- Мне кажется, чуть-чуть понимаю. Хотя по первому впечатлению я тоже подумал о чистом политическом шарлатанстве, и только позже почувствовал, что кое-какая притягательность в его пропаганде все-таки есть.
      - Ну-ну, объясните.
      - Это не очень легко, я не случайно сказал, что почувствовал, а не употребил слово "понял". Возможно, это просто моя фантазия.
      - Нет ничего практичней хорошей фантазии, мой дорогой.
      - Хорошо, попробую. Независимый, ... он начинает всегда с одной и той же исходной точки.
      - Ну-да, с разобщенности. С того, что мы сами делим себя по интересам, по цвету кожи, какому-нибудь ирландскому или итальянскому происхождению и прочим глупостям.
      - Да, делимся на мужчин и женщин, краснокожих-аборигенов и остальных. Тех, кто давно приехал в Америку или недавно. Делимся, а потом подсматриваем друг за другом - не получили ли одни что-нибудь за счет других. Дальше следует его козырь: власти искусственно поддерживают это деление, только не подстрекательством к нему, а борьбой за права всех и вся. Страна уже борется сама с собой ради кучки жуликов, и они приведут ее к гибели.
      - Ну, в том, что они в конце концов ее туда приведут, мало кто из умных людей сомневается. Но, причем здесь рядовые американцы? Им всегда именно такая пропаганда и нравилась. Борьба за что-нибудь. А там, где ничего нет, надо, как в спорте, выдумать. Мы же спортивная нация, Стенли, - Блюм довольно похлопал себя по толстоватым бокам.
      - Потом, - не обращая внимания на его юмор продолжил Торнвил, - смерть придет в одиночку к каждому. Всех уничтожит, если люди разные. Но если они найдут свое главное одинаковое, человек не погибнет. Он будет бесконечно дублироваться. Обратите внимание, идеи Независимого лежат, по сути дела, не в области социологии или политики. Это что-то вроде мистики или религии. "Главная цель нашей жизни - готовиться к смерти" - он любит напоминать эту фразу из Марка Аврелия.
      - Но чем это притягательней традиционных религий?
      - Когда-то они работали. Но в наше время люди не хотят неизвестной потусторонней жизни. Они все больше подумывают, как бы задержаться в этой. В конечном счете Независимый говорит о коллективной душе. Станьте ее частью, и вы не погибнете.
      - Вы так его трактуете? - Блюм вдруг посмотрел на него как смотрят на сцену дети после открывшегося занавеса, ожидая, что тотчас что-нибудь случится. - Постойте, постойте... - он вдруг замотал головой, а потом уперся взглядом в голый полированный стол.
      С минуту длилось молчание.
      - Тьфу, как забавно!
      - А разве вам все, что я сказал, не бросилось в глаза?
      - Бросилось, бросилось, я не об этом.
      - Тогда о чем же?
      Блюм только покрутил растопыренными пальцами по бокам своих мягких отходящих от лысины волос:
      - Нет, ну чертовски забавно, мой дорогой! Ваша фантазия многого стоит.
      - Очень хотелось бы, чтобы вы не морочили мне голову, патрон.
      - Слушайте, Стенли, мы уже целых десять минут пересидели на работе. День закончился. Давайте поужинаем тут неподалеку, совсем по-простому. Зайдем и поужинаем, и продолжим беседу, а?
      - Ну, если можно взять с собой одну даму.
      - Это кого же?
      - Моего секретаря Николь.
      - Ха-ха! Полковник! А хорошо быть молодым полковником, да? Лучше, чем старым евреем? Знаете, о-чень красивая женщина, я это раньше вас заметил, когда вы еще торчали в России. Меня всегда удивляло - как это могут существовать в природе абсолютно красивые люди? - Блюм погладил себя по лысине, будто вдумываясь в это явление и продолжая не понимать.
      - Это вполне удобно, милый? А платье на мне? - Николь не очень уверенно взглянула на свой служебный наряд.
      - Без платья ты, конечно, гораздо интересней, но речь идет о простом ресторанчике для обывателей, и лучше считаться с их правилами. А Блюм - приятный и очень одинокий человек, жена его чаще живет у дочери в Европе. Они уже давно в каком-то полуразводе. Дешевые ресторанчики - обычное для него место ужина. Ты просто слишком привыкла видеть в нем большого начальника.
      В скромном полупустом заведении, куда они втроем пришли, Блюма, несомненно, хорошо знали. И пожилой хозяин, махнув на официанта рукой, сам подошел к их столику, чтобы принять заказ.
      - Я тут буду распоряжаться с вашего позволения! - обращаясь к Николь, весело заявил Блюм. - Я очень люблю распоряжаться гостями. Так, прежде всего мы узнаем, есть ли сегодня мой фирменный суп?
      - Есть, - улыбаясь ответил хозяин.
      - Мы будем есть суп? - удивилась Николь.
      - Будем, обязательно будем. Значит всем на первое суп. Что вы будете пить, мадам?
      - Минеральную воду.
      - Только воду?! Это чуть-чуть огорчительно. А вы, Стенли?
      - Мне что-нибудь легкое.
      - Нет ничего легче настоящей еврейской водки, мой дорогой! Просто легче ничего нет!
      Торнвил увидел, как чуть колыхнулись ее ресницы.
      - Хорошо, спасибо, только одну рюмку.
      - Графинчик! - скомандовал Блюм. - А с рюмками мы разберемся.
      - А что это за суп? - поинтересовалась Николь, когда хозяин направился исполнять заказ.
      - О, вы такого не ели. Гусиный суп с картофелем, морковью и луком. Это сложный суп, мадам.
      - В самом деле? Сложный суп из четырех составляющих? Тогда - какой же простой?
      - Простой? - Блюм опустил голову и повернул ее чуть по-птичьи. - Простой - это когда там нет гуся. А самый простой, когда нет еще моркови и лука. Тоже очень вкусный суп, мадам. По сравнению с тем, когда нет самой картошки, а вместо нее сварена шелуха. Этот последний суп действительно уже не очень вкусный. И я его гостям обычно не рекомендую.
      - О боже, здесь и такое готовят?
      - Только по спецзаказу. Здешний хозяин, как и я, помнит этот рецепт с детства.
      - Вам приходилось так питаться? - Николь застыла глядя на него с полуоткрытым ртом.
      - Какое-то время, только какое-то время. А, вот и водка, и тихоокеанская сельдь! Да,... потом у нас появилась картошка, потом лук и морковь, ну а уж когда добавился гусь... - Блюм развел руками с причудливым графинчиком в одной и рюмкой в другой, - поверьте, мадам, все эти сложные салаты, грибы фаршированные крабами, крабы, фаршированные грибами - основная причина самоубийств и разводов. - Он, приглашая Торнвила, поднял вверх рюмку и еще через полминуты, закусывая сельдью продолжил: - Да, потому что естественная пища рождает естественные мысли, а неестественная, ну, сами понимаете какие.
      - Мне нравится ваша логика, - заключила Николь. - Тогда я тоже попробую сельдь и буду есть суп. А отчего появляются, в таком случае, сверхъестественные мысли? Нужно же, значит, к гусю еще что-нибудь добавить?
      - Обстоятельства, мадам, обстоятельства. Их мы тоже туда добавим, немного позже.
      Через несколько минут им принесли большие слегка дымящиеся тарелки. С тонким и очень приятным запахом.
      - Его нужно есть горячим, друзья. - Блюм взял в руки графинчик. - Стенли?
      Теперь ее ресницы повели себя по-другому. Он улыбнулся и отказался.
      - Действительно, очень вкусно, - попробовав, с удивлением произнесла Николь. - И не нужно добавлять никаких обстоятельств.
      Блюм замотал головой:
      - Это все Стенли! Ему нужна еще и коллективная душа.
      - О, дорогой! Моей тебе, значит, мало. А что ты собираешься делать с этой, коллективной, позволь узнать?
      - Он собирается объяснить с ее помощью загадочные явления в этом мире, мадам. Только у него не выйдет.
      - Почему не выйдет? - поинтересовался Торнвил.
      - Потому что все это придумал Карл Юнг, - прихлебывая суп, ответил тот. - Придумал, и не разобрался до конца. Вкусно, мадам, ведь верно?
      - Очень. А в чем же не разобрался великий психолог?
      - Он заявлял, что коллективная душа есть у всех народов. Как некий остаток их исторической памяти.
      - А его в самом деле нет?
      - Есть. В большей или меньшей степени. В значительной, например, у германцев или японцев. Да, все японские экономические чудеса, между прочим, из этого выросли. Но только посмотрим, что с ними будет через пятьдесят лет.
      - Они потеряют коллективную душу?
      - Нет, мадам, не потеряют. Они изменят к ней свое отношение.
      - Поясните, - попросил Торнвил.
      - М-мм, с удовольствием... Этот общий для нации исторический осадок влияет на нее ровно настолько, насколько интуитивно ценится. Понимаете? Ценится - значит постоянно всплывает из глубины, формирует у людей правила и установки, высокое значение единого взгляда. Не ценится - лежит преспокойно на дне, как неинтересный эпизод у человека в памяти. Можно всю жизнь прожить и о нем не вспомнить.
      - А почему это качество непременно должно быть потеряно?
      - Потому что людям кажется, что у них появились другие средства выживания. Коллективная душа движет народами, когда у них нет прочих средств борьбы за себя самих. Проще говоря, когда нет индивидуального руководства к действию, а главное - к сохранению жизни. И вот тогда ценность коллективного перерастает ценность индивидуального, и порой настолько, что люди с радостью готовы себя этому пожертвовать. Коллективная душа переводит на себя все психическое внимание человека, и он начинает буквально ощущать в ней свою жизнь... и свое бессмертие, между прочим, тоже.
      - Постойте, патрон, но это как раз очень близко к тому, что я вам сегодня говорил.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.