– Для меня это хорошие слова: сумасшедшая девушка. Вот ее тоже можно назвать сумасшедшей. – Гюнай показал ладонью на колонки. Оттуда струился голос Бьорк. – И героиню нашего с вами любимого романа тоже называли так.

– Простите, я неправильно выразился. Моя девушка не сумасшедшая. Она – шизофреник… У нее на голове есть маленькая шишечка. Врачи говорят: «Главное, чтобы она не разрасталась» …

Мы замолчали. Смотрели на море. Бьорк допела одну и зашаманила новую песню. Гюнай заказал себе стаканчик ракии. Поблагодарил официанта и обратился ко мне:

– Я сейчас как никогда уверен, что любая встреча не случайна. Может быть, то, что я подошел вам из-за книги, которую вы держите в руках, это совпадение, но как вы объясните то, что я вам сейчас расскажу. Моей маме исполнилось тридцать лет, когда у нее обнаружили на затылке такой же нарост. Болезнь то вдруг активно проявлялась, то засыпала на несколько недель. Мне было примерно шесть лет, когда она меня впервые избила. Моему брату – четыре. Она заставляла нас ползать на коленях и вымаливать ее прощение. Лизать ей руки. Я даже не помню, в чем мы провинились. Я помню только последствия. Потом она смилостивилась, обняла нас и расцеловала. Так мы и жили с тех пор. Пощечины и удары сменялись жаркими поцелуями и истерическими проявлениями любви. Отцу мы боялись говорить. Но вскоре он все увидел сам. Точнее, почувствовал. Его разбудил запах газа. Мама включила конфорки, чтобы убить нас всех. Утром она не могла объяснить, зачем это сделала. В клинике, куда ее положили на несколько дней, папе сказали, что это на всю жизнь. Что будет либо так, как сейчас: вспышки и затишья, либо еще хуже. Еще сказали, что лекарств нет. И быть не может. Опухоль – это проявление. А сама болезнь нематериальна. Еще ему рассказали, что у мамы вдруг пришел из ниоткуда страх одиночества: уйдет муж, заберет детей, она останется одна. Папу предупредили, что, если будет обострение, ее заберут в лечебницу. Ему только нужно подписать бумаги.

– Вот так вот, в один непрекрасный день тебе говорят, что с тобой не в порядке и никогда не будет в порядке. Это страшно. Ваш отец встал перед выбором, да?

– Да. При этом надо понимать, Артур, что он никогда не давал никаких поводов для того, чтобы мамина паранойя развивалась…

– Я как раз это понимаю.

– Ему пришлось выбирать. Карьера, работа – он как раз ждал повышения, мы планировали переезд в Анкару. Или мама. И ее субъективный страшный мир.

Совмещать было невозможно. Она не давала ему работать. Приходила в его офис. Падала на пол. Пыталась выброситься из окна начальника. Набросилась на девочку-секретаря, потому что та как-то особенно посмотрела на отца. Потом, в моменты просветления, она плакала, извинялась, но это было нечасто.

– Я знаю, мой знакомый как-то сказал о том, что жизнь с истеричками – прекрасный жизненный опыт. С ними все очень ярко, чувства оголены и гипертрофированы. Моя девушка в центре города может лечь на землю и кричать, а мне надо как-то выкручиваться… Но иметь опыт и прожить жизнь – это разные вещи. Как поступил ваш отец?

– Он остался с мамой.

– Христианин бы сказал: «Это мой крест. И мне его нести».

– Мусульмане говорят по-другому. Но папа сделал свой выбор. И в эту минуту кто-то затушил свечу в его глазах. Я помню это время, когда папа менялся. Я был уже достаточно взрослым. Он стал сутулиться. Перестал рассказывать анекдоты и вообще улыбаться. Тайком выпивал. Брат рассказывал мне, вернувшись с прогулки с отцом, что папа проплакал все время, пока он играл на площадке. Отец как-то враз постарел. О переезде в столицу мы уже и не думали. И кто скажет, что он не прав? Кто знает, что случилось бы с ним и с нами в ином случае? И я горжусь им. И принимаю его.

– Этот выбор из тех, когда невозможно сказать: правильный он или нет.

– Артур, зато выбор – наше единственное оружие в вечной борьбе с будущим.

Солнце здесь скрывается моментально и стыдливо. Как будто, одумавшись, в ужасе бежит после того опустошения, которое оно произвело в этих краях за день. Мы сидели и смотрели на огоньки, зажигающиеся на кораблях. Мы слушали прибой и крики непонятно кого: то ли Бьорк, то ли чаек.

– Как ты ее зовешь, Артур?

– В смысле?

– Ну как ты зовешь ее дома?

– …Ландышик.

– Ландышик?

– Это цветы такие. У вас они не растут. Уменьшительное от слова «ландыш».

– Значит любишь, не сомневайся.

Перед сном я зашел в интернет-кафе, проверить почту. Компьютер мне сказал, что дома дожди, что распущен парламент и что Ландышик улетела в Афины. Это наша общая с ней знакомая процитировала: «Вот раз он уехал, то и я улечу».

У меня такое ощущение, что, живя со мной, она вела какое-то одно ей понятное соревнование. Ей хотелось, чтобы мы были равны. И счета 1:0 не в свою пользу допустить не могла. Странно. Мы были равны. Какая химическая реакция сработала в ее головном мозге, что она хотела доказать? Может быть, я решился уже тогда? А может быть, чуть позже? Как бы то ни было, в ответном письме я попросил знакомую осторожно выведать, в каком отеле в Афинах остановилась та, которую я называю весенним цветком.

Никогда не завидовал людям, которые волей-неволей оказываются посредниками в чьей-то любовной истории. Вот, скажем, ты друг семьи или пары. И вдруг один из этой пары открывает тебе тайну. Скажем, о наличии любовника. Или о том, что его партнерша любит плеть. И все. В эту секунду ты становишься лицемером. Отныне тебе приходится врать. Или делать вид, что ты не в курсе.

Уж если выбирать, я бы предпочел личным тайнам государственную. Даже рискуя быть обсыпанным с ног до головы полонием.

Где продается тот ластик, которым стирается информация в головном мозге?

Утром мы встретились там же с Гюнаем и сразу перешли на ты.

– Она в Афинах. Это же не так далеко, я посмотрел на карту. По крайней мере один регион.

– Ты хочешь попасть к ней?

– Да. Сюрприз был бы что надо. Но виза… У меня нет шенгена.

– Отсюда до острова Родос несколько часов на корабле. Но виза действительно нужна. Ты знаешь, мы ведь с греками не очень… Ну, не мы, а наши правительства. Да ладно, это неважно. – Гюнай рассуждает вслух: – На Родос тебя, думаю, можно переправить. Оттуда в Афины – тоже. На острове живет мой старинный друг, Марко. Он все организует. Но вот как обратно? В аэропорту будут проблемы. Вопросы: как ты оказался здесь без визы? Тебе запретят въезд в Европу.

– Да?

– Да.

– Ну и хрен с ней.

– С кем?

– С Европой.

Гюнай одобрительно улыбнулся:

– Это потому что ты – русский. Завтра утром здесь, в «Дельфине», в это же время, будешь готов?

– Буду.

– Я все устрою. Выписывайся из отеля.

На следующий день, ближе к полудню, Гюнай знакомит меня с рыбаками и дает нам последние советы. Я все больше и больше убеждаюсь, что фраза «внешность обманчива» неверна. Ее придумали умные люди с лживыми глазами. Для маскировки. Внешность НЕ обманчива. Внутри мы такие же, какие и снаружи. И дело тут не в красоте. Ты можешь быть невзрачным, но с таким пронзительным взглядом… Да что я говорю, вы и так все знаете. И еще есть такая штука – зеркало. Это лучший лакмус проверки собственной красоты. Тут дело обстоит так. Вот что-то не дает тебе покоя. Ты вновь и вновь возвращаешься к какой-то ситуации. Правильно ли ты поступил? Посмотри в зеркало. Но не так, как тогда, когда бреешься, не видя. А прямо в глаза посмотри. Если тебе стало невыносимо больно и ты отвел взгляд, правда не на твоей стороне. Красивые люди – те, кто могут долго и смело смотреть в свои собственные глаза.

А Гюнай был похож на бобра. Как будто если бы бобер носил очки. И это был очень красивый бобер. В смысле глаз. Бобер – трудяга, запасливый, осторожный, учитывающий малейшие нюансы. У Гюная усталые, грустные, но очень честные глаза. Я ему поверил.

– Скажи, у вас в Турции есть бобры?

– Есть, а что?

– Так, ничего. Просто спросил.

– Понятно… Знаешь, а ты похож на сенбернара. Причем на щенка еще.

Мы дружно засмеялись и обнялись.

– Вот, кстати, тебе фляжка для замерзших альпинистов. – Гюнай достал из своего рюкзака кожаный бурдюк и протянул мне.

– Что там, матушкин бальзам? – Я тут же осекся и прикусил язык.

Гюнай сделал вид, что не расслышал неловкой шутки:

– Ракия. Лучшая ракия на побережье. В Греции это называется «оуза», но там даже близко не делают такой вкуснотищи!

– А вот это передай, пожалуйста, Марко. – Из рюкзака он достал сверток. Помедлил и протянул мне со словами:

– Артур. Это вряд ли произойдет, но если все же вас будут обыскивать пограничники… Этого они не должны увидеть. Хорошо?

– Хорошо, – я кивнул и взял его. Килограмм от силы. Спрашивать, что там, не стал. Я же говорю, что у Гюная честные глаза. Мне этого достаточно.

Не мной подмечено, что люди похожи на животных. Кошек. Бобров. Тигров. Росомах. Я вот действительно похож на большую и лохматую собаку, меня не раз сравнивали. А что, я не обижаюсь. Сенбернар – не такса. Но странно то, что люди не просто напоминают своих питомцев, а со временем становятся на них похожи. То есть происходят какие-то изменения в реальном времени. Завел, например, ты себе бульдога и сам не замечаешь, как постепенно у тебя отвисают щеки, ты становишься суровее и массивнее, все больше и больше смахиваешь на Уинстона Черчилля. В принципе эту технологию можно использовать вместо пластической хирургии. Было бы неплохо. Пластические хирурги, эта особая каста среди врачей, мгновенно превратились бы в нищих. Опять в моду вошли бы ветеринары. Как в старые добрые времена.

Я так и представляю себе сценки в приемной такого доктора.

«Вы хотите радикально похудеть и сузить бедра? Хорошо, я вам выписываю колли. Даже нет, знаете, лучше русскую борзую. Это дороже, но вам же важен результат?»

«Желаете другой разрез глаз? По-моему, у вас все в порядке. Хотите, чтобы были побольше? Ну, что ж, у вас два варианта – подцепите базедову болезнь или заведите лемура. Шучу, извините, у нас, медиков, такой уж юмор. Да, вам действительно нужен лемур. Полгодика у вас поживет, и глазки сами собой расширятся. Да не сомневайтесь. Можете, конечно, завести рыб-телескопов, но японцам, как видите, не очень помогает. Лемур все же надежнее и быстрее».

«Алло, да. Да. Да, помню, я вам выписывал полярную сову. Вы же сами хотели уменьшить ушные раковины. Ну, знаете, здесь я вам не помощник. Не я же занимаюсь поставками в зоомагазины, в конце-то концов. Попробуйте заказать через Интернет. И, кстати, как там ваша дочка, подружилась с пуделем? Хорошо, держите меня в курсе».

Вот такие затейливые мысли приходят на борту рыбацкой лодки во время полного штиля. Рыбаков трое. Рафил, Менез и Мустафа. Они похожи, соответственно, на пеликана, гризли и богомола. Мустафа очень худ, нескладен, сутул, и над ним постоянно подшучивают ребята. Он самый молодой из моряков.

Мы идем то под парусом, когда вдруг подует редкий ветерок, то заводим мотор. Мустафа несколько раз дергает за веревку. Два коротких рывка и один протяжный. Но мы стараемся делать это не часто. Экономим горючее.

Парни не говорят на английском, но мы прекрасно понимаем друг друга. Берег уже давно скрылся из виду. Солнце, судя по всему, палит нещадно, но я этого не чувствую. Вокруг – вода. Рафил и Менез выбирают место, где можно забросить сети. Спорят, кричат друг на друга, но заметно, что совершенно без агрессии. Наконец они определяются и указывают Мустафе путь. Тот направляет лодку на компанию альбатросов, кружащих над морем в полукилометре от нас.

Куда я плыву? А главное, зачем? Какой Родос? Какой Марко? Афины? Да, она удивится, обрадуется, увидев меня в Афинах. Ради этого? У меня не много денег, и вокруг только незнакомые люди. Страшно? Нет. Прекрасно! Что-то клокочет внутри, подсказывая, что все правильно. Эйфория. Я знаю, что правильный ответ нам приходит в самые первые секунды. Это уже потом включается опыт. Вот и дельфин показал свою спину как бы в знак одобрения. А вот и еще один!

Они еще немного сопровождают нас, играясь, а потом уплывают по своим дельфиньим делам, послав нам на прощание ультразвукотелеграмму: «Удачи!»

Рыбаки забрасывают сети, я помогаю им. Работа непривычная, но я счастлив. Я определенно счастлив. Я понимаю, что все вопросы: «К чему? Зачем?» – не важны. И конечная цель не важна, будь то Афины или свадьба. Важен сам процесс, эта самая секунда.

Мустафа достает из-под скамейки большую картонную коробку. Там ланчбоксы. В них эти странные восточные блюда. Творог в ломтике обжаренного баклажана. Все-таки мы разные. Вот, допустим, у себя дома в холодильнике я обнаруживаю творог и баклажан. Пришло бы мне в голову жарить этот овощ и аккуратно делать из него трубочки, а потом запихивать туда творог с перцем? Нет. Но как же это вкусно! Я предлагаю парням ракию из Гюнаева бурдюка. Они отказываются. Рамадан? Интересно, когда он у них? Предлагаю себе. Меня уговаривать не надо, я сразу соглашаюсь.

Пообедав, я пересаживаюсь к ним спиной и копаюсь в рюкзаке. Мне все-таки очень интересно проверить, что там Гюнай передает своему греческому другу. И что так не надо показывать пограничникам. Черный полиэтиленовый пакет. В нем еще один. И еще один. Так я и знал, блин! Порошок. Бело-серого цвета. Кристаллики играют на солнце. Кокаин?

– Юр, проблем? – спрашивает сзади Рафил.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.