Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Приключения Эраста Фандорина (№3) - Левиафан

ModernLib.Net / Исторические детективы / Акунин Борис / Левиафан - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 3)
Автор: Акунин Борис
Жанр: Исторические детективы
Серия: Приключения Эраста Фандорина

 

 


Не удивлюсь, если он едет на Восток закупать опиум и экзотичных танцовщиц для парижских вертепов.[Последняя фраза перечеркнута].  Я знаю, милая Эмили, что Вы истинная леди и не станете пытаться прочесть то, что зачеркнуто. Меня немного занесло, и я написал нечто, недостойное Ваших целомудренных глаз.

Так вот, о сегодняшнем ужине. Французский буржуа, который в последнее время расхрабрился и стал что-то уж очень болтлив, принялся с самодовольным видом рассуждать о преимуществах старости над молодостью. «Вот я старше всех присутствующих, – сказал он снисходительно, этаким Сократом. – Сед, одутловат, собою нехорош, но не думайте, дамы и господа, что папаша Гош согласился бы поменяться с вами местами. Когда я вижу кичливую молодость, похваляющуюся перед старостью своей красотой и силой, своим здоровьем, мне нисколько не завидно. Ну, думаю, это не штука, таким когда-то был и я. А вот ты, голубчик, еще неизвестно, доживешь ли до моих шестидесяти двух. Я уже вдвое счастливее, чем ты в твои тридцать лет, потому что мне повезло прожить на белом свете вдвое дольше». И отхлебнул вина, очень гордясь оригинальностью своего мышления и кажущейся непререкаемостью логики. Тут мистер Фандорин, доселе рта не раскрывавший, вдруг с пресерьезной миной говорит: «Так оно безусловно и есть, господин Гош, ежели рассматривать жизнь в восточном смысле – как нахождение в одной точке бытия и вечное „сейчас“. Но существует и другое суждение, расценивающее жизнь человека как единое и цельное произведение, судить о котором можно лишь тогда, когда дочитана последняя страница. При этом произведение может быть длинным, как тетралогия, или коротким, как новелла. Однако кто возьмется утверждать, что толстый и пошлый роман непременно ценнее короткого, прекрасного стихотворения?» Смешнее всего то, что наш рантье, который и в самом деле толст и пошл, даже не понял, что речь идет о нем. Даже когда мисс Стамп (неглупая, но странная особа) хихикнула, а я довольно громко фыркнул, до француза так и не дошло – он остался при своем убеждении, за что честь ему и хвала.

Правда, в дальнейшем разговоре, уже за десертом, мсье Гош проявил удивившее меня здравомыслие. Все же в отсутствии регулярного образования есть свои преимущества: не скованный авторитетами рассудок иногда способен делать интересные и верные наблюдения.

Судите сами. Амебообразная миссис Труффо, жена нашего остолопа доктора, вновь принялась сюсюкать о «малютке» и «ангелочке», которым вскорости осчастливит своего банкира мадам Клебер. Поскольку по-французски миссис Труффо не говорит переводить ее слащавые сентенции о семейном счастье, немыслимом без «лепета крошек», пришлось несчастному супругу. Гош пыхтел-пыхтел, а потом вдруг заявляет: «Не могу с вами согласиться, мадам. Истинно счастливой супружеской паре дети вовсе не нужны, ибо мужу и жене вполне достаточно друг друга. Мужчина и женщина – как две неровные поверхности, каждая с буграми и вмятинами. Если поверхности прилегают друг к другу неплотно, то нужен клей, без него конструкцию, то бишь семью, не сохранить. Вот дети и есть тот самый клей. Если же поверхности совпали идеально, бугорок во впадинку, клей ни к чему. Взять хоть меня и мою Бланш. Тридцать три года прожили душа в душу, пуговка в петельку. На кой нам дети? И без них славно». Можете себе представить. Эмили, волну праведного негодования, обрушившуюся на голову ниспровергателя вечных ценностей. Больше всех усердствовала сама мадам Клебер, вынашивающая в своем чреве маленького швейцарчика. При виде ее аккуратного, всячески выставляемого напоказ животика меня всего корчит. Так и вижу свернувшегося внутри калачиком мини-банкира с подкрученными усишками и надутыми щеками. Со временем у четы Клебер несомненно народится целый батальон швейцарской гвардии.

Должен признаться Вам, моя нежно обожаемая Эмили, что меня мутит от вида беременных женщин. Они отвратительны! Эта бессмысленно-животная улыбка, эта мерзкая мина постоянного прислушивания к собственной утробе! Я стараюсь держаться от мадам Клебер подальше. Поклянитесь мне, дорогая, что у нас никогда не будет детей. Толстый буржуа тысячу раз прав! Зачем нужны дети? Ведь мы и так безмерно счастливы. Надо только переждать эту вынужденную разлуку.

Однако без двух минут одиннадцать. Пора делать замер.

Проклятье! Я перерыл всю каюту. Мой секстант исчез. Это не бред! Он лежал в сундучке вместе с хронометром и компасом, а теперь его нет! Мне страшно, Эмили! О, я предчувствовал! Оправдались мои худшие подозрения!

Почему? За что? Они готовы на любую гнусность, только бы не допустить нашей встречи! Как я теперь проверю, тем ли курсом идет пароход? Это Ренье, я знаю! Я видел, какими глазами он посмотрел на меня, когда прошлой ночью на палубе увидел мои манипуляции с секстантом! Негодяй!

Идти к капитану, потребовать возмездия. А если они заодно? Боже, Боже, сжалься надо мной.

Пришлось сделать паузу. Так разволновался, что был вынужден принять капли, прописанные доктором Дженкинсом. И, как он велел, стал думать о приятном. О том, как мы с Вами будем сидеть на белой веранде и смотреть вдаль, пытаясь угадать, где кончается море и начинается небо. Вы улыбнетесь и скажете: «Милый Реджи, вот мы и вместе». Потом мы сядем в кабриолет и поедем кататься вдоль бере…

Господи, что я несу! Какой кабриолет!

Я чудовище, и мне нет прощения.

Рената Клебер

Она проснулась в прекрасном настроении. Приветливо улыбнулась солнечному зайчику, заползшему на ее смятую подушкой круглую щеку, прислушалась к животу. Плод вел себя тихо, но ужасно хотелось есть. До завтрака оставалось еще целых пятьдесят минут, но Ренате терпения было не занимать, а скучать она просто не умела. По утрам сон покидал ее также стремительно, как накатывал по вечерам – она просто клала голову на сложенные бутербродом ладони, и в следующую секунду уже видела какой-нибудь приятный и веселый сон.

Мурлыкая легкомысленную песенку про бедную Жоржет, влюбившуюся в трубочиста. Рената совершила утренний туалет, протерла свежее личико настойкой лаванды, а потом быстро и ловко причесалась: надо лбом взбила челочку, густые каштановые волосы затянула в гладкий узел, а по вискам пустила две завитушечки. Получилось как раз то что надо – скромненько и миленько. Выглянула в иллюминатор. Все то же: ровный окаем канала, желтый песок, белые глинобитные домики жалкой деревушки. Будет жарко. Значит, белое кружевное платье, соломенная шляпка с красной лентой и не забыть зонтик – после завтрака непременный моцион. Впрочем, с зонтиком таскаться было лень. Ничего, кто-нибудь принесет.

Рената с видимым удовольствием покрутилась перед зеркалом, встала боком, натянула платье на животе. По правде говоря, смотреть пока особенно было не на что.

На правах беременной пришла к завтраку раньше положенного – официанты еще накрывали. Рената немедленно велела подать ей апельсинового сока, чаю, рогаликов с маслом и всего остального. Когда появился первый из соседей по столу – толстый мсье Гош, тоже ранняя пташка, – будущая мать уже справилась с тремя рогаликами и подбиралась к омлету с грибами. Завтрак на «Левиафане» подавали не какой-нибудь континентальный, а самый настоящий английский: с ростбифом, яичными изысками, пудингом и кашей. Французскую часть консорциума представляли только круассаны. Зато за обедом и ужином в меню безраздельно властвовала французская кухня. Ну не почки же с бобами подавать в салоне «Виндзор»?

Первый помощник капитана явился, как всегда, ровно в девять. Заботливо осведомился о самочувствии мадам Клебер. Рената соврала, что спала плохо и ощущает себя совершенно разбитой, а все из-за того, что плохо открывается иллюминатор и душно. Лейтенант Ренье переполошился, обещал, что лично наведается и устранит неисправность. Яиц и ростбифа он не ел – придерживался какой-то мудреной диеты и питался в основном зеленью. Рената его за это жалела.

Потихоньку подтянулись остальные. Разговор за завтраком обычно получался вялый – те, кто постарше, еще не пришли в себя после скверно проведенной ночи; молодые же пока не вполне проснулись. Потешно было наблюдать, как стервозная Кларисса Стамп обхаживает заику-дипломата. Рената покачала головой: надо же выставлять себя такой дурой. Ведь он тебе, милочка, в сыновья годится, даром что с импозантной проседью. По зубам ли стареющей жеманнице этакий красавчик?

Самым последним пришел рыжий Псих (так Рената называла про себя английского баронета). Космы торчат, глаза красные, уголок рта подергивается – жуть и ужас. Но мадам Клебер его ничуточки не боялась, а при случае не упускала возможности слегка позабавиться. Вот и сейчас она с невинно-ласковой улыбкой протянула Психу молочник. Милфорд-Стоукс (ну и имечко), как и предполагалось, брезгливо, отодвинул свою чашку. Рената знала по опыту, что теперь он к молочнику не притронется, будет пить кофе черным.

– Что это вы шарахаетесь, сударь? – дрогнув голосом, пролепетала она. – Не бойтесь, беременность не заразна. – И закончила уже безо всякой дрожи. – Во всяком случае для мужчин.

Псих метнул в нее испепеляющий взгляд, разбившийся о встречный – лучистый и безмятежный. Лейтенант Ренье спрятал ладонью улыбку, рантье хмыкнул. Даже японец, и тот улыбнулся Ренатиной выходке. Правда, этот мсье Лоно все время улыбается, даже и безо всякого повода. Может, у них, у японцев, улыбка вообще означает не веселость, а что-нибудь совсем другое. Например, скуку или отвращение.

Отулыбавшись, мсье Аоно отмочил свою обычную штуку, от которой соседей по столу с души воротило: достал из кармана бумажную салфеточку, громко в нее высморкался, скомкал и аккуратненько уложил мокрый комок на краешек своей грязной тарелки. Любуйся теперь на эту икэбану. Про икэбану Рената прочла в романе Пьера Лота и запомнила звучное слово. Интересная идея – составлять букеты не просто так, а с философским смыслом. Надо бы как-нибудь попробовать.

– Вы какие цветы любите? – спросила она доктора Труффо.

Тот перевел вопрос своей кляче, потом ответил:

– Анютины глазки.

И ответ тоже перевел: pansies.

– Обожаю цветы! – воскликнула мисс Стамп (тоже еще инженю выискалась). – Но только живые. Люблю гулять по цветущему лугу! У меня просто сердце разрывается, когда я вижу, как бедные срезанные цветы вянут и роняют лепестки! Поэтому я никому не позволяю дарить себе букетов. – И томный взгляд на русского красавчика.

Жалость какая, а то все так и забросали бы тебя букетами, подумала Рената, вслух же сказала:

– По-моему, цветы – это венцы Божьего творения, и топтать цветущий луг я почитаю за преступление.

– В парижских парках это и считается преступлением, – изрек мсье Гош, – Кара – десять франков. И если дамы позволят старому невеже закурить трубку, я расскажу вам одну занятную историйку на эту тему.

– О, дамы, проявите снисходительность! – вскричал очкастый индолог Свитчайлд, тряся бороденкой а-ля Дизраэли. – Мсье Гош такой великолепный рассказчик!

Все обернулись к беременной Ренате, от которой зависело решение, и она с намеком потерла висок. Нет, голова нисколечки не болела – просто Рената тянула приятное мгновение. Однако послушать «историйку» ей тоже было любопытно, и потому она с жертвенным видом кивнула:

– Хорошо, курите. Только пусть кто-нибудь обмахивает меня веером.

Поскольку стервозная Кларисса, обладательница роскошного страусиного веера, сделала вид, что к ней это не относится, отдуваться пришлось японцу. Гинтаро Аоно уселся рядом и так усердно принялся размахивать у страдалицы перед носом своим ярким веером с бабочками, что через минуту Ренату и в самом деле замутило от этого калейдоскопа. Японец получил реприманд за излишнее рвение.

Рантье же вкусно затянулся, выпустил облачко ароматного дыма и приступил к рассказу:

– Хотите верьте, хотите не верьте, но история подлинная. Служил в Люксембургском саду один садовник, папаша Пикар. Сорок лет поливал и подстригал цветочки, и до пенсии ему оставалось всего три года. Однажды утром вышел папаша Пикар с лейкой, видит – на клумбе с тюльпанами разлегся шикарный господин во фраке. Раскинулся на раннем солнышке, разнежился. Видно, из ночных гуляк – кутил до рассвета, а до дома не добрался, сомлел. – Гош прищурился, обвел присутствующих лукавым взглядом. – Пикар, конечно, осерчал – тюльпаны-то помяты – и говорит: «Поднимайтесь, мсье, у нас в парке на клумбе лежать не положено! За это штраф берем, десять франков». Гуляка глаз приоткрыл, достал золотую монету. «На, говорит, старик, и оставь меня в покое. Давно так славно не отдыхал». Ну, садовник монету принял, а сам не уходит. «Штраф вы уплатили, но оставить вас тут я права не имею. Извольте-ка подняться». Тут господин во фраке и второй глаз открыл, однако вставать не торопится. «Сколько ж тебе заплатить, чтоб ты мне солнце не заслонял? Плачу любую сумму, если отвяжешься и дашь часок подремать». Папаша Пикар в затылке почесал, прикинул что-то в уме, губами пошевелил. «Что ж, говорит, если вы, сударь, желаете приобрести часок лежания на клумбе Люксембургского сада, это будет вам стоить восемьдесят четыре тысячи франков и ни единым су меньше». – Седоусый француз весело усмехнулся и покачал головой, как бы восхищаясь наглостью садовника. – И ни единым, говорит, су меньше, так-то. А надо вам сказать, что этот подгулявший господин был не простой человек, а сам банкир Лаффит, наибогатейший человек во всем Париже. Слов на ветер Лаффит бросать не привык, сказал «любую сумму» – деваться некуда. Зазорно ему хвост-то поджимать и от своего банкирского слова отказываться. Но и деньжищи этакие за здорово живешь первому встречному нахалу отдавать неохота. Как быть? – Гош пожал плечами, изображая крайнюю степень затруднения. – Лаффит возьми и скажи: «Ну, старый мошенник, получишь ты свои восемьдесят четыре тысячи, но при одном условии: докажи мне, что поваляться часок на твоей паршивой клумбе, действительно, стоит таких денег. А не сумеешь доказать – я сейчас встану, отхожу тебя тростью по бокам, и обойдется мне это мелкое хулиганство в сорок франков административного штрафа». – Чокнутый Мил-форд-Стоукс громко рассмеялся и одобрительно тряхнул рыжей шевелюрой, а Гош поднял дожелта прокуренный палец: погоди, мол, радоваться, это еще не конец. – И что вы думаете, дамы и господа? Папаша Пикар, ничуть не смутившись, начал подводить баланс. «Через полчаса, ровно в восемь, придет господин директор сада, увидит вас на клумбе и начнет орать, чтоб я вас отсюда вывел. Я этого сделать не смогу, потому что вы заплатите не за полчаса, а за полный час. Начну препираться с господином директором, и он выгонит меня со службы без пенсиона и выходного пособия. А мне три года до пенсии. Пенсион мне причитается тысяча двести франков в год. Прожить на покое я собираюсь лет двадцать, итого это уже двадцать четыре тысячи. Теперь жилье. С казенной квартирки меня и мою старушку попрут. Спрашивается, где жить? Надо дом покупать. А скромный домишко с садом где-нибудь на Луаре самое меньшее еще на двадцать тысяч потянет. Теперь, сударь, о моей репутации подумайте. Сорок лет я в этом саду верой и правдой отгорбатил, и всякий скажет, что папаша Пикар – человек честный. А тут такой позор на мою седую башку. Это же взятка, подкуп! Думаю, по тысяче франков за каждый год беспорочной службы немного будет в смысле моральной компенсации. А всего как раз восемьдесят четыре тысячи и выходит». Засмеялся Лаффит, на клумбе поудобней растянулся и снова глаза закрыл. «Приходи через час, – говорит. – Будет тебе, старая обезьяна, твоя плата». Такая вот славная историйка, судари и сударыни.

– Значит, год беспорочности пошел по т-тысяче франков? – усмехнулся русский дипломат. – Недорого. Видно, со скидкой за оптовую п-продажу.

Присутствующие принялись живо обсуждать рассказ, высказывая самые противоположные мнения, а Рената Клебер заинтересованно уставилась на мсье Гоша, который с довольным видом раскрыл свою черную палку и, прихлебывая подостывший шоколад, зашелестел бумажками. Любопытный экземпляр этот дедушка, ничего не скажешь. И что у него там за секреты такие? Зачем локтем прикрылся?

Ренате давно не давал покоя этот вопрос. Пару раз на правах будущей матери она даже пыталась заглянуть Гошу через плечо, когда тот колдовал над своей ненаглядной папкой, но вредный усач довольно бесцеремонно захлопывал досье у дамы перед носом, да еще пальцем грозил – нельзя, мол.

Однако сегодня произошло нечто примечательное. Когда мсье Гош, как обычно, раньше других поднялся из-за стола, из его таинственной папки бесшумно выскользнул один листок и тихонько спланировал на пол.

Рантье этого не заметил, погруженный в какие-то невеселые думы, и вышел из салона. Едва за ним закрылась дверь, как Рената проворно приподняла со стула чуть погрузневшее в талии тело. Но не она одна оказалась такой наблюдательной. Благовоспитанная мисс Стамп, вот ведь прыткая какая, подлетела к листку первой. – Ах, господин Гош, кажется, что-то уронил! – воскликнула она, резво подобрав бумажку и впиваясь в нее своими острыми глазками. – Я догоню, отдам.

Но мадам Клебер уже ухватилась цепкими пальцами за краешек и отпускать была не намерена.

– Что это? – спросила она. – Газетная вырезка? Как интересно!

В следующую минуту вокруг обеих дам собрались все присутствующие, лишь чурбан японец все гонял воздух своим веером да миссис Труффо укоризненно взирала на столь вопиющее вторжение в privacy.

Вырезка выглядела так:

«ПРЕСТУПЛЕНИЕ ВЕКА»:
НОВЫЙ ПОВОРОТ?

Дьявольское убийство десяти человек, произошедшее третьего дня на улице Гренель, продолжает будоражить умы парижан. Доселе преобладали две версии: о враче-маньяке и о секте кровожадных фанатиков-индусов, поклоняющихся богу Шиве. Однако нашей «Суар», ведущей независимое расследование, удалось выяснить новое обстоятельство, которое, возможно, придаст делу иной оборот. Оказывается, в последние недели покойного лорда Литглби по меньшей мере дважды видели в обществе международной авантюристки Мари Сан-фон, хорошо известной полициям многих стран. Барон де М., близкий друг убитого, сообщил, что милорд был увлечен некоей дамой и вечером 15 марта, кажется, собирался отправиться в Спа на какое-то романтическое свидание.

Уж не с госпожой ли Санфон была назначена эта встреча, которой воспрепятствовал приступ подагры, столь некстати приключившийся с бедным коллекционером? Редакция не берет на себя смелость выдвигать собственную версию, однако считает своим долгом обратить внимание комиссара Гоша на это примечательное обстоятельство. Ждите наших новых сообщений на эту тему.

ЭПИДЕМИЯ ХОЛЕРЫ ИДЕТ НА УБЫЛЬ

Муниципальное управление здравоохранения сообщает, что очаги холеры, борьба с которой тянется с самого лета, окончательно локализованы. Энергичные профилактические меры парижских медиков дали положительный результат, и можно надеяться, что эпидемия этой опасной болезни, начавшейся еще в июле, на —


– К чему бы это? – озадаченно наморщила лоб Рената. – Какое-то убийство, какая-то холера.

– Ну, холера тут явно не при чем, – сказал профессор Свитчайлд. – Просто так страница обрезана. Дело, конечно, в убийстве на рю де Гренсль. Неужели вы не слыхали? Все газеты писали об этом громком деле.

– Я не читаю газет, – с достоинством ответила мадам Клебер. – В моем состоянии это слишком нервирует. И уж во всяком случае мне незачем узнавать про всякие гадости.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.

  • Страницы:
    1, 2, 3