Глава 16

В течение часа после рокового и бестолкового выстрела Фрэнк Смит встретился с Шеппардом в Скотланд-Ярде, отдал пресс-службе Ярда заявление для вечерних и воскресных газет и доложил о случившемся начальнику Департамента, связавшись с его яхтой на Солент по радиотелефону, и министру, находившемуся в своей квартире в Белгравии. Оба страшно разволновались.

– Боже Всемогущий, – сказал начальник Департамента, – я что, на пять минут не могу отлучиться, чтобы что-нибудь не пошло не так?

Смит успокоил его, заметив, что это случилось бы вне зависимости от его присутствия, и зачитал ему заявление для прессы. В нем говорилось, что погибший был террористом из ИРА, который пришел в камеру хранения, чтобы забрать оставленное там в чемодане оружие, и был застрелен в целях самозащиты одним из агентов Особого отдела, который пытался его арестовать. В нем также говорилось, что в интересах национальной безопасности на данный момент детали происшествия не разглашаются.

Газеты будут пару дней гудеть и спекулировать, а потом забудут об этом. Конечно, ИРА будет отрицать, что убитый был одним из их членов, но кто поверит ИРА? В конце концов, он легко мог быть членом временной или отколовшейся группировки.

Начальник Департамента хмыкнул. "Как Смит думает: не стоит ли ему вернуться и лично возглавить следствие? Нет, Смит думает, что ему следует остаться и наслаждаться плаванием. Смит возглавит следствие сам и обо всем доложит ему в понедельник".

Таким же образом, только менее конкретно и более неопределенно, Смит успокоил министра, сказав для пущего эффекта: "Предоставьте это профессионалам и не беспокойтесь". Министр был не столько обеспокоен смертью невинного человека и тем, как это произошло, сколько возможными последствиями для себя и своей политической карьеры. В конце концов, он ведь даже не был знаком с убитым. Для него это был просто мертвый человек. Даже не избиратель его округа и даже не его житель.

Министр чувствовал, что в его карьере наступил поворотный момент (он называл его водоразделом). Левое крыло партии было недовольно Премьер-министром, и против него плелись интриги. Сам он был любимцем левых и возможным кандидатом на пост Премьера. Йоркширец также был юным любимцем главы Кабинета, в противном случае, как бы он оказался в Кабинете? Рано или поздно ему придется слезть с забора, на котором так прекрасно балансировал его большой зад, и решить, к какой группировке лучше примкнуть. Он судорожно пытался определить победителя. И пока министр решал, ему совершенно не нужен был ни скандал, ни предположение о том, что он не справляется со своей работой, включавшей полную ответственность за государственную безопасность.

Смит лицемерно уверил слугу народа, что проблем не возникнет, а если и возникнут, то будут незначительными, да и ответственность всегда можно переложить на кого-нибудь другого. Он не сказал этого так открыто, но, читая между строк, можно было легко догадаться, что он имел в виду. Министр неплохо читал между строк и так обрадовался, что даже решил навестить умирающую жену.

Наконец Смит приступил к расследованию.

– Так как же, ради всего святого, Клиффорду удалось так напортачить?

– Сержант ничего не сделал, – ответил Шеппард, который всегда вступался за своих людей. – Ошибки не было.

– Значит, застрелить не того человека – это ничего?

– У него не было выбора. Это было секундным решением. В конце концов, если бы это был Эббот, мы бы сейчас веселились.

– Но должен был убедился в том, что это Эббот. Подразумевалось, что он его узнает. Это было главной причиной, по которой он там находился, разве нет?

Шеппард объяснил, что Клиффорд схватил человека сзади, что у того на глаза была натянута шляпа и одет он был, как бродяга, – такую маскировку Эббот использовал всего два дня назад.

– Этого недостаточно, чтобы стрелять в человека.

– Было еще кое-что – как тот отреагировал. Если обычного человека из толпы внезапно хватают сзади, он пугается, он трясется, он застывает, он начинает протестовать. Реакция этого парня была совсем другой. Реакция? Он взорвался. Как проклятый вулкан.

Он покачал головой.

– С точки зрения Клиффорда, это должен был быть Эббот.

– Только это оказался не Эббот, – вздохнул Смит. – Думаю, это был один из этих драчливых бродяг, которые начали свару возле дома той ночью.

– Но почему он послал кого-то вместо себя? Я имею в виду, что вызвало у него подозрения?

– Пару дней назад в камере хранения Юстона была угроза заложенной бомбы.

– И что?

– Возможно, он решил, что в остальных камерах хранения могут занервничать и устроить какую-нибудь проверку. Пройдутся с металлоискателем или еще что. Так работают его мозги. Или он просто особенно осторожен... Суперзащита, так он это называет. Кажется, этот термин используется в шахматах.

Шеппард задумался.

– Тогда Эббот, скорее всего, тоже там был и все видел.

Смит кивнул.

– Готовый смотаться, если что-то пойдет не так.

– Конечно, он не предполагал, что начнется пальба, – разве что, вероятность того, что человека арестуют, а потом, когда разберутся, отпустят.

Смит и Шеппард были правы. Эббот был там, он стоял, облокотившись на автомат Нестле возле лестницы, ведущей вниз на Ватерлоо Роуд.

Когда он увидел пистолет в руке Клиффорда, он тут же вытащил свой и прицелился в него. Но девочка, ведущая под руку пожилую женщину через вестибюль вокзала, оказалась на линии огня. Затем Клиффорд выстрелил. И бегущий бродяга взлетел в воздух.

Эббот вернул пистолет в кобуру, повернулся и побежал вниз по лестнице. Вдруг он заметил, что стоящий на лестнице мужчина смотрит на него, открыв рот.

– Идете на автобус? – спросил Эббот.

– Э, да, – ответил мужчина, стараясь справиться с дрожью в голосе, – ээ, номер шестьдесят восемь.

В его лице не было ни кровинки.

– Я пойду с вами, – сказал Эббот.

Мужчина сглотнул и кивнул. Они спустились по лестнице, повернули направо, спустились по склону и вышли на Ватерлоо Роуд. Пока они шли, мужчина не произнес ни слова и ни разу не посмотрел на Эббота. Ричард чувствовал, что он весь дрожит.

– Все, что вам нужно сделать, – сказал Эббот, – это сесть на автобус и уехать отсюда.

Когда они дошли до остановки, подъехал 68-ой.

– Вот и славно, – сказал Эббот. – А вы везунчик, правда? Вам на ипподром нужно, делать ставки.

Торопясь войти в автобус, мужчина даже споткнулся. Эббот наблюдал за отъезжавшим автобусом. Мужчина, казалось, примерз к сиденью.

– Оплачиваем проезд, пожалуйста, – сказал кондуктор.

Мужчина смотрел сквозь него.

– Оплачиваем проезд, пожалуйста, – повторил кондуктор, наклонившись к нему.

– Этот человек там, на остановке. У него был пистолет, – его глаза наконец сфокусировались. – У него был пистолет, говорю вам. И пристальный взгляд.

– Послушай, приятель, я занят, – мягко сказал кондуктор. – Куда тебе нужно, а?

– Я не знаю, – ответил мужчина, все еще находясь под впечатлением от только что произошедшего уникального в его жизни события. В его голове продолжали роиться героические фантазии, и он не был готов вернуться на землю. Позже он пойдет в полицию и расскажет свою неточную и сомнительную историю в деталях, которые поразят даже видавших виды полицейских.

Эббот тоже не знал, куда идти. Он не хотел возвращаться в квартиру, хотелось отвлечься. Ему хотелось, чтобы в его голове запустили очищающую программу, как поступают с перегруженными компьютерами.

Он взял такси и доехал до Эрл Корт. Там должна была быть выставка. Это было то, что нужно. Но, добравшись до места, Ричард обнаружил, что дверь закрыта, окна заколочены, все заперто и загорожено – одним словом, мертво, причем уже давно.

Он побрел по Олд Бромптон Роуд, затем по Лили Роуд и вышел к отелю "Вест Сентер", большому, современному зданию, выглядевшему на фоне викторианского квартала немного устрашающе. Там он нашел отличный способ отвлечься от всего, идеальную очищающую программу: конгресс шахматистов.

В шахматы в Англии обычно играют в почти нищенских условиях. Это не джентльменский вид спорта. Здесь условия были почти роскошные. Шахматистам были отданы три огромных зала. В одном проводился турнир гроссмейстеров, в другом – открытый турнир. В третьем были установлены демонстрационные доски, на которых отмечался ход партий гроссмейстеров с объяснениями и комментариями шахматных мастеров или ведущих игроков. В эту-то комнату и забрел Эббот. Он сел в кресло и вскоре был уже целиком поглощен созерцанием отсталых пешек, слабых квадратов, бесстрашия слона и других лабиринтов игры, которую Чэндлер называл вторым после рекламы способом выбрасывания на помойку человеческого интеллекта.

Благодаря странному стечению обстоятельств, министр в этот день тоже оказался на съезде шахматистов. Сентиментальный порыв навестить умирающую жену быстро иссяк, как только он ее увидел. Через пару минут он уже пытался найти предлог, чтобы вырваться из комнаты с белыми стенами и больничным запахом цветов и смерти.

Он знал, что у чернокожей девушки дневное представление в пять часов, но, если успеть попасть в ее квартиру хотя бы без пятнадцати четыре или даже ровно в четыре, у них хватит времени... Даже если в полпятого... Она появляется только во втором акте; ей не имеет смысла приходить раньше пяти... Он вдруг заметил, что жена с ним разговаривает.

– Останься со мной, – сказала она, беря его руку. Ее голос был слабым, рука – влажной.

– Не бросай меня.

– Конечно, я тебя не брошу, – сказал он. – Конечно, нет. Просто мне нужно заглянуть на шахматный турнир. Ты знаешь, тот, что я открывал в Фулхэме на прошлой неделе.

– Не уходи.

– Но я обещал. И потом, это мой избирательный округ. Я вот что сделаю. Я схожу туда на полчаса и вернусь.

– Пожалуйста, не уходи.

Она вдруг ощутила внезапное предчувствие близкой смерти. Что-то было в комнате, она знала, что это было рядом. Она чувствовала присутствие смерти, хотя и не могла ее видеть, но знала, что уже скоро. Смерть пряталась за занавеской, и когда та двигалась, это было движение смерти. Конечно, она ее никогда не увидит, та себя никогда не покажет. Смерть будет ждать за занавеской, пока она уснет, и тогда выйдет и тихо унесет ее на крыльях темноты.

Но если она не будет спать, а будет держать руку мужа, разговаривать с ним, смерть не сможет выйти и забрать ее. Пока она не спит, смерть будет вынуждена прятаться за занавеской. Ей хотелось спать, но она цеплялась за сознание, удерживая за руку сидящего рядом супруга.

– Я быстро, обещаю.

– Она не может выйти, пока ты здесь.

– Кто не может выйти?

– Когда шторы шевелятся, это значит, она нервничает.

Ее мысли снова поплыли. Министр ободряюще похлопал ее по руке.

– Я вернусь сегодня же, – сказал он, осторожно вынимая свою руку из ее ладони.

По щекам умирающей женщины потекли слезы. Она была очень слаба, поэтому часто и легко плакала, и он не придал этому большого значения.

– Не уходи, – просяще повторила она. – Пожалуйста.

Министр гнал по дороге на Фулхэм Роуд и приехал в квартиру около половины пятого. Он позвонил в звонок, потом постучал в дверь. Никто не ответил. Политик вздохнул. В общем-то, он и не думал застать свою пассию, но сейчас не знал, что делать. Ему следовало бы вернуться в больницу, но он не мог. Оправдав свой уход тем, что собирался посетить конгресс шахматистов, он решил, что отправится туда. Его не интересовали шахматы, он едва знал, как ходят фигуры, но это лучше, чем ехать в больницу.

Министр припарковался на подземной парковке отеля, затем пошел на конгресс, где его встретили организаторы и повели осматривать помещение. Он несколько минут понаблюдал за турниром гроссмейстеров, затем прошел в демонстрационный зал и послушал комментарии экспертов, не понимая ни слова.

– Великолепно, – пафосно сказал организаторам. – Очень впечатляюще.

Эббот тоже был в этом зале, но не видел министра, а слуга парода не видел полевого агента. Да и вряд ли они могли друг друга узнать.

Затем министра пригласили в офис директора конгресса на бокал шампанского. По дороге он благодушно улыбнулся нескольким людям, которых, насколько он помнил, никогда раньше не встречал, и потрепал по голове лилипута, приняв его за ребенка.

В офисе директора политик был уже весел, свободно и умело болтал ни о чем и выпил два огромных бокала очень сухого и хорошего шампанского, которое существенно подняло его настроение. После приличествующей паузы и невнятного, сделанного из вежливости, протеста он согласился на третий и четвертый бокал.

Он бодро доехал до больницы. Если повезет, его жена, находясь под действием успокоительных, будет спать, и ему не придется снова сидеть в этой ужасной палате. Но ему не повезло (или, наоборот, повезло). Она не спала, она была мертва.

Это был шок. Он ждал, что это случится, вот уже несколько недель, но все равно смерть жены стало для него шоком. Большим шоком, чем он мог вообразить. Он почувствовал слабость и дрожь. Доктор предложил ему успокоительное, но он отказался (зная, что не стоит смешивать успокоительное с алкоголем) и поехал домой.

Квартира казалась пустой. Кроме него и ежедневно приходящей прислуги, там не было никого с тех пор, как его жена легла в больницу пять недель назад. Но теперь, когда он знал, что она уже никогда не вернется, пустота приобрела новое измерение. И, что странно, в квартире появилось эхо. Это было невозможно, нереально, иррационально. Везде лежали толстые ковры, а тяжелые шторы были задернуты. И, тем не менее, в его ушах звучало эхо.

Что ж, теперь он свободный человек, спустя двадцать лет. Министр посмотрел на свое отражение в настенном зеркале.

– Теперь ты свободный человек.

Но он не чувствовал себя свободным. Ему как-то странно не хватало ее присутствия. Впрочем, этого и следовало ожидать. Если у вас в течение двадцати лет была собака, то вам в любом случае будет ее не хватать. И он любил ее так, как мог любить кого угодно другого, отличного от него самого. На один смутный момент он даже пожалел, что был ей недостаточно хорошим мужем.

В десять он должен был забрать черную девушку из театра. Конечно, ему нужно быть осторожным. Если начнут болтать... Люди никогда не смогут понять его увлечение.

Главу русской торговой делегации Николая Николаевича Нежметдинова Нжала приветствовал с распростертыми объятиями и бутылкой водки, категорически отказавшись в первые полчаса обсуждать что-либо, кроме женщин и выпивки: двух, насколько он знал, самых близких сердцу Николая Николаевича предметов. Чего он не знал, так это того, что Николай Николаевич воспринимал эти две вещи как компенсацию за чрезмерную мировую скорбь в духе нелепых мыслителей типа Достоевского, и в то же время как часть этой самой скорби. Даже Нжала со своей проницательностью не мог понять эту очень русскую мысль.

Итак, Николай Николаевич улыбался, слушал и издавал соответствующие игривому настроению звуки, одновременно недоумевая, когда же Нжала перейдет к делу. Нежметдинов хотя и был официально главой торговой делегации, о торговле знал немного, зато отлично разбирался в вооружении. А Нжала необходимо было именно оружие, которое он не мог достать больше нигде, например, новейшие ракеты "земля-воздух" и определенные виды тактического ядерного оружия.

Нжала как раз был в разгаре пограничного конфликта с одним из соседних государств, которое собирался нахально захватить. Его долгосрочный план заключался в том, чтобы поэтапно сожрать все сопредельные государства и сформировать Федерацию Государств Западной Африки с собой во главе. Это было частью еще более долговременного и амбициозного плана, согласно которому он собирался подчинить себе сначала центральную, а потом и южную Африку, пока, наконец, он не стал бы править всем континентом. И если бы русские существенно помогли ему с вооружением и специалистами, они получили бы не только плацдарм, но целый перманентно развивающийся базис в Африке, о которой всегда мечтали в своих самых смелых империалистических мечтах.

В дополнение к этому, влияние Китая в Танзании и где бы то ни было еще будет существенно подорвано. Другими словами, вся объединенная Африка будет неразрывно связана с Россией, и это, вкупе с ее влиянием на Ближнем Востоке, – Средиземное море уже фактически превратилось в Русское озеро, – сделает СССР самым влиятельным государством в мире.

Николай Николаевич, который все это уже слышал раньше, улыбнулся одной из своих печальных русских улыбок и заметил, что на пути к полному контролю над Ближним Востоком все еще есть преграды, одной из которых является Израиль.

Израиль. Жестом презрения Нжала отмел Израиль в сторону, потому что был уверен, что в один прекрасный день он будет благополучно сметен в море совместными силами объединенной Африки и Объединенной Арабской Республики.

Проблема, как справедливо заметил Николай Николаевич, была в том, что Объединенная Арабская Республика была от объединения еще очень далека, а черная Африка – еще дальше.

– Согласен, – ответил Нжала, – но помогите мне сейчас, и я положу этому начало. И через два-три года, посредством переговоров и приложения силы, я создам Западно-Африканскую Федерацию.

– Или будете мертвы.

Нжала пожал плечами.

– На этот риск вынуждены идти многие африканские демократические лидеры. Но в чем я нуждаюсь больше всего, кроме того, чтобы остаться живым, а это более чем вероятно, – это ваша помощь.

– И вы ее – получите в разумных количествах, пока не докажете, что способны претворить в жизнь все свои планы и сдержать свое слово. Последнее крайне важно.

– Конечно, я сдержу слово. В противном случае, вы разрушите мои планы. Мы зависим друг от друга, разве вы этого не понимаете?

– О, разумеется, мы это понимаем. Но понимаете ли это вы? – он грустно улыбнулся. – Или вы воображаете, что можете использовать нас до того момента, как вы крепко возьмете в свои руки власть, или, скажем, влияние над некой африканской федерацией, а затем бросить?

– Вы меня недооцениваете. Это было бы дешево и глупо. Мои долгосрочные интересы связаны с Советским Союзом. Это только некоторые арабские силы думают, что могут использовать Советский Союз временно – все взять, а в обмен дать чуть-чуть или вообще ничего.

Он сделал паузу, наклонился вперед и впился глазами в Николая Николаевича.

– Я же, напротив, полагаю, что наши интересы связаны неразрывно. Я верю, что вы можете мне помочь стать верховным правителем свободной демократической Африки. Я верю, что вы можете помочь мне удержать власть. Я верю в то, что не могу без вас обойтись. Я также верю в то, что и вам без меня не обойтись – разумеется, в том случае, если вы хотите включить Африку в сферу вашего влияния.

Николай Николаевич кивнул.

– Я внимательно слушал то, о чем вы говорили, мне нравится то, что вы говорите, но я не совсем уверен, что, вместе с тем, верю тому, что вы говорите.

Он поднял руку.

– Пожалуйста, не подумайте, что я хочу вам нагрубить. Иногда люди говорят что-то, во что на тот момент действительно верят. Однако позже, когда обстоятельства меняются, у них на уме уже совсем другое.

– Конечно, никто не может предугадать изменений, которые произойдут в будущем. Мы можем исходить исключительно из фактов, которые имеем на сегодняшний день. А эти факты указывают на союз интересов. Кроме того, от союза с вами я могу получить все, что мне нужно.

– На данный момент у вас, кажется, союз с Британией.

– Временный прием. Я просто продаю им нефть, пока мне это выгодно.

– Не говоря уже об уране.

– К сожалению, это было частью сделки. Однако наш договор заключен на три года. После этого они уже будут добывать свою нефть в море и не будут нуждаться в нашей. В любом случае, они ее не получат. Так же, как и наш уран.

Он улыбнулся, демонстрируя ряд больших белых зубов.

– И тогда мы полностью будем в вашем распоряжении.

Николай Николаевич понимал силу аргументов, но все еще сомневался. Русские всегда сомневаются, даже в самих себе. Они страдают от коллективной паранойи, которая делает их исключительными шахматистами, но в международной дипломатии ведет к чересчур завышенной осторожности и неадекватным реакциям.

Вместе с тем, у них была причина быть сверхосторожными с Нжала, который был не менее скользким, чем промасленный поросенок во влажных джунглях. У них не было сомнений, что он использует Советы, чтобы заполучить власть, а потом, оставаясь с ними вполне дружелюбным, попытается постепенно уменьшить их влияние. Нжала не нужны кандалы на ногах, когда он наконец добьется наивысшей власти. В эту игру русские уже неоднократно играли и в большинстве случаев выигрывали, но на этот раз у них был тяжелый соперник, который был экспертом по игре в разнообразные игры, преимущественно грязные.

Николай Николаевич сказал, что он отчитается перед Политбюро, и если все пройдет гладко, то команда русских военных специалистов навестит Нжала, когда тот вернется в Африку, чтобы обсудить его нужды и дать ему несколько советов.

После еще нескольких рюмок водки, фарисейских клятв в вечной дружбе, братской любви и полном доверии, русский уехал, а Нжала и Артур спустились в холл отеля на ужин, второй раз за все время пребывания в отеле. Их сопровождало с полдюжины агентов Особого отдела, которые расселись за соседними столами. Еще двое сели у двери.

У Нжала был с собой дешевый кожаный портфель, вроде тех, с какими ходят большинство начинающих бизнесменов.

Трое молодых людей с оливкового цвета кожей – они могли быть испанцами, кубинцами или арабами или даже итальянцами – вошли в отель, улыбаясь и разговаривая. Они были похожи на студентов. У каждого под мышкой были книги. У одного был портфель, точно такой же, как у Президента. Агенты Особого отдела попросили его открыть кейс. В нем был конверт, надписанный по-арабски. В конверте лежал браслет в форме цепочки из сцепленных рук, искусно сделанный из тяжелого золота.