Источник из Вены сообщал шифрограммой, что члены сербской тайной организации «Черная рука», устроившей покушение на эрцгерцога, дают на допросах ужасающие показания. Выяснено, что террористическую акцию лично подготовил полковник Драгутин Димитриевич, начальник разведочного отдела сербского генштаба. Даже если он действовал не по указанию правительства, а по собственной инициативе, это мало что меняет.
      Ох братья славяне, покачал головой Козловский. Дорого же России обойдется покровительство над вами. Провалились бы вы в тартарары с вашей местечковой спесью и неуемными амбициями. До сих пор еще оставалась микроскопическая надежда, что как-нибудь обойдется без большой войны. Ныне же всем чаяниям конец. Австро-Венгрия нападет на Сербию, Россия заступится за братьев по вере, Германия, в свою очередь, заступится за своих братьев. И пойдет-поедет. Бабка за дедку, внучка за бабку, жучка за внучку… Не успокоятся, пока всю репку-Европу из Земли не выдернут.
      Звонок!
      Дернувшись, штабс-ротмистр схватил трубку.
      — Козловский у аппарата!
      — Вас добивается некий студент Романов, — сказал оператор. — Добавочного не знает, но говорит, дело сверхсрочное.
      Какого еще черта?
      — Если будет другой звонок, соедините немедленно, отключив Романова, — велел князь.
      Мальчишка был сильно взволнован. Судя по шорохам в трубке, говорил, прикрывшись ладонью.
      — Я звоню из летнего кафе «Ротонда», в Царском Селе! Я был возле Гвардейского штаба! Там афиша! Я все понял! Шпион проникнет на территорию 11 июля, во время мэтча!
      — При чем здесь «мэтч»? Какой еще «мэтч»? Что-то Лучников тянет. Девятый час уже. Не может телефон найти? Так приехал бы, прачечная возле Новокаменного моста, не столь далеко.
      — Футбольный, футбольный! — нес белиберду студент. — 11 июля гвардейская команда принимает у себя Немецкий клуб!
      — Какой-какой?
      — Немецкий. Это спортивное общество немецко-подданных, которые жительствуют в Петербурге. У них сильнейшая футбольная команда. Раз за разом кубок берут.
      Козловский рассердился.
      — Что вы мне голову морочите своим футболом! Какое это имеет отношение к папке?
      — Прямое! Вы сами говорили: из секретной части он документы вынес, а с территории нет. Так? Гвардейский спортивный клуб находится на территории штаба. Так? Поручик там часто бывал, он ведь голкипер. Так? В обычное время в клуб посторонние попасть не могут, нужен пропуск. Но одиннадцатого ворота откроют для публики. Само собой, для немецких футболистов тоже. Они наверняка будут переодеваться в клубе, где ж еще? Понимаете?
      — И что вы предлагаете? — недоверчиво спросил штабс-ротмистр.
      — Во-первых, приглядеться к немецкой команде. Очень возможно, что бородатый — один из игроков. Во-вторых, надо поместить своего человека в нашу команду. Там на щите объявлений, пониже афиши, написано, что накануне мэтча в Немецком клубе будет совместный товарищеский ужин. Ну, а если бородатого среди немцев не обнаружится, устроим в клубе засаду в день игры, и возьмем шпиона прямо с папкой!
      — Я вижу, вы уже изъясняетесь в первом лице множественного числа, — съязвил Козловский, глядя на часы.
      Было три минуты десятого. Голос студента стал вкрадчивым:
      — Я, между прочим, на первом курсе увлекался футболом. Потом надоело, бросил. Но ради отечества готов снова поиграть. Был хавбеком, но могу попробовать и голкипером…
      На линии щелкнуло. Вместо звонкого тенорка раздался глуховатый, с развальцой бас:
      — Ваше благородие, я из прачечной. У них тут на широкую ногу, целый взвод узкоглазых стирает-парит-утюжит. Даже телефон есть. Со мной хозяин, господин Лю. Меточку признал, нашел по книге адрес. Предтеченская улица, дом 5. Фамилию вот только не разберу. Может вы поймете? Ну-ка, ходя, скажи господину начальнику.
      В трубке заскрипело, потом сладкий певучий голос пропел:
      — Здластвуй, натяльника! Сяомита.
      — Что?
      Козловский сильно, до боли прижал раструб к уху.
      — Сяомито. Гаспадина Сяомито. Холосая гаспадина, много-много стилай.
      «Господин Шмит», что ли? Неважно. Главное, есть адрес.
      Ну, эскадрон, шашки наголо! Марш-марш!
 
       На Предтеченской, 5
      Хорошо в Питере летом. Одиннадцатый час вечера, а светло, — заметил фон Теофельс, прикладывая к газетному листу картонную трафаретку с вырезанными квадратиками.
      Немножко поколдовал, подвигал туда-сюда и стал переписывать на бумажку буковки, проглядывавшие сквозь дырки.
      Тимо, в фартуке и белых нарукавниках, убирал со стола. На ужин он подал нежнейшую отварную спаржу в ветчинных завертышах и фрикасе из кролика под минным соусом — пальчики оближешь.
      Над замечанием относительно петербургского лета Тимо задумался. Сказал:
      — Да, кароший Stromeinsparung.
      Пока Зепп раскодировал послание (это заняло минут пять), слуга поменял скатерть и поставил принадлежности для бритья. Капитан имел обыкновение бриться два раза в день, утром и вечером.
      — Елки-моталки, — озадаченно пробурчал фон Теофельс, уставившись на бумажку.
      Текст получился такой: «Готовность 20». Что «готовность двадцать»? К двадцатому июля? Именно в этот день начнется война? Однако по расчету Зеппа выходило, что до мобилизации пройдет еще дней десять. Пока Вена предъявит Белграду ультиматум, пока будут соблюдены все дипломатические приличия, пока кузен Вилли и кузен Ники обменяются телеграммами… На всю эту чехарду уйдет недели две, вряд ли меньше. Сегодня-то по-европейски уже пятнадцатое. Может, начальство имеет в виду русский календарь? Да нет, маловероятно.
      Вернее всего, «20» — это какое-то условное обозначение. Очередной код, который берлинские горе-стратеги разработали для заграничной резидентуры, а вовремя прислать не удосужились. (Мнения о своем начальстве Зепп был невысокого — как, впрочем, разведчики-нелегалы всех времен и народов.) В любом случае шифровка, спрятанная в рекламе газеты «Копейка», касательства к капитану не имела. У него было задание особой, можно сказать, исторической важности.
      Как только в руках окажется план развертывания, немедленно в Берлин. Жаль, до матча еще целых девять дней.
      Из раздумий капитана вывел тихий возглас слуги.
      Тимо стоял у окна, смотрел наружу.
      — Alarm! Человек стоять, ничего не делать, только смотреть. Уже несколько минута.
      Зепп приблизился, выглянул из-за шторы.
      Действительно. Какой-то очкастый в светлом балахоне, мятая фуражка надвинута на глаза.
      Только капитан собрался взять с полки бинокль, как подозрительный мужчина выскочил на середину мостовой и замахал руками.
      К дому грохоча подкатила ломовая телега. В ней, болтая ногами, сидели четверо грузчиков. Очкастый о чем-то с ними потолковал, и все пятеро, прихватив длинные брезентовые лямки, вошли в подъезд.
      — К кому бы это? — лениво произнес Зепп. — Что-то поздновато.
      Тимо молча достал из-под фартука большой, вытертый до блеска револьвер. С неожиданной для такого голема мягкостью скользнул в коридор.
      Позевывая, фон Теофельс отворил окно, посюсюкал с птицами, оставаясь при этом в тени занавески.
      Вернулся Тимо. Без револьвера в руке.
      — Он више ходиль. Четыре этаж. Abblasen.
      — Не abblasen, а «отбой», — поправил капитан. — Дурачок, а ты подумал, это нас арестовывать идут? Брезентовыми лямками руки-ноги вязать? Ладно, подавай бриться.
 
       Четвертью часа ранее
      Номер пять по Предтеченской улице был дом как дом, ничего приметного. Четырехэтажный, облупленный, серо-желтого цвета, внизу ломбардная контора.
      Штабс-ротмистр устроился в темной подворотне напротив. Из людей с ним был один Лучников — в очках, в надвинутой на лоб фуражке, чтоб резидент раньше времени не опознал. Пантелею Ивановичу предстояло лично руководить захватом. Прочие агенты пока были рассредоточены по окрестным дворам и улицам.
      — Вон энти ихние, с клетками, — показал на окна дворник. — Очень пташек обожают.
      — Значит, Шмидт живет на третьем? — уточнил штабс-ротмистр, наводя бинокль.
      Занавески в цветочек. В одной клетке попугай. В другой ворона. Эксцентрично. Вообще-то разведчику не рекомендуется оригинальничать.

      Дворник на все вопросы отвечал не сразу, а после вдумчивой паузы — показывал, что сознает ответственность. — …И Шмидт там проживают, и хозяин ихний.
      — Какой еще хозяин?
      — Ну как же, Фердыщенко Иван Иваныч, очень приличный господин, по торговой части. А немец этот, Шмидт, у него в прислугах. Они сейчас обои дома, давеча птичек кормили.
      Князь и его помощник переглянулись. Отлично. Значит, обойдется без засады. Прямо сейчас и возьмем.
      — Черный ход? — спросил Лучников.
      — Нету. Опять удача.
      — Никуда не денется, — уверенно сказал Лучников. — На чердак с третьего этажу не вылезти. Из окошка не сиганешь. Только если в небо улететь, на крыльях. Дозвольте, ваше благородие?
      Спрошено было с особой почтительностью. Дело в том, что по дороге меж ними состоялся довольно обидный для князя разговор.
      Покашляв и покряхтев, Лучников попросил соизволения узнать, как его благородие намерен действовать.
      — Если он на месте, обложим со всех сторон и по команде «Вперед!» — как на штурм Измаила, — бодро ответил Козловский. — Высадим дверь и зацапаем. Чихнуть не успеет.
      — Лавр Константинович, — задушевно попросил тогда фельдфебель. — Двадцать семь годков по этой части служу. Может, дозволите мне распорядиться? Не вышло б, как на станции. Сомневаюсь я насчет немца этого. Склизкий, как уклейка.
      В первый миг Козловский, конечно, вспыхнул. Но потом вредный для дела гонор в себе пригасил. Операция по аресту опасного шпиона — это не кавалерийская атака. Пускай дело ведет Лучников.
      Поэтому сейчас штабс-ротмистр, формально оставаясь начальником, находился в роли наблюдателя.
      — Действуй, Пантелей Иваныч. Все помню. По сигналу бегу наверх с остальными ребятами.
      — Как дуну в свисток, не раньше, — все-таки напомнил Лучников. — Очень уж вы, ваше благородие, горячий.
      Но чего-то ему все-таки не хватало. Фельдфебель медлил, чесал затылок.
      — На четвертом у тебя кто проживает? — спросил он дворника.
      — Шандарович, учитель музыки. Голодранец, на чай не допросишься. Замучил роялью своею.
      Глаза у Пантелея Ивановича блеснули.
      — Голодранец? С роялью? Это хорошо. Движения Лучникова вдруг стали быстрыми, он явно принял какое-то решение. Пошел во двор, подозвал самых опытных агентов:
      — Михалыч, Степа, ко мне. Сашок, Кирюха, вы тоже.
      Все четверо были одеты по-простому. В этой непрезентабельной части города картуз и сапоги встречались чаще, чем шляпа и штиблеты.
      Козловскому очень хотелось послушать, о чем они там шепчутся, но это означало бы уронить авторитет. Пускай филеры думают, что Лучников выполняет распоряжение командира.
      Четверка порысила куда-то вглубь двора. Пантелей Иванович, надвинув фуражку на лоб, вышел на тротуар, встал на виду и проторчал так минут, наверное, с десять.
      Потом из-за угла с грохотом выехала ломовая телега, на которой сидели агенты. Остановились у подъезда.
      Лучников подошел, еще издали крича:
      — Вы где болтались, чертово семя? Время пол-одиннадцатого, а я во сколько велел?
      И пошло препирательство, но до штабс-ротмистра долетали лишь отдельные фразы:
      — Третий, что ль?
      — Сам ты третий, дура! Четвертый!
      — Куцы четвертый! Сказано: третий!
      — Да четвертый, четвертый! Пошли али как? Занавеска на окне третьего этажа шевельнулась. Козловский быстро вскинул бинокль, но силуэт уже исчез.
      Псевдогрузчики с топотом вошли в подъезд.
 
       На верхнем этаже
      У двери висело объявление: «А.В.Шандарович. Уроки музыки по умеренным ценам». Нашел где повесить, бестолковый, подумал Лучников. Кто ж полезет на четвертый этаж твою рекламу читать?
      Позвонил. Растолковал, в чем дело.
      Тупой все-таки народ образованные. Дураку ведь понятно: когда тебе за старый рояль предлагают двести целковых, не задавай лишних вопросов, а говори «премного благодарствую» и ставь свечку своему иудейскому Богу.
      Так нет. Перепугался учитель Шандарович, битых двадцать минут уламывать пришлось, на сто вопросов отвечать. Почему так срочно? Почему так много денег? А как же быть с завтрашними уроками?
      В конце концов терпение у Пантелея Ивановича лопнуло. Показал удостоверение. Велел сидеть тихо, на лестницу ни в коем случае не высовываться.
      Но учитель все одно ни хрена не понял.
      Ребята уж и рояль из квартиры вынесли, а он не отставал:
      — Послушайте, я так не могу! Инструмент не стоит столько денег! Как порядочный человек я просто обязан…
      Тьфу, интеллигенция. Зла на них не хватает. Пришлось захлопнуть дверь у музыканта перед носом. Парни, ругаясь и топоча, волокли рояль вниз.
      — Ради Бога осторожней! — снова высунулся неугомонный Шандарович. — У инструмента капризный характер. Он не любит, когда…
      — Да уйди ты! — шикнул Лучников.
      На площадке третьего этажа рояль застрял. Уперся лакированным боком в дверь с табличкой «И.И.ФЕРДЫЩЕНКО» — и ни туда, ни сюда.
      — Куда въехали, дубины! — заорал Лучников. — Разворачивай! Да не туда, туда!
      Но угол инструмента лишь елозил по кожаной обшивке, издавая противный скрип.
      Дверь приоткрылась. В щель поверх стальной цепочки выглянула костлявая лошадиная физиономия. Не резидент. Тот был на полголовы ниже.
      — Извиняемся, хозяин, — сказал Лучников. — Застряли малость. Поширше бы открыл чуток.
      Лязгнула снимаемая цепочка. Фельдфебель сунул в карман бутафорские очки. Они больше не нужны, только мешать будут.
      — Dummkopf! Туда, потом туда, — показал верзила. Правая половина его туловища (и, что существенно, правая рука) оставались за створкой двери.
      Слуга Шмидт, вот это кто. Понятно.
      Лучников подал условный знак — шлепнул ладонью по крышке рояля.
      Сашок и Кирюха сидели под инструментом. Схватили немца за щиколотки, дернули. Шмидт грохнулся об пол затылком, а филеры рывком втащили его под рояль, приставили к башке с двух сторон по стволу.
      В правой руке у долговязого, точно, оказался длинноствольный «рейхсревольвер», но нажать на спуск оглушенный падением Шмидт не успел.
      Первый этап прошел без сучка без задоринки.
      Теперь главное — скорость.
      Запрыгнуть на крышку рояля (тот загудел всей своей нервной утробой). Соскочить в коридор.
      Кричать «За мной!» Михалычу и Степе не нужно. И так не отстанут. А вот дунуть в свисток было самое время.
      Из подворотни, прихрамывая и крича «Рррребя-та, ура!», выбежал штабс-ротмистр. Его быстро обогнала целая свора филеров, с шумом ворвавшаяся в подъезд.
      Начался второй этап операции.
 
       У зеркала
      Мурлыча, Зепп смотрел в зеркало на свою намыленную щеку. Ужасно приятно бриться золингеновской, до микрона отточенной бритвой. Если, конечно, имеешь хороший глазомер и твердую руку. Обжигающее, молниеносное прикосновение стали, потом холодок на освеженной, будто заново родившейся коже. Мудрый человек знает, что жизнь обильна самыми разнообразными наслаждениями, нужно лишь умение находить их в самых простых вещах. Это первый секрет экзистенции. А второй: никогда не переживать из-за того, что еще не случилось, а лишь может случиться.
      В тот момент, когда Тимо бухнулся на пол, а рояль загудел под каблуками Пантелея Лучникова, капитан фон Теофельс как раз болтал кисточкой в стакане. Поэтому расслышал только какой-то невнятный шум, донесшийся со стороны коридора, а что к чему, не понял.
      Буквально в следующую секунду в зеркале, куда все еще смотрел полунамыленный Зепп, появились трое мужчин с пистолетами. Мужчины были знакомые, не далее как прошлой ночью фон Теофельс уже имел удовольствие общаться с ними самым тесным образом, до сих пор синяки и ссадины ныли.
      Первый из знакомцев, скуластый и немолодой, крикнул:
      — Ни с места! Выстрелю в ногу!
      Угроза была непустая. И весьма неглупая. Сердить скуластого ни в коем случае не следовало.