Фудзита — человек того же калибра. Из немощных формирований ослабленной Японии, которая даже в случае нападения отказывалась давать отпор врагу, он сумел сколотить кулак, нанесший страшный удар арабам. С каким поразительным мастерством он управлял своим кораблем! Можно было подумать, что исполинский авианосец — часть его существа, покорная его разуму и воле. Он, будто хищная птица, наносил разящий удар только в том случае, если преимущество было на его стороне, и тотчас исчезал, растворялся, как призрак, оставляя врага исходить кровью и бессильным бешенством. Его подчиненные не просто выполняли приказы адмирала и не просто покорялись его воле — они становились ее одушевленными сгустками.

И какие странные у него глаза… Черные, пронизывающие, живущие своей жизнью, излучающие сверхчеловеческую энергию и властность, противостоять которым не в силах никто… Брент с первой минуты почувствовал, что адмирал относится к нему как-то по-особенному. Да, он знал и уважал его отца, но дело было не только в Теде Россе: Фудзита был покорен тем, как он сражается, тем, как неукоснительно исполняет все предписания кодекса бусидо, постепенно проникаясь самим духом самурайства… Ну, и конечно, — остротой его зрения, твердостью его руки, меткостью стрельбы. «Не человек, а радар», — часто говорил про него адмирал. Он, несомненно, стал близок ему: Фудзита испытывал к нему отцовские чувства, если им вообще находилось место в его душе. Йоси Мацухара сказал ему однажды: «Знаешь, у него был сын… Он погиб в Хиросиме. Сильный, умный, красивый парень… Если бы ты был японцем, вас с ним принимали бы за близнецов».

Может быть, он и вправду напоминал Фудзите сына? Может быть, старый адмирал понимал, что Брент, чтобы сохранить разум, срочно нуждается в перемене обстановки? Налицо были грозные и несомненные признаки того, что он на грани нервного срыва. Неужели Фудзита считал, что «Блэкфин» и Нью-Йорк менее опасны, чем «Йонага» и Токио, и отослал Брента, спасая ему жизнь? Вряд ли. Авианосец был такой же неотъемлемой частью адмирала, как печень, легкие или кровеносные сосуды, и после императора стоял на первом месте. Потом уже с огромным отрывом шло все остальное — он сам, его команда, его семья, Брент Росс.

Человек на войне дешев, жизнь его подобна мелкой медной монетке, а командир, который думает иначе, не имеет права командовать. Сколько уже было принесено в жертву ярких, даровитых, отважных людей — и не поодиночке, а целыми полками и экипажами?! И никто не знает, где тебя подстережет смерть — на войне нет безопасных мест. Служба на лодке далеко не санаторий, а задача, поставленная перед «Блэкфином», связана с огромным риском. Тем не менее оба адмирала решили, что перемена обстановки пойдет ему на пользу.

Он заерзал в жестком кресле, пытаясь устроиться поудобней, взглянул с высоты двадцати четырех тысяч футов вниз, на бесконечное пространство Тихого океана. Пухлые комья низких облаков, похожих на куски раскатанного и забытого беспечным пекарем теста, отражаясь в воде, казались более плоскими и темными, а в отдалении слипались в единое, серовато-белое полотно, тянувшееся до самого горизонта. Раскаленный добела шар стоящего в зените солнца висел в посверкивающей ослепительной пустоте, резавшей глаза своим блеском, от которого края облаков были словно покрыты декабрьским инеем. Красиво. Не удивительно, что Йоси Мацухара и другие пилоты так любят летать и даже умереть мечтают в небе, «поближе к богам».

Мысли его по странной ассоциации перескочили на Дэйл, — впрочем, он думал о ней постоянно. Они должны увидеться в Нью-Йорке — у него есть ее адрес и телефон. Знакомое волнение охватило его. Он снова беспокойно задвигался в кресле. Будет ли продолжение у романа, начавшегося так бурно и стремительно? Йоси, как всегда, ухватил самую суть, когда сказал: «Время на войне сжимается».

С тех пор как китайцы вывели на орбиту свою систему, в мире шла непрекращающаяся война, унесшая тысячи жизней, и постоянная близость смерти обостряла все ощущения и придавала каждой прожитой минуте особый вес и ценность. Церемонии, ритуалы, условности полетели за борт как ненужный хлам, и следом за ними понятия «флирт», «ухаживание», «поклонник» стали безнадежными анахронизмами, роскошью, годной только для неспешного течения мирного времени. Брент понял и испытал это с другими женщинами уже давно — четыре года назад, как только началась война с терроризмом. Да возможно ли вообще на войне то, что понимают под словом «любовь»? Мужчины и женщины вожделеют друг к другу, хотят друг друга и берут друг у друга все, что возможно, не заботясь о морали, не теряя времени на условности, не обременяя себя взаимными обязательствами. Так ли будет у него с Дэйл? Конечно, близость смерти подстегивала и подхлестывала его тягу к ней, но было что-то и помимо этой тяги или, по крайней мере, должно было быть. Он усмехнулся, вспомнив, как два года назад, после изнурительной ночи любви, капитан израильской разведслужбы Сара Арансон заметила почти с благоговением, но не без яда: «Брент, в тебе нет ничего, кроме двухсот двадцати фунтов кипящей спермы, ты вырос большой, а ума не нажил». Может быть, так оно и есть и будет всегда… В смятении и растерянности он снова заерзал в кресле, глядя на проплывающие внизу воды Тихого океана.

После заправки в Лос-Анджелесе лететь стало повеселей. Самолет пересекал континент из конца в конец, и Брент не уставал разглядывать раскинувшуюся на все стороны света гигантскую страну. Подробнейшая рельефная карта Соединенных Штатов постепенно разворачивалась перед его глазами, как свиток пергамента, только ни на какой карте не увидеть такого разнообразия приглушенных цветов, такой игры света и тени. За скалистыми горами, подобными исполинским грудям с заснеженными сосками вершин, потянулся Средний Запад, где малые и большие города в идеальном порядке выстраивались в безупречно правильные геометрические фигуры, столь милые сердцу картографов. По серым и черным лентам автомагистралей катились, посверкивая на солнце, редкие машины, разбегались паутинной сетью узкие колеи железной дороги, осколками разбитого зеркала блестели озера, и лоснились извилистые полосы рек, темные леса со всех сторон врезались зелеными клиньями в темно-коричневые неправильные прямоугольники распаханных полей, неподалеку от которых всегда находились домики ферм и, обведенные безупречно ровным — точно какой-то великан вычертил их циркулем — кругом свежей зелени, стояли дождевальные машины. Когда же самолет приблизился к восточному побережью, на горизонте заклубился туман, в разрывах которого то исчезали, то с особенной отчетливостью появлялись куски ландшафта. Мало кому удается увидеть всего за несколько часов полета огромную страну во всем ее великолепии, ощутить ее бескрайние просторы и не плениться ею, как прекрасной женщиной. Это была его страна, а он был ее частью. Быть может, в этом ощущении и заключается патриотизм? Моторы «Дугласа» заревели на другой ноте, и Брент отвлекся от своих размышлений.

Самолет шел на посадку. Вспыхнули буквы «НЕ КУРИТЬ! ПРИСТЕГНИТЕ РЕМНИ!» Низкие облака, не отстававшие от них в течение всего пути через континент, вдруг раздвинулись, и далеко внизу Брент увидел Большой Нью-Йорк. Они зашли с юга, со стороны Атлантики, и теперь разворачивались курсом на запад, к аэропорту Кеннеди. На северо-западе Брент увидел Стэйтен-Айленд, Нью-Джерси, Ньюарк, на севере — Гудзон, где поджидала их подводная лодка «Блэкфин», и частый лес небоскребов Манхэттена, на северо-востоке — Ист-Ривер, Бронкс и Куинс. И на востоке врезался в Атлантический океан зеленый клин Лонг-Айленда.

Самолет заложил вираж, снижаясь над Стэйтен-Айлендом и Бруклином, над бесконечными ровными — как солдаты на параде — рядами игрушечных домиков, между которыми время от времени возникала зеленая прогалина — Гринвудское кладбище, кладбище «Холи Кросс», Вашингтонское, Троицы, Национальное… Брент показал на них адмиралу Аллену:

— Отдохнуть можно только на кладбище.

— Ты и сам не понимаешь, какое ты сделал глубокое и верное наблюдение, — рассмеялся тот.

В иллюминатор Брент увидел, как поднялись закрылки, замедляя полет «Дугласа» и направляя его носом вниз. Самолет тряхнуло — вышло шасси. Они были так низко, что Брент мог различить лица людей внизу. На скорости в сто двадцать миль они пронеслись над шоссе, всего в нескольких футах над крышей автобуса.

— Эх, надо было перескочить! — под смех Бернштейна и Аллена пошутил Брент.

Самолет задрожал — это пилот сбросил скорость до предела и изменил шаг винта всех четырех пропеллеров. Последовал толчок, колеса, гася скорость, завизжали резиной о бетон, самолет тряхнуло, он задрожал и остановился — пилот нажал на тормоз.

— Нью-Йорк! — объявил Марк Аллен. — Вылезай, приехали.

Путь к манхэттенским докам был недолог, тем более что смугло-желтый шофер присланного за ними разболтанного автобуса оказался настоящим безумцем, до глубины души презирающим правила уличного движения. Он промчался по бульвару Линден через самый центр Бруклина к проспекту Экспресс-уэй, нырнул в тоннель, без умолку объясняя в микрофон на ломаном бруклинском наречии с пуэрториканским акцентом, где именно они сейчас едут, и лишь то обстоятельство, что из-за нехватки бензина машин на улице было не очень много, спасло многих его потенциальных жертв.

Картина из окон автобуса открывалась безрадостная. Вдоль обочины тянулись унылые обшарпанные жилые дома, изредка разбавленные не менее унылыми фабричными корпусами. Многие здания грозили вот-вот рухнуть, а к северу от Гринвудского кладбища пошли кварталы, казалось только что перенесшие массированный авианалет. Стены были сплошь покрыты непристойными надписями и похабными рисунками.

— Нью-йоркская шпана оставила свои визитные карточки, — заметил как бы про себя адмирал Аллен.

— Куда же смотрят городские власти? — спросил явно потрясенный Бернштейн.

— Банда взяточников! Им ни до чего нет дела! — сердито ответил Аллен.

Брент повернул голову назад, где молча сидели будущие подводники «Блэкфина». Все были опытные моряки, служили в Силах самообороны, бегло говорили по-английски — на языке, который им предстояло слышать ближайшие полгода, если, конечно, они эти полгода проживут. Четверо самых старших успели еще застать краешек Второй мировой войны и служили на императорском флоте пятнадцатилетними юнгами. Они остались в живых потому, что уже не на чем было выйти в море, где всех их, без сомнения, ждала гибель. Старшим команды был назначен торпедист Масайори Фудзивара, коренастый крепыш, весь точно сложенный из каменных глыб разной величины. После недолгой службы на императорском флоте он попал в Силы самообороны, а перед самым увольнением в запас пришел, несмотря на уговоры жены и родичей, на авианосец, к адмиралу Фудзите. Человек он был дельный и надежный, отличался крутым нравом, и приказы его звучали как свист кнута. Впрочем, он и в самом деле не расставался если не с кнутом, то с коротким кожаным жгутом и считал вовсе не лишним подкрепить слова хлестким ударом по заднице, если матрос, по его мнению, шевелился недостаточно проворно. В крайних случаях, когда должного воодушевления достичь не удавалось и этой мерой, Фудзивара, чтобы сделать приказ максимально доходчивым, без колебаний пускал в ход кулаки. Брент при взгляде на него всегда вспоминал флотское присловье: «Офицер держит руль, а колеса крутит старшина» — и был уверен, что если Фудзиваре будет приказано привести самого дьявола из преисподней, он это сделает.

Прогрохотав по длинному, нависавшему, казалось, над самой головой тоннелю, автобус вынырнул на залитый солнцем Нижний Манхэттен и свернул к северу, на Бродвей, запруженный, как всегда, автобусами и такси — личных машин заметно поубавилось. Толпившиеся на тротуарах пешеходы удивленно рассматривали драндулет и оживленно делились впечатлениями, а моряки под строгим взглядом Фудзивары поглядывали на них молча.

Автобус миновал Уолл-стрит, где фасады банков и финансовых корпораций соперничали своим невыразительно-бесстрастным видом с физиономиями клерков в костюмах от «Братьев Брукс», и Брент, увидев слева вонзающийся в небо костлявый палец церкви св.Троицы, хмыкнул, вспомнив, что покойники, похороненные на примыкающем к ней кладбище, лежат в земле, каждый квадратный дюйм которой стоит теперь сотни тысяч долларов. Послышались восторженные охи и ахи — это они проехали мимо стодесятиэтажных небоскребов-близнецов Центра мировой торговли, на четверть мили взметнувшихся в поднебесье.

Автобус резко свернул на 14-ю улицу, покатил вдоль Гудзона, а потом на 23-й водитель резко, так что дряхлая машина застонала, снова повернул налево и, крича что-то невразумительное, подкатил к воротам на стоянку у самого уреза воды. Десятифутовая ограда с натянутой поверху колючей проволокой окружала ее, а единственный въезд был перегорожен полосатым шлагбаумом, у которого стояли двое морских пехотинцев в камуфляже и с автоматическими винтовками М—16 у ноги.

Марк Аллен, высунувшись из окна, предъявил им свои документы и предписание, кивнул, когда они взяли «на караул». Шлагбаум поднялся. Заскрежетала коробка передач, из глушителя вырвался черный дым — и автобус подъехал к шеренге ветхих бараков в глубине площадки. Вдоль реки тянулись пакгаузы и верфи и, как всегда, вытягивали шеи портальные краны, согнутые как старые ревматики. С ревом проползали окутанные дымом тягачи и грузовики — их, как видно, ограничения горючего не касались. Водители во флотских робах с любопытством поглядывали на вновь прибывших.

— О Боже милостивый, — пробормотал Аллен, вглядываясь в полуразрушенные бараки. — Похоже, их строили во время гражданской войны.

— ЦРУ решило сэкономить, — ответил Брент.

— Подожди, посмотрим, что ты запоешь, когда увидишь, в какой гостинице нас разместили.

Автобус наконец остановился и со свистом сжатого воздуха распахнул двери. Трое офицеров, сами неся свои вещи, упакованные в десантные ранцы, вылезли наружу. Затем последовала отрывистая команда старшины Фудзивары, и матросы с вещмешками один за другим стали спрыгивать наземь. У каждого на груди висел еще и фотоаппарат. Они быстро выстроились в две шеренги, без приказа взяли «равнение на середину» и уставились на Аллена, Бернштейна, Росса и своего старшину, в ряд стоявших перед ними. Затем каждый, начиная с правофлангового, громко выкрикнул свое имя и воинскую специальность. Автобус взревел и уехал. У штабного барака собралась уже порядочная группа американских моряков, глазевших на японцев. Брент не заметил ни одного штатского вокруг.

— Господин адмирал, по вашему приказанию команда построена, — сделав четкий полуоборот, доложил Фудзивара. — Налицо тридцать один человек.

— Добро.

Брент испытал чувство гордости за моряков «Йонаги». «Настоящие профессионалы», — мелькнуло у него в голове.

Фудзивара, которого адмирал долго инструктировал в самолете, повернулся лицом к строю и голосом столь пронзительным, что он мог бы заполнить стадион «Янки», сообщил, что увольнений в город не будет, что завтра в 8:00 они заступают на первые вахты на борту субмарины «Блэкфин», но что она пока принять всех не готова, а потому временно их разместят в этих бараках. Окончив, он снова отшагнул в сторону и взял под козырек.

— Я хочу кое-что сказать вашим людям, старшина, — проговорил, оглядывая замерший строй, адмирал. — Сегодня днем двое подводников проведут с вами, ребята, предварительный инструктаж, раздадут вам документы и бирки с личным номером. Думаю, они принесут видеомагнитофон, для большей наглядности покажут вам кое-какие картинки и постараются ответить на все ваши вопросы. Перед вами две задачи — освоить в самые сжатые сроки материальную часть и соблюдать строжайшую тайну. Поэтому увольнений в город пока не будет. Потом посмотрим, но все равно — на вольготную жизнь рассчитывать не советую. Я сам служил здесь когда-то, — он махнул рукой на юг, — на старой Бруклинской верфи. Вон там — столовая, — он показал в сторону одного из бараков. — Когда разложите вещи и оборудование, вас покормят. За пределы расположения не выходить. И фотоаппараты ваши советую спрятать подальше — снимать лодку запрещено. Пока все. Ведите людей, старшина.

— Равняйсь! Смирно! Левое плечо вперед — шаго-ом… марш!

Вскинув на плечо мешки, матросы во главе с Фудзиварой двинулись в сторону бараков.

— Ну, джентльмены, — сказал Аллен Бернштейну и Бренту. — Пора и нам познакомиться с нашим новым домом. «Блэкфин» стоит у четвертого причала, вон за тем пакгаузом.

В эту минуту как раз оттуда, куда он показывал, лихо вывернул и затормозил в двух шагах от них джип. Сидевший за рулем чернокожий офицер с двумя золотыми полосками старшего лейтенанта на воротнике и золотым дельфином на груди — эмблемой подводных сил американского флота — спрыгнул на землю и вскинул ладонь к виску. Он был чуть пониже Брента, но такой же широкоплечий, и при каждом движении под тонкой тканью играли и перекатывались рельефные мышцы. Тонкая талия была туго схвачена поясом. Видневшиеся из-под фуражки волосы блестели, как мокрый антрацит, а кожа была такой черной, что под яркими лучами солнца отливала синевой. У него было четко очерченное лицо с высоким лбом мыслителя и приплюснутым сломанным носом уличного забияки, а черные глаза блестели умом, силой, гордостью и готовностью к немедленному отпору — это выражение не исчезало и от широкой, белозубой, однако не очень искренней улыбки, силящейся выразить дружелюбие, но лишенной тепла.

— Старший лейтенант Реджинальд Уильямс, временно исполняю обязанности командира подводной лодки «Блэкфин», — сказал он густым басом, пожимая руку Аллену. — Много слышал о вас, сэр. Рад буду служить под вашим началом.

— Спасибо. Принимаю командование. Вот, ознакомьтесь, — он предъявил Уильямсу предписание.

Тот мельком проглядел его и снова отдал честь:

— Командование лодкой сдал.

Адмирал с улыбкой поднес руку к козырьку и спрятал документ в карман:

— Я первый в мировой истории адмирал, командующий одной-единственной лодкой.

— Полковник Ирвинг Бернштейн, разведслужба, — представился израильтянин.

Слегка озадаченный Уильямс пожал ему руку.

— Полковник Бернштейн прикомандирован к нам для выполнения особого задания и будет обеспечивать нашу безопасность. У него допуск к совершенно секретным материалам, — пояснил Аллен.

Негр так же быстро ознакомился с предписанием полковника и кивнул, показывая, что все в порядке. Потом повернулся и протянул руку Бренту: тот почувствовал массивную квадратную ладонь и сильные пальцы, обхватившие его руку в крепком пожатии. Он мучительно вспоминал, отчего ему так знакомо это лицо.

— Лейтенант Брент Росс. Скажите, мы раньше с вами не встречались?

— Да чуть было не встретились, мистер Росс.

— То есть?

— Я играл среднего защитника за Калифорнийский университет, когда ваша академия вышла в финал и взяла кубок. — Он оглядел Брента с головы до ног, и в голосе его прозвучало искреннее сожаление и нескрываемый вызов. — Не встретились, потому что мы вас проморгали. А встреча могла быть захватывающе интересной.

Брент рассмеялся:

— Да уж!..

Аллен и Бернштейн молча и с интересом прислушивались к этому диалогу.

— Здоров ты, однако, даже для защитника… — Уильямс оценивающе разглядывал Брента.

— Когда играл, весил двести сорок.

— Тебя, наверно, придерживали и валили, а такого дылду надо было сносить.

— И сносить пытались.

— Но не я.

— Эти сносы часто кончались носилками.

— Джентльмены, — с улыбкой вмешался адмирал, — поверьте, я никогда бы не позволил себе прервать ваш вечер воспоминаний, но у нас тут одна маленькая неприятность — война, знаете ли.

Уильямс помог Аллену и Бернштейну закинуть ранцы в джип, усадил их и Брента, сел за руль и выехал к докам.

«Блэкфин» отрылся Бренту издали — когда негр, обогнув пакгауз, покатил по пирсу не меньше мили длиной. Лодка стояла в одиночестве: ближе тысячи ярдов других судов пришвартовано не было. Работал подъемный кран, матросы в синих робах грузили ящики с консервами и оборудование. Повсюду виднелись морские пехотинцы-часовые. Аллен тронул Уильямса за плечо, и тот затормозил у носа лодки. Все вылезли на пирс и медленно пошли вдоль борта «Блэкфина».

— Построена «Электрик Боут Компани» в Гротоне, штат Коннектикут, — сказал Аллен.

— Точно так, — удивился Уильямс. — Откуда вы знаете, сэр?

— Видите, какие низкие зализанные обводы рубки? «Манитовок Шипбилдинг» и на верфях Портсмута — а больше лодки этого типа нигде не строили — сделали бы по-другому.

— Черт возьми! — с восхищением воскликнул Уильямс.

Брент обменялся с Бернштейном понимающей улыбкой: они-то знали, что адмирал обладал феноменальной эрудицией.

Даже теперь, когда подводный корабль неподвижно стоял у причала, в очертаниях его обтекаемого корпуса чувствовалась скрытая стремительная мощь. Рубка была сдвинута к носу, чтобы дать место двум машинным отделениям с четырьмя мощными дизель-электрическими установками, и скорострельная палубная пушка находилась почти на середине палубы, но все же ближе к корме, где были смонтированы еще два 20-мм орудия. Рубка своими округленными обводами напоминала классический автомобиль тридцатых годов. В центре ее находилась стальная шахта, из которой торчали два перископа, напоминавшие молоденькие саженцы. На палубе и надстройке виднелись фигуры матросов, сдиравших ржавчину и оставлявших на корпусе красные пятна сурика.

— О Боже мой! — сказал адмирал. — Ни одного нового винтика, все «родное».

— Соблюдаем соглашение с Департаментом парков Японии, — ухмыльнулся Уильямс.

— А вы считаетесь их сотрудником?

— Да, сэр. Вышел в запас и поступил на службу в ЦРУ. А потом меня нанял этот самый Департамент. Тут мы все и встретились, — он показал в сторону своих матросов. — Чем не служба? Платят вполне прилично и рису дают — от пуза.

Все рассмеялись, вступая на сходни.

— Лодки этого класса называются «эскадренные» и по своим скоростным данным и дальности радиуса предназначались сначала для действий в составе флота. Но, конечно, в этом качестве их мало использовали, и славу они себе стяжали как рейдеры, топившие в основном транспорты. Лейтенант, будьте добры, напомните мне ее основные характеристики — склероз, знаете ли… — скокетничал он.

Заметно польщенный Уильямс стал со скоростью компьютера сыпать данными, которые помнил наизусть:

— Длина — триста двенадцать футов, ширина — двадцать семь, водоизмещение в погруженном состоянии — две двадцать четыре, в надводном — тысяча пятьсот двадцать шесть тонн. Старые шестнадцатицилиндровые двигатели «Винтон» заменены новыми «Фэрбенкс-Морзе» мощностью по шесть тысяч лошадиных сил каждый, что позволяет дать ход до двадцати четырех узлов на поверхности и девять — в погруженном состоянии. Аккумуляторные батареи — новые и заряжены полностью. Вооружение: одна пятидюймовка, две по двадцать, и в ближайшее время установим в «курилке», — он показал на участок палубы от рубки до кормы, — еще две по полсотни. А там, — палец его ткнул туда, где к передней части рубки уже была приварена небольшая площадка, — еще две по пятьдесят и одну двадцатку. Цельнометаллический корпус, оперативная глубина погружения — триста футов. По сравнению с ПЛАРБами[15] — немного, конечно.

— Она может действовать и на шестистах, — заметил Аллен.

— Не только может, но должна и будет!

— Радиус действия?

— Девятнадцать тысяч миль.

— Это при скорости хода десять узлов и в надводном положении?

— Так точно, сэр.

— А вы не преувеличиваете насчет дальности?

— Новые двигатели, сэр, я же докладывал, — ответил негр. — «Фэрбенкс-Морзе».

— В море выходили? — осведомился Брент.

— Нет. Провели швартовные испытания, запускали силовые установки — все прекрасно. «Прочнисты» с завода-изготовителя смотрели корпус — как новый. Но к выходу в море готова не будет, пока не поставим главный индукционный клапан, аппаратуру связи и РЛС РЭБ. Не хватает больше половины экипажа, а тех, что есть, тоже нельзя назвать высокими специалистами. — Он взглянул на адмирала. — Их еще учить и учить, отрабатывать навыки и торпедной стрельбы, и погружения, и многое чего еще.

— И помимо всего прочего, сколотить боеспособный экипаж, который наполовину японский, наполовину американский.

— Сколько у нее торпедных аппаратов? — спросил Бернштейн.

— Шесть носовых, четыре кормовых.

— Торпеды на борту?

— Нет пока. Вечером погрузим новые «сорок восьмые».

— Без проводов, без систем наведения на конечном участке?

— Верно. Ни того, ни другого. Соблюдаем Женевские соглашения.

Бернштейн обвел лодку долгим печальным взглядом:

— Сколько таких затонуло во время войны?

Наступила долгая пауза, и наконец адмирал Аллен ответил:

— Пятьдесят две.

— Боже, сколько же людей ушло с ними на дно?! — пробормотал израильтянин.

Брент молча смотрел на это длиннотелое обтекаемое «существо», придуманное и построенное только для уничтожения людей, и последняя реплика израильтянина навела его на мысль, приводившую в трепет несколько поколений моряков: лодка может стать и его могилой, его стальным склепом. Тысячи моряков навеки ушли в пучину во чреве своих субмарин. Он почувствовал холод под ложечкой: новый риск, новый способ погибнуть. Попадание серии глубинных бомб — и чудовищная, мучительная смерть в сплющенном металлическом гробу: раскаленный резчайшим перепадом давления воздух выжигает людям легкие, и они мечутся в кромешной тьме, подобно крысам. Снова обуяло его это чувство, знакомое ему по полетам на бомбардировщике — гнетущий страх от полной невозможности самому определять свою судьбу, самому распоряжаться своей жизнью. Он пешка в руках неведомых людей, сидящих где-то на Ближнем Востоке, в Женеве, Токио, Вашингтоне и даже не подозревающих о его существовании.

Следом за Алленом офицеры по сходням прошли мимо часового, взявшего «на караул», и поднялись на палубу, где при их появлении молоденький энсин и вахтенный матрос — оба с нарукавными повязками и кольтами 45-го калибра в кобуре — вытянулись и отдали честь. Откозыряв в ответ, все четверо мимо столика с телефоном и раскрытым вахтенным журналом ступили на длинную стальную платформу палубы, наращенную на приплюснутый корпус и чуть приподнятую наподобие конька крыши для того, чтобы вода стекала с нее скорее.

— Энсин Фредерик Хассе, командир торпедной БЧ, — представил вахтенного офицера Уильямс. — С этой минуты лодкой командует адмирал Аллен.

Вахтенный матрос немедленно проговорил в телефон, и динамики принудительной трансляции гулко разнесли его слова по судну:

— Командир на борту. Командир на борту.

Хассе, всего год назад окончивший академию, невысокий стройный молодой человек с темно-каштановыми волосами, челкой падавшими на густые брови, и острыми карими глазами, был заметно смущен и, здороваясь с новоприбывшими, заикался.

— Главный механик — в машинном отделении, лейтенант Каденбах — в носовом торпедном отсеке, — ответил он на вопрос Уильямса.

— Срочно вызовите их в кают-компанию, — приказал Аллен.

— Есть вызвать, сэр! — Он повернулся к вахтенному: — Передать: лейтенант Данлэп, лейтенант Каденбах, срочно в кают-компанию!

Матрос торопливо повторил приказ в телефон.

По знаку Аллена Уильямс пошел вперед, указывая дорогу: поднялся на надстройку, а с нее ступил на ходовой мостик — изогнутую платформу, прикрытую стальным ветрозащитным экраном. Брент увидел штурвал, машинный телеграф, указатель угла атаки и подставку для тяжелого бинокля. Уильямс показал на открытый люк:

— Когда лодка в море, попасть внутрь можно только через него, — и первым проскользнул в круглое отверстие с откинутой на шарнирах крышкой — она была сделана выпуклой, чтобы выдерживать давление воды, задраивалась герметически и была обвязана вокруг деревянной ручки на внешней стороне коротким тросом. Здесь все было рассчитано по секундам, и секунды эти стоили дорого.

Следом за Уильямсом они оказались в рубке — стальном цилиндре футов восьми в диаметре и около шестнадцати в длину, — заполненной множеством приборов, о назначении которых Брент имел самое смутное представление. В академии он дважды совершал учебные плавания на атомной лодке «Джордж К.Полк», вооруженной шестнадцатью ракетами «Трайдент», — огромном по сравнению с «Блэкфином», полностью компьютеризованном судне. Здесь он не, видел ничего, хотя бы отдаленно напоминавшего компьютер, и все это оборудование относилось к началу сороковых годов. Брент почувствовал растерянность и всерьез засомневался в своих силах, однако промолчал.

Уильямс показал на два перископа, установленных посередине рубки:

— Вы находитесь, джентльмены, на главном командном посту лодки. Именно отсюда командир руководит торпедной атакой. — Он взглянул на Бернштейна и голосом гида продолжал: — Прямо под нами так называемый прочный корпус лодки, а вернее, рубка — нечто вроде его продолжения. У нас под ногами — центральный пост, и командир может отдавать приказы прямо вот в этот люк.

Аллен оглядел приборы, в продуманной тесноте заполнявшие маленький отсек:

— Все как было, все как раньше… Видите, вот командирский перископ, это — пульт управления погружением и всплытием, а это глубиномер, тахометр, показывающий число оборотов гребного винта, панель управления двигателем, указатель скорости, телефон, гидролокатор, радар, штурвал. — Глаза его увлажнились от волнения. — Господи, столько лет прошло, а здесь все как прежде…

— Ну, не совсем… — сказал Уильямс. — Скоро получим новый ГАС и радар. Даже РЭБ у нас будет.

— И с Женевой согласовано?

— Все согласовано, сэр, все улажено.

— Ну, раз об этом шла речь на переговорах, — заметил Бернштейн, — то русские узнают, каково истинное назначение «Блэкфина». А когда узнают, ТАСС, «Правда» и «Известия» раструбят об этом на весь мир. Это я вам гарантирую.

— Вы не совсем правы, полковник, — ответил Уильямс. — ВМС США привели в порядок и поставили в строй еще шесть таких лодок — шесть музейных экспонатов. Спутники все уничтожены, самолетов АВАКС катастрофически не хватает, а флот не может без разведки. Эти динозавры вполне способны вести патрулирование и обходятся несравненно дешевле, чем ПЛАРБы, из которых каждый тянет на миллиард. Вот и договорились, что старые субмарины можно будет оборудовать новейшими гидролокаторами и радиопеленгаторами. Русские делают то же самое со своими «Виски» и «Зулусами». Баш на баш. — Он сверкнул белыми зубами. — Под этим соусом наш «Блэкфин» и проскочит. Русские ничего не заподозрят.