- Так что там у него с лицом?
      - Я штопал его весь вечер. Грудь была словно дырявая циновка, истыканная ножом безумца. Чтобы собрать его по кусочкам, понадобилось наложить сто двадцать швов.
      "Шалтай Болтай сидел на стене... - мелькнуло в голове у Брента. Шалтай Болтай свалился во сне..." Ему хотелось рассмеяться, но вместо смеха раздалось только какое-то горловое бульканье.
      - Стонет? - услышал он низкий бас Мацухары.
      - Возможно, он пытается что-то сказать, - предположил Хорикоси.
      - Не... пытаюсь, а... говорю... болван... - сумел наконец произнести Брент.
      - Смотри-ка, очнулся! - обрадовался старый Хорикоси, и все вокруг с облегчением рассмеялись.
      Потом раздался негромкий голос с характерными интеллигентными интонациями:
      - Скоро поправишься, Брент, ты пошел в отца, а он был на диво крепок.
      Высокий человек лет шестидесяти с серо-зелеными глазами и удивительно густыми седыми волосами, челкой падавшими на лоб, склонил над кроватью бледное лицо, казавшееся особенно белым рядом с желто-смуглыми лицами японцев. Это был адмирал Марк Аллен, начальник военно-морской разведки в зоне Тихого океана, вместе с Брентом прикомандированный к "Йонаге". Он вырос и получил образование в Японии, где его отец был военно-морским атташе, а потому свободно говорил по-японски (как и на многих других языках) и был крупным специалистом по истории и культуре Востока.
      Окончив Военно-морскую академию в Аннаполисе, он служил на торпедном катере, а потом был командиром одной из первых субмарин класса "Гато". Однако страсть к авиации возобладала, и Аллен, получив "крылышки" [нагрудная эмблема летчиков ВВС и ВМС США] в Пенсаколе, стал пилотом пикирующего бомбардировщика "Дуглас-SBD", приписанного к палубной авиации "Лексингтона". Там он познакомился и подружился с Тедом Россом, отцом Брента, летавшим на его самолете стрелком. Именно он за необузданную вспыльчивость прозвал его Порох Росс.
      Марк Аллен сделал двадцать три боевых вылета и был сбит над Коралловым морем, где затонул тогда и его авианосец. Потом он служил на "Йорктауне" и "Уэспе" помощником руководителя полетов и сумел выплыть после того, как оба корабля один за другим были пущены японцами на дно. К нему крепко прилипло шуточное прозвище "глубоководная непотопляемая торпеда "Марк-1", и многие отказывались служить с ним, считая, что он родился под несчастливой звездой.
      Однако Аллен сумел переломить свое невезение и был с повышением назначен руководителем полетов на один из новых авианосцев класса "эссекс". Именно он направлял самолеты, потопившие японский линкор "Ямато" во время его злосчастной атаки на Окинаву 7 апреля 1945 года, а всего он принимал участие в двенадцати морских сражениях, заработав Военно-морской крест и медаль "За выдающиеся заслуги". После уничтожения "Ямато" его представили к медали Почета, которую он, правда, так и не получил. Зато его несколько раз упоминали в приказах, а президент Трумен направил ему личную благодарность.
      После войны они вместе с Россом попали в число сотрудников Сэмюэла Моррисона, писавшего капитальный труд "ВМС США во Второй мировой войне". Совместная работа сблизила их еще больше, и, когда в 1953 году Тед женился на Кэтлин Игэн, в свидетели он позвал Аллена, а тот, годом позже венчаясь с Кейко Моримото, разумеется, захотел, чтобы шафером на бракосочетании стал Порох. И когда у него родился Брент, в роли восприемника он видел только своего старого друга.
      И вот теперь, увидев полные жалости и тревоги глаза Аллена, Брент попытался успокаивающе улыбнуться:
      - Я... уже ничего...
      - Конечно! Конечно! У тебя же, как у Тибальта, девять жизней!
      Оба американца рассмеялись, а японцы, очевидно, не читавшие "Ромео и Джульетту", недоуменно переглянулись.
      - Ты молодчина, Брент, - пробасил Йоси Мацухара. - Одного "мессера" сбил, второй еле уполз. - Он отстегнул от пояса меч. - Я принес его тебе. Офицеры "Йонаги" имеют право не расставаться со своими мечами даже в лазарете. Вот здесь, над койкой, мы его и повесим. - Он приладил меч к изголовью госпитальной кровати.
      Брент внимательно следил за его движениями: у этого закаленного клинка в инкрустированных драгоценными камнями ножнах, украшенных искуснейшей резьбой, которая запечатлела важнейшие события рода Коноэ, была своя история. Последний в роду, лейтенант Нобутаке Коноэ вручил его Бренту перед ритуальным самоубийством, выбрав американца своим кайсяку, хотя терпеть его не мог и даже пытался убить. Однако Брент был храбр, обладал огромной физической силой и оправдал возложенную на него честь. На глазах адмирала Фудзиты и сотни его офицеров он одним отчетливым ударом обезглавил лейтенанта. Правда, потом у него начался приступ рвоты, которая мучила его еще двое суток.
      Воспоминания Брента были прерваны Эйити Хорикоси.
      - Молодцом, молодцом, мистер Росс. Скоро будем кушать как все люди, а не через трубочку, - он показал на введенную в вену Брента иглу, которая была присоединена к пластиковой трубке капельницы с физиологическим раствором. - Такеда, - обратился он к санитару в белом халате, - пока все-таки продолжай давать пятипроцентный раствор декстрозы с половинной солевой концентрацией из расчета тысяча пятьсот кубиков в час.
      Такеда поклонился и торопливо записал назначение.
      - Будут боли, - продолжал Хорикоси, - сделаешь ему четыреста единиц демерола раз в четыре часа. Но не больше. Понял?
      - Понял, - высоким, срывающимся на фальцет голосом ответил тот.
      - Такии... - сказал Брент. - Лейтенант Йосиро Такии. Как он?
      Хорикоси еще не успел ответить, как все обернулись на громкий протяжный стон, донесшийся с соседней койки. Брент осторожно перекатился на бок и увидел под ожоговым навесом неподвижную, сплошь забинтованную, словно египетская мумия, фигуру, утыканную пластиковыми трубками, входящими во все отверстия тела. Носа не было - подающие кислород трубки были присоединены к двум круглым дыркам, черневшим в бинтах.
      - Такии... - в ужасе воскликнул Брент. - Это мой командир!
      - Он был просто пропитан бензином, - хрипловатым голосом сказал Фудзита. - Не сразу удалось... сбить пламя.
      - Ожоги третьей степени. Голова - целиком, шея, обе руки, плечи, спина... По "правилу девяток" [принятый в медицине способ исчисления пораженной ожогами площади в процентах от общей поверхности тела] - сорок пять процентов поверхности тела.
      - Каких еще девяток? О чем вы, доктор? У него же нет носа! А уши? Глаза?
      Хорикоси, уставившись поверх головы Брента на меч, еле слышно ответил:
      - Нет у него ни ушей, ни глаз.
      - Он потерял зрение и слух, почти половина его тела уничтожена! Зачем же вы его лечите, зачем стараетесь сохранить ему жизнь?
      Глаза старого доктора блеснули, словно кусочки полированного оникса:
      - Зачем? Затем, что это - мой долг. Я восстанавливаю то, что уничтожаете вы! Здесь, - он обвел вокруг себя рукой, - здесь идет такое же сражение, как и в небесах, где вы превращаете друг друга вот в такое... Он ткнул пальцем в сторону обожженного летчика, в изголовье которого тоже висел меч. - Но я сражаюсь со смертью, а вы - с жизнью. - Он, явно не робея перед офицерами в высоких чинах, окинул их вызывающим взглядом. Чудес от меня не ждите: увечить и убивать легче, чем спасать и лечить!
      Адмирал Фудзита выпрямился, в глазах у него вспыхнул опасный огонек. Но прежде чем он успел заговорить, с койки обожженного Такии донесся пронзительный, протяжный стон - словно флейтист во всю силу своих легких опробовал инструмент, - который царапал нервы, как скрип железа по стеклу, леденя кровь в жилах и бросая людей в озноб.
      - Такеда! - приказал Хорикоси, - введи ему сто миллиграмм демерола.
      - Господин старший фельдшер... Я только что...
      Такии снова, еще громче, застонал, попытался повернуть спеленутую бинтами голову.
      - Не пререкаться! Делай, что тебе говорят!
      - Есть!
      Катая по скулам желваки, санитар взял со столика шприц и выпустил его содержимое в одну из капельниц, укрепленных над кроватью летчика. Стоны почти сразу же стали стихать.
      Хорикоси как ни в чем не бывало повернулся к Фудзите:
      - С вашего разрешения, господин адмирал... Меня ждут, - он кивнул в сторону длинного ряда тридцати госпитальных коек, двенадцать из которых занимали раненые.
      - Работайте, - отвечал тот. - И нам пора заняться делами.
      Следом за адмиралом к дверям направились все остальные. Брент, осененный пугающей догадкой, крикнул им вслед как мог громко:
      - Арабская эскадра?..
      - Мы всадили авианосцу две торпеды ниже ватерлинии, - не останавливаясь, бросил через плечо адмирал, - и арабы убрались.
      - Слава Богу, - прошептал Брент, снова откидываясь на подушку. Забытье стало путать его мысли.
      Американский лейтенант с поразительной быстротой восстанавливал силы. Хотя ожоги вызывали мучительный зуд, а швы неприятно стягивали тело, он проснулся наутро бодрым и без головной боли. У койки стояли Хорикоси, Такеда и еще несколько санитаров, прилаживавших над его правой, обожженной горящим бензином ногой маленькую ожоговую "люльку".
      - Прекрасно... Капиллярное наполнение просто прекрасное... - бормотал старый фельдшер, откидывая простыню и осматривая ожог.
      - Да? А как там с "правилом девяток"? - весело спросил Брент.
      От улыбки все морщины на лице Хорикоси пришли в движение.
      - Схватываете на лету, мистер Росс! Одна нога - девять процентов, - он склонился ниже и потыкал в ожог иголочкой из нержавеющей стали. Брент только моргнул, но не застонал. - Так... Формируются пузыри и струпы... Пострадал только эпидермис... Поверхностный ожог... - бормотал фельдшер, не оборачиваясь.
      - А что это значит? - осведомился Брент.
      - А значит это, что у вас, лейтенант, ожоги второй степени, обширные, но поверхностные. Затронь они ткани поглубже, была бы третья степень. - Он полуобернулся к санитару: - Продолжай делать солевые ванночки комнатной температуры.
      - Скажите, доктор, что известно о Розенкранце? И об арабской эскадре? неожиданно спросил Брент.
      - Ничего мне не известно. Убийства не по моей части. Их спрашивайте, Хорикоси показал в ту сторону, где находилась флагманская рубка.
      - Вливания? - держа наготове пюпитр с наколотым на него листом бумаги, спросил Такеда.
      - Продолжай давать пятипроцентный раствор декстрозы и раствор Паркленда. Пусть получает как можно больше жидкости - пьет, пока из ушей не польется! И следи за количеством мочи. Если его сосуды достаточно хорошо удерживают коллоиды, мы сможем вымывать всю дрянь мочегонными и уже завтра утром снять капельницу.
      - Я вас не понимаю, доктор, - ошеломленно сказал Брент. - Как это вам ничего не известно об арабах?
      - Да вот так! Неизвестно - и все! - Хорикоси гневно распрямился. - Вот утка, лейтенант! Ваша задача - регулярно заполнять ее доверху, и тогда мы вынем у вас из вены эту иголку. Понятно? Пить и писать, пить и писать, остальное вас не касается!
      Еще год назад, когда Брент впервые познакомился со старшим фельдшером Хрикоси, тот поразил его. Он принадлежал к числу "коренных" моряков "Йонаги" и пришел на корабль в 1938 году, став санитаром. Во время сорока двух лет ледового плена, когда все пять судовых врачей один за другим переселились в лучший мир, Хорикоси обнаружил редкостные дарования клинициста и искуснейшего хирурга и постепенно стал брать медсанчасть авианосца в свои руки. Когда же в 1967 году умер последний врач, адмирал, глубоко презиравший медицину и медиков, которых он иначе как "шарлатанами и коновалами" не звал, проникся к фельдшеру доверием, вручил ему бразды правления, приказав подобрать себе помощников из числа самых толковых и старательных санитаров. Адмирал знал, что премудрости врачебной науки постигаются не по учебникам и руководствам, а в ежедневной практике, передаются от мастера - подмастерью, и без колебаний назначил фельдшера начальником МСЧ.
      Хорикоси чувствовал себя в судовом лазарете полновластным хозяином и относился к надменным офицерам без того раболепия, которое предписывали уставы и традиции императорского флота. Даже когда в его владениях появлялся сам адмирал Фудзита, фельдшер был с ним почтителен без заискивания и вежлив без подобострастия. Он знал себе цену и был уверен в себе, - может быть, этим объяснялась его независимость, граничащая с высокомерием. Он наотрез отказался пройти аттестацию на получение офицерского звания, сказав Фудзите, что не ему, темному и необразованному крестьянскому сыну, носить золотые нашивки.
      Когда "Седьмой авианосец" вошел в Токийский залив, командование Сил самообороны тут же предложило укомплектовать МСЧ дипломированными военными врачами, но адмирал, к полному восторгу Хорикоси, отказался от этого. В судовую роль было внесено лишь несколько юных санитаров, которых четверо ветеранов с ходу принялись школить и жучить. Сам Хорикоси внимательнейшим образом штудировал медицинскую литературу, заказывал самые последние новинки оборудования и фармацевтики. Благодаря его усилиям МСЧ авианосца превратилась в первоклассное лечебное учреждение, не уступавшее лучшим клиникам мира. Вскоре начались тяжелые бои с террористами, и койки лазарета заполнялись моряками со всеми видами увечий и ран. Многие погибали - в том числе совсем молодые, - и у надменно поджатых губ Хорикоси появились горькие складки.
      - Да! Такеда! - сказал он. - Проследи, чтобы он съедал не меньше тридцати яиц в день.
      - Куда мне столько? Я же кукарекать начну! - возразил было Брент.
      - Организму нужен полноценный белок. Если не хочешь лейтенант, попасть в суп, - подмигнул Хорикоси, - ешь яйца!
      - Какой еще суп? - спросил Брент, подозревая подвох.
      - А то ты не знаешь, что делают с петушками, которые только кукарекают, а кур не топчут? Белок, лейтенант, натуральный протеин, и курочки будут тобой довольны, как и раньше.
      С кровати Такии опять донесся стон. Со всех лиц исчезли улыбки, и госпитальная палата словно погрузилась в вязкую ледяную жижу, от которой всех пробрал озноб. Хорикоси и Такеда торопливо подошли к обожженному летчику и сдернули простыню, закрывавшую "люльку".
      - Может быть, увеличить дозу, господин старший фельдшер? - спросил Такеда. - У него, наверно, повысился порог привыкания.
      - Да нет, - покачал головой Хорикоси. - Оставим прежнюю дозу демерола, но сначала я его осмотрю.
      Насколько Бренту было известно, Йосиро Такии не приходил в сознание. Его обугленное тело с глубоко и прерывисто дышавшей грудью жило и осуществляло все свои процессы лишь благодаря неусыпным заботам санитаров, менявших емкости капельниц, подносивших и уносивших судна.
      - Какие у него шансы? - негромко спросил Брент.
      - Учитывая возраст, глубину и площадь ожогов - десять из ста.
      - Господи Боже! Ни ушей, ни носа, ни глаз!.. - он осекся, почувствовав острую боль в груди. Такеда по знаку Хорикоси сменил шприц, и Брент сморщился, когда игла больно клюнула его в руку. - Это вы для того, чтобы заткнуть мне рот, я знаю.
      - Когда и чем тебя колоть, лейтенант, решаю я, - отрезал Хорикоси. Такеда, продолжать эндотрахеальные интубации и следить за мочеиспусканием, - ледяным профессиональным тоном распорядился он.
      - Трахеотомия?
      - В том случае, если он будет задерживать воду и разовьется тяжелый отек.
      - Ясно.
      - Солевые компрессы, Такеда. И не забывай регулярно измерять ему давление.
      Санитар понимающе кивнул.
      - И десятипроцентный сульфамилон?
      Хорикоси на миг задумался.
      - Сульфамилон способствует рассасыванию струпов, но как бы он нам не преподнес нарушения кислотно-щелочного баланса, а проще говоря ацидоза... Нет! Переходи на пятипроцентный - три раза в день.
      Брент, оглушенный потоком непонятных слов, слушал, как Хорикоси делает одни назначения, отменяет другие, и в нем закипала глухая ярость. Зачем спасать Такии? Зачем они борются за то, чтобы продлить это существование? Он уже, можно сказать кремирован. Если даже чудом он выживет, то что это будет за жизнь - без ушей, без носа, без глаз, с постоянными мучительными болями в наполовину уничтоженном огнем теле?! Такое не привидится даже самому изощренному мастеру голливудских спецэффектов. Голос Хорикоси продолжал рокотать на одной ноте, точно басовая виолончельная струна, и под действием демерола Брент стал мягко погружаться в забытье.
      А ночью он впервые услышал какие-то странные звуки, похожие на вой ветра в лесной глуши: казалось, он шуршит листьями, шумит в ветвях, гнет их и сталкивает друг с другом, ломая и сбрасывая наземь. Из этого шелеста постепенно выделялись членораздельные звуки, а они складывались в его имя: "Брент-сан... Брент-сан..." Потом все смолкло.
      Лейтенант повернул голову к соседней койке. Такии был мертвенно неподвижен. Да может ли он говорить? Ведь Брент во время перевязки видел его лицо - то, что от него осталось: губ не было вообще, свороченная к самому уху челюсть зияла двумя рядами почерневших, как нечищенное серебро, зубов.
      Брент еще целый час, пока санитар не сделал ему спасительный укол, не мог заснуть.
      На следующий день боли совсем стихли, сменившись зудом. Брент отказался принимать болеутоляющее, и туман у него в голове наконец-то рассеялся. Кроме того, ему сняли капельницу, и он впервые за все эти дни получил относительную свободу движений - в пределах своей койки, разумеется.
      В палату вошел Йоси Мацухара, и Брент брюзгливым тоном больного сказал:
      - Не слишком-то вы торопились, подполковник, навестить товарища. Куда ты запропал, Йоси?
      - Служба, служба, Брент, дел по горло. Не все могут позволить себе роскошь валяться в лазарете и бездельничать.
      - Что же, за двое суток не мог выкроить для меня минутки?
      - Прошло не двое суток, - летчик присел у его кровати, - а почти целая неделя. И я бывал у тебя ежедневно - ты спал.
      - Не может быть! - ошеломленно воскликнул Брент. - А давно мы в порту? - Как и всякий опытный моряк, он на слух по шуму машин, по отсутствию толчков мог определить, что "Йонага" находится не в открытом море.
      - Вчера вошли в Йокосуку и стали в доке В-2.
      Брент почувствовал какое-то саднящее чувство беспокойства:
      - Ты говорил, что мы всадили две "дуры" в арабский авианосец? Говорил или мне это приснилось? Меня так накачали морфином, что в голове все перепуталось... - добавил он смущенно. - Вроде говорил, да? Вчера? Или я брежу и грежу?
      Йоси улыбнулся, участливо заглянул ему в глаза:
      - Нет, старина, ты не бредишь и не грезишь. Я говорил, только не вчера, а шесть дней назад. В то утро, когда тебя ранило, мы обнаружили их в двухстах милях к востоку и действительно повредили двумя торпедами авианосец класса "Маджестик". Арабы убрались в Макассарский пролив, наверно, будут чинить его где-нибудь в Сурабае.
      - Хорикоси отказался беседовать со мной на эту тему, - Брент показал туда, где в конце палаты, за стеклянной перегородкой находился кабинет начальника МСЧ.
      - Да, он не без придури. Ненавидит войну.
      - Ненавидит войну и служит на боевом корабле, на действующем флоте... Перевелся бы куда-нибудь.
      - Некуда ему переводиться, Брент, - покачал головой Мацухара. - О семье своей он знает только то, что она погибла. Он один как перст. Да и адмирал никогда в жизни его не отпустит - он, что называется, - светило. Светило-самоучка.
      - Полоумное светило.
      Летчик усмехнулся:
      - Мы все не вполне нормальные, Брент. Если на минутку задуматься, чем мы занимаемся, чем добываем себе на пропитание.
      Брент, позабавленный этой странной логикой, хмыкнул, но мысли его тут же вернулись к прежней теме:
      - По международному морскому праву арабы могут находиться в порту нейтрального государства не свыше семидесяти двух часов.
      - Какое там международное право?! Какой нейтралитет? - саркастически расхохотался Мацухара. - Есть только право сильного и сила нефти.
      - Так ты думаешь, "Маджестик" станет на ремонт на какой-нибудь индонезийской верфи?
      - Индонезия - член ОПЕК, Индонезия поддерживает Каддафи, Индонезия хочет жить. Стало быть, примет арабский авианосец.
      - Но ведь это дело нескольких месяцев. Мы подберемся поближе и пустим его на дно прямо в гавани.
      Йоси покачал головой:
      - Нет. У арабов есть базы на Борнео и в Халамахаре. Никогда адмирал без крайней необходимости не сунется в точку, куда дотягивается авиация наземного базирования. Он дождется, когда "Маджестик" выйдет в открытое море, на оперативный простор. И вот тогда...
      Мысль Брента работала с прежней отчетливостью, и недоуменные вопросы наперебой требовали ответов:
      - Марианские острова. Розенкранц. Арабские десантные суда...
      - Над западным побережьем Сайпана в бухте Танапага я засек транспорт.
      Брент недоуменно вскинул бровь:
      - Мы же проходили над Мажиссьен-Бэй и ничего не видели.
      - И скорее всего транспорт этот высадит "коммандос", - продолжал Мацухара.
      - Пятый специальный саперный батальон или парашютную бригаду?
      - Теперь я вижу, Брент, что с головой у тебя все в порядке. Да. Седьмую парашютно-десантную бригаду и усиленный батальон. В сущности, почти полк.
      - Да ведь я помню, как полковник Бернштейн докладывал об этом на совете. "Моссад" несколько месяцев назад засек эти спецвойска, несколько транспортов и десяток новых субмарин. Все девицы из веселых домов Триполи и Бенгази - на жалованье у израильтян: "девочки" и рассказали об исчезновении их постоянных клиентов из Седьмой бригады.
      - С такими союзниками мы непобедимы, - заметил Мацухара, и оба засмеялись. - Ну так вот: субмарины типа "Зулус", восемь единиц.
      - Помнится, Бернштейн говорил о десяти.
      Летчик негромко засмеялся:
      - Верно. Было десять. Но две мы потопили к востоку от Роты. Две лодки и транспорт. Взяли пленных. Откуда, ты думаешь, у нас такие обширные сведения?
      - Вытрясли?
      - Вытрясли. Адмирал Фудзита, как ты знаешь, умеет быть очень настойчивым.
      Да, Брент знал, до каких пределов простиралась "настойчивость" старого самурая. Ему не раз приходилось видеть, как пленных били, пытали, а после получения от них нужной информации - расстреливали или обезглавливали. Фудзита был мастером допросов: поначалу Брент с трудом переносил эти процедуры, но потом, узнав, как арабы обошлись с командой и пассажирами захваченного и угнанного в Триполи лайнера "Маеда Мару" - больше тысячи человек было удавлено, - он стал считать жестокое обращение с ливийцами в порядке вещей.
      - Они заняли и Сайпан, и Тиниан, - продолжал летчик.
      - Авиабазы?
      - Конечно. И их авиация дальнего действия сможет оттуда наносить по нам удары.
      - А у них есть АДД?
      - Будет. Они превратили в бомбардировщики три эскадрильи: "Констеллейшн", DC-4 "Скаймастер" и DC-6 "Лифтмастер" - и усиленно тренируют экипажи.
      - Агвиджан они тоже взяли?
      - Пока нет. Там наша агентура. Местность ровная, как стол, - высадиться трудно. Наши люди смотрят за обоими островами: пока никто не прилетал. Мацухара стал разглядывать сложенные на коленях массивные руки. - А вот о Розенкранце известно только, что он сел на вынужденную в Тиниане.
      - Да? Это точно?
      - Точно, - Мацухара постучал кулаком о ладонь другой руки. - Я всадил в него целую серию 20-мм, но потом боги отвернулись от меня - патроны кончились.
      - Ничего, Йоси, когда-нибудь мы добьем этого негодяя, никуда он не денется.
      - Я никому его не отдам, Брент-сан.
      - Ладно. Бросим жребий.
      Летчик рассмеялся, но тут же оборвал смех и, стиснув челюсти, устремил пристальный взгляд на висевший в изголовье меч.
      - Император очень болен, - проговорил он негромко и медленно, словно у каждого произносимого им слова был нестерпимо едкий вкус. - Его дни сочтены. Говорят, у него рак. Уже было желудочное кровотечение. Я чувствую, что через несколько недель ему предстоит встреча с богами - его родственниками.
      - Поверь, Йоси-сан, мне очень жаль... Я знаю, какую роль играет микадо в вашей жизни...
      - Роль?! - вскинулся японец. - Ты знаешь, что такое "кокутай"? спросил он, хотя ему было отлично известно, насколько глубоки познания Брента в японской культуре, и он сам провел немало часов, обсуждая с юным американцем "Хага-куре", тонкости буддизма, синтоизма, японской живописи и поэзии.
      - Разумеется. Император - это Япония.
      - Верно. Но это еще не все. Император - это наша душа, наше сердце, воплощение национального самосознания.
      - Но, говорят, наследник престола Акихито - во всех отношениях достойный человек.
      - Да. Япония будет счастлива, получив такого правителя, - летчик порывисто поднялся, точно переменой позы мог отогнать мрачные мысли. - Ты гораздо лучше выглядишь сегодня, Брент-сан.
      - Надеюсь, что через несколько дней буду в строю, - американец с готовностью поддержал новый оборот разговора.
      - Не торопись, Брент-сан, надо отлежаться.
      - Да что ты, Йоси! Арабы пронюхают, что я валяюсь в лазарете, и завтра же будут разгуливать по Гинзе.
      Оба рассмеялись. Мацухара пожал ему руку и двинулся к выходу из палаты.
      Ночью Брента снова разбудили странные звуки, схожие с шелестом деревьев под ветром. "Брент-сан... Брент-сан", - шуршала листва.
      Осторожно приподнявшись, он спустил ноги с кровати и встал на палубе, слабо освещенной с двух сторон: слева в дальнем конце горела единственная лампа под матовым колпаком, справа за стеклянной перегородкой сидел дежурный санитар. "Брент-сан..." - снова прошуршал ветер. Нет, это не ветер - его звал Такии. Но это же невозможно!
      Брент склонился над туго спеленутым коконом, приникнув ухом к тому месту, где должна была находиться забинтованная голова, - и сквозь посвистывание и похрипывание мокроты, булькавшей в обожженной груди, словно там все время вздувались и лопались пузыри, разобрал невнятные слова, смысл которых был предельно ясен:
      - У-бей ме-ня... у-бей ме-ня...
      Брент отшатнулся и похолодел, словно услышал обращенные к нему слова призрака.
      - Это еще что такое, мистер Росс?! - раздался рядом другой голос высокий и ломкий. - Вам нельзя подниматься с постели.
      Брент оглянулся: дневальный санитар, старшина второй статьи Харуо Катаяни, при каждом шаге повизгивая резиновыми подошвами по линолеуму, спешил к нему из дежурки.
      - Мне показалось, он что-то сказал, - сам не зная почему, солгал Брент.
      - Что вы, мистер Росс, это невозможно, - санитар взял со столика шприц. - Наверно, просто застонал. - Он выпустил содержимое шприца в емкость на штативе. - Ну вот. Сейчас стихнет.
      Брент снова лег на свою койку:
      - Да, старшина. Я ошибся. Конечно, он просто стонал.
      Он не сводил глаз с Такии до тех пор, пока уже под утро сон не одолел его.
      На следующий день Йосиро Такии был безмолвен и неподвижен, как труп, и Брент невольно засомневался - не почудился ли ему вчера ночью голос летчика. Но ведь он уже не получает болеутоляющих и снотворных, голова у него ясная, тело обрело прежнюю силу, и завтра его собираются выписать. Он не сводил глаз с соседней койки, следя, как санитары делают перевязку, и голова Такии напомнила ему те обугленные головешки, которые он видел в камине в отчем доме. Голова Такии сгорела до костей - кожи и мышц не было вовсе - и была похожа на пурпурно-черный склон вулкана после извержения: весь в затверделых корках, буграх и складках застывшей лавы.
      В полдень он опять услышал что-то подобное хриплому клекоту, донесшемуся с соседней койки, и уставился на летчика. Воздух со свистом проходил сквозь его трахею, застревая и булькая в скоплениях мокроты. Такии вдруг влажно, хрипло закашлялся - струя желтой слизи фонтанчиком брызнула изо рта. Санитары в то же мгновение оказались у его койки. "Откачивать!" - бросил Такеда. Каятани поспешно ввел пластиковую трубку в рот летчика, и Брент услышал слабый свист.
      Весь день Такии не издавал ни звука, а ночью все началось снова. Сначала бульканье, потом шорох. Однако Брент уже был на ногах и склонялся над койкой летчика. Нечленораздельные обрубки слов, сливаясь воедино, звучали невнятно, и о смысле их приходилось догадываться, но все же это была человеческая речь. Такии говорил, и Брент понимал его.
      - Брент-сан... ты слышишь меня?..
      Брент придвинул губы почти вплотную к тому месту, где когда-то были уши Такии:
      - Да, Йосиро-сан, слышу! Я слышу тебя!
      - Брент... Друг... Убей меня...
      Американец ошеломленно глядел на него, потеряв на миг дар речи.
      - Не могу, - наконец выговорил он.
      - Ты должен... должен это... сделать, - Такии смолк, и Брент подумал, что летчик вновь впал в беспамятство. Но вот опять послышалось: - Ты ведь... любишь меня, Брент-сан?
      - Конечно, Йосиро, я твой друг.
      - Тогда убей меня... Я хочу умереть... как самурай, а... не так... Помоги, как ты помог... Коноэ... Моим мечом. Одним ударом...
      - Не могу!
      - Прошу тебя... - Запеленутый в бинты кокон затрясся. Такии плакал. Мне так... так больно... Во имя Будды, помоги... Мечом... Моим мечом... голос его пресекся.
      Брент медленно, как загипнотизированный, выпрямился. По щекам его катились слезы, могучие плечи ходили ходуном, он задыхался и ловил ртом воздух, словно шею его стягивала удавка. Глаза его метнули быстрый взгляд в дальний конец, где за стеклянной перегородкой ярко освещенной дежурки углубился в книгу санитар. Раненые, накачанные наркотиками, спали - никто даже не постанывал во сне. Брент вдруг понял, что на Такии болеутоляющие уже не действовали. Он, пересиливая невыносимые страдания, старался не стонать, чтобы ему не увеличивали дозу седативных средств, затемняющих сознание, - он хотел использовать момент просветления, чтобы убедить друга помочь ему умереть достойно.
      Брент всем одеревенелым корпусом повернулся к изголовью, где висел меч. Потянулся, ухватясь одной рукой за ножны, а другой - за обтянутую кожей рукоять, снял меч, резко лязгнувший о спинку кровати.