Хойре облизал губы.
      - Повелитель, - начал он, чтобы не молчать и молчанием не навлечь худших подозрений. - Я читал эту книгу, чтобы... - и голос его обрел уверенность, - чтобы убедиться... Там есть глава о признаках любви.
      - Да, вот она, - подтвердил царь, постучав кончиками пальцев по странице. - И что тебе до признаков любви?
      - А как же? Как я смогу воспрепятствовать недозволенному во дворце моего повелителя, если не сумею различить самых начальных признаков? Совсем недавно...
      Царь невесело усмехнулся.
      - Я вспомнил. Это ведь ты жаловался на домогательства и принуждение? Ты полагаешь, это бывает от любви?
      Хойре спокойно ответил:
      - Бывают иные причины, их достаточно. Но любовь в числе причин.
      Царь долго смотрел на евнуха и взгляд его был непонятен. Хойре ничего хорошего для себя не ждал от этого царя, не любившего евнухов в силу известных всему Хайру обстоятельств. И вот в присутствии этого царя он рассуждал о любви и надзоре за влюбленными!
      - Перечисли, - потребовал царь, - признаки любви, которые здесь упомянуты.
      Проверяет, понял Хойре: не поверил.
      - Первый из них, - немедленно ответил евнух, - долгий взгляд. Это когда следят глазами за возлюбленной, точно хамелеон за солнцем.
      - Верно.
      - Еще когда начинают разговор, который обращен не к кому иному, как к любимой, хотя говорящий стремится показать, что это не так. Его притворство ясно видно тому, кто наблюдает. Или когда посреди разговора смолкают, прислушиваясь к речам любимой.
      - Замечал ты такое? - спросил царь рассеянно, доставая чернильницу, каламы и чистые свитки.
      - Нет, повелитель, - честно ответил Хойре.
      - Продолжай.
      - Есть еще признаки, и они таковы: когда спешат к тому месту, где пребывает любимая, и стремятся сесть вблизи нее и к ней приблизиться. Любящий бросает все занятия, пренебрегает всяким важным делом, заставляющим с ней расстаться, и замедляет шаги, уходя от нее.
      - И как? Встречались ли тебе такие признаки в ком-либо из моих слуг? Пренебрегает ли кто-нибудь своими обязанностями, следуя за рабыней из моих рабынь?
      - Нет, я не замечал небрежности в твоих слугах, - поспешил ответить Хойре.
      - Тогда продолжай и доведи перечисление до конца.
      - Эта глава велика, а ночь уже перевалила за середину... Я боюсь утомить повелителя.
      - Ничего, пока ты говоришь, я обдумываю свое дело. Итак?
      - Еще признак: человек отдает то, в чем раньше отказывал, для того, чтобы проявить хорошие качества и вызвать к себе внимание. Эти признаки бывают в самом начале, раньше, чем любовь овладеет и схватит мертвой хваткой. К признакам любви относятся также нетерпение, овладевающее влюбленным, и его явный испуг, если он внезапно увидит любимую или вдруг услышит ее имя.
      - Далеко все это от тебя! Ты что, наизусть выучил?
      - Меня учили не для той службы, которую я исполняю в твоем доме, повелитель, - тихо, но без смущения пояснил Хойре.
      - Для ночной половины? Старшим? Вот почему ты образован! Хорошо ли ты пишешь? Иди сюда! - позвал царь, указывая на наклонный столик для письма. Посмотрим, на что ты годишься.
      Хойре выпутался из обвернутой вокруг тела одежды, перенес к столику светильник. Развернул тонкий пергамент, заправил края под планки, перебрал каламы, проверяя пальцем заостренные кончики, взболтал чернила, и с готовностью посмотрел на царя.
      - Пиши так...
      Завеса на двери откинулась, и на пороге показалась девушка в обнимку с охапкой хвороста. У Хойре сердце остановилось раньше, чем глаза ее узнали. Остановилось, а потом кинулось нагонять упущенные мгновения, так что Хойре показалось, что халат вздрагивает у него на груди.
      Девушка под одобрительным взглядом царя прошла к стенной нише, опустилась перед ней на колени и принялась разводить огонь.
      - Пиши... - заново начал царь. - Что это с тобой?
      - Со мной ничего, - ответил Хойре. - Пишу...
      И Хойре под диктовку царя покрыл лист ровными красивыми строчками, и показал себя искусным в разных видах начертания знаков, и царь остался доволен. Только в одном еще испытал евнуха.
      - Что ты думаешь о том, что я прежде подчинялся таким как ты, а теперь - правлю Хайром?
      Хойре положил калам аккуратно, оперся руками о крышку столика, спокойно поднял глаза:
      - Судьба переменчива.
      - Но не все довольны переменами. И многие из таких, как ты, хотят, чтобы стало, как было прежде. Многие не хотят забыть то время, когда я подлежал их плети.
      - У Судьбы для перемен любимое средство - время, а время, повелитель, многие представляют рекой, но время реке не подобно, и нельзя в нем плыть, хотя бы и с трудом, куда хочешь, и привести изменяющееся к неизменности. Но время, если это поток, то это поток камней, и в нем нет уцелевших.
      - Так не уцелею и я?
      - Свой час назначен и величайшему из царей, - главное, глаз не отводить, чтобы царь не подумал, будто Хойре, как прочие, ждет этого часа с нетерпением и предвкушая радость.
      - Но между тем, что вчера, и тем, что завтра, лежит то, что сегодня, и оно-то имеет силу, - продолжал Хойре. - Ты мой повелитель, данный Судьбой, и твою милость я хочу заслужить, не ожидая милости того, кто придет после. И заслужить не так, как я предполагаю для тебя, а так, как тебе, господин мой и владыка, угодно.
      Под утро царь отпустил его, наказав передать начальнику над писцами, чтобы взял его к себе. С тех пор служба Хойре была в передних помещениях дворца, и он занимал свое место в ряду писцов, когда царь требовал их к себе.
      И Юву он видел каждый день. Она носила платья из тонкого полотна с вышивкой, браслеты на руках и на ногах и ожерелья, а маленькое покрывало, накинутое на голову, не прятало ее спокойного лица.
      Теперь, когда они встречались, Хойре чуть шевелил губами, а девушка в ответ делала ему знак бровями. Так они приветствовали друг друга незаметно для посторонних. И это вошло у них в привычку и стало обычаем.
      О том, как составляли дорожник для Эртхиа
      В библиотеке пахло кедром и сандаловым деревом, сухими травами и цветами, горелым маслом. Одинокий светильничек отражался в мелких цветных стеклышках, вставленных в кружевной переплет окон, чтобы защитить собранные во множестве книги от солнечного света, от ветра, несущего пыль и иссушающего пергаменты, от осенней сырости и от насекомых, слетающихся на свет и любящих устраивать гнезда в укромных промежутках между витками рукописей, в переплетах и футлярах. И травы, высушенные пучки которых были заложены в углах полок, и неподвижные, внезапно срывающиеся с места и застывающие опять ящерки на стенах и потолке также должны были защищать хранимые здесь сокровища.
      Хойре сидел, скорчившись у столика, и при слабом колеблющемся свете переписывал какую-то книгу.
      - Что ты портишь глаза? - рассердился Акамие.
      - Масло дорого... - стал оправдываться евнух, проворно распутав ноги и уже стоя перед царем на коленях, но не выпустив из рук калама.
      - Хороший писец дороже того кувшина масла, который ты изведешь. Зажги все светильники - сейчас нам придется поработать. Вот государь Эртхиа ан-Эртхабадр, мой старший брат. Выполняй все, что он прикажет. Давай сюда все дорожники, описания земель, сказания о походах и странствиях... Много их у нас.
      И правда, Акамие, лишенный и прежде и ныне из-за своего положения возможности путешествовать, с особым тщанием собирал книги о странствиях и дальних землях. А также о лечении болезней, строительстве зданий, устройстве мира, об обязанностях правителя, о соответствии и соразмерности звуков и цветов и о других вещах, неисчислимых, до конца не постижимых и никем не постигнутых, но вновь и вновь объясняемых каждым на свой лад.
      Хойре поднялся и стал фитилем переносить огонь от светильника к светильнику. Эртхиа увидел, что он молод, высок, длинноног и длиннорук, как бывают оскопленные в детстве, а кожа у него черная, волнистые волосы собраны в пучок на макушке, как у всех евнухов в Хайре, и одет он так же - в широкие штаны и расшитую безрукавку, только плети нет за поясом. Лицо у евнуха было красивое, как пристало бануку, и умное. Но Эртхиа не почувствовал к нему доверия.
      - И вот, - вспомнил Акамие, - кто писал письма в Аттан моему любезному брату государю аттанскому?
      - Многие писали, - ответил Хойре, раскладывая перед царем отобранные свитки. - О каких письмах спрашивает повелитель?
      - Последнее я имею в виду - то, где приписано "она прошла мимо и не сделала мне знака".
      Хойре выронил книгу и наклонился низко, чтобы подобрать высыпавшиеся из нее листки с пометками.
      - Даже не знаю, - задумчиво покачал он головой, не поднимая, однако, лица на свет. - Так сразу не вспомню. Но я узнаю и немедленно доложу повелителю, - торопливо заверил он.
      - Наверное, - рассудил Эртхиа, - этот несчастный был так удручен размолвкой со своей возлюбленной, что не смог выбросить свою печаль из головы, даже находясь на царской службе. Накажи-ка его примерно, когда найдешь, а от меня передай: пусть не обращает внимания. Все они таковы, женщины, и баловать их нельзя.
      - Ладно, оставь пока. Сейчас у нас дело важнее.
      Втроем они просидели, разворачивая карты, вороша книги, отмечая и зачитывая отрывки, подходившие к их целям, споря и советуясь, до рассвета. И евнух очень толково отвечал на вопросы и даже спорил с повелителем. Когда язычки огня потускнели в сиянии утра, Эртхиа потянулся и сказал:
      - Я больше уж ничего не пойму и не запомню. Почему бы, брат, не позвать сюда Дэнеша? Он дополнил бы сведения из того, что ему известно.
      - Я велю составить сводный дорожник. Вот, Хойре, займись этим. Возьми столько писцов, сколько тебе понадобится, и немедленно усади их за работу по нашим пометкам. Не надо переписывать дословно, а только важное, и пусть излагают кратко и внятно. Потом можешь отдохнуть, но присматривать не забывай. Поручаю это тебе. И пусть перерисуют эти карты и сведут в одну. Дня за два можно с этим управиться. А с Дэнешем, брат, - Акамие покивал головой сам себе, - с Дэнешем вы сможете обсудить уже готовый дорожник. Ему тоже надо собираться в путь. Пусть... Времени у вас хватит, пока вы еще доберетесь до пустыни.
      - А там подует жаркий ветер, кости расплавятся и мозг вытечет, напомнил Эртхиа из только что прочитанного.
      - Доброго же пути, Эртхиа! - улыбнулся Акамие.
      Так все время, пока Эртхиа гостил в Аз-Захре, прошло в приготовлениях к дороге и разговорах о ней.
      О побратимах
      Пять дней пути отделяли Атарика от столицы, от дома, от молодой жены, и смерть была у него за спиной, - но за спиной, а впереди не чаял встретить ее. Но если кому не суждено вернуться домой вовремя - не вернется. Окольными путями идет Судьба.
      Как подошло к полуночи, надо было дать отдых коням, и Атарик заночевал прямо у дороги: седло под голову да завернулся в плащ, а наутро поднялся и продолжил путь. Для верности проехал хан, в котором ночевали накануне с государем Эртхиа, и поздно ночью доехал до предыдущего. Поручил коней сонным слугам, на негнущихся ногах проковылял к едва теплившемуся очагу, там ждал, то и дело роняя на грудь тяжелую голову, пока раздуют угли и подогреют оставшуюся бобовую похлебку. Теперь два дневных перегона отделяло его от дымного столба над степью. Атарик все думал, как скажет своей Шуштэ, что нет у нее больше родичей. Степнячка за род держалась крепко и больше всего сокрушалась, что родные теперь знаться с ней не хотят. Обиды не держала: все по справедливости. Но сердцем рвалась к своим. А теперь и не к кому ей... И Джуши не прискачет в город тайком от старших - с приветами от ровесников, комками твердого соленого сыра и мехами в подарок. Не от кого теперь и приветы передавать.
      Проглотил похлебку через силу, засыпая над миской. Хозяин, зевая, извинялся, что стоит у него большой караван, идущий на Побережья, все подчистую съели и выпили, ни свежих лепешек не осталось, ни вина. Атарик, тоже зевая, удивился: так ли велик караван, если в одном придорожном хане поместился? Да нет, караван сам небольшой, поправился хозяин, да охраны при нем много, а эти-то, всем известно, едят за двоих, а пьют и вовсе немерено. Здесь-то кого опасаться? Вот дальше в степи... Или, говорят, в пустыне вдоль караванных троп водятся племена хава и зук, так там не зевай. Что ценное везут, спросил Атарик, чей караван, не Асана ли Кривого, и вдруг вспомнил: впереди смерть. Эй, хозяин, сказал Атарик, буди купца, некогда ему теперь спать. Как буди? Зачем буди? Ему ехать спозаранку завтра... Некуда ехать.
      Поднялась суматоха. Атарик по-прежнему сидел у очага, бесцельно макая ненадкушенную лепешку в остатки похлебки, а его тормошили со всех сторон, расспрашивали, что за болезнь и откуда, чем лечить и как быстро умирают. Атарик качал головой и в сотый раз объяснял, что не знает, в глаза не видел, только слышал. Да верный ли слух? Куда вернее: от царского гонца. Эка! будет царский гонец с тобой разговаривать! Разве скажешь, что царь сам там был и уехал один без охраны встепь? А вот поручение у меня царское и перстень царский. А кто не верит, тому доброго пути, проверяй, если жизнь не дорога. Дым над степью издалека видно. Можно до Орота и не доезжать. Только в Ороте язва была вчера, даже позавчера. А где она сейчас, кто знает? Зашумели опять: от кочевников зараза, нельзя было пускать. Полно вам, отмахнулся Атарик. Разве прежде не ходила язва по Аттану? А какая это язва? Та или эта? Да кто знает? Кто видел? Кто видел, уже не расскажет.
      - Я расскажу, - выступил из тени молодой парень в куртке мехом внутрь, надетой на голое тело, с узкими глазами на круглом темно-красном отекшем лице.
      - Джуши! - вскочил Атарик, еле узнав побратима по шитью на куртке и наборному поясу. Но раньше, чем он успел сделать шаг, вокруг молодого удо образовалась пустота. От него шарахнулись, как от смерти самой. И Атарик замер, вглядываясь. От брата ощутимо палило жаром, а его трясло, он стягивал на груди полы куртки, ежился, сгибался, мучимый ознобом. Наконец привалился к столбу, подпирающему крышу, и сполз на корточки. Поднял к Атарику улыбающееся лицо.
      - Как, брат, не передумал? Завтра поедем за невестой. Завтра, завтра... Дай напиться! Не могу.
      В комнате пустело. Бесшумно, но очень быстро один за другим все уходили прочь. Даже хозяин. Остался один Атарик. И он, так же как все, стараясь ступать неслышно, пошел к двери, и была она в двух шагах уже.
      - Принеси воды, брат, водицы... - прохрипел побратим.
      Атарик, не обернувшись, вышел во двор. Там царила суматоха, разжигали факелы, вели коней, вьючили верблюдов, кто-то прыгал на одной ноге, второй не попадая в штанину. Пробежал, прилаживая на боку меч, стражник, толкнул Атарика плечом, даже не заметил.
      Все это было уже не с ним. Атарик прошел к колодцу - квадратному водоему, накрытому медью от пыли и животных - зачерпнул воды в круглый сосуд, стоявший на краю, и подумал, что никогда уже не увидит той невесты, строгой, важной Шуштэ с лаковыми блестящими косицами по всей спине. Что ж, весть о заразе теперь и так быстро дойдет до столицы.
      Он собрал в комнатах одеяла и подушки, снес вниз. Раздел Джуши, стянул кожаные узкие чулки и уложил его удобно, и слушал его бессвязные речи, то и дело меняя мокрую тряпку у него на лбу. Когда взошло солнце, в хане их оставалось двое. Хозяин и тот куда-то исчез. Джуши уже не бормотал, только клокочущее дыхание было очень громким в тишине. Тряпка на лбу - оброненный кем-то в спешке бегства головной платок - давно высохла. Атарик Элесчи спал, вытянувшись рядом на одеяле.
      Об Арьяне ан-Реддиле
      Арьян ан-Реддиль растормошил струны, и они нарочито нестройно, как бы нехотя ответили его настойчивости. Отведя красиво изогнутую правую руку от звучащих струн, окинув присутствующих лукавым взглядом, Арьян запел. Руки, как бы спохватившись, кинулись догонять, и дарна поддержала его голос стройным звоном.
      Арьян ан-Реддиль, как пристало хайарду, хоть и уроженцу Ассаниды, вырос в седле с мечом и луком в руках. В Аттанском походе, несмотря на молодость, он покрыл себя немалой славой и мечтал о новых походах, дабы эту славу преумножить. Тем более, что аттанская добыча иссякла, а род Арьяна был знатен, славен, но не богат.
      Но Хайр не вел войн с тех пор, как на троне оказался...
      В этом месте своих размышлений Арьян тряс головой, как пес. Он был родом с северных окраин Хайра, где подобное сравнение не за оскорбление принималось, а за высшую похвалу: издавна славились северные склоны боевыми псами, огромными свирепыми зверюгами. Воины с севера, из Улима Ассанийского отправляясь в поход, брали с собой двух-трех таких псов. Они участвовали в битвах наравне со всадниками, самостоятельно. Между боями посторонние старались держаться подальше от стана северян. За хозяином эти псы бегали, как ягнята за маткой.
      Так вот, не раз видел Арьян, как пес, давно не участвовавший в битве, трясет головой, отгоняя накатившую злобу. И, подражая своим боевым товарищам, тряс головой Арьян, когда думал о сидящем на троне Хайра.
      Но он был еще и поэтом, молодой Арьян ан-Реддиль. И дарна откликалась на его ласку так же покорно и пылко, как обе его жены. И когда злоба цеплялась за косу так, что не стряхнуть, он отводил душу в песнях, а на язык он был остер. И был как пес бесстрашен.
      Многим, очень многим, нравились песни молодого Арьяна ан-Реддиля, и часто звали, и приглашали, и уговаривали его с настойчивостью и неотступно прийти в тот или другой дом, где собирались молодые всадники, любившие походы и битвы, славу и добычу, а пока, за неимением названного, вино и песни ночь напролет, ведь влюбленные - пастухи звезд, а влюбленные в славу?
      И там, где пел Арьян, умножались посетители, и беседы велись до света, пока в курильницах белесыми струйками дыма истекал ладан, и рабы, как в походе, обносили гостей медными чашечками с дымящейся горечью мурра. Он пел о славе, о битвах, в которых сражался сам со своими псами, звавшимися Злюка и Хумм, и о битвах, которые были еще давно, даже до его рождения, но о которых он, как всякий в Хайре, был наслышан. И подвиги и слава давних бойцов растравляли души молодых, которым негде было славы добыть. И тогда Арьян запевал другие песни. Вот такую, например, как пел сейчас.
      Укройте его покрывалом,
      сына рабыни укройте,
      лицо его - господину,
      а нам за что смотреть на это?
      Спрячьте его в покое удаленном,
      заверните его в узорные ткани,
      приставьте к нему стражу из оскопленных,
      а нам от него стыдно.
      Но раз уж он здесь,
      раз он здесь перед нами,
      открытый,
      как дешевый мальчишка у сводника...
      И тут слушатели Арьяна, отбивая ладонями ритм, наперебой предлагали, что следует сделать с сыном рабыни (а каждый знал, о ком идет речь), похваляясь друг перед другом смелостью, а заодно и умениями, - и Арьян тут же с легкостью перекладывал их советы удобно для пения, и так они отводили душу.
      Когда на рассвете он уходил из этого дома, белые улицы Аз-Захры были еще пусты и тихи. Только птицы звенели в зелени, перекипавшей через высокие каменные заборы. Гости этого дома все задержались отдохнуть у гостеприимного хозяина, Арьян же сослался на срочные дела. На самом деле (а вам-то что?) одна любовь гнала его чуть свет домой: он поклялся своим женам, что не встретит без них рассвета, если только ратные труды не уведут его далеко от Аз-Захры. И он опаздывал, а потому торопился.
      Обе его жены были красавицы.
      Он женился по выбору своего отца на первой, и по своей воле на второй, и тому было уже три года, но он не хотел брать других жен, и наложниц не было в его доме.
      Когда спустя малое время после свадьбы его первая жена загрустила - а с чего бы ей? - Арьян не знал покоя, пока не добился от нее ответа: она-де привыкла всегда быть со своей младшей сестренкой, а теперь словно разлучена сама с собой.
      - На много ли младше сестренка? - усмехнулся Арьян.
      - На час, - последовал ответ.
      - И... похожа?
      - По серьгам отличали.
      Сначала Арьян испугался: вот-вот кто-то возьмет из родительского дома вторую Уну - все равно, что сама Уна досталась бы другому! А потом еще представил себе, что сидит он в саду при звездах, и по правую руку от него Уна, и по левую - Уна.
      Еще длились пиры и торжества по поводу первой его свадьбы, а уже спешили сваты в дом благородного отца, где тоже пировали, и так, за пиром, чаша за чашей, сговорились; и продлились празднества до того, что сил не осталось ни у гостей, ни у хозяев. А молодой Арьян ан-Реддиль оторвался от своей жены только затем, чтобы как подобает, с честью, принять в дом вторую. А как там и когда закончился праздник, помнил смутно.
      И третья была хозяйка у его сердца, та, что сейчас похлопывала по правой лопатке, закинутая за спину книзу грифом. О любви к ней не стыдно было известить весь свет.
      Приближаясь к своему дому, рассчитывал Арьян, что еще три поворота, а потом пара сотен шагов до маленькой площади с водоемом - и можно будет оттуда свистнуть, чтобы Злюка и Хумм, собаченьки, - а что им забор? помчались навстречу. Он видел уже, как их тяжелые туловища, волнообразно скользя в высоких травах сада, вылетят к забору и переметнутся через забор, на миг призадержавшись на самом верху его, окорябывая когтями стену, и рухнут в переулок. И шкура на них будет мотаться толстыми складками, когда огромными скачками они вылетят из-за угла ему навстречу, и он устоит - а вы думали! - когда их толстые лапы со всего разбега толкнут его в грудь и в плечи. А что бы ему делать с такими собаками, если бы он не мог устоять, когда его приветствуют со всей любовью?
      И он уже видел эту картину и думал, как бы устоять, чтобы не разбить дарны, висящей за плечами - доверчиво приникшей к спине, вот так! - когда, повернув за первый из поворотов увидел обнаженные мечи и блестящие кольчуги дворцовой стражи.
      - Повиновение царю! Отдай твой меч, Арьян ан-Реддиль, и следуй за нами.
      Нет, он не испугался. Он просто понял, что пришел тот предполагаемый конец, который мог бы и давно наступить, да что-то не торопился. Однако никогда не допускал мысли молодой Арьян ан-Реддиль, что встретит смерть на плахе или станет дожидаться ее в Башне Заточения. В бою - да, а теперь или позже, уж как Судьба!
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.