Прага-Вена, 1929 г. (сегодня)

Инге не хватало стука колес. Проводник-чех, говоривший на старомодном, но правильном русском, объяснил, что немцы кладут шпалы без стыков. Получается гладкий такой шорох, особенно, когда поезд идет быстро.

Узнав, что без стука она не может заснуть в поезде, проводник приходил к ней с некрепко заваренным чаем и медом. Видимо, он искренне сочувствовал ее горю, но утешать напрямую стеснялся.

— Мадам к лицу черное, — сказал он, провожая Ингу утром в вагон-ресторан.

— Мадмуазель, — поправила она. Улыбнулась через силу. — Спасибо, Янек.

«О Дева Мария!» — говорили его глаза. «Еще и вдова! И ребенок, и муж, какое несчастье».

На границе Янека сменил неразговорчивый прусак с серым лицом. Он распахнул дверь, впуская таможенника в зеленом, с кожаным бюваром в руках.

Жестом таможенник попросили ее открыть саквояж. Не стал рыться в белье, глянул, поставил крестик в своих бумагах. Указал на багажную полку.

— Das geh?rt auch Ihnen?

— Это гроб, — ответила она по-французски. — Вот документы на него.

Она протянула справку с приложенным переводом.

Таможенник читал, стараясь владеть лицом. Вернул ей справку, переписав номер и место выдачи в бювар. Щелкнул каблуками и вышел.

— Die Russen, — услышала Инга сквозь дверь. — Die sind alle total bekloppt!

Не понимая язык, она прекрасно чувствовала интонации. Да, мы все безумцы. В этом, пожалуй, наша главная сила.

Впервые за всю поездку Инга Трофимова улыбнулась по настоящему.

Безумием было все, что она делала. И еще большим то, что собиралась сделать.

Что именно? Об этом пока она не имела понятия.

Этой ночью она, наконец, уснула. Вернее сказать, забылась среди сомнений и призраков недавнего прошлого.

В забытьи ей виделась бескрайняя степь с бегущими наперегонки облаками. Она

слышала мерный стук колес бронепоезда «Ермак», следующего маршрутом Улаан-Баатар-Абакан.

Улаан-Баатар-Абакан, 1927 г. (два года назад)

Их встреча произошла на крошечном, затерянном в степях полустанке, не имеющем даже названия. Только выцветший номер в самом углу карты.

Подъезжая, паровоз приветствовал долгим свистком людей на перроне. Непривычные местные лошадки попятились от пыхтящего железного чудовища. Наездники в меховых

шапках сдерживали их, поглаживая по мордам. Вид у них самих был тоже не очень-то уверенный.

Конечно, если они и видели обычный грузовой состав или дрезину железнодорожников,

то вид закованного в клепаный металл «Ермака» должен был привести их как минимум в удивление. Коробки двух броневагонов щерились в обе стороны рядами амбразур.

Круглые башенки на крышах грозили стволами «максимов». На случай завалов паровоз оснастили еще и зубастым ковшом спереди.

Настоящая «шайтан-арба», что и говорить.

Инга спрыгнула на перрон и тут же бросилась к Эдуарду. В застегнутой наглухо шинели он возвышался над своими монголами серой статуей.

Она осторожно взялась за лацканы, прижалась лбом к его лбу. Единственный мужчина

в ее жизни, с которым она могла стать вот так, глаза в глаза. Он был ее роста, и даже фигурами они были похожи, худые, тонкокостные, длинноногие. Случалось, их принимали за родственников.

Хотя оба они были сиротами, детдомовцами. Детьми СМЕРЧа.

Эдуард обнял ее. Его щека непривычно колола щетиной.

— Полгода, — прошептал он.

— Полгода. Ты совсем похудел.

— Да, кормили не очень, — он улыбнулся озорно, но устало.

В его обветренное лицо въелась пыль бесчисленных переходов. Губы потрескались.

Инга хотела прижаться к ним, ощутить их вкус. Но взгляды красноармейской роты за спиной уже искололи ей затылок.

С усилием она отстранилась. Заглянула напоследок в глаза Эдуарда сквозь стекла очков в тонкой металлической оправе.

Полгода. Слишком долго.

— Как в Питере?

— Сыро, — они улыбнулись друг-другу, только им понятному паролю.

Питер был их городом. Каменным кружевом, ведьминым хороводом пустых дворов, лопнувшим колоколом неба. Он убивал их с медлительностью пытки. Инга сходила с

ума от мигреней, Эдуард кашлял кровью. Но не отпускал, город-судьба, город-проклятье.

На перроне красноармейцы под выкрики старшины построились в линию вдоль вагонов, взяли винтовки на плечо. После долгих часов тряски в железной коробке вагона даже строевая разминка была им в радость.

— Ты покажешь, ради чего бросал меня на полгода?

Эдуард остановился. Взгляд у него был виноватый.

— Я не могу. Ты же знаешь, Инга, допуск…

Внутренне торжествуя, она достала из кармана и протянула ему новенькую красную книжицу. Внутри еще не выветрился запах свежей типографской краски. Но какая разница, если в графе «Звание» у них теперь написано одно и то же.

Лицо Эдуарда стало задумчивым.

— Поздравляю с повышением, — сказал он.

Удостоверение СМЕРЧевца кружилось в его тонких пальцах, волшебным образом перепрыгивая между костяшками.

У него были удивительные руки. Такие подошли бы врачу, музыканту или фокуснику. Ингу до сих удивляла таившаяся в них сила. И то, что они одинаково хорошо умели врачевать, играть на пианино или показывать маленькие ненастоящие чудеса.

За большими настоящими чудесами эти руки охотились, сжимая рукоять «маузера» и красное удостоверение с черными буквами СЧ.

Петербург, 1919 (десять лет назад)

Когда Ингу Трофимову впервые привели в красное здание на Литейном, она пыталась дознаться, что значат буквы. СЧ. В ту пору ей было не занимать нахальства.

Чернобровая девица в красной косынке, она была выше всех, кто встречался ей в

пахнущих сырой бумагой коридорах. Двое сопровождавших ее матросов едва доставали ей до подбородка.

Им навстречу выкатился маленький толстый человек с розовой плешью и острой бородкой. При виде его матросы аж закаменели, вытянувшись во фрунт.

— Вольно, вольно, — замахал он короткой рукой с широко расставленными пальцами.

— А это, значит, наш, с позволения сказать, феномен. Слышал, вы спрашивали, как читается полностью наша аббревиатура?

Инга пожала плечами. Она не знала, что такое «аббревиатура». Зато могла с ходу уронить говорливого пузана так, что у него бы оказалась сломана ключица и три ребра.

— Пойдемте со мной, милая, пойдемте. Вы, братцы, свободны. А мы с вами сюда.

Он говорил и тянул ее за руку из коридора в тесную комнату, завешанную огромной картой Питера в одну стену. И с кумачовым знаменем на другой. Окон в комнате не было. Дубовый стол был завален бумагами, и на нем стояли целых три «вертушки». Две красных и одна черная, блестящая, опечатанная бумажной лентой с сургучом.

— Давайте познакомимся, — сказал он, близоруко щурясь. Вынул из кармашка, нацепил на круглый нос пенсне. — Какая вы, однако, статная. И где таких теперь делают?

— Таких теперь подбирают, — отчеканила Инга. — И воспитывают на общественных началах. Вы, кажется, знакомиться собирались.

— О, да вы с характером, — восхитился толстяк. — Замечательно. А то присылают, простите, кошёлок с болотными глазами. Одна дорога — в машинистки. У нас же такая работа, что и машинистка должна быть того, с нервами.

На нервы Инга Трофимова не жаловалась. Вот на терпение, да, бывало. Глядя в центр лысины, она спросила неприятным голосом:

— И что же у вас за работа тут такая?

По виду толстяк походил на мелкого чиновника наркомата торговли. Да и вся бумажная карусель в старом кирпичном особняке отдавала колбасным воровством и растратой народных средств. Чего ее послали сюда, если она просилась хоть в какое-то военное училище, непонятно. Надо думать по ошибке.

— Работа у нас, Инга, — вздохнул толстяк, — врагу не пожелаешь. Вот какая она наша работа. Да сами увидите. Идемте, сюда.

Пока Инга соображала, откуда он знает ее имя, толстяк подергал что-то под столом. Стена с красным знаменем вдруг заскрипела и повернулась. За ней оказалось просторное помещение с рядами полок вдоль стен. Только это была не библиотека.

Это была вроде как Кунсткамера.

— Это, изволите ли видеть, все, что нам осталось от прославленного смоленского оборотня, — сказал толстяк, показывая на жбан с мутной жидкостью.

В жидкости плавала отрубленная рука с кривыми длинными когтями.

— Остальное наши молодцы посекли в кашу. Ну, туда ему и дорога. А вот сие мы изъяли у одного любителя грабить могилы. Называется «моровая пищаль».

Штука под стеклянным колпаком формой походила на наган. Только сделана была из примотанных друг к другу человеческих костей. Вместо рукояти — пожелтевшая челюсть с зубами. Части зубов не хватало.

— Что характерно — штука работала. Если направить ее на человека, выломать зуб и сказать кое-какие слова, с человеком приключается неприятная болезнь, которую я бы назвал «разжижением костей». Между прочим, смертельно. А вот здесь у нас…

«Что-то мне во все это не верится», — подумала Инга Трофимова. Было это в ней с

детства, крепкое «не верю» во всякую чушь вроде Черного Всадника и утопленников, таскающих людей с набережной. Хотя Всадник, бывало, гарцевал у нее чуть ли не под окнами, а в Неве она частенько замечала странные тени . Однако же «не верю» и все.

— Позвольте же вам, Инга, показать настоящую жемчужину. Личный трофей, между прочим, вашего покорного слуги.

Толстяк подвел ее за руку к стеллажу в дальнем углу.

— Добыто это чудо было еще во время первой мировой. Охотились мы, правда, не за ним, а за его хозяином. Одним немецким господином, славным тем, что он оживлял мертвых солдат и приковывал их цепями к пулеметам. Имен у него было много, в документах он проходил под кличкой Маэстро.

На стеллаже стояла одинокая черная коробка, опечатанная во множестве мест. На боку у нее большими красными буквами было написано «Не вскрывать! Опасно для жизни!».

Не обращая внимания на предупреждение, толстяк принялся сковыривать печати швейцарским ножом.

— Гонялись мы за Маэстро, наверное, месяца два. Наконец, вышли на место, где он скрывался. Дождались подходящего времени, сняли часовых. Выломали дверь.

Покончив с печатями, толстяк бережно приподнял верхнюю крышку коробки и установил ее на специальной подставке. С внутренней стороны на крышке было зеркало. В нем отражалось непонятное шевеление.

— Каково же было наше удивление, Инга, когда навстречу нам вместо Маэстро выпорхнула эта мадам!

Инга присмотрелась. В зеркале отражались внутренности коробки, выстланные черным бархатом.

И на бархате извивался живой клубок змей!

— Из нашего отряда уцелели считанные единицы, — вздохнул толстяк. — И то лишь благодаря чудом припомненному мной мифическому рецепту. Наши героические предки старались оставить нам рекомендации на подобный случай.

Змеи принялись расползаться в стороны. К своему глубочайшему удивлению Инга увидела между ними женское лицо!

Очень красивое, очень бледное лицо с тонким ровным носом и черными бровями вразлет. Капризно надутые губы. Ямочки на щеках.

Вместо волос змеи, с шипением открывающие пасти.

Вместо глаз ровное желтое сияние — как расплавленное золото в глазницах.

В золотых глазах не было зрачков. Но Инга чувствовала — они смотрят на нее.

То был очень недобрый взгляд.

— Кое в чем миф был неточен, — быстрым движением руки толстяк захлопнул крышку.

Инга успела увидеть оскал на бледном лице и яростный бросок змей.

Из черной коробки доносился глухой стук.

— Те, на кого смотрели эти глаза, превращались не в камень. Их кровь, кости, сухожилия, кожа становились золотом.

Он смотрел на коробку, в которой бушевала отрубленная голова.

— Не знаю, что чувствовали мои друзья, превращаясь в статуи. Но они кричали. А я сидел под столом, зажмурив глаза. Пока они не смолкли.

Он посмотрел на Ингу снизу вверх. Маленький смешной толстяк, с торчащей бородкой и плешью.

— Наконец, единственным звуком остался шум крыльев твари, искавшей меня. Меня

посетило озарение — она была слепа! Видеть ей помогали змеи, которые чувствовали

тепло. У меня было с собой крошечное зеркало из бритвенного набора. Глядя в него

на тварь, я достал бутылку с горючей смесью и кинул в нее. И выстрелил в бутылку, когда она была у нее над головой. Вот вам тепло!

— Должно быть, она обезумела от боли. И видеть тоже перестала. Я вылез из-под стола, достал саблю и обрубил ей крылья. А потом отрубил голову. Без сожаления. Я знал, что убиваю чудо. Чудовище. Именно так и должны поступать люди.

Он постучал указательным пальцем по пяти буквам, оттиснутым на боку черного ящика.

— СМЕРЧ. Смерть Чудовищам. СЧ. Это наш девиз, Инга. Это мы и есть.

Наверное, целую минуту они смотрели друг другу в глаза. Наконец, толстяк сказал:

— Пойдемте, Инга, я показал вам все, что хотел. И увидел тоже. Удивительно, но люди, приславшие вас сюда, не ошиблись. Вы действительно феномен.

Он повернулся и быстро засеменил прочь по проходу между стеллажами, заставленными остатками уничтоженных чудес. Инга поспешила за ним.

— Вы о чем? Не понимаю.

— Поймете, — толстяк искоса глянул на нее. — Некоторые вещи вам знать пока рано.

Больше он с ней в этот день не разговаривал. Вместе они вышли из Кунсткамеры, из кабинета и спустились на несколько этажей вниз.

Толстяк привел Ингу в спортивный зал, застеленный тонкими черными матами. Махнул кому-то рукой, похлопал ее по локтю и вышел.

По залу перетаптывались попарно юноши и девушки в узких белых халатах. Некоторые

были одеты в черные юбки и маски сеточкой. Эти каждую минуту громко кричали и со всей дури били друг друга деревянными палками. Те, в халатах делали вид, что у

них в руках палки и лупили воздух. Или просто боролись, с хаканьем падая на маты.

— А ты наша новенькая, да?

Перед ней стоял высокий, одного с ней роста парень в смешной черной юбке и сетчатой маске. В каждой руке у него было по палке с круглой рукоятью.

— Не вижу, с кем разговариваю, — угрюмо сказала Инга.

Парень хмыкнул, развязал ремешки на затылке и снял маску.

Лицом он был моложе своего голоса. Или так казалось из-за гладко выбритых щек и макушки. Уши у него были заостренные и оттопыренные.

Такие же, как у Инги. Стесняясь их, она часто носила косынку.

— Ну, теперь видишь, — улыбнулся он уголком рта. — А я вижу, что тебя сам Ростоцкий привел. Такая ты важная птица.

— Ты сам птица. Цапля. Одни ноги торчат.

— Кто бы говорил, — он улыбнулся шире.

— Я говорю. А кто такой Ростоцкий?

Улыбка ушла. Парень стал серьезен.

— Ростоцкий Михаил Семенович. Наш здешний кардинал. Знаешь, что такое кардинал?

— Не-а.

— Эх, всему тебя учить придется. Лови!

Инга схватила палку на лету, взвесила в руке. Ничего себе палка. Понятно, почему они в масках дерутся. Такой по лбу, себя не узнаешь.

— Это боккэн. Ближайшие полгода ты будешь выпускать его из рук только во сне.

— Дурацкое какое название. А тебя как зовут?

— Тоже по-дурацки. Эдуардом.

— А я Инга.

— Вот и познакомились. Инга-с-боккэном. По-моему чудно.

— Эдуард-цапля. Тоже ничего.

Эдуард засмеялся легко и беззаботно. Это был смех человека, который не умеет обижаться. Трудно было придумать черту приятней.

— У тебя на сегодня одно задание, — сказал Эдуард, когда Инга сняла обувь, и он

помог ей надеть маску и нагрудник. — Ударить меня боккэном. Хоть куда. Сегодня я не буду бить в ответ, только отбивать. Попробуй…

Инга без замаха ткнула его концом палки в живот. Недоговоренные слова вырвались изо рта Эдурда одним «пфффффф».

— Я могу идти? — невинно спросила Инга. — Раз задание выполнено.

Он выпрямился, потер живот. Поднял палку перед собой.

— Нападай. Исподтишка ты бьешь хорошо. Теперь давай в открытую.

Инга пожала плечами. Шагнула вперед, целясь в выставленное вперед колено Эдуарда-цапли. В уличной драке быстро усваиваешь — бить надо в доступные места. И легче, и больнее.

Зал обернулся вокруг нее. Вместо потолка стали черные маты. Палка Эдуарда больно уперлась под лопатку.

— Вставай. Еще раз.

Она встала. Поправила съехавшую маску.

— Ты сказал, что не будешь бить в ответку.

— Я не бил. Я направил твою силу так, чтобы она лишила тебя опоры. Это называется «аи ути». Обращаться с противником, как с дорогим гостем.

— Ути пути. Хороши гости.

Он не ответил, поднял палку.

— Нападай.

В тот день она больше не смогла его ударить. За следующие полгода упорных тренировок не больше дюжины раз.

Эдуард был беспощадным в своем радушии хозяином. Он не забывал своих ошибок. И не прощал чужих.

Качества, которые Инга Трофимова очень быстро обнаружила и в себе.

Улаан-Баатар-Абакан, 1927 г. (два года назад)

— Удивила, — признался он. — Две ступеньки за полгода. Что были за задания?

— А допуск у тебя имеется?

Он не улыбнулся. Смотрел внимательно, читал в ее лице все несказанное.

Знал, ради чего она прыгала через ступеньки, которые нормальным шагом преодолевались годами.

Чтобы получить назначение в монгольскую группу. И обнять его на продутом всеми ветрами перроне безымянного полустанка.

— Задания… — Инга пожала плечами. — По линии ЧК. Особо не порассказываешь.

Хотела бы, не смогла. Подписка, которую дает СМЕРЧевец, не просто закорючка. С приложением гербовой печати — опечатывает уста лучше любого кляпа.

Да и не хотела, если честно.

Петербург, 1926 г. (три года назад)

Гастролирующий гипнотизер, оказавшийся австрийским шпионом. Его пристрелили во время побега. Инге выпало осматривать багаж «артиста».

Загадочное оптическое устройство, которое в описи называлось «гипноскоп». Дужка, как у больших очков, вместо линз сложные цейсовские бинокуляры с несколькими диафрагмами и верньерами подводки.

Но куда больше «гипноскопа» Инге запомнился горевший в буржуйке саквояж с масками из человеческой кожи. Живыми масками.

Инга видела, как их рты открывались в беззвучных криках.

Воровка. Девочка-гадалка, восемнадцать лет, волосы, как грива, кожа шелк. А на лопатке клеймо «Соловки, 1826.». И римская литера III.

Третье управление охранки. Из его разоренных архивов и недобитых офицеров,

сменивших цвет знамен, пойдет молодой отдел СМЕРЧ. Сто лет спустя его сотрудники найдут метку предшественников-жандармов. На молодом теле старухи, ворующей годы у своих клиентов.

Гадалку Инга брала в одиночку. На нее, по словам Ростоцкого, сила воровки не должна была подействовать. Связала ей руки, надела на голову мешок.

— Вижу, — раздалось из мешка. — Вижу змея с крылами в полнеба. Змей этот твой любимый. Вижу могилу из камня, в ней не живое, не мертвое. Вижу четверых без пятого. Тень, бумагу, ветер, слово, а гроза не с ними. Вижу стаю без вожака. Вижу предателя своих братьев. Лица его не вижу. Где лицо твое, воин? Где лицо твоееееееее!

Гадалка зашлась в крике, сорвавшемся в молчание. Страшное молчание, мертвое.

Когда Инга сорвала мешок с ее головы, то увидела, что черные волосы стали белыми и ломкими. Гладкое лицо высохло, щеки провалились. В уголках выкатившихся глаз скопился гной.

Но не старость убила воровку. Ужас навеки скомкал ее черты.

Проглоченный язык стоял поперек сжатого судорогой горла.

Ответственный за операцию чекист возложил всю вину на Ингу.

— Я поставлю перед вашим руководством вопрос об отстранении вас от полевых акций.

Он вроде даже трясся от ярости. Только странно — на лице чекиста не дрогнул ни один мускул. Выразительностью оно соперничало с проколотым мячом.

Он говорил с ней, не выходя из «воронка». Чтобы не смотреть в его стылые глаза, Инга рассматривала необычные часы комиссара.

Корпус и широкий браслет целиком выплавлены из матовой стали. Сразу несколько циферблатов, обод часов — вращающаяся шкала с делениями. Не меньше четырех головок подвода и кнопки между ними.

Настоящая временная машина, а не часы.

— Ваши действия могут быть расценены, как саботаж, — продолжал нагнетать комиссар.

Инга сжала зубы. Если она даст ему локтем в нос, как это может быть расценено?

Вопреки всему, что говорил чекист, Ростоцкий представил Ингу к внеочередному повышению.

— Чего этот хмырь на меня так взъелся? — спросила она с прямотой, которая иногда приводила Ростоцкого в восхищение, а иногда в ярость.

Сейчас Михаил Семенович был настроен благодушно.

— Комиссара Кузнецова интересует все, что связано с предсказанием будущего, — объяснил он. — У него были виды на твою фигурантку. Теперь, когда он назначен

нашим куратором, Кузнецов проверяет все отправленные в разработку дела. Иногда у меня ощущение, что я вижу его буквально повсюду.

Ростоцкий покрутил головой, как будто ему жал накрахмаленный воротник. Инга поняла, что Михаилу Семеновичу очень не нравится комиссар Кузнецов.

— Я чувствую, не пройдет двух лет, и наш дорогой куратор будет иметь виды на меня, — сказал глава СМЕРЧа.

Гамбург-Дрезден, 1929 г. (сегодня)

На перроне дул соленый ветер с моря. Носильщики как один шарахались от Инги и ее страшного багажа — маленького гроба, завернутого в черный креп. До отхода следующего поезда на Дрезден оставалось десять минут.

Она стояла, засунув руки в карманы плаща. Смотрела поверх голов суетящейся толпы. Не хотелось бегать, хватать за рукав, тащить, объяснять. Что-то правильное было вот в таком ожидании.

Эдуард бы назвал его «ожиданием чуда».

Инга не верила в чудеса. Она просто ждала.

Мужчина в застегнутом до подбородка черном макинтоше и котелке обратился к ней на английском.

— Je ne vous comprends pas, — ответила Инга. — M'excusez.

Это не совсем отвечало действительности. Эдуард преподал ей основы наречия бриттов. При желании она могла понимать собеседника и даже сносно болтать. Но английский на слух Инги был слишком груб, лающ, напрочь лишен музыкальности французского. Хуже был только немецкий, язык чиновников и солдафонов. И не надо мне рассказывать про Гёте, Эдуард.

— Простите мадмуазель, — мужчина перешел на французский. — Вы не знаете, с какого пути отходит поезд на Дрезден? Здешние служители отказываются меня понимать. А я отказываюсь понимать эти варварские надписи.

— Вам нужно на четвертый путь, — сказала Инга. — Как и мне. Видите табличку с цифрой четыре?

— Благодарю вас, — мужчина прикоснулся к котелку, сделал два шага в сторону.

Обернулся. — Вы сказали, что и вам нужно на этот поезд? Но он отходит через пять минут!

— Я знаю. К сожалению, носильщики не берут мой багаж.

Она взглядом указала на гроб. Сейчас и этот высокоцивилизованный господин пробормочет извинения и исчезнет.

Ожидания Инги не оправдались. Господин в макинтоше взял свой саквояж в левую руку, наклонился над гробом.

— Вы позволите?

— Да, благодарю вас… постойте. Вы не сможете одной рукой. Давайте ваш саквояж.

Ее неожиданный помощник протянул Инге саквояж. Нагнулся, с усилием оторвал гроб от земли и водрузил на плечо. Инга представляла, насколько ему сейчас тяжело. Худое лицо со впалыми щеками побледнело под котелком.

Но он не сказал ни слова. Кивком головы предложил Инге следовать впереди с саквояжами в руках.

Им оборачивались вслед.

В купе неожиданно для себя Инга предложила англичанину остаться. Если выбирать из возможных попутчиков, то пусть лучше он, чем жизнерадостный бюргер с лицом, как срез кровяной колбасы.

По крайней мере, у островитянина хватило деликатности не спросить, кто лежит в гробу. Хотя он нес его на собственных плечах.

— Благодарю вас, — англичанин снял шляпу, обнажив гладкий череп. — Позвольте представиться. Патер Иероним Блэк. Священник.

У патера Блэка очень необычное лицо. Эпитет «демоническое» вступал в противоречие с его саном, но напрашивался сам собой.

Плоский, скошенный назад лоб. Ни одного волоска на голове, патер был лыс, а не брился, как Эдуард. Большие уши с треугольными мочками, глубоко запавшие глаза. Вокруг похожего на шрам рта две складки от крыльев носа к подбородку. Они придавали всему лицу неприязненное, брезгливое выражение.

У Иеронима Блэка было лицо каменной химеры со стен Кёльнского собора. Эдуард

показывал Инге картинки, рассказывая, каких тварей извел в свое время Тевтонский Орден Драконоборцев.

В дополнение ко всему у патера была на лице татуировка. Она начиналась на лбу и опускалась на переносицу — выколотый черной тушью крест с заострявшейся книзу перекладиной и петлей наверху. Петлю перечеркивала вертикальная черта, превращавшая ее в подобие кошачьего глаза.

Он сразу понял, куда Инга смотрит. Поднял руку, прикоснулся ко лбу.

— Я провел несколько лет среди индейцев. Проповедовал им, — губы патера отказывались подчиниться улыбке. — А они мне. Приходилось идти на уступки их обычаям. Представляете, как на меня смотрели по возвращении?

Смотрели и наверняка смотрят до сих пор. Ей не хотелось смущать этого человека, чья жуткая внешность, по всей видимости, скрывала чистую и отзывчивую душу.

— Меня зовут Инга Трофимова, — она знала, какие трудности вызывает у иностранцев произношение ее фамилии. — Называйте меня, пожалуйста, просто Инга.

Дальше следовало сказать пару слов из ее легенды. Про умершего сына, родину ее мужа, бегство от большевиков. Выбирай на свой вкус, чем заморочить голову собеседнику.

Морочить голову Иерониму Блэку не хотелось. Уж очень пристальным был химерический его взгляд, полный многих знаний и печалей.

Взгляд исповедника.

К счастью, лезть к Инге с задушевным разговором патер Блэк не спешил. Или вообще не собирался.

Повесив макинтош на крючок, он сел напротив. И углубился в чтение извлеченного из саквояжа письма.

Дорогой друг!

Я очень долго не мог набраться решимости написать тебе. Мне казалось, что-то очень важное надломилось в наш последний день в *******. Я уходил, чтобы нести новое знание миру. Ты оставался с умирающим нагвалем, отказавшись возвращаться со мной. Беседы с «безумным стариком», как я называл его тогда, ты ставил выше нашей дружбы.

В час прощания моими устами говорила оскорбленная гордость. Твоими мудрость. Мне потребовалось десять лет, чтобы это понять. И все же два года это письмо тебе оставалось ненаписанным.

Пока обстоятельства не принудили меня к этому.

— Вам не помешает, если я прилягу немного поспать? — спросила Инга.

— Нет, что вы, — священник с готовностью вскочил. — Я выйду в коридор, и вы сможете заняться туалетом.

— Благодарю вас. Много времени это у меня не отнимет.

Патер Блэк вышел, захватив письмо. Инга подумала: из осторожности следует осмотреть его вещи — вдруг он не тот, за кого себя выдает.

Но сил хватило только сбросить туфли и забраться с ногами на лежанку. Подкравшаяся усталость от постоянного напряжения взяла свое.

Она сомкнула веки и провалилась в темноту.

Я напомню тебе финал нашего приключения в Гватемале. Так картина, увиденная со всех сторон, станет ясна.

Пока ты и нагваль сражались с мертвыми обитателями храма, поднятыми магией вуду, Субботин собирался вырезать мне сердце на алтаре Привратника.

Он танцевал вокруг меня, выкрикивая литанию на языке майа. В ней он обращался к

Привратнику по имени, называя его «Уничопоттли» — Безжалостный. И еще «Вечитланнохотти»

— Страж Вечитлана.

Мне это показалось странным. Ведь Вечитлан — легендарный Запретный Город ацтеков, находившийся предположительно в тысячах километрах от столицы майа. Какое отношение мог иметь здешний идол к Вечитлану?

Барон не собирался давать мне время на размышления. Трижды выкрикнув имя Уничопоттли, он занес каменный нож над моей грудью.

Брошенный Шаки ассегай пробил обе его руки ниже локтя. Барон завыл от боли и ярости.

Субботин не ожидал, что его собственная ученица примет нашу сторону.

К несчастью его колдовская власть над Шаки была слишком велика. Одним взглядом он поверг ее на колени, и я увидел, как на губах охотницы появилась кровь. Сила духов смерти убивала ее.

Безумный барон захохотал. Его кровь струилась по рукам и капала на алтарь.

Каменный идол шевельнулся.

Барон заметил движение Привратника, его смех пресекся. Глаза в прорезях маски расширились.

Я никогда не забуду того, что увидел. Как уродливое нечеловеческое изваяние ожило и ударом огромного кулака размазало русского колдуна по полу.

Патер Блэк тихо приоткрыл дверь купе. Его попутчица спала.

Необычная девушка, прячущая за трауром нечто большее, чем горе от утраты.

Возможно, их встреча этот тот самый разрыв непрерывности, о котором говорил нагваль. Мост, переброшенный через неизбежность.

Пройти по нему, задача, к которой предводитель брухо готовил Блэка две недели, отделявших нагваля от смерти. О собственной кончине он говорил без страха, называя ее «прыжком в неизвестность».

День, когда раны от магии оунгана окончательно доконают его человеческое тело, нагваль назвал сам. Старый колдун не ошибся.

На предложение исповедаться перед смертью он сказал:

«Исповедаться значит сказать самое важное и облегчить душу. Все, что я говорил тебе, было важно. Моя душа легка. Ее бремя теперь лежит на тебе».

Потом он умер. Его тело не превратилось в белый свет и не разлетелось стаей ярких бабочек. Патер Блэк сам отнес его за пределы разрушенного храма и похоронил.

Возвращаясь, он видел белого ягуара, покидавшего мертвый город.

Следующие семь лет патер Блэк провел в развалинах *******, среди колдунов-оборотней и призраков. Он совершенствовался в Пути Воина Духа, который преподал ему хранитель Двери.

Иероним Блэк учился носить бремя стража запретного знания. Учился быть новым нагвалем.

Вечитлан, 1919-1929 г.

На обратном пути из ******* в моих руках оказался дневник барона Субботина. Следуя традициям русской аристократии, он вел его на французском, и у меня не возникало сложностей с чтением.

Дневник, начинавшийся, как путевые записки исследователя и путешественника, постепенно становился мрачной хроникой безумия. Кровавые видения сменялись подробными описаниями ужасных ритуалов поклонения Лоа. Злым духам Гаитянских джунглей. С какого-то момента правильный французский язык превратился в смешанный диалект, на котором говорят жители Гаити. На полях записей все чаще стал встречаться символ духа смерти.

Барон Субботин сделался одержим.

С этого момента единственной его целью стали поиски входов в Дом Тысячи Дверей. С нечеловеческим упорством Субботин охотился за каждой крупицей сведений, касающихся природы и местонахождения Привратников.

Благодаря его дневнику, я узнал, что после сражений с Легионом и Охотниками уцелело всего шестеро каменных исполинов. Лишенные жертв, их главной пищи, они утратили былую силу и погрузились в тысячелетнюю спячку.

Согласно изысканиям барона, чтобы оживить Привратника требовалось всего две вещи. Имя древнего стража Двери. И сильная кровь, которая пробудит его ото сна.

Так мне стала ясна природа ошибки, погубившей Субботина. Не овладев до конца языком майа, он неверно прочел и истолковал «манускрипт Ману», называющий имена Привратников. В городе ******* он воззвал к идолу Вечитлана и поплатился за это жизнью.

Если жизнью можно называть существование во власти злого духа, которое он влачил.

Довольно о бароне Субботине. Будем надеяться, что кулак Привратника положил конец его пути, и его черный дух никогда не побеспокоит нас больше.

Вернемся в тот день, когда я, вдохновившись чтением «манускрипта Ману», решил отправиться в экспедицию на поиски Запретного Города.

Нельзя сказать, что мной двигало банальное тщеславие. Я ставил перед собой

высокую цель подарить людям знание о собственном происхождении и открыть для них Дверь в иные миры. В те дни я считал, что мне по силам изменить мир к лучшему.

Боже, друг мой, каким самонадеянным идиотом я был тогда!

Своими размышлениями я поделился с моим коллегой, берлинским профессором Магнусом Тойбером. Много лет мы с ним поддерживали переписку, обменивались статьями и в будущем собирались написать ряд совместных работ. Он знал о моей экспедиции в Гватемалу и был одним из первых, кому я сообщил о ее удивительных результатах.

Профессор Тойбер с воодушевлением отнесся к идее поиска Запретного Города. Более

того, он изъявил желание взять на себя часть расходов экспедиции и принять в ней личное участие.

Мне стоило быть осмотрительней в выборе компаньонов. История с Субботиным должна была научить меня осторожности.

Но как говорят гватемальтеки: «Мы живем, чтобы спотыкаться в собственных следах».

Парализованный калека, я все равно споткнулся еще раз. Я дал согласие профессору Тойберу.

Второго апреля тысяча девятьсот **** года наша экспедиция прилетела в городок Дансборо, откуда должен был начаться наш путь к Запретному Городу.

Не буду живописать все подробности нашего девятимесячного путешествия. Скажу лишь, что трудности, встретившиеся нам в джунглях — жара, москиты, болезни и нападения диких зверей — оказались ничем по сравнению истинной сущностью Вечитлана.

Города-склепа.

Города-ловушки.

Города-хищника.

Запретного Города «стеклянных людей».

Я надеюсь унести в могилу память обо всех кошмарах, подстерегавших нас в отравленном сердце исчезнувшей империи. Здесь случилась великая битва тетцкатлипоку и коатли. Ее отголоски до сих пор жили в расколотых и оплавленных камнях Запретного Города.

Уходя в миры чистой энергии, Ману опечатали границу Вечитлана с тем, чтобы неописуемые порождения других Вселенных не смогли его покинуть. Но с их исчезновением война между слугами Хозяев и их Врагов не утихла. Безымянные, не имеющие понятного облика сущности скитались по Вечитлану. Полные ярости и неутолимой жажды разрушения. Чуждые нашему миру и его обитателям. Смертоносные.

Такие, какими мы нашли их.

Иногда увиденное кажется мне бредом, навеянным лихорадкой и кокаином, к которому пристрастил меня Тойбер. Подобное не могло существовать под нашим небом и нашим солнцем. Сама почва отрицала хозяев и захватчиков Вечитлана, расступаясь под их ногами. В трещинах мы видели пылающее нутро Земли, слышали многоголосый стон.

Летающие змеи, стаи калибри-кровопийц, шестиногие существа с хвостами скорпионов и смехом гиен. Бормочущий туман, пурпурные лианы-душители, прожорливые паукообразные тени. Я не в силах перечислить и десятой части того, что встречалось нам на пути. Того, что охотилось за нами и убивало нас.

Поколения жрецов-ацтеков, хранивших Вечитлан от посягательств, наполнили Запретный Город немыслимой изощренности механическими ловушками. Нажатие на каменную плитку могло обрушить на голову тонну камня или утыканное каменными ножами бревно. Статуи красноглазых жаб плевали в нас едкой отравой. Моего ассистента изрубила обсидиановыми косами ловушка, сторожившая бассейн с дождевой водой.

Если бы не верная Шаки, я сам бы нашел свою смерть десятки раз.

И если бы не это путешествие я никогда бы узнал моего друга, Магнуса Тойбера.

«Если хочешь понять своего друга, иди с ним в джунгли», — говорят индейцы.

Как Вечитлан открывал нам страшную правду о себе, так с каждым днем становилось все ясней — кто такой профессор Тойбер.

Он был единственным, кого не заботила смерть половины наших спутников. Необычного вида плесень, уничтожавшая наши припасы, трогала Магнуса не больше, чем редкой красоты закаты в Запретном Городе. Его иссушенное тело аскета питалось, однако, не саранчой и медом, а огромными дозами кокаина и пейота.

Профессор Тойбер постоянно прибывал в мире зыбких видений, не различая явь и сон.

Тогда же я узнал, что он всерьез увлечен оккультизмом. Магнус называл себя приверженцем Тайного Зодиака и считал, что с помощью Дома Тысячи Дверей может посетить мистические планеты, обитатели которых наделят его высшей мудростью.

По словам Магнуса несколько лет назад ему удалось построить некий «спиритоскоп»,

с помощью которого он связался с посланцами Гармонии Гексаэдра. В доказательство он рисовал знаки их алфавита, состоящего из геометрических фигур, и рассказывал о «субэфирном пространстве», в котором путешествуют эти существа.

Я отнес большинство его рассказов к бреду разрушенного кокаином мозга. Это была моя вторая ошибка, допущенная в отношении Тойбера.

С кем бы не сносился Магнус Тойбер посредством своих оккультных приборов и наркотических препаратов — их намерения были далеки от дружественных. Они использовали Магнуса также, как духи-Лоа барона Субботина. Подчиняясь их

указаниям, Тойбер построил загадочный прибор, названный им «эфирным модулятором». Эта конструкция из катушек, проводов и линз все время тайно находилась в его багаже.

Я увидел «модулятор» только когда наша экспедиция, наконец, достигла центральной площади Вечитлана. И во всем подавляющем великолепии перед нами предстала гигантская статуя Уничопоттли-Безжалостного.

Помнишь, перед тем, как мы расстались, ты говорил мне о моменте полной ясности? О том, чему учил тебя старый индейский колдун?

Момент, когда все неважное перестает застилать твой внутренний взгляд, и ты ощущаешь себя целым, как сфера из белого света.

Когда жизнь и смерть сжимаются в одну нестерпимо болезненную точку немного выше пупка.

Момент, в котором ты сбрасываешь бремя собственной гордыни и становишься легок и пуст.

Тогда и только тогда твоя пустота наполняется истиной.

Истина, которую я узнал на центральной площади Запретного Города, была проста.

Люди не готовы к знанию. В отсутствии чистоты и бескорыстия знание способно приносить лишь разрушение.

Знание разрушает мир. Разрушает нас. Оно, как беспощадный идол с вечно пылающим

в ожидании жертвы чревом. Как каменный Привратник у Двери в миры, которые нас не ждут.

Абсолютное Знание это то, что ставит Зло против твоей души, играя краплеными картами.

Под живым, голодным взглядом Уничопоттли я сжег на площади все карты нашего маршрута. Все путевые записи. Все, что могло указать дорогу следующим экспедициями.

Единственная оставшаяся карта была помечена моим личным шифром. Только я мог вернуться по ней из Вечитлана.

Мы оба недооценили друг друга.

Я не представлял, что изощренный ум Магнуса сможет расколоть мой шифр.

Он, похищая карту из моего багажа, не знал о моей фотографической памяти, в которой навсегда сохранился пройденный нами путь.

Но все же Тойбер опередил меня.

Магнус убедил меня, что непонятный прибор, установленный им на площади, напротив идола — служит для измерения «эфирных напряжений». Осмотрев устройство и не найдя в нем ничего зловещего, я разрешил Тойберу заниматься своими оккультными замерами в ночь нашей последней ночевки в Вечитлане.

Я не мог и представить, что это будет за ночь.

Нас разбудил невероятный грохот.

Часовые лежали без сознания. Позже они рассказали — последней в их памяти сохранилась ослепительная белая вспышка, поглотившая Уничопоттли. Эпицентром вспышки стал «эфирный модулятор» профессора Тойбера.

От прибора осталась лужица расплавленного стекла и металла. Самого профессора мы не нашли в лагере.

Вместе с ним пропала и статуя Привратника! Осталась только грандиозная ниша в стене храма.

Двенадцать лет спустя я знаю разгадку. В мои руки попал доклад американских спецслужб, безуспешно охотившихся за Магнусом Тойбером.

На благо Фатерлянда мой берлинский друг изготовил прототип совершенно нового оружия. «Призма Тойбера», известная мне, как

, способна менять размеры физических объектов, сжимая их в сотни раз и возвращая к первоначальному состоянию.

Именно таким образом профессор Тойбер похитил идола Уничопоттли. Он знал, что Дверь не привязана к конкретному месту в пространстве. В определенном смысле Привратник и есть Дверь!

Пока мы спали, Магнус выкрал у меня из сумки карту, уменьшил Безжалостного до размеров помещавшейся в карман статуэтки и спокойно покинул лагерь. Его сопровождали несколько индейцев, которых он пристрастил к кокаину. Думаю, их судьба оказалась незавидна.

Тойбер с легкостью жертвовал людьми на своем пути к Абсолютному Знанию. Их жизнь не значила ничего для высшего существа, которым он себя полагал.

Он даже оставил мне послание на стене храма Уничопоттли. Соком пурпурной лианы он написал:

«По отношению к внешнему миру я немного лучше необузданного хищного зверя. Здесь я наслаждаюсь свободой от всякого социального принуждения. Я возвращаюсь к невинной совести хищного зверя, как торжествующее чудовище, которое идет с ужасной смены убийств, поджога, насилия, погрома, с гордостью и душевным

равновесием, уверенный, что поэты будут надолго теперь иметь тему для творчества и прославления.

М.Тойбер»

Через двенадцать лет это послание прочитал другой представитель рода «торжествующих чудовищ». Злой гений, рядом с которым профессор Тойбер и барон Субботин кажутся заигравшимися мальчишками. Трехсотлетний коллекционер и укротитель кошмаров.

Маэстро Готфрид Шадов.

Справившись в церковных архивах, ты без труда узнаешь леденящие подробности, связанные с этим именем. Трижды приговоренный к сожжению только в Лондоне Великий Магистр оставил о себе долгую память по всему Старому Свету.

Охоте за этим исчадием бездны я посвятил последние восемь лет. Я был свидетелем многих его злодеяний. Я знаю, что нет цены слишком высокой за то, чтобы не пустить Маэстро Шадова в Дом Тысячи Дверей.

Я почти настиг его в Нью-Йорке два месяца назад. Он тенью ускользнул от меня, последовав в Запретный Город.

Я отправился за ним, но успел лишь разглядеть хвост его черного цеппелина. Без сомнения Маэстро воспользуется своими оккультными знаниями, дабы найти след Магнуса Тойбера.

Я уверен, что поиски не отнимут у него много времени.

У меня нет другого выхода. Я прошу тебя о помощи, друг мой. В грядущем сражении мне не обойтись без твоей духовной силы.

Ты говорил о предназначении, которое обрел в *******. О том, что будешь стражем на границе двух миров.

Если это так, ты должен чувствовать — граница вот-вот будет нарушена.

Я пишу тебе это письмо на ступенях храма Уничопоттли. Завтра мы возвращаемся в Дансборо, оттуда в Ньй-Йорк.

В середине октября я рассчитываю отплыть в Лондон. Не знаю, застану ли тебя там.

В любом случае, дальше мой путь лежит в Дрезден. На этом настаивает мой помощник Рудольф Вольфбейн, который часто видит пророческие сны. По его словам где-то между Дрезденом и Потсдамом лежит место встречи трех судеб.

Профессора Магнуса Тойбера. Маэстро Готфрида Шадова. И моей, судьбы Элайджи Дедстоуна, эксперта сверхъестественных наук.

Я искренне надеюсь, что встречу мою судьбу плечом к плечу с тобой, мой друг.

Искренне твой

Э.Д.

12.05.29

Улаан-Баатар-Абакан, 1927 г.

Погрузка отняла у них целый день. Красный блин скатился к самому горизонту, когда находка Эдуарда, завернутая во множество слоев мешковины, оказалась помещена во второй броневагон. Чтобы дотащить ее на катках до перрона и поднять в вагон по сходням потребовались усилия пятнадцати человек.

Инга поймала себя на том, что чуть ли не впервые в жизни изнывает от любопытства. Почти также сильно, как от желания прикоснуться к Эдуарду.

— Мы заночуем здесь? — спросила она.

Эдуард посмотрел на темнеющее небо. Снял фуражку, вытер лоб. Провел рукой по макушке.

— Представляешь, потерял бритву, — сказал он невпопад.

Его голова заросла жестким ежиком. Совершенно седым.

— Что ты говоришь? Ночевать? Нет, товарищ Трофимова. Наш груз — особой важности. Мы должны отправляться без промедления.

«Мне так же больно, как и тебе», — говорили его глаза.

Они не были вместе полгода. Время от времени Инга колола булавкой указательный палец. Просто, чтобы убедиться — ее тело способно чувствовать хотя бы боль без него.

Создатели «Ермака» не предусмотрели отдельного купе. До самого Абакана им придется делить вагон с красноармейцами. И с находкой Эдуарда в опечатанном грузовом отделении.

Грузовое отделение.

— Как равный по званию, — сказала Инга, — я могла бы оспорить ваш приказ, товарищ Галицин. Но, уважая ваш статус, как начальника экспедиции, подчиняюсь.

— У тебя в глазах искорки, — сказал Эдуард по-французски. — Ты что-то задумала.

— Месье Голицин, — ответила Инга. — Я всего лишь задумала овладеть вами на железном полу революционного бронепоезда.

— Поэтому я предлагаю ускорить наше отправление, — перешла она на русский. — Иначе я сделаю это прямо здесь. На глазах здешних аборигенов и наших товарищей по оружию.

— Ты читала мой отчет? — спросил Эдуард.

За железной стенкой, делившей вагон пополам, красноармейцы раскладывали свои шинели на полу. Собирались к отбою.

А здесь они были вдвоем.

— Времени не хватило, — Инга подошла к нему вплотную, закинула руки на шею. —

Допуск дали всего за три дня до отъезда. Перепечатать машинистка тоже не успела, ушла в декрет. Сменщицу надо было приводить к присяге, так что я осталась без копии. Бедлам полнейший.

— Значит, ты не знаешь, что мы везем?

— Без малейшего понятия.

Инга потянулась к Эдуарду губами, но он мягко отстранил ее.

— Полгода моей жизни, родная. Полгода нашей жизни. Я должен тебе показать.

Груз особого назначения, за которым была отряжена экспедиция СМЕРЧа, возвышался

под самый потолок вагона. Стоявший перед ним Эдуард казался неожиданно маленьким и щуплым.

— В Китае, — сказал он, — есть легенда об Императоре Нижнего Неба. Рожденный простым пастухом он завоевал полмира. В том числе и Поднебесную.

— Рожденный пастухом? — переспросила Инга. — Это Чингиз-хан?

— Возможно. Или речь идет об императоре Цинь Шихуанди. Легенда не называет его имени, чтобы не навлечь беду на рассказчика. Она говорит, что Императору были

покорны орды демонов. С их помощью он завоевывал города и страны. Для обороны от них была построена Великая Стена. Но Император нашел путь проникнуть в Поднебесную, не разрушая Стену. Ему был известен секрет дверей между землей и Нижним Небом. Он прошел через эти двери сам и привел с собой демонов.

Не прекращая говорить, Эдуард поднял руку к правому плечу. Свою знаменитую шашку он носил за спиной.

— Император убил очень многих и подчинил страну себе. Правление его было долгим и жестоким. Законом Поднебесной стал меч.

С быстротой, не умаляющей плавности, Эдуард обнажил шашку. Наградное оружие, врученное ему самим Ростоцким, невольно притягивало взгляд. Вдоль длинного лезвия тянулся узор черненым серебром и чеканная надпись на старославянском. Слова древнего оберега от нечистой силы.

— Даже Император Нижнего Неба покорен времени. Старость и болезни одолели его тело. Но Император не хотел умирать. Он распахнул двери, ведущие в страну демонов, в последний раз.

Шашка размазалась двумя широкими всполохами. Перерубленные веревки, опоясывающие мешковину, соскользнули вниз. Вслед за ними упала и мешковина.

— Император прошел сквозь дверь и запер ее за собой.

Находка Эдуарда предстала перед Ингой, лишенная покровов. Каменное изваяние, нетронутое временем. Оно изображало женщину с распущенными волосами необычайной длины. В ее скуластом лице с закрытыми глазами было что-то дикое, яростное. Потустороннее.

— Легенда говорит, что Император оставил по эту сторону двери пять верных слуг. Каждый из них владеет частью ключа к Нижнему Небу. Когда настанет день, слуги Императора соберутся вместе. И вернут своего повелителя в наш мир.

Одна деталь до последнего ускользала от взгляда Инги.

В груди статуи торчал большой меч. До середины лезвия он был погружен в прорезь

в камне. Судя по той части, которая оставалась снаружи — меч был в рост человека.

Если упереть острие в землю, даже Эдуарду он бы доставал рукояткой до подбородка.

Она не заметила меч сразу. С ребра он был необычайно тонок. Странное оружие. Странная статуя. И рассказ в духе тех, которыми он безуспешно пытался пугать ее восемь лет назад.

— Гробницу Императора начали искать еще при царе, — сказал Эдуард. — Искали ученые, искало третье управление. После революции за дело взялся Ростоцкий.

Японский дипломат, с которым он познакомился во время войны, Сураями помог ему с

переводом легенды. И рассказал ее утраченную часть. Историю пяти Воинов-Драконов, непревзойденных мастеров меча, свергнувших правление слуг Императора.

Эдуард протянул руку к мечу, не касаясь его рукояти.

— Этот меч принадлежал Мастеру Луню. Предводителю Драконов.

Инга стала рядом с Эдуардом. Изогнутая рукоять меча была сделана в виде китайского дракона. Его изображение вместе с рядами иероглифов повторялось на лезвии.

— А кто лежит в этой гробнице? — спросила Инга.

Эдуард поднял голову, заглядывая в недоброе лицо длинноволосой женщины.

— Мать Гроз, — ответил он. — Любимая жена Императора. Ведьма, превратившая свое тело в храм любви, а волосы в обитель тысячи демонов. Каждую ночь луноликий

юноша отдавал свое семя и жизнь, чтобы продлить годы Матери. Лишь Мастеру-Дракону удалось обманом лишить ее волос и вместе с ними силы. Но даже он не смог убить ее.

Инга хмыкнула.

— Ты хочешь сказать, что ведьма здесь? — она протянула руку, чтобы постучать по каменному животу. — И она до сих пор жива?

Эдуард перехватил Ингу за запястье.

— Я знаю, как ты относишься ко всем этим историям, — сказал он. — Прошу тебя, однако, будь серьезней. За эти полгода мне довелось пережить слишком многое, чтобы считать легенду о Пятерых очередной сказкой.

Он мягко отвел Ингу назад, подальше от статуи.

— Когда Костя Яровой погиб, мы с Ростоцким были уверены, что произошла трагическая случайность. Мне хватило месяца, чтобы понять нашу ошибку.

Эдуард расстегнул воротник рубашки и показал Инге шрам над ключицей. Белую отметину треугольной формы.

— Есть еще несколько, — сказал он. — Это следы от стрел.

Инга осторожно коснулась шрама. Ее скулы затвердели.

— Я убью их, — тихо сказала она.

Эдуард погладил ее по щеке.

— Боюсь, это не так просто, родная, — он невесело усмехнулся. — Мы убивали их много раз. И каждый раз они возвращались. Мои монгольские друзья говорят, что это демоны, служившие Императору. Знаешь, я склонен им верить.

— Чушь, — отрезала Инга. — Байки неграмотных кочевников.

— Я видел, что обычные пули не причиняют им вреда. Только серебро. Одним ударом сабли они разрубают взрослого человека пополам. Так случилось с Ырулаем, моим первым проводником. С восходом солнца их тела превращаются в дым.

— Все это я видела много раз. Таких демонов в каждом питерском подвале навалом.

Эдуард не слышал ее. В его блуждающих зрачках отражалась статуя Матери Гроз.

— Мы нашли четыре кургана, — тихо сказал он. — Они были пусты. Пятый никак нам не давался. Карты лгали. Местные жители, узнав, что мы ищем, гнали нас прочь. Так продолжалось два месяца, никаких результатов. Ни малейших. Вот-вот экспедицию должны были отозвать.

Эдуард закрыл глаза, вспоминая.

— Тогда мы встретили одного хэшана.

— Он не был похож на обычных монахов. Те носят желтые лохмотья и миски для подаяния, распевают мантры. Этот хэшан носил черное. На его выбритой голове я

увидел незнакомый мне знак — иероглиф, отдаленно напоминающий «солнце». Он нес с собой крайне необычный посох — длинная палка с двух сторон оканчивалась остро

заточенными стальными полумесяцами. Когда я спросил его, зачем ему такой посох — хэшан ответил: «чтобы отделять истинное от ложного».

— Монах был первым человеком, которого не испугала наша цель. Он спросил — твердо ли я знаю, что ищу. Когда я ответил утвердительно, он стал перед моим конем и раскрутил посох. Посох вращался так быстро, что ток воздуха от него проложил длинную черту в траве. Перед тем как уйти, хэшан сказал, что черта

указывает нам верный путь. Действительно, не успело зайти солнце, мы нашли пятый курган. Гробницу Матери Гроз.

— Но так как ты не похож на луноликого юношу, ведьма не тронула твою кровь и семя, — Инга поцеловала белый шрам от стрелы. Ощупала его языком. — И правильно сделала. Иначе я бы ей выдернула все волосы по одному.

— Инга, — Эдуард засмеялся.

Ей всегда удавалось сбить с него мрачную серьезность. А ему сделать ее счастливой.

— Твоя кровь. Твоя кожа, — расстегивая рубашку, она опускалась губами вниз по его груди, животу. — Твой запах. Твое семя. Все мое.

Опустившись на колени, Инга расшнуровала галифе Эдуарда. И глядя снизу в его глаза, сделала то, чего им обоим не хватало полгода.

Потянула его вниз, на сброшенные шинели, на скомканную мешковину. Вытянулась, заструилась, потекла в его руках, кусая губы до крови, сжимая его плечи. Раскрылась. Ожила.

Хотелось закрыть глаза, но его взгляд не отпускал.

— Родная. Моя.

— Мой. Весь мой.

Навсегда. До самого конца.

Сквозь каменные веки Мать Гроз смотрела на их идеально совпадающие тела. Звериными зрачками, полными векового голода.

Инга проснулась от озноба. От того, что Эдуарда не было рядом. Она лежала, укрытая двумя шинелями, а он стоял возле амбразуры.

Глядя на Эдуарда со спины, Инга поразилась его худобе. Экспедиция выпила из него все соки, оставив выпирающие ребра и лопатки.

Эдуард как всегда сразу почувствовал, что она не спит.

— Туман, — сказал он. — Машинист включил прожекторы, но все равно не видно ни зги. Каша на молоке.

— Почему ты не спишь?

Эдуард обернулся. С гримасой потер переносицу.

— Голова болит. Невозможно. Раскалываюсь.

Он был обеспокоен. Инга знала причину. Эдуард считал, что сильные головные боли предупреждают его об опасности.

— Иди ко мне, — попросила Инга, откидывая шинели. — Это просто туман.

— Просто туман, — повторил он. — Как хочется в это верить.

Его озабоченное, искаженное болью лицо повернулось к амбразуре.

— В ночь, когда они напали на нас первый раз — был такой же туман.

Издалека, от самых затерянных в тумане границ мира, пришел ответ на его слова. Дикий, срывающийся то в вой, то в вопль боевой клич.

Железный град застучал по бронированной стене вагона.

Они встретились глазами. Одними пересохшими губами прошептали связывающие их слова.

— Рота подъем! — крикнул Эдуард, бросаясь к выходу. — В ружье!

Инга вышла из грузового отделения, проверяя на ходу «маузеры». Стуча сапогами, красноармеец забирался в пулеметную башенку. Эдуард стоял у переговорной трубы, отдавая приказы машинисту.

Посреди вагона стояли открытые ящики с патронами. Пули матово отливали серебром. Солдаты с винтовками выстроились возле амбразур. Бледные, но решительные лица. Ростоцкий лично подбирал каждого человека в отряде. Необстрелянных не было.

Знают ли они, с чем им придется иметь дело?

— Дай-ка, — Инга сунулась к амбразуре.

— Осторожней, — предупредил красноармеец. — Они стреляют.

Инга отстранила его плечом, наклонилась.

Преследователей она увидела не сразу. Прищурившись, различила скачущие тени в космах тумана. Всадники на низких лошадках. Одеты в высокие шапки, большего не различить. Монголы?

Скачут едва ли не быстрее поезда. Чего они хотят?

На ее глазах один из всадников поднялся в стременах, натянул маленький лук. Управляя лошадью одними коленями, он начал сближаться с паровозом.

— Они стреляют в машиниста! — заорал солдат из башенки. У него обзор был получше, чем у остальных.

Эдуар кивнул старшине.

— Рота огонь! — рявкнул тот.

От грохота заложило уши. Инга подняла «маузер» и тщательно прицелилась в лучника. Задержала дыхание, спустила курок.

За секунду до выстрела тот молниеносно бросил тело в сторону, повис на боку у лошади. Тут же снова сел в седле, повернул к Инге темное лицо. Сквозь туман она различила усмешку-оскал.

Рядом выругались. Красноармеец у соседней амбразуры оседал, запрокинув голову. Из левой глазницы у него торчало черное древко. Инга снова припала к амбразуре, положила ствол «маузера» на локоть.

Над головой заговорил «максим». Под вертким стрелком рухнула лошадь. Инга раскрыла глаза — всадник кубарем прокатился по земле, пробежал несколько шагов на четвереньках. Его руки и ноги вытянулись в длину. Потом он прыгнул, цепляясь за стенку вагона. Пропал из виду.

Другие всадники вставали ногами в седла и тоже перепрыгивали на поезд. Иные умудрились махнуть сразу на крыши вагонов.

Инга услышала грохот сапог над головой. Красноармеец в башне заорал и вывалился вниз головой из потолочного люка. Лицо его было обезображено колющим ударом сабли.

— Нужно подняться наверх, — сказал Эдуард. — Они захватят паровоз.

Движением кисти он выкинул барабан своего «кольта», который предпочитал

табельным «маузерам» СМЕРЧа. Проверил патроны, вернул барабан на место. Вложил «кольт» в кобуру. Не стал возиться с перевязью, взяв ножны с шашкой просто в руку. Шагнул к двери.

— Прикрой меня, родная, — попросил он.

Инга кивнула. Достала второй маузер, опустилась на колено напротив двери. Они будут стрелять по стоящему человеку.

Эдуард рванул дверь вбок. Тут же в проем над ее головой свистнуло несколько стрел. Инга ответила, стреляя попеременно с левой и правой. Ей показалось, что двоих сорвало с лошадей, но туман скрывал подробности.

Галицин выскочил из вагона, цепляясь за лесенку, ведущую по броне наверх. Скрылся из виду.

— Инга! Давай ко мне! — донесся его голос сверху.

И тут же треск выстрелов из «кольта». Он расчищал ей дорогу.

Инга поднялась на крышу и увидела, как Эдуард бежит по вагону в сторону паровоза, облепленного преследователями.

За его спиной на вагон залетел, иначе не скажешь, коренастый воин. Приземлился на расставленные ноги, взмахнул саблей.

Эдуард прыгнул с места вперед, разворачиваясь в воздухе. Кольт дважды выстрелил.

Воин покачнулся, хватаясь руками за грудь. Разошелся клубами черного тумана.

Еще в воздухе Эдуард бросил кольт и выхватил шашку. Дуга его полета завершалась на крыше паровоза. Приземляясь, он рубанул от плеча, и голова в мохнатой шапке отлетела в сторону. Остальное скрыл дым из трубы паровоза.

Инга побежала в противоположную сторону. Навстречу ей со второго вагона перепрыгнули двое темнокожих всадников.

Она подстрелила обоих в полете. Не долетев, воины истаяли. Инга прыгнула через расползающееся черное марево.

Приземлилась на крышу второго вагона, не удержалась на ногах. Покатилась вперед. Темная фигура нависла над ней, сверкнула сабля.

Инга выстрелила прямо в яростный острозубый оскал. Вопль, разлетающиеся клубы. Она поднялась на колено, повела вокруг стволами. Боковым зрением уловила движение, тут же выстрелила.

Вскакивая на ноги, поняла, что мимо. Враг увернулся.

Это был вожак, тот самый, в которого она стреляла первым. С его шапки свешивались цепи из темного золота, причудливые медальоны.

А на груди у него висело страшное украшение. Ожерелье из нанизанных на веревку человеческих челюстей.

Вожак ухмыльнулся Инге, двумя пальцами взялся за подбородок. Сделал движение, как будто рвет у себя нижнюю челюсть. Выхватил засапоженный нож. Перебросил его из руки в руку.

Расстояние между ними было меньше пяти шагов. Инга выстрелила. Еще раз. Еще.

Вожак приближался к ней, наклоняя тело, то влево, то вправо. Закрутился волчком. Инга отбила удар ножа маузером, отступила назад. Если он не пропорет ее, то сбросит с поезда.

С торца вагона залезли двое. Присели, натягивая луки. Целились они за спину Инге.

Отскакивая от очередного удара вожака, она увидела в воздухе Эдуарда. Шашка опустилась по диагонали, разрубая летящие стрелы. Сапоги Эдуарда стукнулись о крышу вагона. Слишком далеко, чтобы ей помочь.

— Инга! — крикнул он.

Его рука отправила шашку в полет. Глаза вожака расширились, он прыгнул к Инге.

Она опередила его на полмгновения. Перехватила шашку за рукоять, ударила снизу, от себя.

Рука не ощутила сопротивления. Как будто она и правда рубила туман.

Последний крик вожака растаял вместе с его силуэтом.

— Никого, — Эдуард присел, держась за пулеметную башню. — Исчезли, когда ты разрубила этого гада. Те двое с луками и все всадники. Ты цела?

— Ни царапины. А ты?

— Вполне. Чего не скажешь о кочегаре и помощнике машиниста. Их успели порубить в капусту. Машинист ранен, но поезд вести может. Сейчас отправлю пару человек ему на подмогу. И еще старшину. У него штык посеребренный, я видел. С пониманием мужик.

— Ты думаешь, они еще вернутся?

Эдуард поморщился, коснулся виска.

— Туман не ушел, — сказал он.

Эдуард отправился считать потери и выбирать кочегара и нового помощника машиниста. Инга перебралась в паровоз, чтобы сделать машинисту перевязку. Удар саблей рассек ему мышцу на руке.

Инга наложила жгут и забинтовала. Дядька попался крепкий, кряхтел, матерился сквозь зубы, но как только она закончила — стал к рычагам.

Вернулся Эдуард с двумя красноармейцами и старшиной. В кабине стало тесно.

Раздевшись до пояса, один из красноармейцев отправился ворочать уголь — давление в котле падало.

— Прорвались, как вы думаете, товарищ Галицин? — спросил старшина.

Эдуард не успел ответить.

— На рельсах человек! — закричал машинист.

Навстречу поезду из тумана выплывала огромная фигура. В свете прожекторов она показалась Инге каменной.

— Не тормозить! — крикнул Эдуард.

Гигант, стоявший поперек пути, вытянул перед собой руки.

Больше ничего она разглядеть не успела.

Удар. Скрежет. Грохот.

Темнота.

Сознание вернулось к Инге вспышкой. Она осознала себя сидящей на земле возле перевернутого набок вагона. Страшный удар выломал боковую стенку, и каменный саркофаг Матери Гроз выпал на землю. Инга прислонялась к нему плечом.

Перед собой она видела напряженную спину Эдуарда. Обнаженную шашку он держал двумя руками над головой параллельно земле.

А перед ним выходили из тумана те, с кем он приготовился сражаться.

Огромный воин в китайских пластинчатых доспехах. Похоже именно он преградил путь бронепоезду. И своротил «Ермака» с дороги!

Волосы, собранные в пучок на голове. Узкие глаза и выпяченные губы. За спиной у него оружие — широкий меч, посаженный на древко. Древко увешано металлическими кольцами. Доспехи такого странного цвета…

Инга пригляделась. Доспехи воина были сделаны из камня. Похоже, они составляли одно целое с его огромным телом. При движении суставы гиганта издавали звук трущихся булыжников. На сером безжизненном лице, покрытом сеткой трещин, жили только пылающие глаза.

— Терракотовый Генерал, — сказал Эдуард. — Храбрейший из багатуров Императора. Предводитель его личной гвардии и телохранитель. Один из Пяти.

По правую руку от Генерала шел высокий худой старик в треугольной шапке, одетый в длинный халат. У него был тонкий горбатый нос и длинная белая борода.

В руках старик нес связку бумажных свитков.

— Хозяин Знаков. Первый советник Императора. Его личный маг.

Словно понимая, что Эдуард говорит, старик поклонился. Хотя кланялся он не им, а скорее саркофагу.

Следующего из Пяти Инга заметила не сразу. Он то появлялся, то пропадал, мелькая в самом углу глаз. Когда он на мгновение проявился поблизости, Инге показалось, что он карлик в черном плаще с капюшоном. Но уверенности не было.

— Терпеливая Тень, — Эдуард бдительно поворачивал голову вслед за неуловимым карликом. — Лазутчик и тайный убийца по слову Императора. Знаток ядов и мастер отравленного прикосновения. Не подпускай его близко.

Последним из тумана вышел монах, одетый в черную рясу. В руках он нес посох со стальными лезвиями-полумесяцами на концах. По его бритой голове расползались

линии иероглифического символа, схожего с подобравшимся пауком. Он двигался так, как будто скользил, не касаясь земли.

Монах что-то спросил у Эдуарда по-китайски. Каменный воин гулко рассмеялся. Старик улыбнулся, не разжимая губ. Карлик вторил тонким хихиканьем.

— Говорит, нашел ли я то, что искал. А ведь я мог догадаться, что это он. Черный Ветер, духовный наставник Императора. Мастер извращать истину. Самый опасный из них. Если не считать Матери.

Инге показалось, что она слышит из саркофага скребущиеся звуки.

— Не понимаю, — сказал Эдуард. — Они ведь все были побеждены. Хой Железные Крылья поверг Хозяина и его армию бумажных ястребов. Хиро Скорпионий Хвост, японский синоби, превзошел Тень в его искусстве убивать. Ляо Кулак Дракона расколол каменные доспехи Генерала и превратил в пыль терракотовую Гвардию.

Безымянный шаолиньский монах, которого легенда называет Драконьим Языком, трижды победил Черного Ветра. В состязании истины, в состязании лжи, и сражаясь с ним мечом-плетью.

Услышав перечисленные имена, четверо слуг Императора пришли в ярость.

Генерал достал из-за спины свой меч-алебарду и шагнул вперед. Земля дрогнула.

Хозяин Знаков вытянул руку со свитком. Лист желтой бумаги свернулся в птицу-оригами с треугольными крыльями и острыми носом. Крылья затрепетали, бумажная птица поднялась над узкой ладонью. Тут же рядом с ней появилась следующая. Еще одна. Всего за несколько мгновений старый маг оказался окружен гудящей стаей хищных бумажных фигурок.

Движением запястья он послал их на Эдуарда. Опережая неторопливую поступь Генерала, птицы со свистом атаковали Голицина. Они пытались облепить его, начиная с лица, метили острыми клювами в глаза.

Эдуард рубил их на мелкие куски. Движение шашки приобрели такую стремительность, что Эдуард казался окруженным сверкающей металлом полусферой. Коснувшись ее серебряной границы, птицы Хозяна Знаков рассыпались обугленными клочьями.

Терракотовый Генерал навис над ним, с рычанием взмахнул алебардой.

Пуля «маузера» с треском отколола кусок от его каменного подбородка. Генерал

застыл, опешив. Вторая пуля выбила впадину над его левой бровью. Инга целилась в глаз, но рука еще немного дрожала.

Захрустев, Генерал свернулся в огромный шар, покрытый пластинами каменного панциря. Еще одна пуля отскочила от него без особого толка.

Шар покатился в сторону Инги, но неожиданно застыл. Как будто путь ему преградила невидимая стена. Уже гораздо стремительней он откатился назад, развернулся в стоящую на колене фигуру. Лицо Генерал закрывал наручным щитком.

Он ударил древком алебарды о землю. Металлические кольца зазвенели, ударяясь друг о друга. И разом вспыхнули огнем!

Хозяин Знаков развел ладонями в стороны. Неистребимая бумажная стая разделилась на две. Одна продолжала атаковать Эдуарда, вторая нацелилась на Ингу.

Генерал направил лезвие алебарды на Трофимову. Огненные кольца отделились от металлических и полетели в ее сторону. На лету они увеличивались в диаметре и разгорались ярче.

Пролетев сквозь бумажных птиц, кольца зажгли их. Так же, как и каменный шар, они не смогли достигнуть Инги. Погасли, издав громкое шипенье.

Птицам удалось пролететь чуть дальше. Они осыпались к ногами Инги серым пеплом.

На лице старого мага появилось удивленное выражение. Седые брови взмыли вверх. Он что-то сказал Черному Ветру. Тот кивнул и скользнул вперед.

Посох закрутился в его руках, стал мерцающим колесом. Упругая волна дрожащего воздуха, рожденного вращением колеса, налетела на Эдуарда, опрокинула его навзничь, потащила назад.

Эдуард остановил движение, воткнув острие шашки в землю. Бумажные птицы тут же накинулись на него.

— Инга! — крикнул он.

«Почему я не чувствую ветра, который сбил его с ног?».

Она подбежала к нему, на ходу стреляя в черного хэшана. Ей показалось, что она видит серебряный метеорит пули, летящий в центр посоха-колеса.

Громыхнуло, как от далекого взрыва гранаты. Монах полетел в темноту и туман, роняя посох. Близость Инги заставила бумажных птиц стать безвредными клочьями

окровавленной бумаги. Они облетели с лица Эдуарда, покрытого множеством порезов, устлали собой землю.

Хозяин Магов согнулся, прижимая руки к груди. Его лицо исказилось от боли.

Из-за спины мага вымахнула в воздух маленькая тень. Инга бы не увидела ее, если бы не смотрела в глаза Эдуарда.

Карлик-убийца отразился в зрачках Голицина. Из широких рукавов его плаща вылетали крошечные оперенные дротики — настоящий рой стальных ядовитых ос.

Эдуард прыгнул навстречу ему, срывая с плеч шинель. Взмахнув ей, он прервал полет отравленных дротиков, ударил шашкой.

Разрубленный плащ упал на землю. Карлика в нем не было. Прошло несколько мгновений, и черная тряпица растеклась по траве. Исчезла, впитавшись в землю.

Инга стала рядом с Эдуардом. Туман редел. На востоке светлел горизонт.

Когда взойдет солнце, слугам Императора придется уйти.

— Мы продержимся, родной, — сказала Инга.

Эдуард кивнул. Вытер тыльной стороной ладони кровь со лба.

— Немного осталось, — в его голосе звучала усталость.

Каменный Генерал поднялся на ноги, попятился назад. Из тумана вышел Черный Ветер. В его протянутую руку со свистом вернулся посох. Он стал рядом с Генералом и Хозяином Знаков, оправляющимся от потери птиц. Карлик-Тень обозначил свое смутное присутствие за их спинами.

Все четверо опустились на колени и склонили головы.

Он шел к ним из темноты.

Туман свивал вокруг него прозрачные кольца. Трава чернела и рассыпалась в прах под его железными стопами.

Металл его доспехов потускнел от времени. Вмятины и царапины от бесчисленных ударов уродовали гладкость пластин и тонкий орнамент. Левый наплечник был разрублен. Обух топора или булава измяли латный воротник.

Но рыцарь не выглядел побежденным.

Шаг его был тверд. Огромный двуручный меч он нес острием вниз перед грудью без видимых усилий. Навершие рукояти было сделано в виде драконьего черепа. Лезвие источало тусклый свет. Готические письмена, как черви, ползали вдоль черного кровостока.

Древней и недоброй реликвией представал меч в руках гостя из прошлого. История,

которая связывала меч и рыцаря, могла быть только темной и кровавой. Нельзя было представить этот клинок, бьющимся за справедливость или защищающим обиженных.

Для другого ковал его кузнец, оставивший свой горбатый вензель WW возле рукояти.

Когда рыцарь подошел совсем близко, Инга увидела забрало его цилиндрического шлема с плюмажем из перьев черного петуха.

Забрало было сделано в виде искаженного ужасом человеческого лица.

Распахнутый криком рот, выпученные глаза, капли пота на лбу с пугающей достоверностью отлитые в металле.

Есть страх, который убивает, разрывая сердце — вот, что говорила эта жуткая маска.

Голос, раздавшийся из-за нее, был под стать остальному.

Его трудно было описать. Но еще труднее было представить горло, способное родить подобные звуки — булькающий хрип и скрежетание.

Инга не сразу поняла, что рыцарь говорил по-французски.

— Традиции требуют от меня назвать свое имя прежде, чем вы вступим в поединок.

Его манера строить предложение была архаичной. Это был язык, устаревший на столетия.

— Позвольте представиться, мадам, сир. Граф Ланкедок де ля Руж. Как говорят на моей второй родине, Lankedok von Eckstein. Замок Экштайн был пожалован мне за верную службу Тевтонскому Ордену, хотя по происхождению я француз.

— Ваша верная служба, граф, оставила свой след в летописях Ордена, — сказал Эдуард. — В них вас называют не иначе, как Братоубийцей и Клятвопреступником.

— О, вы немало знаете обо мне, — железная маска ужаса повернулась к Эдуарду. — Что же еще вы почерпнули из записей моих братьев?

— Вы были прокляты. И ваше проклятие толкнуло вас на предательство.

Звуки, издаваемые Ланкедоком, были похожи на сипенье в перерезанной глотке. Таков был смех Рыцаря Ужасного Образа.

— Проклятие, вот как. Мое проклятие в моих руках и на мне. Меч и доспехи,

выкованные моему прадеду из железных костей дракона. По слухам кузнец-чернокнижник взял с него в уплату души всех его потомков. Значит, и мою тоже.

Меч вспыхнул ярче, и Инга разглядела гравировку на доспехах Ланкедока. Всадники с длинными мечами рубили драконов, единорогов и крылатых львов.

— А тот, у кого нет души, не знает уз братства, не так ли?

— Вы искали гробницу Императора, — сказал Эдуард.

— Искал. А нашел свою смерть. Трижды.

— Братья-рыцари убили меня за то, что я заманил их в ловушку русских. Они выбрали для меня позорную смерть, посадив на лошадь и накинув на шею петлю, привязанную к ветке дерева. Мой оруженосец хлестнул лошадь по крупу. Так я умер в первый раз.

— Мое лицо клевали вороны. На девятый день они передрались за мои глаза. Капли их крови попали на мой вывалившийся язык и на мой меч, сваленный под деревом вместе с доспехами. Так я ожил впервые. Спасибо моим товарищам, испугавшимся проклятия, и оставившим мне мое оружие. В благодарность я последовал за ними и убил их всех до единого. Потом я продолжил поиски усыпальницы Императора.

— Второй раз я умер от руки монгольских грабителей могил. За то, что я перед смертью перебил половину его отряда, их вожак вырезал мне нижнюю челюсть. И повесил себе на шею. Он был жаден и не знал о проклятии. Его монголы увезли мое снаряжение с собой. В первый же вечер вожак порезался о мой меч. Я пришел в его лагерь ночью на зов крови. И до рассвета не оставил в живых никого.

— Так я узнал, что с каждой своей смертью я становлюсь сильнее. Изменяющиеся письмена на лезвии моего меча научили меня возвращать тех, кого он убил, в мир живых. На короткое время и только, чтобы исполнить мой приказ. Я вызвал вожака грабителей могил, и он рассказал мне историю Императора. Теперь я точно знал, что ищу.

Ланкедок повернулся к Инге. За прорезями маски не было видно глаз. Только темнота.

— Гробницы Императора не существовало. Он покинул наш мир, унося с собой секрет своего могущества. Чтобы встретиться с ним и завладеть силой Нижнего Неба, я должен был вернуть к жизни Пятерых слуг Императора. Хозяев Ключа.

— На пути к исполнению моего плана я принял мою третью смерть. От руки Возрожденного Воина-Дракона, взявшего в этом воплощении облик варвара в клетчатой юбке с раскрашенным лицом. Ни помощь четырех освобожденных мной слуг Императора, ни армия покорных моему мечу умертвий не смогли его остановить. Он разрубил мое тело на части и придал их огню.

Инга не видела удара. Не видела подготовительного движения. Невозможно было и помыслить, что громадный меч Ланкедока способен в доли секунды провернуться в его руках, вознестись у него над головой.

И рухнуть со светлеющих небес, как черный ангел, лишившийся крыльев.

Увернуться было невозможно. Полоса проклятой стали, курящаяся едва заметным темным дымом, должна была развалить Ингу на две половины.

Эдуард подставил под удар свою шашку.

С тонким звоном подарок Ростоцкого разлетелся на множество осколков.

Это не могло остановить меч Ланкедока. Но отклонило его от губительной траектории. Задержав на полмгновения.

Инга отпрыгнула в сторону, не удержала равновесия. Упала.

Удар Ланкедока вывернул двухметровый пласт земли. Безоружный Эдуард рухнул на колено перед черным рыцарем.

— Глупо, — заметил Ланкедок. — Вам следовало бежать, а не спасать вашу подругу. Ее неверие служило щитом от магии моих друзей. Но против этого меча оно

бессильно. Самоубийственное благородство, монсеньор. Истинно рыцарская глупость.

Взмах меча был похож на движение маятника, отмеряющего последние мгновения Эдуарда.

— Попробуй это, тварь! — крикнула Инга.

У нее оставалось всего три патрона. Один она истратила на запястье правой руки Ланкедока. Два других на глазные прорези его маски.

Инга не промахнулась ни разу.

Меч свистнул мимо шеи Эдуарда, вылетел из рук рыцаря. Голицын откатился назад, к гробнице.

Ланкедок поднял правую руку с перебитой выстрелом кистью.

— Вы думаете, так можно остановить того, кто мертв уже трижды? — спросил он.

Он посмотрел на Ингу двумя рваными отверстиями, заменявшими теперь его маске глаза.

Она вновь услышала его жуткий смех.

Уцелевшая рука Ланкедока поднялась к маске, чтобы снять ее.

Сердце Инги застыло в предчувствии чего-то непередаваемо ужасного.

— Мадмуазель Инга, — раздался над ней голос патера Блэка. — Вставайте завтракать. Мы прибываем.

Дрезден, 1929 г.

За окном плыли пригороды Дрездена. Приземистые белые домики с двухскатными крышами. Примелькавшиеся фигурки садовых гномов в красных колпачках, аккуратные почтовые ящики.

— Мадмуазель Инга, вы простите мне мое любопытство?

Инга обернулась к свому попутчику. Патер Блэк, как и она, собирался сходить в Дрездене. Он уже нарядился в макинтош и вертел в руках свой котелок.

— Да, конечно, — рассеяно сказала она.

— Что привело вас в Дрезден?

Это был первый вопрос, который он ей задал за все время. Видно было, что решиться на него деликатному священнику стоило немалых усилий. Тем важнее для него был ответ.

Лгать по-прежнему не хотелось.

— Из Дрездена я собиралась отправиться вечерним поездом в Потсдам. Оттуда в имение Экштайн.

— Экштайн? — повторил патер Блэк. — Гнездо анафемы, преданное огню согласно

приказу Магистра Тевтонского Ордена. Вы очень необычная женщина, мадмуазель Инга.

— А вы необычный священник, отец Блэк.

— Отчего же?

— Я наблюдала за вами вчера. И утром за завтраком. Вы не молитесь перед сном и трапезой. Мне кажется, это не совсем в обычае англиканцев.

Патер Блэк молчал некоторое время.

— Вы правы, — он наклонил голову, пряча свой тяжелый взгляд. Его голос зазвучал глухо. — Было время, когда я находил в молитве опору и утешение. С тех пор многое изменилось.

Он вновь взглянул в глаза Инге. Она впервые заметила, что левый и правый глаз

патера смотрят совершенно по-разному. Как будто им открыты разные стороны бытия.

— Вы верующий человек, мадмуазель Инга?

Инга усмехнулась, помотала головой.

— Совсем нет, — сказала она. — Даже наоборот.

«Ты из тех», — говорил Эдуард, — «которые будут держать в руках охапку перьев ангела и до последнего утверждать, что они похожи на лебединые».

— Вам проще, — заметил патер Блэк. — И одновременно сложней. С одной стороны вы не пуститесь на поиски Грааля, не веря в его существование. С другой… что жизнь без этого поиска?

— Вы приехали сюда в поисках Грааля?

На губах странного священника появилась улыбка химеры.

— Грааль это метафора, мадмуазель Инга. Символ высшей цели, ради которой вы пойдете на любые жертвы. Мой… наставник сказал бы, что у каждого из нас свой Грааль.

— И был бы безусловно прав.

Машинист открыл клапаны, приветствуя громким свистом прибытие на вокзал Дрездена.

Патер Блэк снова помог Инге с ее ношей. Они вышли вместе из маленького, словно игрушечного здания вокзала. Священник донес гроб до стоянки таксомоторов. Там они стали прощаться.

— Мои друзья ждут меня в гостинице «Альтштадт», — сказал он, пожимая Инге руку.

— Я думаю, они не будут против вашего общества.

— Благодарю вас, патер. Но я, пожалуй, лучше наведаюсь на телеграф. Попробую предупредить герра Магнуса Тойбера о моем прибытии.

Ладонь патера Блэка сжалась так, что Инга вскрикнула.

— Извините, — священник поспешно отдернул руку. — Но имя, которое вы назвали…

— Магнус Тойбер, — повторила Инга. — Нынешний хозяин имения Экштайн.

Священник хотел спросить еще что-то. Его слова заглушил рев моторов.

На площадь перед вокзалом выехала автоколонна. Во главе ее следовал угловатый броневик с раскинувшими крылья орлами на дверях и пулеметной башне. За ним

следовало не меньше пяти мотоциклов с колясками. Замыкал колонну грузовой фургон с большим прицепом. Содержимое прицепа скрывалось под брезентовым тентом.

«Почему мне кажется, что весь парад из-за меня?», — подумала Инга.

— Вы верите в судьбу, мадмуазель Инга? — громко спросил патер Блэк. — Хотя бы в совпадения?

— Единственное, во что я верю, находится в этом гробу, — сказала Инга. — Умоляю вас, отец Блэк, если случится непредвиденное, помогите мне выиграть две минуты. Больше не надо.

Она была благодарна ему за то, что он просто кивнул, не спросив больше ни слова.

Мотоциклисты кольцом окружили площадь. На двух колясках Инга увидела расчехленные пулеметы.

Дверь броневика распахнулась. Из недр машины появились два в высшей степени необычных человека.

Тот, что шел впереди, был одет в долгополый черный плащ офицерского кроя. На голове у него была фуражка. О лице оставалось только гадать — оно было целиком обмотано бинтами. Плотно, не оставляя ни малейшей щели для носа и рта. Глаза закрывал необычного вида прибор, показавший Инге знакомым. Два больших круглых бинокуляра на дужке.

Да это же «гипноскоп», виденный ей в багаже австрийского шпиона!

Одежда второго человека напомнила Инге костюм водолаза. Только поверх обтягивающего темно-синего каучука змеилось множество серебристых проводков. Покрывая весь костюм, они, похоже, брали начало от массивного агрегата, который «водолаз» носил за спиной. Подведены же проводки были к широкому поясу, усеянному множеством верньеров и переключателей.

На голове «водолаз» носил отдаленное подобие армейского противогаза, сделанное

из того же материала, что и весь его костюм. Глаз не было видно за темно-желтыми линзами.

Первым заговорил «офицер» с забинтованным лицом.

— Моя дорогая фрау комиссар, — сказал он на чистом, без малейшего акцента, русском. — Не ожидал, что шанс ответить на ваше гостеприимство выпадет мне так скоро. Это настоящий подарок судьбы.

Если он рассчитывал на ее удивление, то будет разочарован.

— Ты же должен быть мертв, — сказала Инга. — Я читала рапорт.

— Ах, — бывший шпион махнул рукой в черной перчатке. — Смерть это такая мелочь по сравнению с иными неприятностями.

В его голосе прорезалась жесткая нотка.

— Например, по сравнению с утратой моей маленькой коллекции личин. Знаете ли вы, что я потратил годы, чтобы ее собрать? И вынужден был спалить за пять минут, пока ваши люди ломали дверь.

Он поднял руку, касаясь своих бинтов.

— Я очень тоскую по ним. Обстоятельства не позволяют мне показаться на людях с моим настоящим лицом. Это уподобляет меня легендарному герою из рыцарского прошлого моей страны… увы, запамятовал имя.

— Его звали граф Ланкедок фон Экштайн, — отчеканила Инга, ловя внимательный взгляд патера Блэка, понимавшего из всего разговора лишь имена. — Он был предателем и убийцей. Истинный герой для таких, как вы.

— Вот как? — «офицер» подкрутил винт на дужке «гипноскопа».

Распахнувшаяся диафрагма блеснула в сторону Инги линзами необычного голубого цвета. Нет, все же зеленого.

Линзы меняли цвет каждую секунду, с необоримой силой приковывая взгляд. Голос «офицера» стал тягучим, отодвинулся куда-то вдаль.

— Я думаю, что вы все же посмотрите на мое лицо, фрау комиссар. Перед тем, как я надену ваше. Самое смешное — вы будете жить и чувствовать в это время. Доктор Мбенге, с которым вы скоро познакомитесь, не имеет равных в своем деле.

— Не смотрите на него! — крикнул Блэк.

Шагнув вперед, священник стал между Ингой и «офицером». Влияние «гипноскопа» тут же ослабело. Инга несколько раз с усилием моргнула, впилась ногтями в запястье, прогоняя останки разноцветной мути из головы.

— Ваш друг? — спросил «офицер». — Опять люди Штольца все напутали.

Он перешел на немецкий:

— Gustav, mach ihn ruhig <Густав, успокой его. (нем.)>.

«Водолаз» протянул в сторону патера Блэка руку в перчатке с крагами. Пальцы оплетали тонкие металлические спирали, по которым побежали крошечные молнии электрических разрядов. Мгновение и весь черный костюм затянут электрической паутиной.

Ударом ноги Инга сшибла крышку с маленького гроба.

Ветвистая молния прыгнула с руки «водолаза». Раздался треск. Запахло грозой.

Священник в дымящейся одежде отлетел на несколько шагов и упал. Лицо его побледнело, но он был в сознании.

— Сопротивлений бесполезно! — закричал «офицер», теряя от волнения правильный прононс. — Keine Bewegung! H?nde hoch!

— Морда твоя забинтованная, — веско произнесла Инга. — Я тебе дам, «хенде хох»!

Вместо того, чтобы подняться вверх, ее руки нырнули в гроб. И тут же вернулись с парой.

Смерч приглашает вас на танец, господа!

Двадцать патронов. Вполне достаточно.

Первая пуля достается «офицеру». Вторая предназначена «водолазу», но он успевает укрыться за дверцей броневика.

Со смехом офицер расстегивает свой плащ, отступая назад. Его грудь до самого горла закрыта сложным нагрудником из прилегающих металлических пластин. Похоже на панцирь насекомого.

— Как вам это нравится!? — кричит он.

Инга стреляет ему в голову. Пуля с лязгом рикошетит. Похоже под бинтами тоже металл! Что за люди-машины!?

Под треск пулеметов Инга срывается с места. За ее спиной распускается молния, выпущенная Густавом. На ходу она одного за другим снимает трех пулеметчиков в колясках. Остается еще один в броневике, но его не достать.

Патер Блэк садится, тряся головой. Из обеих ноздрей священника тянутся тонкие струйки крови.

— It was a very bad idea, my son, — бормочет он. — God has mercy on you. On all of you!

То, что случается дальше, повергает не только немцев, но и Ингу в оцепенение.

Вокруг тела патера Блэка вспыхивает белый ореол.

Священник раскидывает руки в стороны. Из центра его лба, где «кошачий глаз» татуировки, из его ладоней и середины груди бьют сверкающие разряды. Там, где они соединяются — в воздухе повисает полоса чистого белого света.

Ореол отделяется от тела Иеронима Блэка, формируя высокую прозрачную фигуру. Эта фигура лицом в точности похожа на священника, но вместо макинтоша на ней белая ряса. Поверх рясы кованый нагрудник.

Видение монаха-воина протягивает руки к полосе белого света.

Полоса превращается в полуторный сияющий меч.

Патер Блэк сжимает руки перед грудью. Его прозрачный двойник обхватывает рукоять меча. Вздымает его над головой. Скользит, не касаясь земли, к броневику.

— Уф! — выдыхает Инга.

Призрачный меч вытягивается в длину и проходит через броневик. Крест-накрест.

Пулемет замолкает. Дверца со стороны водителя распахивается. Оттуда вываливается человек.

Нет. Только верхняя половина его тела, немыслимым образом отделенная от нижней.

«Вы необычный священник, отец Блэк».

Она совсем забыла про грузовик. Но ей не замедлили напомнить.

Брезентовый тент прицепа смялся и отлетел в сторону.

В кузове оказалось чудовище.

— Посмотрим, как вам понравится это! — крикнул с безопасного удаления «офицер».

«Это» — человек, сращенный с немыслимым агрегатом под три метра высотой.

Человеческое лицо смотрит из заслонки на уровне груди железной махины. Двурукой, двуногой, с ощетинившейся стволами башней на плечах. Два здоровенных, зенитного калибра пулемета крепятся к железным предплечьям.

Человек-танк.

Заслонка захлопывается, оставляя узкую смотровую щель. Взревев и выбросив клубы черного солярного дыма, человек-танк делает первый шаг, ломая борт грузовика.

— Отец Блэк, две минуты! — кричит Инга.

Кричит по-русски, но священник ее понимает.

Иероним Блэк направляет призрачного воина наперерез человеку-танку. Навстречу ему яростно стрекочет пара пулеметов. Рявкают стволы из башни.

Инга замечает, что от попаданий тело духовного защитника бледнеет, теряет плотность. Надо спешить.

Рывком она поднимает из гроба металлический треножник. Похож на штатив фотоаппарата, но более массивный.

Закусив губу, Инга вынимает из гроба громоздкое устройство. Ружье — не ружье. Пулемет — не пулемет. Вроде и ствол есть, и приклад. Но что за необычное грушевидное вздутие между ними?

Вздутие — «тепловая камера» с зеркальными внутренними стенками. Но Инга не имеет о ней ни малейшего понятия. Она очень отдаленно представляет себе, что за штуку украла из спецхранилища ЧК. Название «гиперболоид» ничего ей не говорит.

Одно Инге известно — в ее руках разрушительное оружие чрезвычайной силы. И даже

если она вернет его на место в целости и сохранности, ее все равно ждет расстрел. Как шпиона, вредителя и врага народа.

А, плевать!

Инга водружает чудо-орудие на треножник. До отказа выворачивает переключатель на левом боку. Внутри «тепловой камеры» раздается гудение, устройство начинает заметно вибрировать.

Все, что Инга знает о применении «гиперболоида» — надо дождаться пока стрелка на центральном индикаторе доползет в красный сектор. Тогда надо давить на рычаг сбоку, похожий на увеличенный спуск фотоаппарата. И держаться подальше от дульного среза.

Так она и делает.

За секунду до этого железный кулак в клочья разрывает бледный силуэт воина-монаха. Патер Блэк без сил растягивается на земле.

На плече человека-танка, как раз напротив дула «гиперболоида», появляется аккуратный белый кружок. Мгновение спустя он темнеет, исходит дымком.

Превращается в идеальной формы отверстие в броне. Из недр шагающей махины доносится полный боли вопль.

Человек-танк вскидывает руку с пулеметом. Выцеливает Ингу.

Трофимова ведет ствол «гиперболоида» вниз. Невидимый луч концентрированного тепла отрезает снаряженное пулеметом предплечье. Инга перекидывает ствол влево,

задевая лучом ленту второго пулемета. Рвутся патроны, от руки остается обрубок с торчащими проводами и шлангами.

Повернувшись, человек-танк топает прочь с площади. На сегодня ему достаточно.

За ним следуют уцелевшие мотоциклисты. Забинтованный «офицер» на ходу запрыгивает в коляску. Смотрит на Ингу через плечо.

Инга показывает ему кулак. Гипнотизер скрывается за углом.

Если бы Инга Трофимова верила в предчувствия, она бы сказала, что их встреча не последняя.

Она достала из гроба последнюю деталь своего тайного груза. Портупею, предназначенную под заспинные ножны и два маузера на бедрах. В ножнах наградная шашка. Близнец той, что была у Эдуарда.

На площади показались первые неуверенные зеваки.

Инга подогнала трофейный мотоцикл. Погрузила в коляску «гиперболоид» и свой брошенный саквояж. Подумала, кинула туда же саквояж патера Блэка.

Подошла к священнику и, протянув ему руку, помогла встать.

— Давайте я подброшу вас до гостиницы, друг мой, — сказала Инга. — Заодно передам вашим товарищам, что им не стоит задерживаться в городе.

Патер Блэк кивнул.

— Что-то подсказывает мне, — сказал он, — им с вами по пути.

Инга не стала спорить. Бывают же совпадения, в конце-концов.

Улаан-Баатар-Абакан, 1927 г.

— Что ты делаешь? — крикнул рыцарь, так и не сняв свою маску.

Инга обернулась.

Эдуард Голицин вытаскивал меч Мастера Луня из саркофага Матери Гроз.

Древнее оружие поддавалось ему без малейшего сопротивления, скользя по камню со звонким шелестом.

— Безумец, — хриплый голос Ланкедока звучал сбивчиво. — Только неживущие, как я, могут укротить дух этого меча.

Клинок высотой со взрослого человека оставил каменную тюрьму целиком. Откованный из стали необычайной тонкости и гибкости он «потек» послушной волной в руках Эдуарда.

Взметнулся над его головой.

Инга отчетливо видела, как расправляет кольца своего змеиного тела рогатый зверь на клинке.

— Только неживущие, — неуверенно повторил Ланкедок. — Или…

Иероглифы на мече вспыхнули под пальцами Эдуарда. Один за одним, складываясь в имя.

— Или Возрожденный Дракон!

Пространство обернулось разбросанной мозаикой.

Вот осколок, в котором Рыцарь Ужасного Образа судорожно тянется к своему мечу. Четверо слуг Императора за его спиной пятятся назад, в туман.

Вот рукоять меча Мастера Луня — тело дракона — вытягивается, разрастается, обтягивая руку Эдуарда блестящей чешуей. Сверкающий поток бежит дальше по телу Голицина, изменяя его очертания. Выгибается над головой острым гребнем. Падает сзади кольчатым хвостом.

Крышка саркофага отлетает в сторону, разлетаясь на каменные куски мозаики.

Женская фигура в алом одеянии выплывает из места своего тысячелетнего заточения. Черным грозовым облаком парят вокруг нее невероятной длины и густоты волосы. Синие искры с треском мечутся по их кончикам.

Черный Рыцарь с воем очерчивает вокруг себя круг острием меча. Граница круга

бьет вверх фонтаном земли, скрывающим фигуру Лангедока. Похоже, он устранился от предстоящей битвы.

Супруга Императора поднимает веки. В ее глазах нестерпимое голубое сияние.

Она смотрит на Эдуарда. На человека-дракона с бивнем из сверкающей стали.

Мать Гроз кричит, вытягивая руки с черными ногтями. Каждый длиной с хороший кинжал.

Ее волосы свиваются в паутину щупалец, стремящихся оплести врага.

Бивень дракона рассекает их, но волосы тут же отрастают вновь. Они впиваются в серебряную чешую дракона, пытаясь отодрать ее и добраться до плоти.

Удлиняющийся хвост Возрожденного Дракона обвивает стройное тело Матери Гроз. Он отрывает ее от земли, взлетая вверх.

Инга видит, как сотни молний, зародившихся в волосах Матери, разят Эдуарда. Она кричит, чувствуя его боль.

Но она ничего не может сделать.

Улетающий дракон смотрит на нее. За его змеиными зрачками прежний взгляд Эдуарда.

Это видение длится совсем недолго.

Ведьма и зверь вновь сплетаются в сверкающий молниями и сталью клубок. Любовники и враги, вернувшиеся к прерванному века назад спору.

Никто не в силах разрешить его, кроме них самих.

И восходящего солнца Верхних Небес.

Потоками розового золота оно смывает темноту и туман. Все осколки ночной мозаики.

Кроме одного.

В нем опустевший саркофаг с расколотой крышкой. Обломки шашки Эдуарда на вытоптанной траве.

Здесь застыла Инга, глядя в опустевшее небо. Словно надеясь увидеть в нем след улетевшего дракона.

Дрезден-Потсдам, 1929 г.

Плавное покачивание. Это не поезд, слишком мягкие рессоры. Она в машине, свернулась калачиком на заднем сиденье.

Голоса над ней.

— Она плачет во сне, — это говорит маленькая женщина с фотоаппаратом.

Ее зовут Джейн. Да, так.

Ей отвечает голос высокого мужчины, в чьем лице в равных пропорциях смешались жестокость и скорбь. Она не запомнила его имени. А может он и не назвался.

Калека-профессор успел шепнуть ей, что в Дрездене он потерял кого-то близкого. Поэтому молчал большую часть времени.

— Не буди ее, — тихо говорит он.

Инга благодарна ему. Она чувствует его взгляд, полный боли и понимания.

— Такие как она больше счастливы во сне, чем наяву.

© Леонид Алёхин

03.2004-2040