голова. Он покачнулся, споткнулся о край бордюра и упал.

К нему подбежал полисмен и помог подняться. Он был очень молод, не старше двадцати пяти.

– С вами всё в порядке, сэр? – Потом, разглядев получше, – Что с вами случилось?

– Видите, офицер, во-от в том доме?

Когда полисмен обернулся, Эбботт бросился удирать.

Разумеется, можно было и пригрозить пистолетом, но британские полисмены, в особенности молодые, известны полным пренебрежением к оружию. К тому же отстрел мирных полицейских его планами никак не предусматривался.

Оставалось бежать. Он слышал за собой топот и чувствовал, как утекают силы.

Только отчаяние поддерживало его.

Он ждал, пока их не сковали вместе. И пока надсмотрщик не расположился в тени акации и не принялся за завтрак.

На лесоповале заключённые работали парами. На двадцать человек – один надсмотрщик. Каждую пару сковывали ножными кандалами. Пары надсмотрщик подбирал случайно, стараясь не сковывать вместе одних и тех же людей больше одного раза. Рано или поздно они должны были попасть в пару с Кироте. Дело времени.

Он наблюдал за завтракающим надсмотрщиком с чисто зверинной сосредоточенностью.

Громко застучало сердце, чтобы успокоиться пришлось сделать несколько глубоких вдохов. Потом он обернулся к Кироте и заорал: «Ты, чёрный сукин сын!». Кироте ударил его в лицо, от удара он повалился, как подкошенный.

Лёжа с закрытыми глазами, он слышал, как надсмотрщик поднялся и резко сказал что-то Кироте на местном наречии. Просвистел хлыст, адова боль сотрясла всё тело. Но он продолжал лежать тихо и неподвижно, как и полагается человеку без сознания. Новый взрыв ругательств – он почувствовал, как сжимается всё внутри. Ещё один такой удар – и он может не сдержать стона.

Он медленно разлепил веки, посматривая сквозь ресницы. Надсмотрщик наклонился над ним и отмыкал кандалы.

Когда тот распрямился и повернулся к Кироте, Эбботт молниеносно выбросил вперёд обе ноги, разом подрубив надсмотрщика.

Тот рухнул на спину, Кироте тяжело навалился сверху, ударил в живот. Голова надсмотрщика рефлекторно задралась и тогда Кироте ребром ладони перерубил ему гортань, как учил его Эбботт.

Они забрали оружие, нож, ключи и флягу. Себе Эбботт взял «Магнум», нож отдал Кироте, а ключи кинул близжайшему из заключённых.

– Переведи им, что отвечать придётся всем, – сказал он Кироте.

Когда начнётся охота, лучше если охотиться будут не за двумя, а за двадцатью. Лучше для двоих.

Такие дела.

12.

Элис собиралась побыстрее покончить со стиркой и прочими домашними делами – вечером должна была заглянуть Филиппа, её подружка из Департамента.

После ужина Элис приняла душ и обработала волосы специальным кондиционером («Придаёт волосам шелковистый блеск и упругость, неотразимые для мужчин»).

Повесила бельё. Почистила клетку Соломона, сменила воду в поилке, наполнила кормушку. Она уже брала канарейку к ветеринару, чтобы выяснить, почему она не поёт. Ветеринар не нашёл ничего подозрительного, и предположил, что птичка просто не в настроении и что это пройдёт.

Надела чистые блузку и юбку. Расчесала волосы. Посмотрелась в зеркало и пришла к выводу, что выглядят они прелестно (чистая правда), и что кондиционер сделал их просто великолепными (что истине не соответствовало).

В заключение подмела в доме и навела чистоту. Ей не слишком хотелось, чтобы эта корова Филиппа, с её острым глазом, острым нюхом и острым язычком трепалась потом в офисе («Девочки, это надо было видеть – настоящий тараканий рай»).

Филиппа была девушкой крупной с чуть лошадинным лицом. Постоянно говорила об охоте и стипл-чез (Что такое «стипл-чез» Элис представляла весьма смутно, но не спрашивала, дабы не выдавать дремучего невежества). Второй её страстью были мужчины, за которыми она охотилась если и с меньшим успехом, чем за лисами, то с той же неутомимостью.

Элис не слишком любила её, но тем не менее пригласила – та как раз страдала от последствий лопнувшего романа. Её молодой человек увлёкся другой (Кобылой, как поговаривали в офисе).

Элис как раз поставила чайник, когда в дверь позвонили. Она тяжело вздохнула, уже начиная сожалеть о приглашении.

Позвонили снова. На этот раз не переставая.

– Иду я, иду, – раздражённо крикнула Элис вбегая в крошечную прихожую.

– Ну в самом деле, – громко сказала она и открыла дверь.

На пороге, всей тяжестью повиснув на дверном звонке, стоял Ричард Эбботт – глаза закрыты, лицо серое, тяжёлое дыхание. С левого рукава на половичок капала кровь. Он почти повалился на неё.

– Ричард, – выдохнула она, – Ричард…

Он открыл глаза.

– Можно…отдохнуть немного?…

Его шатнуло.

– Голова. Кружится.

Она обняла его, и, осторожно поддерживая, провела в гостинную. Он был совершенно мокрым от пота и дождя и тяжело обвис на ней.

«Пропала блузка» – отстранённо подумала Элис. Она была смущена, немного испугана и, казалось, совсем растерялась. Но где-то совсем – счастлива. Единственная ясная мысль в наступившем сумбуре. Она была счастлива и знала об этом. Она чувствовала, как любовь, которую она душила эти два года, поднимаетсятеперь, наполняя её почти нестерпимой нежностью и теплом. От счастья она чуть не расплакалась. «Успеешь ещё поплакать», – сказала она себе.