— Янки — убийцы! — выкрикнул ему в лицо главарь, угрожающе поводя своим транспарантом из стороны в сторону.

Брент стиснул зубы, сдержал бешенство и ответил на удивление ровным и спокойным тоном:

— С дороги. Два раза повторять не буду. С дороги.

Пикетчики стояли неподвижно, чуть покачивая над головой свои плакаты, и ответили, словно пещерные люди, оглушительным воем и ревом:

— Смерть «Йонаге»!

— Бей янки!

— Уматывайте из Японии, сволочи!

Грузный верзила замахнулся на Дэйл древком плаката:

— А-а, шлюха американская, такого тебе еще не засаживали?! Проберет до костей!

Для Брента это было уже чересчур. Кровь ударила ему в голову, смывая последние остатки цивилизованности и благоразумия. Он шагнул к вожаку, который торчком выставил свой плакат, собираясь ткнуть им Брента в лицо. Однако его опередил Куросу, одним молниеносным движением «Арисаки» переломивший и древко, и лучевую кость. Плакат закувыркался в воздухе, а пикетчик взвыл от боли и, схватившись за сломанную руку, рухнул на колени.

Но остальные ринулись вперед, вскинув кулаки и транспаранты. Брент с матросами по бокам и Дэйл за спиной врезался в толпу оборванцев, вопивших как грешные души в аду. Куросу и Накаяма, ухватив винтовки одной рукой за цевье, другой — за шейку приклада, действовали ими как палицами, нанося сокрушительные и очень болезненные удары в челюсти и уши. Двое пикетчиков свалились почти сразу же, но третий — смуглый и коренастый — оказался перед американцем.

Он был широк в плечах и словно налит силой — темноволосый, большеносый, с густо обросшими щетиной впалыми щеками и квадратным подбородком. Бусинки птичьих глаз сверкали безумным огнем, словно он накурился гашиша. Араб? Брент понял, что угадал, когда нападавший выкрикнул, брызгая слюной:

— Я — Назик Абдул Хабаш! Аллах Акбар! — с такой яростной силой, что все на миг оцепенели, как по команде «замри».

Первым опомнился старый Накаяма, развернувшийся в сторону нападавшего. Однако Брент удержал его. Ледяная улыбка раздвинула ему губы:

— Нет, это мой клиент.

Оттащив двоих покалеченных в сторону, пикетчики образовали полукруг, а моряки и Дэйл отодвинулись за спину Брента. Гулко затопали тяжелые ботинки: Брент увидел, что к ним приближаются, на бегу стаскивая с плеча винтовки, пятеро караульных во главе со старшиной Йоситоми. Теперь превосходящими силами они могли рассеять пикетчиков и пройти к автомобилю. Однако Брент, словно подчиняясь чьей-то непреклонной могучей воле, не мог оторвать глаз от ухмыляющегося смуглого лица.

— Сейчас-сейчас, мистер Росс, мы расчистим вам путь! — сказал Йоситоми.

— А вы бы лучше перестреляли нас! — елейным голосом, в котором, однако, клокотала ненависть, произнес араб. — Вы же привыкли беззащитных людей убивать, свиньи трусливые!

— Мы? К твоему сведению, «народный герой», мы пассажирские самолеты не сбиваем, автобусы со школьниками не взрываем, — ответил Брент. — Нет! — крикнул он, увидев, что Йоситоми сделал знак своим матросам. Похабная брань, брошенная в лицо Дэйл, до сих пор звучала у него в ушах. — Сначала я с ним выясню отношения.

Йоситоми, как истый японец, не мог ослушаться приказа офицера и отступил назад, опершись на винтовку.

Глаза Хабаша забегали из стороны в сторону, как у приготовившейся к броску змеи: он понял, что будет драться с заклятым врагом один на один. Брент пригнулся, сжал кулаки, но руки не поднял. Он еще не полностью оправился после аварии, но надпочечники уже выбросили в кровь адреналин, и древнее страстное желание уничтожить врага, напрягая мышцы, захлестнуло все его существо. Жгучая ненависть к противнику не мешала ему с холодным профессиональным интересом оценивать его данные. Могучие толстые руки со вздувшимися бицепсами и тяжелыми волосатыми кулаками, напоминавшими оковалки ветчины, говорили о том, что это человек, привычный к тяжкому физическому труду, или хорошо тренированный спортсмен. Брент угадывал, что ему предстоит схватиться с опытным бойцом, а может быть, с профессиональным убийцей. Как всегда, он глянул вниз и увидел, что араб переносит тяжесть тела на выдвинутую вперед ногу.

Мелькнувший снизу, откуда-то с уровня колен, кулак, вскользь задев кожу на виске, просвистел у самой щеки — удар был так стремителен, что Брент едва успел инстинктивно уйти вниз и влево. Его правая рука, как паровой молот, ударила араба в грудь с такой силой, что от сотрясения у того лязгнули зубы и с губ одновременно с глухим стоном вылетел фонтанчик слюны. Брент почувствовал, как упруго прогнулись под кулаком ребра. Моряки приветствовали первую удачу дружным восторженным криком.

Но противник был мускулист, как цирковой атлет, и двигался при этом с легкостью балетного танцовщика. Удар левой пришелся в плечо и снова по касательной задел висок. Для Брента, еще не вошедшего в прежнюю форму, достаточно было и этого скользящего сотрясения — перед глазами сразу повисла мутная пелена, запрыгали огненные сполохи. Он откачнулся назад, потряс головой, прогоняя муть. Назик с ухмылкой стал наступать, нанося удары с обеих рук.

Кулаки его двигались по широкой дуге, с замахом, и было очень соблазнительно подобраться к нему поближе. Американец снова сделал нырок, оказался внутри этой свистящей дуги, получил два мощных удара по плечам и один — в голову. Лязгнувшие зубы прикусили кончик языка, Брент ощутил во рту привкус крови, но успел нанести встречный удар, пришедшийся в щеку. Раздался хруст, как будто рядом кто-то откусил незрелое яблоко, — Брент понял, что сломал противнику скулу. Но в следующее мгновение его по-медвежьи обхватили могучие руки. Совсем рядом он увидел полускрытые волосами шрамы на лбу врага.

Араб, как нападающая змея, чуть отклонился назад и сейчас же двинул голову вперед. Удар, достигни он цели, сломал бы Бренту хрупкие хрящи носа и выбил передние зубы. Каким-то шестым чувством лейтенант предугадал его и с силой, удесятеренной страхом и яростью, оттолкнул араба, вырвавшись из стального кольца его рук. Назик на мгновение пошатнулся, потеряв равновесие, и Брент, выставив сплетенные пальцы обеих рук, коротко ткнул его в живот, — единственное слабое место в этом гранитном теле: араб согнулся вдвое, ловя ртом воздух.

Американец, нависнув над ним, опустил сцепленные кулаки на склоненный затылок, и араб рухнул наземь, как падает бык на бойне под обухом топора. Брент издал дикий крик торжества и набросился на поверженного врага. Тот, однако, еще не считал себя побежденным и с воплями извивался на земле, пытаясь зубами впиться в горло Брента. Ощерился и тот. Сцепившись, молотя и раздирая друг друга, они покатились по мостовой, врезались в высокий штабель поддонов и опрокинули его, засыпав себя и разгоряченных видом крови зрителей мусором и стружками. Брент, заметив торчавший из ящика дюймовый конец гвоздя, схватил Назика за плечи и толкнул его спиной на острие. Тот взвыл, забился, пытаясь высвободиться, но американец, заливая его потоками окровавленной слюны, снова и снова всаживал ему в спину ржавое железо.

Словно из дальней дали услышал он голос Дэйл:

— Ради всего святого, разнимите их! Остановите их! Довольно!

Брент, локтем нажимая на горло араба, ударил его коленом в пах, свободной рукой сломал ему нос. Зубы лязгнули у самой его щеки, ногти впились ему в спину. Двумя короткими беспощадными тычками он выбил Назику зубы, и только после этого тот перестал извиваться и откинулся на спину. Брент, продолжая коленями прижимать его к мостовой, приподнялся и обрушил на него град зверских ударов, свернув и расплющив ему нос, разворотив челюсть, полуоторвав ухо. Оба глаза затекли кровью, изо рта вылетали осколки зубов и новые струи крови и слюны.

— Прекратите! Остановитесь! — кричала Дэйл, пытаясь оттащить Брента.

Он с искаженным бешенством и неистовой жаждой крови лицом обернулся к ней, что-то невнятно и хрипло рыча, и снова продолжал наносить удары. Зверь вырвался на волю, и загнать его в клетку было уже невозможно.

Потом он почувствовал чьи-то сильные руки у себя на плечах и услышал голос Йоситоми:

— Хватит, мистер Брент, хватит.

— Ничего не хватит!

Лишь вчетвером удалось оторвать его от араба.

Покуда две женщины склонились над стонущим Назиком, бессильно распластавшимся на мостовой, Дэйл и старшина под руки повели Брента сквозь притихшую толпу, к которой, выскочив из-за угла пакгауза, прибавилось еще человек двенадцать. Матросы взмахами прикладов оттесняли их, освобождая проход. Внезапно, растолкав двоих, в этом импровизированном коридоре перед Брентом возник дюжий японец. В руке у него сверкал нож.

— А-а, сволочь! — крикнул он. — Сейчас я тебе хозяйство твое под корешок срежу! Нечем будет драть сучку американскую!

Прежде чем кто-либо успел опомниться, Дэйл с застывшей на лице гримасой бешенства скользнула вперед, плавно, как на роликовой доске, развернулась — взметнувшийся подол открыл точеные бедра и литые мускулистые полушария зада, — нога ее с обезьяньей гибкостью взлетела, описав свистящую дугу над головой Йоситоми, и большой палец, как острие рапиры, ударил точно в горло пикетчика. Он выронил нож и рухнул наземь, захрипев в удушье и пытаясь сорвать с шеи тугую петлю невидимой удавки. Он побагровел, на лбу у него вздулись вены, глаза вылезли из орбит.

Матросы, дав себе наконец волю, принялись рассыпать удары прикладами, и толпа отхлынула.

— Погоди, сука! — кричали пикетчики, грозя кулаками Дэйл. — Мы тебе это припомним! Заплатишь за все, дорого заплатишь! Империалисты вонючие!

Брент, обуянный жаждой крови, никак не мог опомниться и дрожал всем телом, пока Дэйл и Йоситоми почти силой тащили его к «Хонде-аккорд».

Старшина Куросу сел за руль, Накаяма — рядом с ним, и машина по широкой Тамагава-Дори помчалась в центр Токио к роскошному отелю «Империал», где остановилась лейтенант Макинтайр. «Служба подождет до завтра, — сказала она. — В офис сегодня не поеду».

Придвинувшись к Бренту вплотную, она осторожно, чтобы не задеть ссаженные косточки пальцев, держала его за руку и маленьким кружевным платочком старалась унять струившуюся из разбитой губы кровь. Ей никогда еще не приходилось видеть такого взрыва ярости, и она понимала, что детонатором для него послужило оскорбление, брошенное ей. Как дрались эти двое! Словно первобытные люди — зубами, ногтями… били, терзали, рвали друг друга… Это был не джентльменский поединок, а дикая схватка на уничтожение. Несомненно, если бы не вмешался Йоситоми, Брент с наслаждением садиста прикончил бы араба…

А белокурый гигант-американец был одним из самых привлекательных мужчин, каких ей приходилось видеть в жизни, — да, наверно, и не ей одной. И под синим сукном флотской формы угадывалась великолепная атлетическая фигура, доведенная до совершенства бесконечными ежедневными тренировками. Она и сейчас чувствовала рядом каменную твердость впалого живота, рельефные мышцы рук и ног, выпуклые грудные мускулы. Над расстегнутым воротником рубашки возвышался объемистый столб могучей шеи, который венчала совсем юная голова с высоким, благородным лбом, безупречно правильным греческим носом и крутым квадратным подбородком. Синие глаза, казалось, метавшие молнии в противника, сейчас были полузакрыты.

«Какой загадочный, ни на кого не похожий парень, — думала Дэйл, — сначала — флотский интеллектуал, офицер-электронщик, дитя сверхсовременной цивилизации, а потом — сорвавшийся с цепи дикий зверь. Будь я помоложе… И сильно помоложе…» — Она придвинулась к нему ближе, прижалась бедром к его ноге.

Никакого отклика. Она почувствовала смутную досаду. Весь авианосец, за исключением разве что старого хрена Фудзиты, пожирал ее глазами, давая понять, что продаст душу дьяволу за то, чтобы залезть ей под юбку. Так было всегда: никто не мог устоять перед нею и первый шаг к сближению неизменно делали мужчины. А тут… Она провела кончиками пальцев по короткой светлой шерстке, курчавившейся на его запястье, почувствовала, как просыпается в ней желание, даря одновременно и блаженство, и томительное, зудящее беспокойство. Она отстранилась, подумав: «Нечего сказать, нашла время и место…» Человек рядом с нею только что одолел в схватке беспощадного врага, смертельно рисковал — и, между прочим, из-за нее! — и еще не отошел от горячки боя, давшегося ему нелегко: вон — весь в кровоподтеках, а она… Дэйл чуть отодвинулась, но в это мгновение его неподвижные пальцы ожили и стиснули ее руку.

— Ну как вы? — спросила она, снова приникая к его плечу.

Куросу тем временем уже выбрался с автострады в лихорадочно оживленный деловой центр Токио. Несмотря на то, что бензин был строго лимитирован и машин должно было стать меньше, улицы все равно были запружены бесчисленными автомобилями, за рулем которых сидели, казалось, сплошные лунатики, не замечающие ничего вокруг. Особенно отличались таксисты.

— Да ничего, — ответил Брент, не без усилия двигая челюстью. — Язык болит — прикусил. И скула немного. — Он чуть подался вперед, насколько позволял ремень безопасности. — И по ребрам тоже досталось. Здоров, м-мать… — Он вовремя задержал готовое сорваться ругательство. — Простите, Дэйл, я хотел сказать — здоровый малый. — Она засмеялась, радуясь, что он вышел из своего помрачения. — Я вам не задел тогда? Это у нас фамильная черта — себя не помним, ничего вокруг не видим, словно пелена какая-то перед глазами. Отец был такой же, даже еще похлеще: его за это прозвали «Порох». — В глазах у него вдруг появилась почти детская просьба понимания и одобрения, и Дэйл поняла, как он еще, в сущности, молод.

— Вам не в чем себя винить, Брент, у вас не было выбора.

Просияв, он кивнул и сказал, глядя на нее с восхищением:

— Но и вы тоже лихо сковырнули этого, с ножом! Я еще такого не видал. Здорово! Раз — и нету! Вас что — в ЦРУ научили каратэ?

— Нет, просто я долго прожила в нижнем Манхэттене. — Она послала ему самую ласковую, самую призывную из всего арсенала своих улыбок. — И усвоила закон джунглей: выживает сильнейший.

Брент рассмеялся, но сейчас же нахмурился:

— Они вам этого не забудут.

— Вы про это отребье?

— Да. Имейте в виду, Дэйл: это была не просто хулиганская выходка, а организованная, подготовленная, поставленная акция. Это «Японская Красная Армия».

— Вы уверены?

— Да. Так что скажите спасибо адмиралу, запретившему пускать вас на корабль. Держитесь от «Йонаги» подальше и почаще оглядывайтесь, куда бы ни шли. У них долгая память и длинные руки.

— Я через три дня улетаю.

— Куда?

— В Нью-Йорк. Новое назначение.

— Вот и хорошо. Я очень рад.

Но Дэйл вовсе не считала, что это хорошо, и предпочла бы, чтобы и Брент не радовался ее отъезду, чтобы он умолял ее остаться, чтобы мечтал увидеться с ней и чтобы между ними не было стольких лет разницы. Однако его лицо было неподвижно и непроницаемо, как у каменного Будды.

— Приехали, — сказал Куросу, притирая «Хонду» к бордюру у самого входа в сияющий огнями отель.

— «Стоянка запрещена», — Дэйл показала на знак.

— Кому запрещена, а кому и нет, — старшина вылез из машины и перекинул через плечо ремень винтовки.

Накаяма выбрался следом и стал у переднего крыла, зорко оглядываясь по сторонам. Куросу занял пост у дверей.

— Он что, и наверх с нами пойдет?

— Да. До самых дверей вашего номера.

— Приказ?

— Приказ.

— А отменить его вы не можете?

— Да кто же это может отменить приказ адмирала Фудзиты? — рассмеялся Брент.

Он задрал голову, разглядывая тридцатиэтажное здание отеля: он открылся еще в 1900 году, но теперь был перестроен и стал одним из самых современных в Токио — с плавательным бассейном на девятнадцатом этаже, многочисленными ресторанами и целой галереей магазинов.

— Недурно, — присвистнул он.

— ЦРУ постоянно снимает здесь несколько номеров, — пояснила Дэйл, через огромный холл увлекая лейтенанта и старшину к лифтам — подальше от десятков любопытных глаз, сейчас же уставившихся на необычное трио.

Рядовой Кензо Накаяма, уже успевший ввязаться в перепалку со швейцаром, остался у машины.

Апартаменты Дэйл Макинтайр, находившиеся на тридцатом этаже, произвели на Брента сильное впечатление — мягкие ковры, в которых нога утопала по щиколотку, огромный диван, шелковые и бархатные шторы и окна от пола до потолка, из которых открывалась панорама Большого Токио. Куросу с винтовкой наперевес вошел первым и тщательно обследовал кухню, гостиную, спальню, не оставив своим вниманием даже большой встроенный в стену шкаф и ванную комнату. Под смешки Дэйл и Брента он зашел и в уборную и спустил воду в унитазе, чтобы убедиться, что в сливном бачке не заложена бомба. Потом вышел в коридор, взял винтовку «к ноге» и застыл, провожая внимательным взглядом всех, кто проходил мимо.

Брент присел на диван, куда, сняв и повесив на стул свой жакет, рядом с ним опустилась и Дэйл. Атласная блузка туго облегала ее высокие округлые груди. Она стала осторожно обрабатывать его избитое лицо смоченной в горячей мыльной воде салфеткой.

— Хотите чего-нибудь выпить? — она стерла ему с подбородка последние сгустки запекшейся крови и подсела еще ближе, прижавшись грудью к его бицепсу.

— Скотч тут имеется?

— «Хейг энд Хейг», пятнадцатилетней выдержки.

— Вам бы за стойкой стоять, Дэйл. Пожалуйста, двойной, чистый, с одним кубиком льда.

— Ломтик лимона не желаете, сэр?

— Лимон — в виски?

— Почему бы и нет? Делает вкус более пикантным.

— В Японии лимоны очень дороги.

— Я знаю, — рассмеялась она, — в этом-то и есть вся пикантность.

— Ну что же, давайте. Забуду на один вечер о благоразумии.

Дэйл поднялась и направилась на кухню. Как ни был Брент измочален, как ни ныли у него после драки все» кости, он невольно залюбовался ее широким шагом и плавным повиливанием упругих ягодиц. У него захватило дух. В том, как качались ее бедра, ему почудилась совершенная, какая-то моцартовская гармония: они двигались в строгом соответствии с законами контрапункта. «Произведение искусства», — пробормотал он про себя, чувствуя, как учащенно забилось сердце и покалывающее иголочками тепло поползло вниз. Когда дверь закрылась, лишая его волшебного зрелища, он почти простонал.

Потом, ожидая ее возвращения, он встал и взглянул из окна на залитый огнями город. На юго-западе тянулась Гинза — токийская Пятая авеню — с ее большими универмагами и маленькими магазинчиками. На западе — императорский дворец, окруженный обширным садом, где били подсвеченные струи фонтанов. На юге — тесные однообразные улицы квартала Азубу, на севере и востоке возвышался в наглом свечении неоновой рекламы лес небоскребов Синдзюку, и фоном для всего этого служила гавань, где дрожали, мигали, вспыхивали и переливались мириады огней — светосигнальных фонарей и групповых рефлекторов — и лили ровный яркий свет янтарные ряды вакуумных противотуманных прожекторов. За спиной Брента послышались шаги, и он обернулся.

Дэйл протянула ему стакан. Брент испустил блаженный вздох, когда мягкие подушки дивана вновь приняли его в свои объятия, и сделал большой глоток. Дэйл только пригубила свое виски с содовой.

— Действительно, с лимоном — совсем другой вкус, — он взболтал янтарную жидкость вокруг одинокого ледяного кубика.

— Вернемся к делу, — сказала Дэйл. — Как насчет программы? Сможете забрать ее завтра вечером? А заодно бы мы пообедали здесь: совместили бы приятное с полезным.

— Богатейшая программа получения программы.

Она звонко, мелодично рассмеялась и снова чуть отхлебнула из своего стакана.

— Ну, раз вы уже шутите, значит, совсем отошли.

— Общение с вами заменяет переливание крови, — Брент выпил и с наслаждением почувствовал, как заструилось по усталому телу живительное тепло.

— Вы ведь недавно были ранены, да?

Брент протестующе взмахнул стаканом:

— Да нет, я совсем не это имел в виду и не собирался строить из себя раненого героя.

— Все равно мне было приятно это слышать.

Он взглянул на часы и допил виски:

— Пожалуй, мне пора идти, пока еще не вся токийская полиция примчалась вязать Накаяму.

— Возьмите «Хонду», Брент. Лучше, чем такси.

— Вам же самой нужна будет машина.

— Обойдусь. Мне завтра надо быть в моей конторе, а туда проще добраться на метро. Вечером пригоните. Позвоните мне: номер три-ноль-сорок-семь.

Брент медленно поднялся, и они, взявшись за руки, подошли к двери. Здесь он обнял ее.

— Брент… — сказала она тихо, впервые назвав его на «ты», — я гожусь тебе в матери.

— Ты что, вела в младших классах разгульную жизнь? — фыркнул он.

— Нет, правда… Я ведь уже переваливаю за бальзаковский возраст.

Отступив на шаг, он обвел ее статную фигуру взглядом, который был красноречивей всяких слов и полон такого откровенного вожделения, что она вспыхнула — от смущения, но и от радости, что желанна ему.

— Ты никак не годишься в почтенные матроны, — сказал он, не сводя с нее расширенных желанием глаз. — Это вроде как «Хейг энд Хейг» — чем старше, тем вкуснее.

Она снова оказалась в его объятиях и с трепетом прильнула к его широкой груди, почувствовав, как прижались к ее бедрам его каменно-мускулистые ноги.

— Значит, тебя это не смущает?..

— Нет. А тебя?

Она покачала головой, привлекая его к себе. Руки Брента пустились в долгое странствие вдоль ее спины от затылка до бедер.

— Поосторожней с моим эдиповым комплексом, — засмеялся он.

Дэйл нежно поцеловала его в щеку, и он шагнул за дверь.