- Можно и так, - мирно согласился Папа Шнитов. - Будем закругляться. Так вот... Фашисты чего в первую очередь хотят? Они хотят нас расчеловечить. Разогнать обратно по своим национальным огородам. Сидите, мол, варитесь в собственном соку. Нам вас тогда легче будет сожрать поодиночке. Только, как правильно сказал сержант Охрименко, нема дурных!
      Полковник Хворостин одобрительно покачал головой. Это придало Папе Шнитову дополнительную уверенность и помогло закончить речь на высокой ноте.
      - Так давайте же, товарищи мои дорогие, будем насчет изложенного чрезвычайно бдительными. Если кто-нибудь и когда-нибудь при вас начнет проводить агитацию, чтобы нас поссорить, друг на друга натравить, то есть загнать нас назад в предлюдию, то будем знать: это фашист! В каком бы обличье он ни вылез на свет божий: в бухарском халате, в украинской рубашечке, в еврейском лапсердаке или в русской поддевке! Фашист, и все тут!.. А как надо разговаривать с фашистами - это вы, товарищи, хорошо знаете!
      Когда бойцы, наградившие своего замполита дружными аплодисментами, покинули палатку, полковник Хворостин сделал Папе Шнитову несколько небольших замечаний. Он приказал еще больше повысить активность бойцов на политзанятиях. Вместе с тем потребовал поднять дисциплину, не допускать впредь произвольных выкриков. Полковник имел в виду поведение ефрейтора Нонина. Сержанта Охрименко полковник посоветовал готовить к приему в партию. В целом начальник политотдела выступление Папы Шнитова одобрил.
      * * *
      Однажды в штабе и в политотделе дивизии стало известно, что вместе с пополнением из запасного полка прибыл боец, который отказывается брать в руки оружие и участвовать в боевых действиях. Боец этот объявил себя баптистом и заявил, что вера не позволяет ему убивать кого бы то ни было, даже фашистов. Первым побуждением командиров, столкнувшихся с таким поведением, было отправить баптиста в трибунал.
      Однако прокурор дивизии неожиданно охладил тех, кто предлагал столь простое и быстрое решение.
      "За религиозные убеждения судить не будем, - сказал он. - Такого закона нет. Вот если этот боец на самом деле верующим не является, а лишь отказывается воевать под предлогом религиозных убеждений, тогда пожалуйста. Тогда будем судить". На вопрос: "Как узнать: всерьез этот Щукин верит или симулирует веру? Душа ведь не печенка - в нее не влезешь?" - прокурор ответил: "Придется влезать, ничего не поделаешь".
      Между тем Щукин, молодой парень из Сибири, воспитанный в среде и в семье баптистов, не поддавался ни на какие уговоры, как до этого не поддавался угрозе суда по законам военного времени. Тогда полковник Хворостин, который пару раз безуспешно беседовал со Щукиным, предложил направить его в роту к Папе Шнитову в надежде, что, может быть, тот сумеет повлиять на упрямого баптиста. Надежды, по существу, и не было. Но с одной стороны, чем черт не шутит. А с другой - все же какая-то оттяжка времени. Можно проконсультироваться с фронтом.
      Щукина направили в роту старшего лейтенанта Зуева в составе очередного пополнения. При этом было решено никаких указаний ни командиру роты, ни замполиту заранее не давать, чтобы не сковывать их инициативу.
      Через неделю полковник Хворостин направился во 2-ю роту, для того чтобы по поручению командующего армией вручить заранее обещанные награды разведчикам, захватившим исключительно ценного "языка". Заодно он собирался выяснить, как обстоит дело с баптистом Щукиным. Каково же было удивление полковника, когда по его приказанию из строя роты для получения награды вышел не однофамилец баптиста Щукина, как он ожидал, а сам Щукин собственной персоной. Вышел, печатая шаг, придерживая рукой лежавший поперек груди автомат.
      Полковник Хворостин сначала не поверил своим глазам. Потом он решил, что происходит недоразумение, путаница. Но никакой путаницы не было. Боец Щукин вместе с сержантом Охрименко доставил нужного "языка". Полковник Хворостин спросил Папу Шнитова, как ему удалось превратить баптиста, не желавшего брать в руки оружие, в героического разведчика. И разумеется, Папа Шнитов для начала ответил: "Секрет политшинели".
      А дело было так. Когда в роту пришло пополнение - человек двадцать, капитан Зуев и Папа Шнитов приветствовали вновь прибывших и пожелали им хорошей службы.
      "Если смерти, то мгновенной, если раны небольшой", сказал командир роты, у которого эти слова были постоянным напутствием прибывающих новичков да и солдат роты перед боем.
      Не прошло и часа, как в землянку капитана, где в то время находился и Папа Шнитов, вбежал запыхавшийся командир 1-го взвода, лейтенант Зипунов.
      "ЧП"! - закричал он с порога.
      При этом звуке командир и замполит вскочили, как по команде. Они уже привыкли к мысли, что полоса ЧП вместе с дурной славой их роты ушла в прошлое. И вдруг снова!
      Лейтенант Зипунов, запинаясь от волнения, доложил, что прибывший с пополнением боец Щукин категорически отказывается брать в руки оружие и участвовать в боевых действиях.
      Капитан Зуев приказал немедленно привести Щукина к нему в землянку. Глядя на командира роты спокойными голубыми глазами, Щукин отказался выполнять его приказ немедленно взять в руки оружие и приступить к несению боевой службы. Капитан, не подозревая, что идет по пути, уже испробованному в штабе дивизии, закричал, что немедленно отправит Щукина в трибунал.
      - Воля ваша, - отвечал тот.
      Папа Шнитов взывал к совести баптиста. Он доказывал, что, следуя своей вере, Щукин вместо того, чтобы защищать свой народ от фашистов, защищает фашистов от справедливого возмездия.
      - Ну, ты не можешь убивать людей, - говорил Папа Шнитов, - так и не надо. Но фашисты - это же не люди. Это же звери!
      - С этим я согласен, - ответил Щукин. - Зверствуют они.
      - Ну, а раз они не люди, а звери, - продолжал Папа Шнитов, - притом еще самые зверские звери, их нужно уничтожать. Не так ли?
      - Моя вера запрещает уничтожать и зверей. Фашистов бог накажет, преспокойно отвечал на это Щукин.
      - Кавалерийская атака на капитал не удалась, - констатировал Папа Шнитов, когда баптиста увели из землянки. Между ним и капитаном Зуевым тотчас возник жестокий спор. Командир роты настаивал на том, чтобы баптиста немедленно отправить обратно в дивизию для предания его суду. Папа Шнитов утверждал, что с человеком надо сначала поработать, попробовать все меры воспитания и убеждения. Он предлагал оставить Щукина в роте, поручив ему какую-нибудь "безоружную" работу. Например, на ротной кухне. В ответ на эти слова капитан Зуев сначала расхохотался, а потом стал сердито кричать, что он ни за что не доверит кому-либо варить кашу без винтовки и автомата.
      - В случае прорыва врага в тылы роты хозвзвод, включая поваров, обязан занять круговую оборону и отбивать врага до прихода подкреплений!
      Наконец командир и замполит сошлись на таком решении: Щукина оставить в роте под ответственность Папы Шнитова на одну неделю. За это время вести с ним воспитательную работу, но также тщательно документировать все случаи отказа с его стороны выполнять приказания командиров.
      Баптиста поместили в землянку 1-го взвода под присмотр дневальных. Папа Шнитов просил бойцов воздерживаться от насмешек в адрес Щукина и поручать ему какие-нибудь "мирные" дела. Щукин помогал дневальному убирать и топить печь, сам предложил, что займется стиркой портянок и мелкой починкой обмундирования. Он заготовил чистые белые тряпочки и пришил всему отделению, располагавшемуся в землянке, белые подворотнички.
      Дневальным несколько дней подряд, по просьбе Папы Шнитова, назначали ефрейтора Нонина. В часы, когда дневальный и Щукин оставались вдвоем, Нонин с помощью всеобщей истории человечества пытался, как он потом говорил, "открыть баптисту глаза на ужасающую глубину его заблуждений". Начал он с разъяснения вопроса о происхождении всех вообще религий. Самому ефрейтору Нонину этот вопрос был ясен как дважды два. Бессилие человека перед силами природы и неумение объяснить ее явления неизбежно приводили его к мысли о высшем существе, которое всем вершит и управляет.
      Щукин, к удивлению Нонина, заявил в ответ, что с этим всем не спорит, что так все, наверно, и было. Но так же оно, мол, и на сегодняшний день. И сейчас множество явлений без признания высшей силы человек объяснить не может. Это рассуждение Нонин решительно опроверг смехом.
      В другой раз ефрейтор потратил немало времени, чтобы доказать, что христианское вероучение, к которому принадлежат и баптисты щукинского толка, не только не исключало кровопролития, а, напротив, на протяжении веков служило знаменем самых кровавых войн. В ход пошли напоминания о крестовых походах, о религиозных войнах. Подробно было рассказано о Варфоломеевской ночи в Париже и об избиении еретиков в Московии. Поделом досталось инквизиции и черной сотне. А когда вблизи землянки бухнулся снаряд и Щукин перекрестился, Нонин не без ехидства заметил: "Тоже небось верующие послали". Щукин согласно кивал головой.
      Несмотря на то что ефрейтор Нонин не менее чем на четверку изложил все, что он должен был знать на эти темы по курсу истфака, его слушатель, усердно нарезавший щепу или штопавший чей-нибудь носок, ничуть не поколебался.
      "Всё так, всё так, - говорил он. - Церковная вера себя осквернила и кровопролитием, и нарушением других заповедей Христа. Поэтому баптисты от нее и отошли. Они тем и отличаются от церковной религии, что не допускают никаких отступлений от евангельских заповедей. "Не убий!" так "не убий!" Поэтому, мол, он и не может воевать.
      Не раз приходил в землянку Папа Шнитов. Он, пользуясь его собственным выражением, "насквозь прокомиссарил" баптиста разговорами о сущности войны с фашизмом и о всемирном ее значении. Щукин и тут кивал в ответ, но со своей позиции не сдвинулся. Папа Шнитов заметно приуныл и улыбаться стал как-то грустно, по-гамильтоновски. Приближался день, когда Щукина должны были отправить в дивизию для предания суду военного трибунала. Папа Шнитов не знал, что в этом вопросе возникали некоторые затруднения. Он искренне хотел спасти молодого, начинающего жизнь человека от сурового и позорного наказания. Но все меры убеждения, казалось, были исчерпаны безрезультатно. Капитан Зуев при каждом удобном случае подтрунивал над Папой Шнитовым: "Ну, что, замполит, заела твоя агитация и пропаганда?! На что надеешься?" - "Подождем до конца уговорного срока, - отвечал тот. - Может быть, сама война чего подскажет".
      Когда Папа Шнитов произнес эти слова, он, видимо, уже вынашивал тот поразительный "ход конем", который потом и осуществил. Ход, и в самом деле подсказанный самой войной.
      На третий день после появления в роте баптиста произошло одно событие, одновременно и смешное, и прискорбное. Рота как раз тогда и получила задание добыть "языка". Командованию армии был срочно нужен офицер противника. Необходимо было пролить свет на замеченную в тылу передовых частей фашистов перегруппировку. Несколько попыток армейских разведчиков захватить нужного фрица не увенчались успехом. Тогда было решено подключить к выполнению этой задачи подразделения передовых частей армии, бойцы и командиры которых "вжились" в обстановку на своих участках обороны.
      Начальник разведки дивизии, капитан Гамильтон, выбрал для проведения операции роту, в которой был замполитом его приятель Папа Шнитов. Рота к тому времени имела уже прочную славу надежного, дисциплинированного подразделения.
      Гамильтон объявил обещание командующего армией: те, кто приведут "языка", будут награждены медалью "За отвагу". Охотников пойти в опасный поиск нашлось немало. После тщательного отбора в поиск были назначены сержант Охрименко, не раз ходивший в тыл врага, и сержант Тимохин, дисциплинированный, уже немолодой человек, воевавший под Ленинградом с первых дней войны.
      Пробраться в тыл врага и возвратиться назад с "языком" было в условиях Ленинградского фронта делом сложным. Война здесь носила позиционный характер. Линии окопов с обеих сторон были сплошными. Непросто было преодолеть даже свои минные поля и проволочные заграждения. Уже для этого требовалась исключительная точность в следовании по проходам, оставленным саперами. Малейшее отклонение в сторону - рискуешь нарваться на мину. Неловкое движение при подползании под колючую проволоку - и зазвенят пустые консервные банки, привязанные попарно к рядам "колючки". Конечно, баночные "концерты" устраивает и ветер. Но фашистские пулеметчики в любом случае поливают "зазвеневший" участок из тяжелых пулеметов. А уж о вражеском предполье что говорить! Где там лежит заметенная снежком мина, неизвестно.
      Над линией немецких окопов по всему периметру блокадного кольца - от устья Невы у Шлиссельбурга до берега Финского залива под Стрельной - по ночам через каждые сто метров то и дело летят в небо синие молнии осветительных ракет. Каждая из них пока взлетает и падает, ярко освещает на одну-две минуты предполье перед данным участком. Тем не менее наши разведчики постоянно проникали в расположении противника. Для обеспечения успеха разведки обычно принимались серьезные меры поддержки. И на этот раз отправка разведчиков потребовала немалых усилий. Пулеметный взвод был готов подавить пристрелянные пулеметные точки противника. Сержант Кирюк, считавшийся искусным пулеметчиком, должен был углядеть и мгновенно залить свинцом всякую вновь объявившуюся в расположении врага огневую точку. Стрелковый взвод лейтенанта Зипунова готовился к отвлекающей атаке, в сторону от маршрута движения разведчиков, если противник вдруг проявит активность на их пути. Снайпер Бозарбаев с двумя учениками выдвинулся в "секреты". Их задачей было встретить прицельным огнем вражескую группу преследования в случае, если она выползет в "ничейную" полосу, чтобы отбить захваченного разведчиками "языка". И наконец, в расположении Гамильтона находился наблюдатель артиллерийского полка дивизии, готовый вызвать огонь в любой указанный начальником разведки квадрат.
      Охрименко и Тимохина инструктировали все по очереди: Гамильтон, саперы, пулеметчики, командир роты, Папа Шнитов и даже артиллерийский наблюдатель. Предусмотрено было как будто бы все. Непредвиденной оказалась только одна маленькая деталь. Но как это часто бывает, именно она, эта одна-единственная непродуманная мелочь, сорвала успех всей операции.
      Охрименко и Тимохин благополучно пробрались в расположение противника и возвратились обратно с "языком". На обратном пути Тимохин, прикрывавший отход, был ранен в бедро. Охрименко один волок по снегу связанного немецкого офицера с кляпом во рту. Бозарбаев и два других снайпера поддержали Тимохина метким огнем, а потом помогли ему добраться до нашей траншеи. Операция прошла на редкость удачно. Начальник разведки, командир роты и Папа Шнитов горячо поздравляли Охрименко и раненого Тимохина, которому предстояла эвакуация в медсанбат. Однако ликование, охватившее всех при успешном завершении столь значительной операции, было преждевременным. Когда немца развязали и вынули у него изо рта кляп, выяснилось, что он мертв. Могучий Охрименко задушил его, сам того не заметив, пока волок по снегу, обхватив за шею.
      Безмолвный "язык" оказался обер-лейтенантом полка, который противостоял на данном участке нашим частям. Было ясно, что он мог бы о многом рассказать командованию армии.
      Капитан Зуев, уже успевший сообщить "наверх", что разведка возвратилась с "подарком", был вне себя от досады и ярости. Николай Максимилианович сокрушенно повторял: "Нонсенс! Не нахожу другого слова. Самый настоящий нонсенс!"
      Больше всех страдал Охрименко. Он стоял перед командиром роты, опустив голову, и тихим голосом просил:
      - Надышлить мене ще раз. Иншого фриця пиймаю - ще кращего, ниж цей.
      - Еще краше? - кричал капитан Зуев. - Теперь, значит, голову оторвешь, так, что ли?
      - Ни! Як ридну маты, як свою наречену, як свою коханну, буду його оберегаты!
      Папа Шнитов понемногу успокоил капитана и незадачливого разведчика.
      - В конце концов, Охрименко все-таки совершил подвиг - пробрался в тыл врага и уничтожил фашистского офицера, - рассудил он. - А свою ошибку пусть сам и исправляет.
      Николай Максимилианович с ним согласился, добавив, что выполнение задания командования отменить нельзя, что добывать "языка" придется и что Охрименко несомненно лучше других подготовлен к повторному поиску.
      Всплыло соображение, сыгравшее роль еще при первом отборе исполнителей задания. К удивлению самого Охрименко, Николай Максимилианович обнаружил у него тогда отличное немецкое произношение.
      "Як же так? Я же знаю всього два слова з нимецькой мовы: "Хенде хох!"" - пожимал плечами Охрименко.
      "Вот именно, дорогой! - разъяснил Николай Максимилианович. - Я и хочу сказать, что вы лучше всех в нашей дивизии произносите сто процентов известных вам немецких слов. Даже лучше меня и переводчика Гольдберга! Ваше украинское "гэ" и немецкое "аш", обозначаемое латинской буквой "h", абсолютно идентичны по звучанию. Вот почему, - закончил свою краткую лекцию Гамильтон, - ваше "хенде хох!" прозвучит для любого немца с дополнительной убедительностью".
      Тогда, перед первым походом в тыл врага, Охрименко был недоволен тем, что у него обнаружилось немецкое произношение. Теперь, желая во что бы то ни стало во второй раз пойти за "языком", он сам напомнил о своем преимуществе. Вопрос был решен. Оставалось подобрать ему напарника вместо выбывшего в медсанбат Тимохина.
      Капитан Зуев назвал несколько фамилий бойцов и сержантов. Однако Папа Шнитов по различным поводам отвел всех без исключения названных командиром роты. Наконец капитан Зуев потерял терпение.
      Называй тогда сам, если тебе мои предложения не нравятся! - проворчал он в ответ на очередной отвод.
      - И назову... Щукин.
      - Какой это Щукин?
      Капитан Зуев привык к тому, что от Папы Шнитова можно услышать порой неожиданные предложения, но тем не менее не допустил мысли, что тот имеет в виду баптиста.
      - Тот самый, - отвечал Папа Шнитов, как всегда приветливо и простодушно улыбаясь. - Который баптист.
      - Нонсенс! - испуганно произнес Гамильтон.
      - Нет, не нонсенс! - убежденно возразил капитан Зуев. Он инстинктивно понимал, что это интеллигентское словечко не может выразить всю меру его возмущенного недоумения. - Это... Это... - задохнулся командир роты, не находя в своем арсенале нужного определения.
      - Это как раз то, что нужно. От выполнения этого задания он у меня не открутится, - сказал Папа Шнитов.
      - С точки зрения перевоспитания баптиста это мысль интересная, согласился Гамильтон. - В ней что-то есть. Но будет ли от такого разведчика толк для операции?
      - Только один, - заметил капитан Зуев. - Баптист перейдет к немцам и выдаст им своего напарника.
      - Не перейдет, - возразил Папа Шнитов. - Он человек убежденный. И уж если пойдет в разведку, изменником и предателем не станет.
      Папе Шнитову стоило немалого труда уговорить командира роты и начальника разведки разрешить ему провести задуманный эксперимент. Капитан Зуев согласился на него исключительно в надежде, что баптист сам откажется от выполнения и этого боевого задания, как от всех предыдущих.
      - Значит, договоримся так, - сказал он. - Если баптист пойдет на операцию, за все последствия отвечаешь ты, Папа Шнитов. А если откажется, тут уж я его без промедления в трибунал! И чтобы я тогда слова от тебя в его защиту не слыхал!
      О принятом решении до поры до времени никому не было сказано. В случае отказа Щукина идти на задание вместе с Охрименко должен был отправиться командир отделения Самсонов.
      В назначенный день и час все было вновь приведено в боевую готовность. В "секреты" ушли снайперы. Пулеметчики проверили свои "станкачи". За час до выхода разведки Папа Шнитов явился в землянку 1-го взвода, где находился Щукин. В присутствии нескольких бойцов, отдыхавших после наряда, он объявил Щукину приказ сопровождать Охрименко в походе за "языком".
      Щукин опешил. Не менее его были поражены слышавшие слова Папы Шнитова солдаты.
      - Как же это? - пролепетал Щукин. - Я же не смогу стрелять... И оружия в руки не возьму. Нельзя мне...
      - Стрелять, может быть, и не понадобится. А нужно будет - без тебя обойдемся. Стрелять у нас есть чем, - отпарировал Папа Шнитов.
      И он объяснил удивленным слушателям суть задания Щукина.
      - Прошлый раз, - сказал он, - Охрименко приволок фашиста, но мертвого. Задушил по неосторожности медвежьими своими лапами. Вот и надо на этот раз проследить, чтобы такого больше не случилось. Обеспечить, иначе говоря, выполнение евангельской заповеди "не убий!". А кто же из всей роты лучше тебя, Щукин, может провести в жизнь евангельскую заповедь?! Никто! Разве не так, а?
      Щукин не отвечал. Он стоял, опустив голову, нервно теребя руками подол гимнастерки. В землянке раздался хохот. Посыпались возгласы:
      - Во поручение! "Не убий фашиста!"
      - Дает наш замполит!
      - Чем крыть будешь, Щукин?!
      - Чего молчишь? Отвечай!!!
      После этих слов в землянке воцарилась тишина ожидания. Щукин молчал.
      - Повтори приказ, - сказал командир отделения Самсонов.
      Стало еще тише. Не поднимая головы, Щукин произнес:
      - Приказано обеспечить выполнение заповеди "не убий!".
      - Вот и выполняйте ее, боец Щукин, - сказал Папа Шнитов.
      Привычная для всех улыбка вновь появилась на его лице.
      - Маскхалат получите у старшины роты. В двадцать три часа ноль-ноль надо быть в землянке у командира роты для получения инструкций.
      - Слушаюсь, - тихо ответил Щукин и вышел из землянки.
      Разговор с Охрименко, которого Папа Шнитов нашел возле полевой кухни, был не легче, чем разговор со Щукиным.
      - На кой хрин мени оцей бабтиск? - Охрименко только так произносил это мало ему знакомое слово. - Вин же все дило загубыть! Де це вы бачылы, шоб солдат-развиднык йшов в бойовый пошук без зброи? Да я краще одын пиду за фрицом! Не треба мени вашого бабтиска!
      - Тебе "не треба", а для дела "треба", - настаивал Папа Шнитов. - На твою осторожность в обращении с "языком" надежда плохая. А кроме того, есть и другие соображения.
      - Ну, якшо це наказ...
      Охрименко лукавым взглядом посмотрел на Папу Шнитова поверх котелка, из которого продолжал есть кашу. Он отлично знал, что Папа Шнитов убеждать приказами не любит, а в таком деликатном деле, как разведка в тыл врага, куда Охрименко вызвался идти добровольно, и вовсе не станет его неволить.
      - Якшо це наказ, - повторил он, вытирая рукавом шинели усы, - тоди прийдеться з бабтиском. Наказ е наказ...
      Но Папа Шнитов приказывать не стал. Он применил другое средство воздействия, к которому, надо сказать, до этого случая не прибегал никогда.
      - Для меня это нужно, Охрименко, чтобы ты пошел со Щукиным. От себя лично прошу. Так что, если можешь, уважь.
      - Чому же зразу не казалы? - обиделся Охрименко. - Тай розмовы бы не було.
      * * *
      В назначенное время Охрименко и Щукин, оба в маскхалатах, один с автоматом на груди, другой безоружный, явились в землянку командира роты. А еще через час, после тщательно проведенного инструктажа, разведчиков вывели в траншею. Перед тем как вылезти из нее, Щукин зашептал молитву и начал креститься. По команде командира роты "вперед!" Охрименко сгреб его сзади за ноги, приподнял и выложил на заметенный снегом бруствер.
      - Ни пуха ни пера! - торжественно произнес Гамильтон.
      - "Если смерти, то мгновенной, если раны - небольшой", - пожелал командир роты.
      - Не подведите, ребята, - попросил Папа Шнитов.
      - Бабтиска бог не выдасть, а мене фашист не зъисть! - весело отвечал Охрименко.
      Разведчики поползли.
      Так началась операция "Фанера". Название это было не случайным. Шагах в ста позади штаба полка противника, до которого предстояло добраться разведчикам, стоял в снегу большой лист фанеры. Он служил единственной стенкой полевого офицерского "туалета" и имел назначение ограждать от нескромных взглядов солдат авторитет их начальников, вынужденных иногда принимать не самые горделивые позы. Непосредственно за фанерой начинался небольшой лесок. Николай Максимилианович резонно полагал, что в леске за фанерой лучше всего дожидаться появления кого-либо из фашистских офицеров. Правда, на этот раз, после исчезновения схваченного Охрименко и Тимохиным обер-лейтенанта, можно было ожидать, что возле фанеры установлен постоянный пост или что офицеры будут отправляться к ней по меньшей мере попарно.
      Ночь выдалась исключительно удачная. Непроглядное, иссиня-серое небо лежало на снегу свинцовым грузом. Свет взлетавших над немецкой передовой ракет потерял свой магниевый блеск, стал желтым и размытым. Лишь какое-то мгновение после того, как разведчики отползли, виделось на снегу белое колыхание. Но как ни старались находившиеся в траншее офицеры и солдаты удержать его в глазах, оно быстро исчезло, словно волна поземки, унесенная ветерком.
      Шло время. Все было спокойно. Пулеметчики противника выпускали иногда короткие очереди. Чувствовалось по звуку, что очереди эти дежурные и, в полном смысле слова, бесцельные. Первое время капитан Зуев непрестанно пилил Папу Шнитова и на чем свет стоит ругал себя за то, что разрешил послать с Охрименко Щукина.
      - И вы тоже хороши, Николай Максимилианович, - говорил он Гамильтону. - Представитель штаба дивизии! Культурный человек! Вы-то как могли поддержать такую идею?!
      - Чего ты переживаешь, - пытался успокоить капитана Папа Шнитов. - Я же сказал - всю ответственность беру на себя.
      - Очень тебя спросят, если что-нибудь случится дурное! Отвинтят нам всем головы и все... Нет, ведь это же с ума сойти - послать за "языком" подозрительного верующего, да еще без оружия и не желающего воевать!
      - Не желавшего! - поправил Папа Шнитов. - Сейчас-то он уже воюет!
      - Ну, посмотрим, посмотрим. Поглядим, что он нам навоюет!
      Наконец капитан Зуев умолк. Стало тихо, и время как бы остановилось. Часа через три где-то там, впереди, в недвижной серой мгле глухо залопотал автомат. Очереди были короткие.
      - Наш автомат! - воскликнул лейтенант Зипунов.
      - Это Охрименко! Они возвращаются! - закричал Папа Шнитов, радостно затоптавшись на месте и захлопав руками, не то греясь, не то аплодируя.
      - Слушайте, слушайте, - сказал Гамильтон. - Немцы-то не стреляют! Значит, боятся своего подстрелить...
      - Похоже, - подтвердил капитан Зуев. - Отстреливается Охрименко. Неужели баптист волочит "языка"?!
      - А почему бы и нет?! - с надеждой и одновременно с некоторым сомнением сказал Папа Шнитов.
      Один за другим треснули винтовочные выстрелы.
      - Ага! Вот и Бозарбаев с ребятами! - оживился лейтенант Зипунов.
      Заработал тяжелый пулемет противника.
      - Кирюк! Чего молчишь?! - крикнул пулеметчику капитан Зуев. Подавить немедленно! Бей по направлению звука!
      - Гляньте, товарищ капитан! Гляньте! Нельзя в этом секторе вести огонь! - ответил Кирюк. - Наши возвращаются!
      Теперь все снова увидели знакомое белое колыхание. Оно медленно приближалось к траншее. Через несколько минут Щукин, с помощью двух бойцов, посланных ему навстречу, втащил в окоп "подарок". Немца развязали. "Язык" оказался самый что ни на есть замечательный. По званию майор.
      Пленный растерянно поглядывал на теснившихся в траншее советских воинов и сокрушенно покачивал головой. Прочитав его офицерское удостоверение, Гамильтон чуть не подпрыгнул от радости. Охрименко и Щукин захватили представителя штаба 18-й немецкой дивизии.
      - Операция "Фанера" увенчана блистательным успехом! - воскликнул Гамильтон, потрясая над головой удостоверением пленного.
      Но что был этот успех по сравнению с успехом операции "Баптист", проведенной Папой Шнитовым!
      Щукина обнимали, мяли, жали руки, хлопали по плечам. Еще больше досталось Папе Шнитову. Его хотели качать, позабыв, что подбрасывать человека выше уровня бруствера не годится даже ночью. Капитан Зуев спас его от этого испытания. Он приказал всем отойти от Папы Шнитова и, воспользовавшись образовавшимся вакуумом, сам налетел на него с объятиями и поцелуями.
      - Браво, Папа Шнитов! Брависсимо! - повторял Гамильтон.
      Между тем лейтенант Зипунов распоряжался пулеметчиками, прикрывавшими выход Охрименко и снайперов из "ничейной" полосы. Вскоре и они оказались в траншее. Новый взрыв ликования встретил появление главного героя поиска сержанта Охрименко. Храбрый разведчик коротко, но зато много раз подряд рассказывал о том, как проходил захват "языка". Главным в его рассказе было то, что Щукин помешал ему прикончить ножом часового, выставленного теперь возле фанеры. С целью спасти его жизнь Щукин сам накинулся на немца сзади, обхватил его за горло, заткнул ему рот кляпом и тщательно связал. После этого Щукин надел на себя снятые с фашиста шинель и шапку. Особое оживление слушателей во время каждого повторения этой истории вызывала одна деталь. Заступив на пост вместо связанного немецкого солдата, Щукин подчинился требованию Охрименко и надел на себя немецкий автомат шмайссер. "Так и быть, - сказал он Охрименко, - для маскарада можно".
      После снятия и подмены часового схватить пришедшего за фанеру немецкого офицера было уже несложно. Опаснее всего был для разведчиков обратный путь через немецкую передовую. Трудно сказать, чем кончилась бы операция, если бы не исключительно благоприятная погода.
      Во время обратного пути Щукин не раз благодарил бога за то, что тот ослепил врагов туманом и оборонил их с Охрименко от лютой смерти. Охрименко, в свою очередь, не преминул сделать из этих слов баптиста вывод, что бог воюет на нашей стороне...
      Хмурым в обстановке всеобщего ликования оставался один Щукин. В ответ на поздравления он отмалчивался.
      Ночью в землянке, в которой находился Щукин, к сонному бормотанию, кряхтению и храпу примешался звук совершенно необычный. Если бы кто-нибудь из солдат не спал, он услышал бы приглушенные теплой шапкой, служившей подушкой, рыдания и молитвенный шепот.
      "Прости меня, господи, - лепетал Щукин, - за прегрешения мои великия и малыя. Спаси и помилуй, господи милосердный, товарища и брата моего, сержанта Охрименко Ивана, за то, что, не щадя жизни своей, спасал меня от богопротивных и мерзких фашистов, настигавших нас, когда отползали мы назад с немецким "языком"... Прости за то, что убил он при этом двух тварей твоих - фашистских солдат. Помилуй, господи, хорошего человека замполита Папу Шнитова, спасшего меня по доброте своей от суда, от презрения, а то и от позорной смерти. Прости, господи, и меня, грешника, за то, что возьму я завтра в руки боевое оружие и буду воевать, как все люди - дети народа твоего богоносного. Видно, на то воля твоя, великий боже, ибо не смочь мне никоторым образом теперь поступить иначе..."