- Каин! Иуда! - Ударом ноги распахнул дверь кабинета. Заорал на влетевшего надзирателя: - Убрать этого подлеца!
      Он долго не мог успокоиться. Ходил от стола к двери, пофыркивая, отхаркиваясь, разминая ушибленные пальцы. Споткнулся о стул, отшвырнул от себя. Стул с грохотом покатился по полу, и опять болезненное воспоминание возникло в уме. Там, в подвале, его императора...
      Дымные картины недавних событий обступили ротмистра со всех сторон. Он метался по комнате, и бормотал, и проклинал свое бессилье.
      Государь и его семейство были расстреляны в ночь на семнадцатое июля. А двадцать третьего числа чешские войска под командой полковника Войцеховского, Седьмая дивизия горных стрелков генерала князя Голицына захватили Екатеринбург. Они опоздали на семь дней. На семь дней опоздали они! И они же ускорили гибель государя. Ведь если бы они не угрожали Екатеринбургу, большевики не поспешили бы со своей расправой. Снова замкнулся круг истории - зловещий, безысходный, мистический.
      По приказу Голицына белая контрразведка обрыскала заброшенные шахты, овраги, колодцы, даже выгребные ямы. В одной из шахт нашли алмазный крест царицы и пряжку от поясного ремня наследника Алексея. Контрразведка арестовывала всех охранявших царя в Тобольске и перевозивших его в Екатеринбург. Всех родственников и друзей тех лиц, что расстреляли царя. И всех, что подпадали под категорию большевиков, красноармейцев, советских работников. Не только городская тюрьма, но и подвалы и склады забиты арестованными.
      - Поручаю вам, ротмистр, следствие по делу о цареубийцах. Нам нужен именно такой человек, как вы. Дворянин. Преданный и убежденный сторонник монархии. Образованный и понимающий историческое значение случившегося. Допрашивайте как хотите, но записывайте, записывайте правильно и точно. Пусть вас трясет от ненависти, но показания цареубийц записывайте совершенно точно. Помните, вы работаете на историю русскую, - говорил князь Голицын.
      Никогда еще Долгушин не чувствовал себя таким необходимым, как в эти дни. Он делал свое дело солидно, убежденно, сосредоточенно; стало досадно, что сорвался при допросе Комелькова, но ведь идиот кого угодно выбьет из душевного равновесия.
      Долгушин уже был спокоен, когда надзиратель ввел нового арестованного. Пожилой человек в косоворотке и охотничьих сапогах, с пепельной бородой, подпирающей уши, улыбнулся ротмистру бледной холодной улыбкой. Долгушин молча показал ему на стул; сам присел к столу, неторопливо закурил.
      - Федор Игнатьевич Воронин, помощник начальника по отряду Особого назначения. Большевик. Возраст - сорок пять. Так ведь?
      - Совершенно верно, - согласился Воронин.
      - Мы не станем, Федор Игнатьевич, попусту терять драгоценное время. Мне ни к чему вас уговаривать, вам незачем запираться.
      - Вот это правда. Времени у меня в обрез.
      - Ваша профессия?
      - Сталевар златоустовского завода.
      - Когда вы стали большевиком?
      - В тысяча девятьсот пятом.
      - Какое образование?
      Пепельная борода Воронина заколыхалась от легкого добродушного смеха.
      - Чему это вы смеетесь?
      - Неожиданному совпадению вопросов. О моем образовании спрашивал меня и бывший царь.
      - Что же вы ответили его императорскому величеству?
      - Десять лет Александровского централа...
      - Не мне судить о вашем остроумии, - сумрачно сказал Долгушин. Каждый шутит как умеет. - Он замолчал, угрюмо рассматривая Воронина. "Типичное русское лицо. Курнос, русоволос, сероглаз. Давно ли такие мужики пахали, сеяли, убирали хлеб. Молились богу, плодили детей, пили водку. Были храбрыми солдатами, верили в бога и царя". - По каким причинам государь был перевезен из Тобольска в Екатеринбург? И как этот переезд происходил?
      - Это очень существенно?
      - Исторически необходимо...
      - Из истории событий, не выкинешь, - согласился Воронин. - Последние дни Николая Романова, конечно, еще одна грань среди других бесчисленных граней революции. Только мы, наверно, смотрим на казнь царя с противоположных точек зрения?
      - Само собой разумеется.
      - Что же вас интересует?
      - Прежде всего, причины, побудившие большевиков вывезти государя из Тобольска.
      - Причина одна - монархисты хотели выкрасть и переправить Романова за границу. В Тобольске возник заговор.
      - Кто участвовал в заговоре?
      - Начальник царской охраны полковник Кобылянский, тобольский епископ Гермоген, царские дочери, князь Долгорукий, граф Татищев, графиня Гендрикова. Всех не перечтешь.
      - Как же они собирались переправить государя за границу?
      - Увезти из Тобольска вниз по Оби, в Карское море. На шхуне "Святая Мария" Николай Второй был бы доставлен в Лондон.
      - Не торопитесь, я не успеваю записывать.
      - Тобольск наводнили царские офицеры, купцы, монахи. Они или становились участниками заговора, или же помогали заговорщикам. Естественно, в таких условиях мы решили увезти царя.
      - Да, кстати, - сказал Долгушин, - как жил государь в Тобольске?
      - При Керенском жил припеваючи. Бывшему царю отвели особняк тобольского генерал-губернатора, и без того роскошные губернаторские хоромы обставили мебелью, привезенной из царских дворцов. Народ голодает, а бывший царь жил припеваючи...
      - Одну минуту, постойте, - Долгушин порылся в бумагах, достал синюю квадратную карточку. - Государь жил припеваючи! - со злостью повторил он. - Вы морили его императорское величество голодом! Вы кормили его овсом!
      "Тобольский продовольственный комитет.
      Продовольственная карточка.
      Ф а м и л и я: Романов.
      И м я: Николай.
      О т ч е с т в о: Александрович.
      П р о ф е с с и я: экс-император.
      Н о р м а п р о д у к т о в: мука ржаная, овес, соль, мыло, крупы".
      Долгушин швырнул карточку на стол.
      - Вы смотрели на государя как на самого последнего человека в вашей Совдепии. Кто подписывал этот документик?
      - Карточку подписывал я, - спокойно, почти весело ответил Воронин. А что же вы хотели? Для нас царь был обычным гражданином. Странно было бы, если большевики поступили бы с Романовым, как господа из Временного правительства. В России миллионы граждан живут на голодном пайке, так почему же человек, ненавидимый рабочими и мужиками, почему он должен пользоваться особыми привилегиями?
      - Вы ведете себя нагло даже на краю могилы! - остервенился Долгушин. Темным тягучим взглядом посмотрел он на Воронина и по странному капризу мысли вспомнил такой же пестрый кабинет в вятской Чека. Увидел себя перед чекистами, услышал свой посиневший от страха голос: "Клянусь честным словом русского дворянина, что признаю Советскую власть". Долгушину внезапно захотелось, чтобы Воронин тоже упал на колени, вымаливая у него пощаду.
      Он отыскал в списке фамилию Воронина и красный крестик перед ней: крестик показался кровавой каплей. "Если бы он попросил пощады, один бы взмах карандаша, и я бы расквитался с большевиками. Ответил бы великодушием на их великодушие".
      Воронин молчал, сложив на груди руки.
      - Вы сказали, что ликвидировали заговор по освобождению его императорского величества. Как это было сделано?
      - Уральские большевики направили в Тобольск специальный отряд; им командовал Павел Данилович Хохряков.
      - Что же дальше?
      - Мы переизбрали Тобольский исполком рабоче-крестьянских и солдатских депутатов. Распустили городскую думу. И, конечно, арестовали главных вдохновителей заговора. Павел Данилович взял под постоянное наблюдение охрану бывшего царя.
      - Кто такой Павел Данилович с плебейской фамилией Хохряков?
      - Сын вятского мужика. Балтийский матрос. Юноша лет двадцати пяти. А разве фамилия украшает человека?
      - Где он сейчас?
      - Не знаю. Но уверен - дерется против вас.
      - Он не уйдет ни от божьего, ни от мирского суда.
      - От мирского суда не ушел бывший царь, а суд божий - дело десятое...
      - Не будем спорить, - миролюбиво ответил Долгушин, но в нем разрастался раздраженный интерес к Воронину. В этом большевике была уверенность, которой так не хватало самому Долгушину. Он обеими руками передвинул на край стола желтую зловещую папку. - Почему вы так поспешно вывезли государя из Тобольска?
      - В городе возник новый заговор. Держать Романова в Тобольске становилось все опаснее. Мы телеграфировали в Москву, и ВЦИК приказал вывезти бывшего царя в Екатеринбург.
      - ВЦИК, ВЦИК, ВЦИК! Не слово, а разбойничий свист. Скажите лучше вам приказал Ленин...
      - Пусть так, если хотите. Ленин для нас и ВЦИК, и Совнарком, он - наш полководец и глава нашей партии.
      - Кого вы агитируете? Меня? Напрасный труд! Я так просто не меняю богов...
      - Я бы стал агитировать последнего белого солдата, но только не вас. Вы для меня враг классовый, самый беспощадный, с такими мы и сражаемся насмерть!
      - Вот именно, насмерть! Пока что на краю могилы стоите вы, цареубийца.
      - Можно убить меня, нельзя истребить народ.
      - Попробуем! Уничтожим вас - большевиков, а народ поймет свои заблуждения. Но довольно политической болтовни! Вам приказали вывезти государя. А дальше?
      - В Тобольск прибыл некто Яковлев-Мячин. С полномочиями ВЦИКа. Ему поручалось вывезти Романова в Екатеринбург. Был создан Особый отряд боевиков, в него попал и я. Яковлев-Мячин стал командиром.
      - Почему вы его называете "некто"? - заинтересовался Долгушин.
      - Он показался нам подозрительным. Не говорил боевикам, когда и куда повезет бывшего царя. Встречался с ним наедине и о чем-то долго беседовал. О чем - мы не знали, о своих беседах Яковлев-Мячин молчал. Завел он дружбу с офицерами, епископом Гермогеном. Одним словом, вел себя подозрительно.
      - Опишите его внешность.
      - Самая заурядная. Молодой человек, роста среднего, волосы темные, лицо рыхлое, одутловатое. На офицера не похож, скорее чиновник из департамента.
      - И по таким ничтожным причинам вы не доверяли Яковлеву-Мячину? Ведь он - большевик? Разве ваш ВЦИК поручил бы не большевику такую важную миссию?
      - Называл себя коммунистом. Да ведь мало ли кто выдает сейчас себя за коммуниста? Кстати сказать, Яковлев-Мячин переметнулся на вашу сторону.
      - Это свидетельствует лишь об его уме и дальновидности. А вот вы слепец! Вы могли бы отдать жизнь за государя, а стали его палачом. Долгушин сконфузился, вспомнив, что уже говорил Комелькову точно такие же слова. - Чем мотивировал Яковлев-Мячин задержку в Тобольске?
      - Говорил, распутица-де. Реки вскрываются-де...
      - Кто же настоял на отъезде?
      - Павел Данилович. Как председатель Тобольского исполкома, он потребовал отправки Романова. И он был прав, обстановка в городе опять накалялась. И мы решили ускорить отъезд. Ненадежная охрана была заменена большевиками. Николаю Романову объявили о предстоящей отправке, он согласился ехать, но заартачилась его жена...
      - Что за выражение - заартачилась? Александра Федоровна - русская императрица.
      - Бывшая, не забывайте.
      - У вас были столкновения с ее величеством?
      - Нет. Впрочем, да. Мне что-то понадобилось, и я вошел в переднюю залу. Там была она. Увидев меня, попятилась и смотрела ненавидящими глазами. Да, это был и палящий, и сверлящий, и еще черт знает какой взгляд.
      - Я предупреждаю вас! - вспыхнул ротмистр.
      - А-а, бросьте! Вы спрашиваете, я отвечаю. Но это все глупые мелочи. Когда мы наконец объявили Романову о выезде, бывшая царица сказала, что не поедет, что болен Алексей. Мы все же решили выехать. Отправились ранним апрельским утром по снежному насту. На одиннадцати тройках.
      - Быстро ехали?
      - От Тобольска до Тюмени - двести пятьдесят верст. Мы в самую распутицу отмахали их за двое суток.
      - Народ знал, кого везете?
      - В том-то и дело, что узнавал. В деревнях улицы были усеяны мужиками и бабами. Они кричали вслед... - Воронин прикрыл ладонью рот, покашлял в бороду.
      - Что кричали люди?
      - Отцарствовал! Отвоевался! Ну и так далее...
      - Я вам не верю, - положил карандаш Долгушин. Зрачки его расширились, сердце подобралось к горлу. - Я не верю вам, - повторил он, понимая, что Воронин говорит правду.
      - Ну зачем мне врать? Ну зачем?
      - Никаких происшествий в пути не случилось? Даже мелочей? Не помните ничего?
      - К чему мне помнить всякие пустяки?
      - Все, что касается государя, - не пустяки.
      - А бывшей царицы?
      - Одно и то же.
      - Тогда я вспомнил один пустячок, - язвительная усмешка появилась на губах Воронина. И растаяла. - Можете записать в ваши монархические анналы. Бывшая царица всплакнула и долго крестилась на одну избу в селе Покровском, которое мы проезжали...
      - Село Покровское? Почему оно взволновало ее величество?
      - В этом селе родился Григорий Распутин. Разве вы не знаете?
      Долгушин вздрогнул. Язвительную усмешку Воронина он воспринял как личное оскорбление. Ненависть к Распутину он сразу перенес на своего подследственного, но все-таки нашел силу притушить ее. Как можно спокойнее сказал:
      - Мне понятно ваше скверное торжество. Распутин - позор царственной фамилии и истории русской. Распутин - козырной туз в ваших руках, я это хорошо понимаю...
      - А большевики не козыряют Распутиным. Мы только говорим, до чего докатилась монархия. Распутинщина всего лишь маленькое пятнышко зараженного неизлечимой болезнью организма.
      Эти слова обожгли Долгушина: он опять выскочил из-за стола, поднимая кулаки, и прокричал сорвавшимся голосом:
      - Распутин! Распутин! Если произойдет чудо и большевики победят - они должны поставить Распутину монументы. Из чистого, червонного золота! Да, да!
      Тихий ручьистый смех остановил вскрики ротмистра. Воронин смеялся так обезоруживающе, что Долгушин опустил поднятую для удара руку. Крупными шагами прошелся по кабинету, мимоходом взглянул на портрет императора, но уже не почувствовал душевного трепета.
      - Итак, вы прибыли в Тюмень. А потом, потом что? Что у вас случилось в Тюмени? - стал спрашивать он торопливо, нервно и ожесточенно.
      - А то, что Яковлев-Мячин попытался двинуть поезд с Романовым в Омск. Прямо в ваши руки. Но мы не позволили увезти бывшего царя. Яковлева-Мячина объявили вне закона, он успел перебежать на вашу сторону. Уральский исполнительный комитет приказал, если поезд все-таки пойдет в Омск, взорвать вагон с царским семейством...
      - И вы бы взорвали?
      - Да. Безусловно.
      Долгушин присел на край стола, опустил голову, засунул руки в карманы. Он потерял всякий интерес к допросу, не хотелось спрашивать, не хотелось записывать. Потускневшим голосом поспешно досказал за Воронина:
      - И государя вы привезли в Екатеринбург. И поместили его вот в этот самый особняк. И расстреляли его, когда поняли, что белая армия возьмет город...
      - Бывшего царя, конечно, судили бы на глазах всего мира, - ответил Воронин. - Но вы хотели сделать Николая Второго знаменем борьбы с революцией. Мы уничтожили ваше знамя. И вы будете уничтожены, потому что невозможно бороться с народом.
      10
      Князь Голицын, улыбаясь длинной, чуть брезгливой улыбкой, встал из-за стола, протянул обе руки навстречу английскому консулу Престону. Провел его к креслу, осторожно усадил, сам присел на краешек стула, не гася гостеприимной улыбки.
      Престон поудобнее уселся, вытянув ноги, заговорил, слегка коверкая русские слова:
      - По пути к вам, ваше сиятельство, я заглянул на черный рынок. Там все продается и все скупляется. По высокой цене скупляется золото, произведения искусства, уральские драгоценные камни. Скупляются деньги, особенно фунты стерлингов. Меня прямо-таки поразило, что на черном рынке сегодня десять сортов денег и на каждый сорт свой курс.
      - По тому, кто какие деньги сейчас покупает, можно узнать, к какому обществу он принадлежит, - печально ответил Голицын. - Мужики скупают гривенники, мещане и буржуа "керенки", дворяне - золотые червонцы и екатерининские ассигнации. "Катеринки" напоминают нам о недавнем величии Русской империи.
      - О-о! "Катеринки"! Сторублевые ассигнации с портретом Екатерины Великой? В городе, носящем ее имя, естественно ценить ее деньги.
      - Екатеринбург назван в честь Екатерины Первой, - мягко поправил Голицын.
      - Благодарю за примечание к русской истории. - Престон вынул золотой портсигар, щелкнул крышкой. - Как продвигается следствие по делу о цареубийцах, ваше сиятельство?
      - Следствие окончено. Мы же успели захватить только мелкую сошку, главные виновники бежали, - поморщился Голицын, и обычное брезгливое выражение вернулось на его худое лицо.
      - Вы намерены судить эту сошку?
      - Суд уже состоялся. Цареубийцы расстреляны. - Голицын поджал тонкие серые губы, вытер батистовы платком ладони. - Пусть казнь цареубийц послужит грозным предупреждением для красных. Хотя казни и не исправляют нравов, но эта, эта оправдана словами евангелия: "Мне отмщенье и аз воздам!" Возмездие совершено, теперь надо думать о будущем.
      Наступила неловкая пауза: каждый думал о своем, теперь уже подыскивая дипломатическую форму выражения мысли. Первым прервал затянувшееся молчание Томас Престон.
      - Вам так и не удалось обнаружить золото из уральских банков, похищенное большевиками? - спросил он. - Ведь большевики захватили что-то около тысячи пудов...
      - Красные успели вывезти золото и другие ценности из Екатеринбурга, Алапаевска, Златоуста, с золотом им повезло, - меланхолически ответил Голицын. - Но что такое уральское золото по сравнению с русским золотым запасом, хранящимся в Казани? Капля в океане!
      - Вы правы, вы правы, - завздыхал Престон. - В государственном запасе России, кажется, восемьдесят тысяч пудов золота, платины, серебра, не считая царских драгоценностей. Какой ужас, что это сказочное богатство в руках большевиков. - Престон стиснул в зубах мундштук папиросы.
      - Офицерская бригада Каппеля заняла Симбирск и идет на Казань. Если Каппель будет действовать стремительно и смело, золотой запас можно отвоевать, - убежденно сказал Голицын.
      - Да поможет бог полковнику Каппелю! Кроме офицерской бригады на Казань наступают чешские легионы. Шесть легионов, отборные части, ваше сиятельство. - Престон подобрал ноги, выпрямился в кресле. - У меня есть точные сведения, что Ижевск и Воткинск свергнут Совдепы. А ведь в тех местах крупнейшие военные заводы России...
      - Новости великолепны; правда, я их уже знаю. Самарский Комуч развивает бешеную энергию.
      - К сожалению, этого не скажешь об областном правительстве Урала. Правительство это - политический выкидыш кадетской, меньшевистской и левоэсеровской партий.
      - Областное правительство Урала держится на моих штыках, пренебрежительно заметил Голицын.
      - Штыками можно делать что угодно, нельзя на них только сидеть, говаривал Наполеон. Мне совершенно ясно - России нужен свой Наполеон.
      - Наполеоны не выдвигаются партиями, Наполеоны являются сами, Голицын потер ладонь о ладонь, брезгливо отряхнул пальцы. - Пока у нас нет фигуры, достойной стать русским Наполеоном.
      - А Савинков? - спросил консул. - Опаснейший враг большевиков и надежнейший наш союзник. Он самой судьбой послан для спасения России.
      - Савинков причинил много зла и Русской империи, и царскому дому. Этот террорист не может стать русским диктатором. Монархисты его ненавидят, народ не понимает.
      - Борис Савинков перестал быть социал-революционером. Теперь он - как ни странно это звучит - личный империалист. У Савинкова - могучая воля, он применяет любые средства, чтобы сокрушить большевиков. Не воспользоваться таким человеком - грех!
      - Большевики раздавили его восстание в Ярославле. И в Муроме - тоже. Сам Савинков скрылся, и где он - неизвестно, - сказал Голицын.
      - Савинков вынырнет и начнет поход на большевиков. - Престон откинул руку с дымящейся папиросой и произнес особо доверительным тоном: Ярославский мятеж - всего лишь пролог гражданской войны. В Казани собралось несколько тысяч членов Союза защиты родины и свободы. Среди них и кадровые офицеры, и царские генералы, и все они - убежденные монархисты и простили Савинкову его прежние грешки.
      - Но ведь Савинкова в Казани нет. - Голицын раскрыл ладони, но тут же сложил лодочкой. Задумался.
      Томас Престон наблюдал за ним, пытаясь понять ход его мысли, это не удавалось.
      - Лучше диктатура одной личности, чем политической клики. Хотя всякая диктатура несет беззаконие - я за нее. Она становится исторической необходимостью. Только военной диктатурой можно сломать диктатуру большевиков. И нам надо спешить, иначе белое движение погибнет. Все эти уральское и омское правительства - лишь тени на политическом экране России. Они больны дряблостью мысли, и - что самое страшное - они бессильны. Не думал я, что доживу до какого-то уральского правительства! Что за божественные завитушки появляются на фасаде русской истории? Областное правительство Урала! - желчно повторил Голицын и опять потер ладонь о ладонь. - Если этих правителей сегодня телега колесом не раздавит - завтра я их арестую...
      - У вас чисто английский юмор, - расцвел в широкой улыбке Престон. Англичане не любят менять лошадей на середине брода, но в России это совершенно необходимо. Правительство его величества моего короля окажет белому движению любую помощь. Для этого нужна только уверенность, что белые вожди будут верными нашими союзниками. Да, а что вы думаете о чехах? - спросил консул.
      - Чехи сделали свое дело, чехи могут уходить...
      - Чешские парни не уйдут из Сибири, если бы даже вы и хотели. Я получил сегодня утром телеграмму из Вашингтона. Чехословацкий национальный совет, возглавляемый профессором Масариком, опубликовал заявление, что Чехословацкий корпус остается в Сибири. Профессор Масарик прекрасно понимает, что его парни принесут союзникам больше пользы в Сибири и на Урале, чем в другом месте Европы. Если вы дорожите нашей дружбой - цените чехов. Воздавайте должное их полководцам, особенно Рудольфу Гайде. Спрячьте вашу гордость, скверно стоять на коленях с гордо поднятой головой.
      Голицын сидел насупившись, закусив нижнюю губу: с морщинистого лица исчезла даже тень дружелюбия.
      - Лучше реальное настоящее, чем абстрактное будущее. Сегодня вам нужно больше рассчитывать на чешские штыки, чем на собственные, - голос консула звучал мягко, бархатисто. - Ваше сиятельство! Я рад, что Казань скоро очистится от красной скверны, я верю в это, как и вы. От души советую - установите контакт со всеми антибольшевистскими силами, скрывающимися в Казани. Офицеры, сенаторы, священники, помещики. Цвет русского общества! Самая мощная организация - Союз защиты родины и свободы, им руководит заместитель господина Савинкова генерал Рычков. Это имя вам известно?
      - Старый мой приятель, Вениамин Вениаминович.
      - И очень даже прекрасно! Пошлите к нему человека, которому доверяете. Поставьте перед своим эмиссаром две цели: захват государственного золотого запаса и немедленный вывоз его из Казани. Это первая и главная цель. Вторая - пусть ваш эмиссар помогает Союзу защиты родины и свободы; в русских социал-революционерах имеются еще силы, способные уничтожить большевизм. Есть у вас такой расторопный человек?
      - Думаю, поищем - найдем.
      - Когда я узнаю, кто станет вашим эмиссаром?
      - Вечером постараюсь ответить.
      - Тогда до вечера, ваше сиятельство!
      После ухода консула Голицын приказал разыскать ротмистра Долгушина. В распахнутом окне светилась сочная синева неба, темнели цветущие липы, по ним, покачиваясь, стекали тени облаков. Голицын сидел в полном оцепенении. Опять все ему стало казаться туманным, зыбким, обманчивым, особенно будущее. Была зыбкой и неясная затея английского консула с поисками кандидата в русские Наполеоны.
      - Легко произнести - военный диктатор! А кто станет русским Наполеоном? Борис Савинков? Политика все же дьявольское занятие, она приводит к самым противоестественным союзам. Попробуй вообрази союз русских монархистов с эсером Савинковым, - Голицын поставил на стол локти, положил на ладони голову, закрыл глаза.
      Владимир Васильевич Голицын был последним представителем древнего княжеского рода. Старый русский аристократ презирал народ, буржуазию, даже людей своего класса - мелкопоместных и служилых дворян.
      После революции Голицын уехал в Тюмень, чтобы находиться вблизи сосланного императора. В Тюмени он тайно помогал монархистам, собиравшимся освободить Николая Второго из красного плена.
      Мятеж Чехословацкого корпуса, свергнувшего Советскую власть от берегов Волги до Тихого океана, Голицын воспринял как призыв к гражданской войне и реставрации монархии. Поэтому с радостью принял он командование над сформированной в Тюмени дивизией горных стрелков. Без уязвленного самолюбия подчинился он командующему группой чешских и русских белых войск полковнику Войцеховскому, без звука уступил первенство младшему по чину офицеру, лишь бы захватить Екатеринбург и освободить Николая Второго.
      Столицу Урала захватить удалось, но царя уже не было в живых.
      Холодная ярость овладела Голицыным: его контрразведка хватала правых и виноватых, по подозрению и без всяких улик. Следователем по делу цареубийц Голицын назначил своего племянника Сергея Долгушина. В ротмистре Голицын ценил ум и решительность.
      К остальным офицерам, как к русским, так и чешским, к министрам областного правительства Урала, толпам дворян и помещиков, занесенных революционной бурей в Екатеринбург, князь относился с нескрываемым презрением. Он вел себя надменно, разговаривал пренебрежительно, а после рукопожатий вытирал ладони носовым платком, не замечая обиженных физиономий и оскорбленного достоинства людей, его окружающих. За болезненную брезгливость Голицына ненавидели тихо, но люто.
      В кабинет вошел адъютант, и Голицын очнулся от своего оцепенения.
      - Ротмистр Долгушин по вашему приказанию...
      - Почему такой мрачный вид? - спросил Голицын, широко раскинув руки и заключая в объятия вошедшего Долгушина. Родственные отношения избавляли обоих от ненужных церемоний.
      - А потому, что я теперь кровавая собака Урала, - ухмыльнулся Долгушин. - Так величает меня один прапорщик из свиты полковника Войцеховского. Он, видите ли, возмущен, что цареубийцы расстреляны без суда...
      - А что же ты ему?
      - "Надо же быть кому-то и кровавой собакой", - ответил я и закатил прапорщику оплеуху. Грозится вызвать на дуэль, но это глупости. Досадно, что я сгоряча привлек внимание к контрразведке. Она должна работать в глубокой тишине, если хотим защищать наше будущее, а моя оплеуха нарушает эту тишину.
      - Хорошо сказал - контрразведка должна защищать наше будущее, Голицын произнес слово "наше" так, что оно прозвучало как их общее будущее. - Садись, Сергей, и слушай меня внимательно. Может, коньяку хочешь, у меня отличный "мартель".
      Долгушин отрицательно замотал головой и повалился в кресло. Взял папиросу, но, не закурив, сломал ее между пальцами.
      - Я познакомился с протоколами допроса цареубийц и доволен тобой, продолжал Голицын, желая взбодрить ротмистра. - Но время, Сергей, захлестывает событиями. Мы не можем позволить времени течь поверх наших голов. - Князь по привычке потер ладони. - И у меня есть новое сек-рет-ней-шее поручение. - Голицын растянул и без того длинное словечко. - Но прежде всего - вопрос: ты говорил, что в вашем казанском поместье сейчас живет Евгения Петровна?
      - До Совдепии мать жила там.
      - Хотел бы повидаться с матерью?
      - Рад бы в рай, да грехи не пускают.
      - Даю тебе такую возможность. Поедешь в Казань моим тайным эмиссаром, а по пути заглянешь к матери. Будем надеяться, что большевики не тронули Евгению Петровну, если даже и отобрали поместье. А теперь, Сергей, слушай: суть нового сек-рет-ней-ше-го поручения в том, что ты... - И Голицын передал ротмистру разговор с Томасом Престоном.
      - Почему союзники вздумали за нас решать, нужен нам военный диктатор или не нужен? - спросил Долгушин и, не дожидаясь ответа, съехидничал: Опасаюсь диктаторов, они быстро делают преступниками собственных друзей.
      - Лучше самая страшная диктатура, чем красное безумие, - похоронным тоном ответил Голицын и протянул руку к сейфу, вынул из него две толстые пачки. - Здесь двадцать тысяч рублей. Николаевских. Оружия с собой не бери, достанешь в Казани. Я напишу генералу Рычкову письмо: если его у тебя найдут - расстреляют сразу. Помни об этом!
      - Слишком важное предупреждение.
      Голицын прикрыл ладонью виски, из-под пальцев проследил за спокойным лицом племянника. Ему понравился твердый, пронзительный блеск его глаз. Огладив бритую морщинистую свою щеку, произнес:
      - Вопреки пожеланиям Томаса Престона я облегчу твою миссию. Одно, а не два поручении должен выполнить ты, Сергей. Пока в Казани болошевики всеми силами старайся сорвать эвакуацию из города золотого запаса. Но как только Каппель возьмет Казань - надо немедленно вывезти золото. На Волгу, на Каму, на Урал пароходами, поездами, но вывезти. Государственный запас должен быть в наших руках. И вот еще что, Сергей. Нужно энергично разжигать ненависть к еврейско-немецкому большевизму. Так разжигать, чтобы наш мужик пошел на большевиков с дубиной, с оглоблей, зубами перегрыз бы им горло. И необходимо организовать голод. Голод - большой человек, говорят татары. Междуречье Камы, Вятки, Волги богато хлебом, нельзя допускать, чтобы его вывозили в рабочие центры. Пусть мужики сжигают хлеб, гноят в земле, травят на самогон... - Голицын запнулся, не зная, что еще сказать. - Голод - большой человек! - веско повторил он. - Передай самый почтительный поклон Евгении Петровне, смелая, умная она женщина. Будь и ты достоин своей матери. - Голицын поцеловал ротмистра. - Ну ступай. Нет, погоди! Я хочу знать, как вели себя на допросе цареубийцы?
      - Если бы мы имели таких же фанатиков, монархия была бы уже реставрирована. Один из большевиков сказал мне: "Вы хотели сделать Николая Второго знаменем борьбы с революцией. Мы уничтожили ваше знамя". А знамя-то, знамя-то триста лет реяло над Россией. Но, Владимир Васильевич, что бы ни случилось, а я не желаю менять ни богов, ни знамен...