Пути Голгофы

– Мирьям, – представилась она. На вид не более девятнадцати лет, вела она себя чересчур смело для незамужней иудейской девушки. – Присядь, рэбэ Ешуа.

– Откуда ты знаешь мое имя? – удивился он, примостившись на краю лавки.

– Я тебя видела в прошлом году в Магдале, когда ты говорил у синагоги. Мы там жили раньше. Нам было тяжело тогда. Отец мой заболел проказой и его выгнали из города. Братья разбрелись кто-куда за заработками. А тут смерть унесла брата моей матери и всю его семью, вот мы и переехали сюда, в его дом.

Мирьям присела на другой конец лавки, поправила каменную заколку в волосах и улыбнулась. Из глаз ее заструились лучи беззаботной, юношеской радости.

– Когда ты говорил там, в Магдале, нам с матерью легче стало на душе, как будто ты влил в нас эликсир, приносящий покой.

Ешуа попытался определить, была ли она замужем. В ее годы женщина уже имеет детей, а эта, так хороша собой, похоже до сих пор одинока, что бывает редко в Галилее.

– Не могу задерживаться я у вас, – сказал Ешуа. – У меня путь долгий. Но я вернусь сюда через несколько месяцев. И обязательно остановлюсь у вас.

Он поднялся, подошел к калитке, оглянулся и, встретившись с пугающими бесконечной нежностью глазами, резко повернулся и вышел.

Улица опустела. Повстанцы уже убрались восвояси, а жители еще не вышли, подсчитывая ущерб. Только у последнего дома, что на выходе из деревни, стоял человек. Это был Симха.

– Ты не ушел со своими друзьями? – спросил Ешуа приближаясь.

– Я жду тебя, Ешу. Может, я буду тебе попутчик. Куда ты направляешься?

– В Ерушалаим.

– Я так и думал. Я тоже иду туда. Что за дела у тебя там?

– Я буду молиться в Храме и говорить с Господом. А также буду говорить с народом – скоро праздник, отовсюду люди соберутся там во множестве. А тебе зачем?

Симха оглянулся и, убедившись, что его никто не видит, вытащил из-под накидки загнутый кверху кинжал – сику, как здесь на римский манер называли это оружие. Ешуа кивнул в знак понимания и зашагал к лесу, искоса разглядывая попутчика. Он знал, что зелоты – наиболее фанатичная секта фарисеев – применяли сику для тайных убийств как римлян, так и тех иудеев, которые активно сотрудничали с ними. За это в народе прозвали их сикариями. И римские, и иудейские власти охотились за ними, но поймать редко кого удавалось. Среди сикариев не было предателей, и никакие пытки не могли заставить их выдать товарищей по оружию.

– У меня в Ерушалаиме есть поважнее дела, чем молиться в Храме, – сказал Симха. Он улыбнулся и спрятал кинжал. – А когда по Самарии пойдем, сика нам будет хорошей защитой. Если кто на нас нападет, получит ее в живот.

Путь по Самарии оказался гораздо спокойнее, чем Ешуа предполагал. Самаритяне хоть и провожали их враждебными взглядами, напасть не решались или не хотели. А если кто и приближался к ним с недобрыми намерениями, Ешуа начинал с ними говорить и быстро менял их настроение.

От воспоминаний Ешуа отвлек зашуршавший в листьях деревьев дождь. Симха тоже проснулся и сел, как и Ешуа, скрестив под собой ноги.

– Ты не спал? – спросил он.

– Нет. Кажется мне, что-то неладно в Ерушалаиме. Может, беда какая приключилась.

– Какая беда может там быть ранним утром? – удивился Симха, удостоив Ешуа сонным, насмешливым взглядом.

Шуршащая дробь дождевых капель, падающих на ветви смоковницы, сменилась шелестом листвы, потревоженной легким ветром. Небо начало светлеть, а внизу сквозь туман стали проступать темные очертания городских стен и пятна зданий за ними.

– Туча прошла мимо, – заметил Симха, уставившись в небо. – Дождя не будет. Все равно уже не заснуть. Пойдем в город?

В это время со стороны города донесся какой-то слабый странный шум.

– Подождем, пока туман рассеется, – предложил Ешуа тихо, прислушиваясь. – Сейчас все ворота заперты. Так рано никто их не откроет.

Солнце поднялось над вершинами холмов, и с его появлением стал крепчать ветер, сдувая тучи с Горы Оливок. Очертания зданий и стен с каждой минутой становились резче и яснее, а когда последние клубки тумана растворились, как остатки дыма, заблистал внизу золотом и белым мрамором, как волшебное видение, огромный храм.

Бывал Ешуа в Ерушалаиме и прежде, но каждый раз панорама, открывающаяся с высоты птичьего полета, вызывала у него благоговейный трепет и восторг.

Б?льшую часть города занимали дворцы бывших царей и вельмож. Окруженные неприступными стенами, они были видны только сверху. Их архитектура и отделка могла соперничать с богатейшими резиденциями Рима и Греции. Царь Ирод Великий и те, кто были после него, не жалели денег, чтобы сделать город самым красивым в мире. То, что они построили, поражало своим великолепием: бассейны с горячей водой, пополняющиеся из расположенных вблизи горячих источников; ипподром, где развлекаются скачками сильные мира сего; открытый театр; рынок, где торгуют дорогими товарами, свезенными со всего света; непонятные постройки небесной красоты – все это походило на мираж. А за дальней, западной стеной города, у самого правого угла его, виднелись очертания Голгофы – горы, а вернее холма, на вершине которого казнили крестом преступников. Ее еще не было ясно видно: большой белый клок тумана зацепился за ее вершину.

К северной стене храма примыкала крепость Антония, в которой располагалось римское войско. На примыкающей к ней площади Ешуа разглядел небольшую группу людей. Их присутствие в столь ранний час показалось ему странным, ибо город еще спал и его улицы были пустынны.

Люди, казалось, находились в сильном возбуждении. Они носились в беспорядке, как потревоженные муравьи, иногда сбивались в кучу, как на срочное, тайное совещание, а потом опять разбегались. Доносились крики, нарушавшие покой раннего утра.

– Слышишь? – почти шепотом спросил Симха. Брови его поднялись в встревоженном удивлении.

– Пойдем в город, – не то предложил, не то скомандовал Ешуа, поднимаясь. Он подхватил свой мешок и перебросил его через плечо, всем своим видом показывая, что вот сейчас он отправится в путь. Симха вскочил на ноги.

– Пойдем. Может, и вправду там что-то происходит. Тебе, как видно, дано от Бога знать то, что другим не дано.

Ешуа зашагал вниз по узкой каменистой тропе, беспорядочно петляющей среди деревьев, как небрежно брошенная изношенная веревка. Хруст мелких камней и песка под его и Симхи сандалями звонко разлетался в пахнущей свежестью тишине утра. Город быстро приближался, а когда они спустились в долину Кедрон, он исчез за высокой каменной стеной. Путники подошли к воротам справа от храма, ведущим к бассейнам Батесда. Они оказались заперты. Симха в раздражении ударил по ним кулаком.

– Никто не откроет, – разочарованно сказал он. – Слишком рано.

Однако за стеной послышалась возня, грохнул металлический засов и мощные, из кованого металла створки медленно раскрылись. В проеме появился охранник, он поправлял меч на бедре и ощупывал пришельцев пытливым взглядом. В его обязанности, помимо охраны порядка, входило собирать налоги на все, что привозилось в Ерушалаим и вывозилось.

– Чего несете с собой? – спросил он, с интересом взглянув на мешок Ешуа.

– Все, что видишь, – с вызовом ответил за двоих Симха. – Скажи лучше, что там происходит?

Стражник отступил, дав знак проходить.

– Не знаю. Еще смена не пришла, они расскажут. А вы то что так рано? Чего вам не спится?

– Дела у нас там. – Симха загадочно усмехнулся.

– Дела, – передразнил охранник и вполголоса пробормотал: – Какие могут быть у таких дела? Ходит тут нищета.

Торопливо, не обращая внимания на великолепие построек, прошли они мимо бассейнов и далее, через арку, на площадь, где находился дворец правосудия римского правителя и крепость Антония, в которой располагалось римское войско. Здесь было уже сотни три людей. С искаженными от страха и гнева лицами, они что-то кричали, яростно жестикулировали и время от времени указывали пальцами в сторону крепости. Когда Ешуа посмотрел туда, куда были обращены взоры толпы, он содрогнулся от ужаса. Возле одной из башен, примыкавшей к святому храму, на верху примыкающей стены, он увидел древко, на котором были прибиты металлические квадраты с изображениями императоров и выдающихся римских полководцев. Вершину древка венчала фигура орла: он расправлял крылья, готовясь к взлету. Ешуа знал, что это называлось сигной – символом римского воинства, которое должно быть неотъемлемой частью и гордостью каждой когорты. Однако выставление напоказ фигур людей и животных, нарисованных или сделанных, преследовалось у иудеев смертной казнью. Считалось, что подражать Богу в создании живых существ – значило совершать великий грех. Поставить же их возле святая святых – храма, центра поклонения Богу иудеев всего мира, являлось невиданным оскорблением, надругательством над всем народом и открытым вызовом (Подобный случай описан у Иосифа Флавия. Кн. 2, гл. 9).

– Ешу, смотри! – закричал Симха. Его бас странным образом сорвался на визг. – Смотри, что сделали поганые!

На стене крепости появилось несколько сонных солдат. Они были без оружия, в наскоро наброшенных туниках, и разглядывали собирающийся народ с любопытством людей, для которых все было внове.

– Содомиты! – кричали из толпы. Для иудеев такое ругательство было величайшим оскорблением. Ведь Господь предал огню и пеплу города Содом и Гоморру за грехи любовные между людьми одного и того же пола. В Иудее за это полагалась смертная казнь, тогда как римляне относились к таким связям более терпимо, а греки вообще не считали их грехом.

– Кровосмесители, – неистовствовал закутанный в белый плащ старик с длиннющей бородой. – Совокупляетесь со своими матерями, дочерьми и сыновьями! Проказу на вас, смерть на вас должен наслать Господь.

Группа молодых людей поддержала его, выкрикивая оскорбления в сторону римлян. При этом они позволяли себе выражения, недопустимые в более спокойное время вблизи храма. Бородатый старик подбежал к ним, поднял вверх иссохшие, костлявые кулаки и закричал, срываясь на визг:

– Бегите на Верхний Рынок! Сзывайте народ! Бегите в Нижний Город и расскажите, как поганые оскверняют наш храм. Бегите же, бегите, не стойте как истуканы.

Молодежь побежала в переулки, крича во всю силу своих легких и стуча в запертые ворота домов и дворцов.

– Что ты скажешь, Ешу? – спросил Симха. – Ты говоришь, что тебе вся мудрость Книги открыта.

А Ешуа не знал, что сказать. Поставить изображения людей или животных в городе, да еще прямо под стенами храма, значило оскорбить верующих в самых святых чувствах. Положение усложнялось еще и тем, что на одной из дощечек был изображен Гней Помпей, который завоевал Израиль, подчинил его Риму и первый из иноверцев ворвался к алтарю с мечом в руке. Такая наглость могла возмутить народ и спровоцировать его на восстание. А безумцы, как Симха, будут только рады. Они сами готовы погибнуть в любой момент и не пожалеют о людях, погибших вместе с ними. Но если смириться с орлом над Храмом, Господь не простит тех, кто терпит такое надругательство над домом и народом Израиля.

Люди бойко прибывали, и вскоре площадь и прилегающие улицы заполнились возмущенной толпой. Солдаты в крепости забеспокоились и стали выходить на стены, держась за рукояти мечей.

– Что же, они не знают, что нельзя этого делать? – спросил Ешуа тех, кто стояли вблизи.

– Это новые, – откликнулся один из них. – Пришли только вчера вечером, когда уже стемнело. Никто из них не говорит по-нашему.

На стене появился, судя по длинному мечу, подвешенному на плече, трибун из старших офицеров. Он поднял руку, и толпа стихла.

– Что происходит? – спросил трибун на иврите, исковерканном латинским акцентом. – Почему вы здесь собрались?

Толпа вздохнула могучим рыком: каждый хотел объяснить по-своему, что случилось. Разобрать в этом гаме что-либо было невозможно, но трибун проследил взглядом, куда указывала толпа, и понял, в чем дело. Он снова поднял руку и подождал, когда наступит тишина.

– Я знаю ваши обычаи, – напрягая голос, заговорил он. – Я уже десять лет нахожусь в Ерушалаиме. Мы никогда не устанавливаем здесь нашу сигну. Но вчера пришла новая когорта, и им неизвестны ваши обычаи.

– Так пусть уберут свою сигну! – потребовали в толпе. – Вы же знаете, что этого нельзя делать!

– Я не их командир, – старался перекричать гул возмущения трибун. – Просите нового праэтора. Разойдитесь, не устраивайте беспорядки.

Симха подбежал к стене и, повернувшись к толпе, поднял обе руки вверх, привлекая к себе внимание.

– Бегите, поднимайте народ! – закричал он. – Доставайте ваши мечи! Вы ничего не докажете поганым!

– Безумец, – вмешался Ешуа, и толпа вдруг стихла. – Накличешь ты несчастье на народ Израиля. Придут римляне в великом множестве, и наступит конец всем.

– Так что ты предлагаешь? – закричал своим обычным громовым басом Симха.

– Смирение я предлагаю. Смиритесь в душе своей. Настанет час, и Господь сам накажет их за все грехи.

Толпа взорвалась гневным ревом, но вдруг опять стихла и расступилась. К стене прошли и выстроились вдоль нее старейшины синхедрина. Одному из них, самому низкорослому, принесли подставку. Он взобрался на нее и стал ждать, пока толпа утихнет.

– Замолчите же! – закричали из первых рядов. – Эзра будет говорить. Тише.

Не прошло и минуты, как на площади стих последний возмущенный крик.

– Не слушайте тех, кто призывает вас к беспорядкам, – уверенно, как опытный оратор, обратился к толпе Эзра. – Бунт принесет нам много горя, а сигна останется. Я уверен, что мы сможем убедить нового праэтора убрать ее. Ведь он не знает еще наших обычаев и нашей веры. И солдаты, которых набирали в Риме, тоже их не знают. Мы должны пойти в Цезарею к новому праэтору, Понтию Пилату, и просить его убрать сигну. Весь синхедрин пойдет. Я прошу членов благородных семей присоединиться к нам, чтобы новый праэтор видел, что его просят представители народа.

Площадь одобрительно загудела, заволновалась, закачалась. Вперед стали протискиваться добровольцы, готовые присоединиться к синхедрину. Послышались крики: «А почему обязательно из благородных семей? Разве только они почитают Бога?»

– Хочу вас предупредить, – снова заговорил Эзра. Толпа притихла, кто-то зашикал на соседей, продолжающих горячий спор. – Наш поход не будет легким. Может, придется отдать жизнь за веру. Мы не знаем, как поведет себя новый римский наместник. Так что подумайте, прежде чем присоединиться к нам.

– Ты пойдешь с ними, Ешу? – спросил Симха.

– Нет. Я не могу никого просить. Я не должен никого просить. Мне Господь дал другое назначение. А ты пойдешь?

– Нет. У меня тоже другое назначение. Я тоже не могу никого просить.

Глава III. Дилемма Понтия Пилата

Иудейское утро Цезареи вот уже пятнадцатый день улыбалось Пилату во всей своей небесной, дремотной красе. Он сидел лицом к морю, не в силах отвести взгляд от медленно ползущих, монотонно шепчущих волн и теплой голубизны горизонта, пахнущей свежестью слабого ветерка. После многомесячного плавания и тяжелого перехода от Рима до Иудеи такой отдых был настоящей наградой.

Клавдия распорядилась приготовить Пилату жареную змею – редкий и дорогой деликатес там, в Риме, а для нее – сваренные яйца с какими-то экзотическими овощами. Непричесанная, в небрежно накинутой на плечо накидке, она улыбалась, лукаво поглядывая на мужа в ожидании похвалы. Пилат попробовал блюдо и удовлетворенно вздохнул.

– Такое может быть только на небесах, – томно заговорила Клавдия, подперев щеку ладонью. Ее красивые, со следами увядания глаза пытались соблазнить мужа на ленивый разговор. Она сделала широкий жест рукой туда, где море сходилось с горизонтом.

– Тишина и покой вокруг.

– Посмотрим, как будет дальше, – слегка пожал плечами Пилат, отвечая не столько Клавдии, сколько своим собственным мыслям. – Ведь не просто так назначили меня праэтором в эту страну, да еще и с воинским подкреплением.

Внезапно он нахмурил брови, перестал жевать и прислушался. Издалека донесся непонятный гул, который быстро нарастал. Оба переглянулись в недоумении.

– Что это? – тихо спросила Клавдия, облокотившись грудью на стол и уставившись на мужа широко раскрытыми в испуге глазами. Пилат сурово свел брови и пожал плечами.

– Закончим еду и разберемся, – пробурчал он, опустив глаза в тарелку. Но аппетит у него пропадал по мере того, как шум усиливался. Вскоре стал различим анархический топот ног огромной толпы, гул возмущенных мужских басов, выкрики и даже вопли плача.

– Пойду проверю, что там, – сказала Клавдия, поднимаясь.

– Приведи лучше себя в порядок. – Пилат тоже встал. – Сейчас переоденусь и разберусь.

Наполовину утоленный голод перешел в раздражение против неизвестных нарушителей спокойствия. Проходя через просторный зал с колоннадой, он наткнулся на спешащего к нему охранника.

– Что там происходит? – спросил Пилат, остановившись.

– Пришли иудеи в великом множестве, – доложил солдат. Он был, судя по акценту и внешности, из местных греков. Цезарея хоть и входила формально в состав Иудеи, населена была разным людом, в большинстве – греками, арабами и самаритянами. Основная римская военная сила, ответственная за порядок в Иудее, также располагалась в Цезарее и вокруг нее. Были, однако, и здесь иудейские поселки и городки.

– Что им нужно? – спросил Пилат.

– Хотят видеть тебя, праэтор. Их представители, десять старейшин, стоят впереди.

– Не говорят зачем?

– Что-то в Ерушалаиме неладно. Лучше пусть они тебе все сами расскажут.

– Есть среди них кто с оружием?

– Нет.

– Скажи, что я сейчас выйду к ним.

Пилат пересек зал пружинистой походкой бывалого воина, наскоро переоделся в спальне и вышел из дворца. Вид залитой жгучим солнцем площади поразил его. Не менее тысячи человек стояло там; все враз заголосили при его появлении, яростно разевая рты и простирая к нему руки. Властным жестом Пилат восстановил тишину и, прежде чем начать говорить, пригляделся к пришельцам. Все были мужчины в годах, по крайней мере за сорок, темнолицые от солнца, палящего десять месяцев в году. Большинство отрастили длинные бороды и волосы, свисающие до шеи, но были и постриженные коротко, на греческий манер. Все без исключения были в дорогих, хоть и запыленных за долгую дорогу одеждах.

– Кто из вас здесь старший? – спросил Пилат.

– Мы, – ответил один из шеренги, стоявшей вплотную к первой ступени широкой лестницы, ведущей во дворец. Пилат понял, что перед ним – старейшины Иудеи.

– Что привело вас сюда?

– Случилось большое несчастье в Ерушалаиме. – Человек маленького роста, лысоватый, в одеждах более ярких и красивых, чем у остальных, говорил на латыни свободно, но с заметным акцентом. – Множество твоих солдат пришло в наш святой город, и мы не возражаем против этого, ибо мы – народ подвластный и послушный. Но они установили сигну когорты на воротах. – Толпа вздохнула при этих словах, как один многоголовый великан, загудела, забубнила и стихла.

– Что ж тут такого? – спросил Пилат. – Наши солдаты всегда устанавливают свою сигну там, где они располагаются.

– Но это нельзя делать в Ерушалаиме, – терпеливо продолжал говорящий. – У нас строго запрещено выставлять в любом городе, а тем более в Ерушалаиме, изображения людей или животных. Ведь они – творение Бога, а люди не должны подражать Богу. Нарушение этого закона для нас тяжкий грех, и нарушителю грозит смертная казнь. Все твои предшественники, Понтий Пилат, уважали наш закон и не позволяли своим солдатам глумиться над ним. Просим тебя: прикажи своему воинству убрать сигну.

Понтий растерялся на несколько мгновений от такой наглости. Солдаты, разумеется, не знали, что водрузить сигну в Ерушалаиме, тем более вблизи от самого святого для иудеев места – Храма Соломона, где находилась казарма, является тягчайшим глумлением над их верой. Но сейчас, когда сигна уже установлена, он не мог приказать солдатам убрать ее. Удалить изображение императора! И только по прихоти иудеев. Что скажут о нем солдаты? Не прогневается ли император? Ведь Пилат послан сюда, чтобы твердой рукой усмирить этот неспокойный народ. Нет, нельзя им уступить. Это воспримут как слабость, и потом не избежать еще более наглых требований.

– Вы просите меня убрать изображение императора, – осуждающе заговорил Пилат. – Как вы решились на это? Император – ваша высшая власть, а сигна – ее символ. Вы должны подчинятся нашим порядкам, а не мы – вашим. Отправляйтесь назад, в Ерушалаим.

Пилат повернулся и сделал шаг по направлению к дворцу.

– Мы никуда отсюда не уйдем, – твердо проговорил за его спиной иудейский представитель. Толпа заговорила, заохала, застонала.

– Что? – повысил голос Пилат, оглянувшись и перекрикивая шум. – Это бунт?

– Нет, это не бунт, – тоже повысил голос представитель. – Мы мирные люди. Но мы скорее умрем, чем будем жить и видеть, как надругались над нашей верой. Мы умоляем тебя, Понтий Пилат, уберите сигну из святого города. Народ Ерушалаима волнуется, вот-вот начнется мятеж, и тогда не избежать больших бед.

– Кто ты? – спросил его Пилат. – Как тебя зовут?

– Эзра. Я вхожу в совет старейшин синхедрина.

– А где ваш первосвященник, Иосиф Кайфа?

– Он сейчас в Галилее, обсуждает дела с тетрархом Иродом. Там один разбойник и самозванец возмущает народ, нападает на римских воинов и причиняет нам много неприятностей. Мы послали гонца за Иосифом. Как только он получит известие, он прибудет сюда.

– Идите обратно в Ерушалаим, – повторил Пилат. – Скажите Кайфе, чтобы пришел ко мне, я хочу с ним познакомиться и обсудить вашу просьбу. Но сигна останется в Ерушалаиме. Все!

Не обращая внимания на поднявшийся галдеж, Пилат скрылся во дворце.

Сопровождавшему его охраннику он приказал приготовить коня и выделить троих сопровождающих. Пилат намеревался посетить когорту, постоянный лагерь, которой был расположен сразу же за стеной города, и кавалерийское подразделение, казармы которого находились вблизи большой площади, предназначенной для военных тренировок, спортивных соревнований и, с разрешения праэтора, массовых сборищ населения.

Пилат был уверен, что иудеи, простояв несколько часов под безжалостным, горячим солнцем без еды и питья, покинут Цезарею и смирятся с его решением. Возможно, они будут жаловаться императору, ну так что ж, Тиберий только посмеется над таким пустяком.

Однако то, что в действительности последовало, было за пределами здравого смысла римлянина. Иудеи не разошлись: они сели на землю и оставались перед дворцом, молчаливые, угрюмые, изнуренные, вот уже четыре дня подряд, не обращая внимания на угрозы охраны и насмешки местных жителей. Что с ними делать? Ведь не начинать же свое правление с убийства старейшин вверенной ему провинции? Тиберий неизбежно спросит, за что он их убил.

На пятый день утром Пилат сел завтракать, как обычно лицом к морю, но голубизна волн больше не радовала его. Мельком взглянув на принесенное ему блюдо, он скосил глаз на Клавдию и зло прищурился.

– Опять жареная змея, – пробурчал он, оскалив зубы, как раздраженный хищник.

– Ты же любишь это, – тихо, как будто извиняясь, проговорила Клавдия. Здесь, вдалеке от Рима и ее могущественных покровителей, муж был высшей властью. Неожиданно обнаружила она в нем капризный, необузданный темперамент самодержца, перечить которому было опасно.

– Они все еще здесь? – спросил Пилат.

– Да. Не едят, не пьют. Спят прямо на земле. Некоторые теряют сознание, того и гляди кто умрет. Почему ты терпишь это перед своим дворцом, Понтий? Почему не прикажешь убить их? Или оттащить в темницу?

– Вот, нашлась советчица. Где найти столько темниц? Занимайся своими делами. – Помолчав, он продолжал: – Тут вся их знать собралась. Мы правим Иудеей при их помощи. Так наставлял Тиберий. Мы полагаемся на нее, на ее верность нам, на ее знание местных народов. К чему приведет массовое убийство? Не могу я начинать с этого. Нужно как-то убедить их разойтись.

– Как ты убедишь их? Они помешаны на своем Боге. Ох, какие дикари. Ужасный народ. – Клавдия поправила искусственный локон и принялась за еду.

– Где же этот проклятый Иосиф Кайфа? – взорвался Пилат и стукнул ладонью по столу. В арке немедленно появился раб, готовый выполнить любой его приказ. Клавдия прогнала раба раздраженным жестом. Пилат положил кусок в пересохший рот и поперхнулся. – Почему так долго он не появляется? – продолжал наливаться ядом Пилат. – Значит, для него все, что здесь происходит, не имеет значения?

– Какая тебе разница, что он думает? Наверняка такой же дикарь, как эти.

– Валерий Грат хорошо отзывался о нем. Кайфа дал Грату много полезных советов. Перед тем как наказать этих сумасшедших иудеев, важно услышать его мнение.

– Так что теперь? – возмутилась Клавдия. – Ты, правитель Иудеи, наместник императора, будешь терпеть этих наглецов, расположившихся перед твоим дворцом? Вообрази, как смотрят на это местные жители. Проходят мимо и смеются. Не только над ними смеются. Над тобой смеются! Над тем, что ты не в силах ничего с ними сделать, что терпишь их перед своим домом. Это… это… – Клавдия вдруг сглотнула, сомкнула губы и даже рукой их прикрыла, чтобы ни слова больше не произнести. Вовремя остановилась она. Глаза Пилата сверкнули слепящим светом гнева и жестокости. Он встал, поправил тогу и, опрокинув стул, уверенным шагом направился в зал. Охраннику, как из-под земли появившемуся перед ним, Пилат дал четкие указания:

– Приготовить коня. Всем иудеям, что перед дворцом, объявить, чтобы шли к тренировочному полигону. Там я буду говорить с ними последний раз. Если в мое отсутствие появится здесь их первосвященник Кайфа, отправить его немедленно ко мне. Охраны мне не нужно: я сам доберусь до наших войск.

Пилат успел заметить блеск одобрения в глазах охранника. Да, здесь нужна твердая рука. Иначе не будут тебя уважать ни собственные солдаты, ни неспокойные, всегда готовые к восстанию иудеи.

У конюшен ему подали коня. Римские воины, хоть и рекрутировались здесь из местных не иудеев, были приучены к римской дисциплине и выполняли приказы четко и беспрекословно. Рим хорошо платил своим солдатам, и они отвечали преданностью и готовностью переносить все тяготы военной службы.

Пилат сел в седло и погнал коня вскачь. Вскоре он добрался до лагеря пехотинцев и, спешившись, потребовал к себе центуриона. Тот не замедлил появиться, подтянутый, в легкой тунике и с длинным, отличающим его ранг мечом в ножнах, ремни которых были переброшены через плечо. Центурион, как видно, собирался в спешке: в короткой юбке, без нагрудных знаков, шлема и плаща он сошел бы за простого воина, если бы не оружие офицера.

– Возьми с собой двести солдат и иди к ристалищу, – приступил Пилат прямо к делу. – Сейчас там соберутся иудеи, что пришли сюда из Ерушалаима. Когда будете готовы, я дам команду окружить площадь. По моему знаку солдаты должны вытащить мечи из ножен. Никого не убивать без моего разрешения. Понятно?

– Понятно. – Центурион был готов выполнить любой приказ праэтора, при этом без признаков раболепства или желания угодить. Римский солдат должен подчиняться дисциплине, но сохранять достоинство.

Пилат снова вскочил в седло, пустил коня легкой иноходью и стал размышлять. Его воображение, однако, не простиралось далее обнаженных солдатских мечей. Несомненно иудеи испугаются расправы: кто отдаст жизнь ради того, чтобы убрали сигну? Но вдруг найдутся такие фанатики, что не смирятся и предпочтут смерть? Невероятно, конечно, но вдруг? Сдержать слово и убить их? Слишком рискованный шаг. Не убить? Не лучше, ибо тогда победа за ними. Слух о его поражении мгновенно разнесется по Иудее, а может быть, докатится до Рима.

Подъехал он к площади, когда народ уже заполнил ее. Из расположенного невдалеке гимнасиума вынесли ему судейское кресло, но Пилат не сел в него, а направился прямо в здание, чтобы подождать, пока подойдут солдаты. Войдя в пустой спортивный зал, он присел на скамейку и вытер с лица пот краем накидки.

«Ну и жара, как они выносят ее так долго? – подумал он. – В Риме, где лето тоже жаркое, такого пекла не бывает. А ведь сейчас там дело идет к осени». – Он невольно подумал о том, что в Риме у него не было таких проблем.

Из задумчивости Пилата вывел вошедший в зал пехотинец. Он был без щита и шлема, но на поясе его болтался в ножнах короткий меч – гладус, как называли его в Риме.

– Иудеи ждут тебя, – доложил пехотинец. – Войска в сборе, остановились за гимнасиумом. – Солдат замолчал, но уходить не торопился.

– Что-нибудь еще? – поинтересовался Пилат.

– Примчался их первосвященник Кайфа. Просит срочно принять его.

Пилат резко выпрямился.

– Впусти. Центуриону передай: ничего не предпринимать без моей команды.

Солдат круто повернулся и удалился, и в тот же момент в проеме арки появился иудейский первосвященник. Уверенной, полной достоинства походкой он подошел к Пилату и, остановившись перед ним, уважительно наклонил голову. Пилат с любопытством разглядывал пришельца. На нем была яркая, с голубым и красным орнаментом, накидка наподобие той, что носят патриции в Риме. Был он высок для иудея, с гордой осанкой властителя. Борода и волосы подстрижены на греческий манер – коротко и аккуратно. Было очевидно, что Кайфа много перенял от эллинов. Быть может, он какое-то время жил среди них или получил образование от эллинских рабов.

– Я очень спешил к тебе, Понтий, – заговорил он дружелюбно на хорошей латыни, с небольшим акцентом. – Но дороги сейчас опасны. Много разбойников, особенно в Самарии, где на иудеев часто нападают.

– Садись рядом, Иосиф, – пригласил его Пилат, указывая на свободное пространство на скамье рядом с собой. – Ты говорил со своими людьми на площади?

– Да. Мне уже сообщили, что произошло. Я очень огорчен, что твои солдаты так поступили в Ерушалаиме. Для иудеев это тягчайшее оскорбление самого святого, что у них есть.

Пилат усмехнулся, не скрывая презрения.

– Ну вот, ты говоришь так же, как и они. Но дело уже сделано. Ты бы лучше посоветовал мне, как поступить. Мой предшественник Валерий Грат говорил, что ты можешь найти выход из любой ситуации. А ведь он много лет работал с тобой. Что ты на это скажешь?