- О пытках вам что-нибудь известно?
      - Про них мне не докладывали, я считаю - их не было.
      - Я сам видел людей, истерзанных шомполами. Их пытали в контрразведке при ставке верховного правителя. Но вернемся к восстанию. В Куломзине просто хватали людей на квартирах, на улицах и расстреливали.
      - Такая точка зрения на куломзинское восстание для меня является новой, - смутился Колчак, отыскивая в словах Попова еще одну скрытую для себя угрозу.
      Алексеевский ерзал на стуле: он выпустил из рук инициативу, а большевик, председательствующий, прижал к стене адмирала. Все попытки Колчака выгородить виновников массовых расстрелов казались адвокату наивными, беспомощными.
      - Вам известно, что ваш уполномоченный генерал Розанов генерал-губернатор Красноярска - расстреливал заложников? - спросил Попов.
      - Я запретил подобные приемы.
      - В Красноярске за одного убитого чеха расстреливали десять русских...
      В этот морозный день следствие принимало более суровый характер. Адмирал слушал обнажающие всю трагичность событий вопросы председательствующего, но не понимал, почему так изменилось вежливое течение следствия.
      - Офицеры выхватывали из камер арестованных и расстреливали их на тюремном дворе. Брали всех, кто попадался на глаза, не заглядывали только к тифозникам, - с презрением говорил Попов.
      - Откуда это известно вам? - недоумевая, спросил Колчак.
      - Я сам сидел в тюрьме с тифозниками. Меня не расстреляли лишь потому, что офицеры побоялись заглянуть в камеру. Их страх дал мне возможность сейчас допрашивать вас. Скажу - ум не охватывает преступлений, совершенных вашим именем, адмирал.
      17
      После разгрома на Енисее у Каппеля оставалось еще тридцать тысяч отчаянных, способных на все солдат. Каппелевцы отступали по старому Сибирскому тракту, рядом с железнодорожной магистралью, которую оберегали чешские легионы. Чехи сейчас опасались не только красных, но и недавних своих союзников.
      Сам Каппель был ранен, вдобавок обморозил ноги и схватил воспаление легких. Когда он приходил в себя, то требовал уничтожения всего мешающего их отступлению. Если ненависть вдохновляет, то Каппель, заражаясь этой низменной страстью, поддерживал свою угасающую жизнь.
      Перед станцией Зима он созвал военный совет. Командиры частей собрались в домике путевого обходчика. Каппеля внесли сюда же на руках, усадили в углу, под божницей.
      Худой, обросший бородой, с темными следами обморожения на изжелтевшем лице, генерал казался усохшим; только из-под нависших бровей тускло блестели карие глаза, - тоска, боль, отчаяние жили в них.
      - Все слабые погибли в этом безумном ледовом походе. Остались самые выносливые. Воинский долг и честь повелевают мне привести их к победе, заговорил Каппель. - А победа - это Иркутск, это освобожденный адмирал Колчак и возвращенный золотой запас России. Наконец, это заслуженный отдых для нас. - Каппель обвел глазами собравшихся и спросил недовольно: Почему не вижу здесь генерала Пепеляева?
      - Он в бегах. Переоделся кучером и бежал, - усмехнулся Войцеховский.
      - В каких бегах? Я не понимаю вас.
      - Пепеляев распустил по домам свою армию и даже издал приказ о мотивах демобилизации: меч, дескать, не сломан, а только вложен в ножны. Когда он, Пепеляев, вновь появится в Сибири, то наступит час возмездия для большевиков. Вот такой приказ издал он по армии.
      - Прямо-таки Георгий Победоносец, - сплюнул Юрьев.
      - Сукин сын, а не генерал! - выругался Сахаров, поворачивая голову к Каппелю.
      - Да, да! Я вспомнил. Видно, совсем я плох, если стал забывать про такие вещи. - Каппель вытер пот с висков. - Теперь мы не просто солдаты, мы мученики белой идеи, но мучеников не бывает без ореола, и потому каждый из нас заслужил орден или что-нибудь в терновом венце.
      - А что нам делать сегодня? - спросил Войцеховский.
      - У вас, я вижу, есть какие-то предложения. Говорите, - сказал Каппель.
      - По-моему, надо идти на Иркутск, освободить Адмирала, вызволить золотой запас и потом соединиться с атаманом Семеновым за Байкалом. Нас могут спасти только решительность действий и беспощадность к врагу, - с ожесточением сказал Войцеховский.
      - Ненависть и смелость - наш девиз, - поддержал его полковник Юрьев.
      Каппель перевел взгляд на генерала Сахарова.
      - Отныне войско наше следует именовать каппелевским, - предложил тот, помолчав немного. - Имя генерала Каппеля - символ нашей непреклонности и презрения к смерти. Но вы, ваше превосходительство, тяжело больны и не в состоянии командовать. Назначьте себе преемника, - сказал Сахаров. - Я не согласен, что надо непременно уходить в Забайкалье. Мы освободим Александра Васильевича и дадим бой красным западнее Иркутска. Ни шагу за Байкал, ваше превосходительство! - решительным тоном закончил он.
      Каппель тоскливо подумал: "Кого же мне назначить своим преемником? Войцеховского? Сахарова? Последнего не зря прозвали бетонной головой. Он храбр, но туп, а Войцеховский хитер и коварен, как гиена. И оба они ничего не смыслят в политике".
      - Политические формулы большевиков о мире, о земле вытеснили наши представления о свободе, о демократии, - заговорил Каппель снова. - Еще недавно мы смеялись над призраком коммунизма. Напрасно смеялись, надо было энергично бороться, а мы больше злобствовали. Мы позвали на помощь иностранцев и оттолкнули от себя русских. В этом ошибка не только адмирала Колчака, но и моя и ваша! Я не знаю, как исправляются непоправимые ошибки. Словами? Пулями? Не знаю! Но если нам суждено уйти в небытие, то надо уходить, ни о чем не сожалея, ни в чем не раскаиваясь. Неудачники любят говорить, что их оправдывает история, я не верю в ее справедливость. Историю пишут победители. Единственное осталось у нас решение: спешить на помощь адмиралу Колчаку, собраться в Иркутске с силами и вновь двинуться в Россию. На случай моей смерти командующим армией назначаю генерала Войцеховского, - решил Каппель в самое последнее мгновение.
      Короткая речь утомила Каппеля, он уже не мог сидеть. Его перенесли на кровать, укрыли тулупом. Военный совет оборвался, командиры разошлись. У постели больного задержался только полковник Юрьев. С бесцеремонной уверенностью артиста в своей обаятельности и нужности он сказал:
      - Какой роковой человек Колчак! Ах, какой роковой человек! Пермь, Уфа, Сарапул, Воткинск, Ижевск лежали у наших ног. И все напрасно!
      - Наши ошибки послужат уроком для потомков, - вяло возразил Каппель.
      - Потомки больше будут вспоминать, как шли в психические атаки солдаты вашего превосходительства. Шли с развернутыми знаменами, под гром военных оркестров. О, черт возьми, почему я не погиб в такой атаке! Тогда хоть мажорно пели трубы, а теперь слышен только волчий вой. - И Юрьев яростно сплюнул.
      Каппель прикрыл веки - ему было больно смотреть сквозь дымное пламя плошки на Юрьева.
      Мысль о напрасных победах не оставляла Каппеля. Было страшно сознавать теперь ненужность той борьбы, которую он вел здесь, в Сибири. Зря, видно, надеялся, что от победы белой идеи может прерваться ход революции. Два года сражался Каппель против красных, и вот он умирает, побежденный, хотя и несломленный. Свербит в бедре пулевая рана, ноют обмороженные ноги, не достает воздуха воспаленным легким.
      Каппель открыл глаза. Юрьев стоял перед ним в позе устремленного куда-то жизнелюбца; все их несчастья и все беды были для него такими же отвлеченными и далекими, как звезды. Юрьева волновала лишь его личная судьба: с веселой легкостью он называл ее то синей птицей успеха, то черным вороном неудач. Даже у постели умирающего он балагурил, будто люди должны уходить на тот свет, как актеры с подмостков.
      - Я хочу попросить вас об одном одолжении, - сказал Каппель. - Я умру скоро. Похороните меня в тайге, подальше от злобствующих глаз.
      - Мы еще погуляем на этой грешной земле! - воскликнул Юрьев, но голос его сломался, и он закончил уже бесцветным тоном: - Если так случится, то клянусь исполнить вашу просьбу.
      Обвалы орудийной канонады обрушились на землю. Осколки снарядов срезали кедровые лапы; падающие деревья взметали снежные тучи. Из ледяных пробоин на реке выплескивалась вода. Зверье бежало как можно дальше от железного рева и порохового запаха. Потом наступила стылая тишина, и каппелевцы пошли в атаку.
      Чтобы задержать их продвижение. Иркутский ревком направил к станции Зима рабочие дружины. Кое-как вооруженные, плохо обученные люди столкнулись здесь с теми, кого гнали вперед отчаяние, голод и надежда пробиться в Иркутск. Каппелевцы дрались, как смертники. И они были профессионалами военного дела. Каппелевцы ворвались на станцию, убивая всех встречных. Пленных рабочих согнали на площадь, раздели всех донага, пороли шомполами и тут же убивали.
      - Доложите генералу Каппелю - мы победили, - сказал Войцеховский своему адъютанту.
      Но тут появился полковник Юрьев.
      - Его превосходительство скончался, - сказал он. - Генерал Каппель умер...
      Они смотрели друг на друга в смятении, в растерянности.
      - Генерал просил похоронить его где-нибудь в трущобе, чтобы никто не знал о месте его могилы.
      - Нет! Нет! Заверните труп генерала в боевое знамя, и пусть Каппель сопровождает своих солдат до конца, - приказал Войцеховский.
      18
      На льдистом небе коченели купола Знаменского монастыря; ветер обхлестывал кресты; жалобно позванивая, они летели в снежных облаках. Белые струи скатывались со стен, сугробы росли у калитки; под крутояром на Ангаре чернела широкая прорубь.
      Шурмин заметил прорубь случайно, остановился, глядя, как вспучивалась в ней и выгибалась воронеными боками вода. Еще шаг - и он угодил бы в прорубь. Торопясь и скользя, он поднялся на обледенелый обрыв.
      Начинаясь у монастыря, Якутская улица вела мимо городской тюрьмы и обширного кладбища на сопке. Андрей спешил в ревком. Почти на каждом перекрестке приходилось предъявлять пропуска. Часовые выспрашивали, куда и зачем он идет.
      На Большой улице остановил его очередной патруль; рабочий, прочитав в пропуске, что Шурмин начальник тюремного караула, спросил насмешливо:
      - Кильчак от тебя, молокосос, не сбежал еще?
      - Бежать ему уже некуда.
      - У него тут дружков-приятелев - лопатой отгребай.
      В первые дни февраля Андрей не выходил в город: не было свободного времени, да еще стало известно, что белые собираются освободить Колчака из тюрьмы. Пришлось заменить солдат егерского батальона, охранявшего тюрьму, надежной рабочей дружиной. Шурмин сам трижды в ночь проверял караульные посты.
      Иркутский ревком помещался в здании Русско-Азиатского банка. Двухэтажное каменное здание с крышей, похожей на богатырский шлем, было одним из красивейших в городе. Шурмин взбежал по парадной, с мраморными львами лестнице, остановился в приоткрытых дверях зала. Этот овальный зал с лепным потолком и золотистыми обоями на стенах стал знаменитым на всю Сибирь.
      Сюда приходили рабочие, охотники, рыбаки, таежники записываться в дружины. Здесь давали они клятву восстановить Советы на сибирской земле. Сюда доставляли сведения о продвижении Пятой армии красных, о возникновении новых партизанских отрядов в таежных поселках, на золотых приисках. Здесь заседал ревком. Сегодня шло очередное заседание; выступал председатель ревкома Ширямов.
      Александр Ширямов заканчивал речь, и Андрей видел ее воздействие на присутствующих. Была та минута, когда встревоженные приближающейся опасностью люди готовы были к самым неожиданным проявлениям борьбы.
      - К Иркутску приближаются каппелевцы - страшный, ко всему безжалостный ком катится на город. Каппелевцев ведет генерал Войцеховский, сегодня он предъявил нам ультиматум. Генерал требует выдачи Колчака. Еще он требует двести миллионов золотых рублей и увода рабочих дружин из города. На этих условиях он согласен занять на три дня Иркутск, а потом проследовать дальше, за Байкал. В ответ на генеральский ультиматум ревком выносит такое постановление:
      "Обысками в городе обнаружены во многих местах склады оружия, бомб, пулеметных лент и проч. и таинственное передвижение по городу этих предметов боевого снаряжения. По городу разбрасываются портреты Колчака и т. д.
      С другой стороны, генерал Войцеховский, отвечая на предложение сдать оружие, в одном из пунктов своего ответа упоминает о выдаче ему Колчака и его штаба.
      Все эти данные заставляют признать, что в городе существует тайная организация, ставящая своей целью освобождение одного из тягчайших преступников против трудящихся - Колчака - и его сподвижников.
      Восстание это, безусловно, обречено на полный неуспех, тем не менее может повлечь за собою еще ряд невинных жертв и вызвать стихийный взрыв мести со стороны возмущенных масс, не пожелающих допустить повторения такой попытки.
      Обязанный предупредить эти бесцельные жертвы и не допустить ужасов гражданской войны, а равно основываясь на данных следственного материала и постановления Совета Народных Комиссаров РСФСР, объявившего Колчака и его правительство вне закона, Иркутский военно-революционный комитет постановляет:
      1. Бывшего верховного правителя адмирала Колчака и.
      2. Бывшего председателя совета министров Пепеляева - расстрелять.
      Лучше казнь двух преступников, давно достойных смерти, чем сотни невинных жертв".
      Ширямов опустил руку с проектом постановления, поднял глаза на членов ревкома.
      - Смерть! - произнес член ревкома Левенсон.
      - Смерть! - сказал член ревкома Сноскарев.
      - Смерть! - крикнул член ревкома Оборин.
      - Есть какие-нибудь добавления? - спросил Ширямов.
      - Есть! - встал Чудновский. - Вместе с Колчаком надо казнить и тюремного палача. Имя палача, вешавшего большевиков, и имя верховного правителя должны стоять рядом как символы белого позора.
      - Нет, этого нельзя, - возразил Ширямов. - Тюремный палач - ничтожная пешка в руках высокопоставленных палачей. Его надо судить отдельно.
      - А как обстоят дела с золотым запасом? - спросил один из членов ревкома.
      - Золотой эшелон находится в особом тупике, под охраной рабочих дружин. Рядом дежурит паровоз, при первой попытке вывезти вагоны он будет на них брошен. Если каким-нибудь способом эшелон выйдет со станции, его спустят под откос. Если он дойдет до байкальских туннелей, мы взорвем туннель, - твердо ответил Ширямов. - Золото, принадлежащее народу, останется у народа.
      19
      Колчак сидел, обхватив руками голову.
      Над дверью тлела лампочка - красное пятнышко на заиндевелой стене; сквозь закуржавелую решетку падал лунный свет. Кто-то выстукивал буквы тюремной азбуки; адмирал, не понимая смысла передачи, ударил кулаком по стене. Снова стал думать о судьбе своей в сослагательном наклонении: "Что было бы, если бы я не оторвался от армии Каппеля? Если бы усмирил партизан, пригрозил генералу Жанену? Если бы чехи не посмели меня выдать?"
      Колчак не знал, что Каппель умер, что ультиматум Войцеховского только ухудшил его положение и что генералу Жанену удалось уже проскочить за Байкал.
      Он продолжал размышлять в сослагательном наклонении, и это было его единственным утешением. Прошелся до двери, обратно, опять до двери, засунул руки в рукава шинели, прижался к простенку.
      Далеко за Ангарой раздался орудийный выстрел, второй, потом еще и еще. Выстрелы звучали приглушенно, Колчак не придал им значения, продолжая прислушиваться к внутренним звукам тюрьмы. В коридоре звякнула винтовка, пробежал торопливо надзиратель, заскрипела дверь соседней камеры. Сердце Колчака подпрыгнуло и упало, сразу заныл мозжечок и пересохли губы.
      Он припал ухом к двери, но звуки стихли. Какое-то тоскливое томление охватило его, действительность стала смещаться, ускользать в небытие, сегодняшнее и будущее потеряли свои границы.
      Колчак прилег на койку, зажмурился. Перед закрытыми глазами замелькали расплывчатые видения, смутные образы, что-то сдвигалось и раздвигалось в сухо блестевшей мгле.
      Откуда-то внезапно появились люди. Медленно, молчаливо, наступали они со всех сторон, окружая адмирала сплошным кольцом. И он не видел ни одного спокойного, доброго лица среди бесчисленных толп.
      Лязгнула отпираемая дверь. Колчак вскочил.
      В камеру вошли. Чудновский и Шурмин. Опять ударило сердце, и снова заныл мозжечок. Если до этой минуты Колчак верил и не верил в приближение конца, то сейчас понял - конец!
      Чудновский вынул постановление ревкома, стал читать ровно и холодно:
      - "Военно-революционный комитет постановил: бывшего верховного правителя адмирала Колчака и бывшего председателя совета министров Пепеляева - расстрелять". У вас есть последние просьбы? - спросил Чудновский.
      - Значит, суда надо мной не будет? - упавшим голосом спросил Колчак.
      - Это вопрос, а не просьба. Нет, не будет.
      - Я прошу свидания с Анной Васильевной Тимиревой.
      - Невозможно, да теперь уже и не нужно.
      Колчака вывели в коридор, провели в тюремную канцелярию. Чудновский и Шурмин направились к соседней камере. Шурмин отомкнул дверь - на койке сидел, покачиваясь из стороны в сторону, Пепеляев. Он встал, чтобы выслушать постановление ревкома, опустив плечи, затрясся, зашептал что-то.
      - Есть у вас последняя просьба?
      - Я не знаю... Не могу говорить. Я, я, я... - прерывисто шептал Пепеляев. - Разрешите записку... матери...
      - Вам дадут бумагу и карандаш. - Чудновский вышел в коридор. - В какой камере Тимирева?
      - Вот сюда, налево, - сказал Шурмин.
      Она стояла в узкой полосе лунного света, падающего в окно. Овальное, тонкое лицо смутно белело в полутемноте.
      - Что вам угодно? - спросила она.
      - Мне угодно, чтобы вы завтра покинули тюрьму, - сказал Чудновский. Мы не держим в тюрьме лиц, не совершивших преступлений.
      - Я арестовалась по собственному желанию.
      - По собственной воле и уйдите из тюрьмы. - Чудновский прикрыл дверь камеры.
      Опять они шли по узкому коридору. Из канцелярии вышел часовой и спросил, можно ли Колчаку закурить трубку. Чудновский разрешил, часовой ушел.
      Все формальности были закончены, осужденных вывели за тюремные ворота. Мороз достигал сорока градусов, сквозь снежные облака прорывались длинные лунные полосы. В тишине за городом, за Ангарой, гулко раздавались орудийные выстрелы. Это шли на Иркутск каппелевцы.
      Конвоиры взяли осужденных в двойное кольцо. Чудновский и Шурмин замыкали шествие. Еще утром Андрей проходил здесь, не обращая ни на что внимания, сейчас же примечал серые заплоты, и узкую, с высокими сугробами, дорогу, и грязные следы саней. Около кладбища Колчака и Пепеляева поставили на невысокий холм.
      Шурмин смотрел на адмирала, опустившего голову, на премьер-министра с закрытыми глазами, и тягостное ожидание конца захлестнуло его.
      Чудновский подал команду. В этот момент за рекой прогремел новый, особенно сильный выстрел. С эхом выстрела слился винтовочный залп.
      Трупы подвезли к проруби на Ангаре, у стен Знаменского монастыря. Когда адмирал исчез подо льдом, Чудновский сказал:
      - Тело предано воде, память - забвению...
      20
      Оловянно светилось небо над городом за Ангарой, в снежной мгле пробегали вспышки выстрелов, хрипящим ревом захлебывались паровозы.
      Иркутск, затаившийся в ночи, казался недосягаемым, страшным. Город не ответил на ультиматум генерала Войцеховского, и это молчание каппелевцы стали воспринимать как угрозу.
      Войцеховский решил штурмовать город двумя колоннами. Первая, под командой полковника Юрьева, захватит тюрьму и освободит Колчака, вторая, с генералом Сахаровым во главе, отобьет золотой эшелон.
      Войцеховский сидел в станционном буфете, нетерпеливо постукивая оледеневшими валенками; голова его покрылась коростой грязи и лоснилась. Адъютант поставил перед ним фляжку с коньяком, он отодвинул ее.
      - Парламентеров нет и нет. Почему же они молчат? - сердито спросил Войцеховский.
      - Что-то выжидают, - уклончиво заметил адъютант.
      - На войне молчание опасно, - Войцеховский отхлебнул из фляжки, подвигал треугольными сизыми ушами. - Еще час ожидания - и я начну штурм Иркутска.
      За дверью послышался шум, часовые не пускали кого-то сюда.
      - Узнайте, кто там, - приказал адъютанту Войцеховский.
      Но тут дверь приоткрылась, в буфет ворвался высокий человек в полушубке. Заиндевелый башлык прикрывал его лицо. Сразу, как к хорошо знакомому, вошедший направился к Войцеховскому.
      - У меня чрезвычайной важности дело. Я адъютант верховного правителя России. Здравствуйте, ваше превосходительство! Не узнаете?
      - Ротмистр Долгушин! - вскочил с места Войцеховский. - Доброе утро, Сергей Петрович. Вот неожиданная встреча.
      - Теперь никто не знает, что ожидает его. - Долгушин содрал с правой руки перчатку и, не желая щадить настроения генерала, сообщил: - Верховный правитель, адмирал Александр Васильевич Колчак, расстрелян большевиками...
      Войцеховский охнул, размашисто перекрестился. Потом спросил недоверчиво:
      - У вас, ротмистр, сведения верные?
      - Вместе с адмиралом расстрелян премьер-министр Пепеляев. Это произошло два часа назад.
      - Мы опоздали его спасти...
      - Мы слишком торопились, ваше превосходительство, и спешка ускорила его гибель. Я там делал все, чтобы освободить Александра Васильевича. Сколотил группу смельчаков, подготовил нападение на тюрьму. Я установил связь с офицерами егерского батальона, охранявшего адмирала. Они должны были передать мне Колчака, когда его поведут на допрос. Увы! Ничего не получилось.
      - Я разрушу этот проклятый город, каждую пядь его улиц я залью кровью красных! - забушевал Войцеховский.
      - Одну минуту, ваше превосходительство, - остановил генерала Долгушин. - Соотношение сил изменилось в пользу противника. Ночью из тайги к Иркутску подошли партизаны, целая армия. По набережной Ангары воздвигнуты баррикады. Заминированы подходы к городу, да и сама Ангара тоже. Нам не овладеть городом без невосполнимых потерь. Если мы и победим, то это будет напрасной победой.
      Войцеховский насупился при последних словах ротмистра.
      - Генерал Каппель тоже сожалел о напрасных победах, - пробормотал он.
      - Как? И Каппель умер?
      - Смерть стоит у нас за спиной! Но то, что вы предлагаете, ротмистр, неприемлемо для нас.
      - Я еще ничего не предложил.
      - Что же вы советуете, ротмистр?
      - Пробиваться на восток. Минуя Иркутск, идти на Байкал и дальше в Читу на соединение с войсками атамана Семенова.
      21
      Андрей проснулся от неестественной тишины: снег прекратился, костер погас, на зеленеющем небе темнели лиственницы. Лошади стояли, словно высеченные из белого мрамора. Спящих партизан замело сугробами. На другой стороне костра спал Бато, при каждом вздохе с острой его бородки осыпалась куржавина.
      Андрей восстановил в памяти цепь событий вчерашнего дня. Все стало четким, приобрело очертания.
      Как только в Иркутске узнали, что каппелевцы уходят на Байкал, ревком на преследование их направил партизанскую армию Зверева.
      Каппелевцы уходили двумя отрядами: первый, под командой генерала Сукина, шел на северную сторону Байкала, другой, с генералом Войцеховским, полковником Юрьевым и ротмистром Долгушиным, - на юг, вдоль линии железной дороги.
      Сукина преследовали иркутские рабочие дружины, Войцеховского партизаны. Головным партизанским отрядом командовал Бато.
      Не пропустить каппелевцев за Байкал, разгромить их как последнюю силу колчаковщины, - такую задачу поставил партизанам Иркутский ревком. Андрей Шурмин гордился тем, что участвует в ее решении.
      Партизаны просыпались, вздували костры. Запахло махоркой, послышался сочный сибирский говор. Кто-то, проваливаясь по грудь в снег, пошел за сушняком.
      Проснулся и Бато, размял затекшие ноги, натянул меховые торбаса. Спросил у Андрея:
      - Дозоры давно проверял?
      - Вскоре после полуночи.
      Бато недовольно покачал головой:
      - Смотреть надо, Андрей. Каппелевцы неслышно могут подойти, перебьют дозорных, как рябчиков. Водку пей - башку держи трезвой; с девками балуйся - врага не забывай!
      Запахло жареной медвежатиной. Бато пил чай, разговаривал с партизанами, отдавал приказы. Он мог делать несколько дел одновременно.
      - Каппелевцы не сойдут на какую-нибудь неизвестную тропиночку? Не ускользнут, не замеченные нашими дозорами? - спросил Андрей проводника-охотника.
      - Куда им повернуть, паря? - усмехнулся проводник. - На Байкал, кроме этой, иных стежек нет. Как задует, закрутит култук или сарма, от нашей тропинки и следа не останется. Култук да сарма - спрыгнешь с ума.
      - Любит каждый кулик свое болото хвалить.
      - Байкал не болото. С Байкалом, паря, шутить не след, - обиделся проводник.
      Четыре ветра издревле шумят над Байкалом. Самый страшный - сарма буйствует на Малом море, во время сармы все живое скрывается в потайные места, омулевые косяки уходят в глубину, люди стараются не выходить из домов.
      Из устья реки Баргузин дует одноименный ветер, он продувает всю серединную часть Байкала, разводя сильную волну. Бывалые рыбаки отсиживаются в этот час на берегу.
      И третий ветер часто шумит над Байкалом. Он летит со стороны Верхней Ангары и называется ангарой.
      А с юго-запада движется жесточайшей силы култук - с дождями, туманами. Грозен Байкал в час култука.
      Бато перебросил через плечо винчестер, натянул меховые рукавицы.
      - Посмотрим, Андрей, что на дороге?
      Широкая долина, постепенно сужаясь, превращалась в ущелье. Ночью произошли перемены: сугробы, тянувшиеся вдоль, сейчас пересекали долину наискось. Искрилась изморозь.
      Лыжи с хрустом взрывали снег. Андрей словно сливался с природой.
      Бато обогнал Шурмина и уже приближался к синеющей на снегу тропе. Он выскочил на тропку и тут же повернул обратно.
      - Беда, беда! - кричал он издали.
      Каппелевцы убили дозорных, надругались над ними - вырезали на лбах звезды. Уничтожив дозоры, они бесшумно и невидно прошли под утро мимо отряда Бато.
      Партизаны устремились в погоню. В ущелье они вошли, когда уже начал задувать култук. Сумеречно заблистал отполированный ветром лед. По нему змеились белые струйки, и лед будто шевелился и бежал навстречу идущим.
      А култук все усиливался. Струйки обратились в снежные бичи, хлеставшие людей по лицу, воздух плотнел. Ветер уже не кидался из стороны в сторону, а дул с необоримой силой; что-то больно ударило Андрея по ногам, потом еще и еще. Маленькие камешки срывались со скал, разлетались, как снарядные осколки.
      Андрей споткнулся, цепляясь лыжей за лыжу. Порыв ветра бросил его на колени, и сразу скалы, лед, партизаны промчались мимо. Его несло назад по ущелью.
      Он поднялся, бросил сломанные лыжи и зашагал, выдвинув вперед правое плечо. Ветер валил его с ног, прижимая к скале. Андрей боролся с култуком, как с ненавистным противником.
      На исходе третьего часа удалось пройти ущелье, и ветровой поток оборвался так неожиданно, что Андрей чуть не упал, почувствовав всем телом отсутствие привычного уже сопротивления воздуха.
      Увидев белую даль Байкала и многочисленную, растянувшуюся колонну бредущих по льду каппелевцев, партизаны, как и было задумано, вышли им во фланг.
      Войцеховский тоже заметил партизан. Полковник Юрьев, беспрестанно матерясь, объявил ижевцам:
      - Или погибнем, или отобьемся. Другого выхода нет.
      Ротмистр Долгушин проверил патроны в нагане. "Одну пулю для себя", решил он, становясь за повозки, на которых каппелевцы везли с собой больных и мертвецов, не успевая хоронить их в пути.
      Снова с удвоенной силой подул култук. Он гнал на партизан, на каппелевцев тучи колючего снега. Было что-то негодующее, ужасающее в этом остервенении природы.
      После короткого безрезультатного боя каппелевцы оторвались от партизан и побрели дальше на восток, увозя тяжелораненых и убитых, и мертвого Каппеля в том числе.
      Партизаны прекратили преследование противника. Безмерная усталость укладывала людей на лед, и они засыпали сразу, будто сраженные насмерть. Андрей опустился на сани, прикрыл заиндевелые веки, но уснуть не мог, а память начала свою работу, уводя его на одуванчиковые берега реки Вятки.
      Андрей вспоминал марши азинской дивизии, свой плен в отряде Граве, "поезд смерти", сибирские чащи, поселения на Ангаре, на Лене. Как на экране синематографа, мелькали разорванные видения. И вот возник перед ним всадник с красным шарфом, с шашкой, вскинутой подвысь. Андрей улыбнулся видению: "Где ты теперь, Владимир Азин?"
      22
      - Вот мы и встретились, батюшка мой. Долгонько я ждал, но, слава Христу, схлестнулись наши тропочки. - Афанасий Скрябин скорбно поджал губы, свел к переносице брови, пристально разглядывая Азина.
      - Что-то я тебя не припомню, - ответил Азин, стискивая кулаки. Жгучая боль прошла по раненой руке, Азин поморщился.
      - Неужто, батюшка, позабыли Зеленый Рой? - блеснул жестяными глазами хлеботорговец. - Мельника Маркела, помещицу Долгушину позабыли? Союз "Черного орла и землепашца" тоже из памяти вон? Напрасно, напрасно! Истребили моих друзей, как же этакое позабыть?
      - А, теперь вспомнил, как ты своего главаря Граве выдал. Я мог бы о твоем предательстве сообщить, да не умею про иуд с каинами разговаривать...
      - А вы не стесняйтесь. Сейчас сам Граве придет, вот и доложите про меня. Предатель, дескать, ваш помощник.
      - Еще я вспомнил, как лупил вас обоих и в Сарапуле и под Воткинском.
      - И мы сдачи давали. Северихина на тот свет отправили, офицерский мятеж в Воткинске - наших рук дело, - тускло рассмеялся Скрябин.
      - Сожалею, что не могу за Северихина расквитаться.
      - Сожаление - мать раскаяния, батюшка мой.
      - Вот я и каюсь, что не расстрелял тебя в Зеленом Рою.
      - Дерзите? Напрасно! Стоит ли дерзить себе в убыток?
      Ветер пристукнул ставней, с потолка посыпалась труха, на окне вспыхнул белым пламенем снег. Азин представил, как в кубанской степи разгулялась метель, поежился от озноба.
      В сенях хлопнула дверь, в горенку вошел Граве. Не торопясь откинул башлык, снял заснеженную папаху, расстегнул шинель.
      - Метет, метет! Одним словом, февраль - кривые дорожки, но все равно пахнет весной. Нехорошо умирать в предвесенние дни. Не так ли, Азин, а? сиплым с мороза голосом спросил Граве.