– это страшно только когда у тебя нет времени обдумать свой выбор. У доктора Норда, пока он сидел на пыльном «ложе разврата», времени для логических построений было более, чем достаточно. Поэтому сейчас, без колебаний схватив один из пузырьков и лихо, как рюмку водки, опрокинув его в горло, он – чего скрывать – красовался перед любимой женщиной. Она, как тому и следовало, вскрикнула и сделала порывистое движение, словно хотела его остановить, а Гальтон ободряюще подмигнул ей и мужественно улыбнулся.
      Со стороны геройский поступок выглядел просто потрясающе, но внутренне, несмотря на все логические выкладки, Норд весь съежился. А что если расчет ошибочен?
      Логика, собственно, была довольно простая.
      Пункт первый. Флаконы выглядят совершенно одинаково и отличаются друг от друга только запахом.
      Пункт второй. Из четырех доз желтой жидкости самсонитом является только одна, а в остальных, по всей видимости, яд.
      Пункт третий. Значит, один запах должен принципиально отличаться от остальных.
      Пункт четвертый. Три аромата сладкие, не ассоциирующиеся ни с какой опасностью, и только один будто кричит о себе: «Я – яд! Я – яд!» Ведь даже профан знает, что самый известный из ядов, цианид калия, пахнет горьким миндалем.
      Вывод: именно этот флакон, который единственный из всех прямо намекает на свою ядоносность, отравой не является.
      Но кроме логики решение определил еще один фактор – мистический или, если угодно, интуитивный. После того, как был раскрыт первый тайник и в сознании доктора впервые прозвучал молодой (или моложавый?) голос, тщательно выговаривающий загадочные слова, между Гальтоном и неведомым оракулом возникла хрупкая, необъяснимая связь. Норд всё время думал об этом человеке и начал его чувствовать.
      Кто он? Чтобы поскорей получить ответ на этот вопрос, Гальтон пошел бы и на куда больший риск. Какой Нью-Йорк? Какие три недели? Да он бы умер от нетерпения, болтаясь туда-обратно по волнам Атлантического океана!
      В этой истории всё было непонятно, но захватывающе интересно.
      Судя по слою пыли, скопившемуся в тайниках, оба они были устроены давно. Слово «ядъ» на бумажках написано с твердым знаком на конце. Так писали до орфографической реформы 1918 года. Однако до революции Сталин не был «великим человеком», а Громов не был его фармацевтом! Что ж это получается? Отправитель посланий умел проникать взором в будущее?
      Возможное решение загадки нашла Зоя. Она сказала, что многие люди старой закваски не приняли орфографическую реформу и продолжают писать по-старому: с ятями, ижицами и твердыми знаками. Наверняка таков и «Оракул». И пока это единственное, что о нем можно предположить с определенной степенью вероятности.
      Возможно, это какой-то старорежимный ученый, обладающий уникальным запасом знаний, но не желающий ими делиться с Громовым и его покровителями. Однако у этого человека есть (или была) возможность оставлять в самых неожиданных местах подсказки для тех, кто захочет его найти…
      Тут возникает масса вопросов, и ни на один пока нет ответа. Что может быть соблазнительней для исследователя?
      Ах, как будет обидно сейчас умереть, не разгадав тайны! Это было бы чудовищной несправедливостью, возмутительной нелепостью!
      Доктор Норд вытер губы, на которых остался легкий привкус аниса, и скрипнул зубами – не от страха, а от азарта и нетерпения.
      Ну же, голос! Давай, звучи!
      – Судороги не начинаются? Мышцы не деревенеют? – деловито спросил Айзенкопф.
      Зоя всхлипнула и отвернулась. Ее рука делала быстрые, мелкие движения – кажется, княжна крестилась. Вот тебе и передовая женщина.
      Биохимик взял Гальтона за кисть.
      – Что у нас с пульсом? Частит, частит… При первых же симптомах отравления, скорей суйте пальцы в горло. Рвота может ослабить эффект. Я приготовил тазик…
      – Тихо вы!!!
      Норд оттолкнул заботливого Сяо Линя с такой силой, что тот отлетел к стене.
      – Ручку, дайте ручку!
      Прохладная немота окутала голову Гальтона. Все внешние звуки отдалились, съежились, и в гулкой тишине зазвучал знакомый голос. Отчетливо выговаривая каждое слово, он произнес по-французски: «Всё оказалось гораздо сложнее. Он очень опасен. Даже вы с вашим умом и целеустремленностью с ним не справитесь. Заручитесь поддержкой людей власти, без этого больше ничего не предпринимайте!»
      Гальтон был сосредоточен только на том, чтобы не упустить ни единого слова. О смысле послания он пока не задумывался. Карандаш лихорадочно строчил по бумаге. Но, уже дописав последнюю фразу «Faites en sorte que les gens du pouvoir vous assurent de leur assistance, sinon n’entreprenez plus rien», доктор вновь, как в прошлый раз, почувствовал, что никогда не забудет сказанного: слова, интонация, странноватый, без грассирования выговор останутся в его памяти навсегда. Таким уж свойством обладает самсонитный перенос информации.
      Коллеги рвали листок друг у друга, Гальтон же отвернулся к стене и схватился за виски.
      Айзенкопф прочитал запись вслух.
      – Главнокомандующий, что вы отвернулись? – бодро воскликнул немец. – Во-первых, поздравляю, вы остались живы. Меня это радует. Во-вторых, генерал, нам предстоит мозговой штурм и вы должны его возглавить!
      Когда доктор не ответил, Зоя подошла к нему и взяла за руку.
      – Молчи, молчи… – шепнула она. – Тебе нужно прийти в себя. Господи, у меня чуть не остановилось сердце… Я чувствую себя так же, как ты – будто заново родилась на свет.
      В ее глазах застыли слезы. Она нежно взяла Гальтона за плечи, повернула к себе.
      Выражение лица у доктора было не растроганное, не размягченное, не расчувствовавшееся, а ошеломленное.
      – Я не чувствую себя так, будто заново родился на свет. Я чувствую себя так, будто у меня поехала крыша… Ты вчитайся в текст! – Норд растерянно моргал. – Он обращается персонально ко мне! « Даже вы с вашим умом и целеустремленностью»!Но пузырьки заложены под паркет бог знает когда! Возможно, десять лет назад! Или даже больше! Я в то время еще думать не думал, что попаду в Россию! Бред!
      – А если это была слуховая галлюцинация? – спросил Айзенкопф. – Послание действительно выглядит странно.
      – Не знаю… Но голос тот же самый, что в прошлый раз. А как мы знаем, это не была галлюцинация…
      Зоя снова схватила бумажку.
      – У меня кружится голова, – сказала она. – Всё это слишком странно. Никак не приду в себя. Переволновалась… Извините, извините… – И быстро вышла за дверь.
      – Черт с ней, нам сейчас не до женских слабостей. – Биохимик остановил Гальтона, двинувшегося за княжной. – Давайте обсудим ситуацию. Если то, что вы услышали, не галлюцинация, нужно что-то решать! Вы правы, это полная чертовщина! Такое впечатление, что голос знал о вашем неудачном покушении на Громова. Голос вообще обо всем знает заранее!Он не обманул нас в прошлый раз. Значит, мы должны последовать его рекомендации и теперь. Очевидно, орешек нам не по зубам. Без подмоги с Громовым не справиться. Хочу напомнить, к тому же склонял вас и я, когда предлагал вернуться в Нью-Йорк. Вы зря рисковали жизнью. « Gens du pouvoir » это безусловно мистер Ротвеллер. Нужно отправляться к нему, доложить о проделанной работе и о возникших проблемах. Он найдет способ нам помочь.
      Наверное, Айзенкопф был прав. Однако возвращаться побитой собачонкой, поджав хвост? Ни за что! «Оракул», кто бы это ни был, звал Гальтона Норда, прокладывал ему фарватер через бурное море, освещал путь мерцанием дальнего маяка. Внутреннее чувство подсказывало доктору, что поворачивать назад ни в коем случае нельзя. По фарватеру может пройти кто-то другой. Или же маяк возьмет и погаснет.
      Излагать прагматичному Курту эти туманные, крайне неубедительные соображения было бы пустой тратой времени. Требовалась иная аргументация.
      – Нет, я не могу предстать перед мистером Ротвеллером, пока не нашел ответов на все вопросы. Я имею в виду папку из сейфа Громова. Уж она-то точно не галлюцинация. Там остается слишком много нерешенных загадок. Что за «Спас Преображенский»? Что за «черный пополон»?
      – Около этого слова на листке знак вопроса. Возможно, имеется в виду «поролон», – предположил Айзенкопф. – Это одно из названий пенополиуретана. Эластичный, мягкий, ячеистый материал, разработкой которого занимаются химики Германии. Поролону сулят большое будущее. Он обеспечивает хорошую виброзащиту и шумоизоляцию.
      Гальтон пожал плечами.
      – Может, и так. А может, и не так. Я думаю, мы должны поступить следующим образом. Попытки добраться до Громова временно прекратим – прислушаемся к совету «Оракула». Но прерывать миссию не будем. До тех пор, пока не выясним всё, что удастся выяснить.
      Узенькие глазки поддельного китайца сощурились в две щелочки.
      – Вы полагаете, что в «Ответах» из папки содержатся указания еще на какие-то тайники?
      – Уверен в этом. Как же можно уезжать, не попытавшись их найти? …Что-то они сегодня расплясались шумней обычного, – с досадой заметил Гальтон.
      Уже минуту или две снизу, из клуба, неслись крики и топот, которые мешали важному разговору. Приходилось повышать голос.
      В коридоре послышались быстрые шаги. Дверь распахнулась.
      – Братва, шухер! – На пороге возник Витек. Его глаза были навыкате, смуглая физиономия перекошена. – Наши звонили! Облава!
      – Какая облава?
      – На цыган! В Ростокине, в Останкине – там большие таборы стоят! Легавые меня ищут! Картинку показывали, карандашную. Наши говорят, похож – сразу признали. Не выдали, конечно, но легавые всюду шмонать будут! В Марьину Рощу едут, и к нам сюда тоже! Уматывать надо!
      Гальтон выругался. Как это было некстати – снова бежать куда-то, срываться с места.
      – А хвастался! – напустился он на Витька. – «Сыскать меня начальникам будет трудно». Я говорил, что они твой словесный портрет составят. Немедленно уходим! Я скажу Зое.

*

      Каждый со своим багажом (то есть Норд с Зоей почти налегке, а биохимик с тяжеленным «конструктором») они сбежали вниз, где происходило столпотворение. Мужчины волокли какие-то тюки и свертки, женщины бегали и голосили, дети путались у взрослых под ногами. Старый цыган тащил раскрытый мешок, в который женщины бросали, снимая с себя, мониста из золотых монет.
      – Зачем это они? – спросил доктор у Витька.
      – По-нашему, бабе без монист нельзя. А по-ихнему, по-теперешнему, золотые монеты – валютная спекуляция. Прятать надо, чтоб начальники не нашли.
      «Рено» рванулся, подняв тучу пыли, и укатил прочь из двора, куда вот-вот должны были нагрянуть «начальники». Витек гнал машину задворками, закоулками, мимо грязных фабрик, убогих домишек, через железнодорожные пути, через пустыри.
      – Куда ехала? Куда нас возила? – строго спросил Сяо Линь с китайским акцентом, вспомнив, что он «пахан».
      – В одно местечко, батя, – почтительно ответил Витек. – Там точно искать не будут. Отсидимся, а потом видно будет. Москва, она большая.
      – Какая-такая местеська?
      – «ЦыгЦИК».
      – Сево твоя мне цык-цык говолила? Я тебе дам цык-цык!
      Гальтон тоже удивился.
      – Витя, ты что сказал?
      – ЦыгЦик – это «Цыганский Центральный Исполнительный Комитет». Навроде цыганского наркомата.
      Айзенкопф схватил шофера цепкими пальцами за плечо:
      – Мальсик, твоя совсем ума теляль?
      – Ты сам говорил, что легавые шмонают по всем цыганским местам Москвы? – спросил Норд. – Объясни.
      Витек оскалился и подмигнул в зеркало.
      – По всем да не по всем. В ЦыгЦИКе цыгане-коммунисты заседают, они тоже начальники. Им от советской власти полное доверие. Они нас, несознательных, к новой жизни приучают. Откуда, по-твоему, нам про облаву позвонили? Из ЦыгЦИКа.
      – Ничего не понимаю. Они же коммунисты!
      – Э, Котовский, цыган совсем коммунистом никогда не будет. Мы люди вольные, легкие, нас гвоздем к земле тыщу лет приколачивают, никак не приколотят. В ЦыгЦИКе сидят мужики головастые, их туда старики с баронами назначили. Советская власть большие деньги дает, чтоб цыгане перековались. Чтоб в артели шли, в колхозы. Указ Совнаркома есть, называется «О помощи трудовым цыганам». Ай, хороший указ! Кто согласный в колхоз идти, тыщу рублей дают. У нас почитай все согласные. ЦыгЦИК деньги выдаст, а потом ищи цыгана свищи. Еще можно на кооператив ссуду получить, тоже дело хорошее. Три цыганских треста затеяли: «Цыгхимпром», «Цыгхимлабор» и «Цыгпищепром». Большими деньгами люди ворочают…
      Пока Витек рассказывал, как советская власть «перековывает» цыган, приобщая их к общественно полезному труду, машина въехала в город и понеслась по булыжной мостовой, обгоняя извозчиков и трамваи. Рабочий день был в разгаре.
      Такси остановилось у малоприметного дома с вывеской «Цыганский Центральный Исполнительный Комитет».
      – Приехали. Давай за мной!
      Для официального учреждения внутри было что-то слишком тихо и пусто. Ни вахтера, ни курьеров. Не звучали голоса, не стучали пишущие машинки.
      – Где сотрудники? – спросила Зоя, разглядывая транспарант с надписью «Цыгане всех стран, соединяйтесь!».
      – Наши за столом сидеть не любят.
      Они поднялись на второй этаж, пошли по коридору, куда выходили двери кабинетов.
      Гальтон читал таблички: «Комиссия по борьбе с кочевьем», «Отдел по борьбе с гаданьем», «Редакция журнала „Романы зоря“. Особенно заинтересовала доктора стенная газета с интригующим заголовком « Ракитибе ваш ленинизмо».
      – Это в каком смысле? – поразился Гальтон.
      – Газета-то? «Беседы о ленинизме». А журнал – «Цыганская заря».
      Витек остановился у кожаной двери с солидной черно-золотой вывеской «Приемная тов. Председателя».
      – Батя, к председателю ты пойдешь? Надо человеку уважение оказать. Он нам поможет.
      Сяо Линь понимающе кивнул.
      – Денезька нада давать?
      Цыган улыбнулся:
      – Само собой. Какое уважение без хорошего подарка.
      Айзенкопф и Норд переглянулись.
      – Он пойдет. Моя люський плёхо говоли.
      В приемной тоже было пусто.
      – Секретарша, наверно, обедать пошла, – не слишком удивился Витек. – Ничего. Вы двое тут посидите, а ты, Котовский, заходи. Я за тобой. … Заходи-заходи, у нас стучать не заведено.
      Дверь в председательский кабинет была двойная, тоже обитая кожей. Чтоб ее открыть, пришлось толкнуть обе створки.
      Гальтон вошел первым, Витек дышал ему в затылок.
      Слава богу, хоть руководитель этого удивительного заведения оказался на месте. Сидел он, правда, не в кресле, как полагается большому начальнику, а на столе, да еще побалтывал ногой.
      Это был наголо бритый мужчина в защитном френче, с орденом Красного Знамени на груди.
      – Хау ду ю ду, мистер Норд, – поздоровался он. – Наше вам с кисточкой. Оп-ля!
      По этой легкомысленной команде из-за распахнутых створок шагнули два молодца в штатском, крепко взяли Норда под руки и втащили внутрь. Дверь захлопнулась. Сзади в затылок доктору уткнулось дуло.
      Голос Витька произнес у самого уха Гальтона:
      – Стоять! Товарищ Октябрьский, у него за брючным ремнем «кольт». А в нагрудном кармане трубочка такая хитрая, иголками плюется.

      – вот первое, что пришло в голову остолбеневшему Гальтону. Всё это уже было. Точно так же входил он в двери, не ожидая опасности. Точно так же хватали его с двух сторон крепкие парни. И незнакомый человек называл его «мистером Нордом», и обращался по-английски, а в глазах хозяина положения попрыгивали точь-в-точь такие же веселые, опасные искорки. Может быть, это всё тот же Ян Христофорович, почему-то сбривший волосы и бородку?
      Нет, непохож. Товарищ Картусов имел внешность и манеры среднестатистического европейского интеллигента, а тот, кого назвали то ли фамилией, то ли кличкой «Октябрьский», был статен, мужественно красив, с безошибочно военной выправкой. Лишь руки с длинными и тонкими пальцами хирурга или пианиста несколько не соответствовали броненосному облику.
      – «Кольт» и трубочку выньте, – приказал незнакомец. Команда была немедленно выполнена. – Теперь отпустите заморского гостя. А то он подумает, что мы его боимся.
      Гальтона отпустили – и зря.
      Некоторое онемение мыслительных способностей (в данных обстоятельствах извинительное) никак не парализовало реакций и мышечной активности Норда. Скорее даже наоборот.
      Не думая о последствиях, а следуя единственно зову сердца, доктор в первое же мгновение свободы коротко, но очень убедительно двинул левого молодца локтем в солнечное сплетение, правому замечательно урезал в рыло(идиома из писателя Зощенко), но эти мелочи были не более чем прелюдией к главному хеппенингу. Развернувшись, Гальтон мощно, что называется, от всей души двинул подлого Витька носком ботинка в пах. Перескочил через сложившегося втрое шофера, рванул на себя створки и бросился к своим, в приемную.
      Только всё это было напрасно.
      Приемная, где минуту назад было пусто, вся позеленела, как блеклый августовский луг, от кителей и гимнастерок. Военных туда набилось человек пятнадцать, а то и двадцать. Айзенкопф и Зоя стояли у стены, оперевшись о нее ладонями, и каждого обшаривали сразу по два чекиста.
      Бежать было некуда. Доктор Норд замер.
      Сзади его почти по-дружески потянули за рукав.
      – Молодец. Честное слово! Прямо не доктор медицины, а Нат Пинкертон.
      С веселым смехом, словно американец отмочил необычайно смешную шутку, «председатель ЦыгЦИКа» завел Гальтона обратно в кабинет и прикрыл двери.
      – Не будем мешать, там мои люди работают с вашими. Обыщут – приведут.
      Подчиненному, который держался за живот, весельчак посоветовал:
      – Дыши ртом, глубже. Так тебе, дураку, и надо. Не зевай.
      Чекисту с разбитым рылом кинул свой носовой платок:
      – Не капай юшкой на ковер. Цыганские товарищи обидятся. Они нам кабинет одолжили, а ты свинячишь.
      На корчащегося в муках Витька сочувственно поцокал:
      – Це-це-це. Будем надеяться, что до свадьбы заживет. А не заживет, переведу тебя, Витя, в женсостав. У них отпуск на 4 дня длиннее, и форма покрасивей. Ну всё, всё, страдальцы, уползайте отсюда. Мне с мистером поговорить надо.
      Побитые вышли, причем иуду Витька несли под мышки.
      – Витя не доносчик, – словно подслушав мысль Норда, сказал Октябрьский. – Это мой сотрудник, отличный парень. То есть, былпарень, а там поглядим.
      Он снова засмеялся. У товарища начальника было превосходное настроение.
 
      Надо сказать, ход мыслей Гальтона тоже принял более позитивное направление. Особенно когда в кабинет были впущены его коллеги – пускай обысканные и обезоруженные, но в любом случае теперь их было трое против одного. Товарищ Картусов в аналогичной ситуации вел себя осторожней.
      Выяснить бы, кто таков этот Октябрьский. Какова его ценность в качестве заложника? Норд искоса взглянул на Айзенкопфа. Тот едва заметно кивнул и переместился влево от бритого. Поймать взгляд Зои доктору не удалось. Она напряженно, пожалуй, даже испуганно смотрела только на чекиста. Гальтон никогда еще не видел княжну такой… растерянной, что ли?
      Наконец, ее глаза встретились с глазами Норда. Зоя поняла смысл читавшегося в них предостережения и чуть качнула головой. Что это означало? Трогать Октябрьского не следует? Но почему? Это было не похоже на Зою. Ведь она одна, по собственному почину, напала на людей Картусова!
      Скорее всего, растерянность Зои объяснялась тем, что она не могла взять в толк, откуда взялись эти новые чекисты и кто они такие. В самом деле, лезть на рожон, не разобравшись в ситуации, будет глупо.
      Мысленно согласившись с княжной, Гальтон сел в одно из кресел. Курт, кажется, был удивлен внезапной сменой диспозиции, но тоже опустился на стул. Зоя осталась стоять, прислонившись к стене.
      – Вижу: удивлены, не ожидали. Объясняю, – сказал чекист (а может быть, не чекист?). Если он и заметил, как арестованные обменялись быстролетными взглядами, то не подал виду. – Я вас, ребята, с первого же дня срисовал. Вся территория вокруг ИПИ, то бишь Института пролетарской ингениологии, у меня на особом контроле. Почему – объясню чуть позже.
      – Это и так понятно, – обронил Гальтон.
      Октябрьский сдвинул густые брови:
      – Ни черта вам непонятно! Вы пока помалкивайте. Цените такую уникальную спецслужбу – которая диверсантов не допрашивает, а сама им всё рассказывает.
      Товарищ Октябрьский опять присел на край стола. Правую руку как бы ненароком сунул в карман, левой оперся о сукно. Плечи у него были широкие, пластика движений мягкая, но упругая. А взять этого гуся будет не так просто, подумал Норд, даже и втроем. Еще подумал: ага, значит, все-таки спецслужба.
      – Картусов Ян Христофорович ваш начальник или подчиненный? – спросил доктор, не обращая внимание на окрик.
      – Прикидываете, не взять ли меня в заложники? – Бритый усмехнулся. Он был явно не дурак. – Глупости это. У нас, большевиков, ради личностей делом не жертвуют. Это во-первых. А во-вторых, как-нибудь на досуге предлагаю сеанс борьбы – хоть французской, хоть греческой, хоть китайской. Поглядим, чья возьмет. Так что вы, мистер Норд, не отвлекайтесь на ерундовские мысли. Лучше слушайте и не перебивайте… Итак, Картусов мне не начальник, не подчиненный и даже не коллега. Мы из разных ведомств. Он из ОГПУ, то есть чекист. Я же человек военный, из Разведупра Рабоче-крестьянской Красной армии. Фамилия моя, как уже было сказано, Октябрьский. Должность – начальник военной контрразведки. Хорошая должность, аккурат по моим талантам и интересам.
      – Не вижу большой разницы. Картусов тоже начальник контрразведки. Зачем Советскому Союзу две контрразведки?
      – Хороший вопрос. Отвечаю. Две контрразведки, равно как и две спецслужбы, нужны вождю нашего государства. Товарищ Сталин человек мудрый, он отлично понимает, что руководителю нужно два глаза и две руки. Для взаимоконтроля и конкуренции.
      – И чтобы не попасть в зависимость от собственной охраны, – кивнул Норд. – Обычная тактика всякого диктатора. Но почему только две? Можно завести три, четыре, десять. И чтобы все друг за другом следили, друг на друга доносили.
      – Это будет уже паранойя и разбазаривание народных денег. Но две спецслужбы – это целесообразно и даже необходимо. Мир, Гальтон Лоренсович, вообще двоичен, – как бы между делом помянул Октябрьский «отчество» собеседника. Дал понять, что многое о нем знает. И вдруг повернулся к Айзенкопфу. – Это открыли еще древние китайцы, сформулировав понятия «Инь» и «Ян».
      Дальше он спросил у биохимика что-то по-китайски.
      Проверяет, настоящий ли китаец, догадался Норд с невольным уважением.
      Однако застать Курта врасплох разведупровцу не удалось. Ни один мускул на бесстрастном лице липового азиата не дрогнул (да и нечему там было дрожать).
      Айзенкопф ответил на том же певучем наречии и перевел:
      – Насяльника сказяла «Твоя китайса откуда китайса?» Моя сказяла: «Моя отовсюду китайса». По-насему насяльника пальсиво-пальсиво говоли.
      Октябрьский захохотал:
      – Это правда, не успел толком выучить. Я в Китае советником всего год пробыл. Ну, это к делу не относится.
      – И все-таки, как вы на нас вышли? – спросил Гальтон про важное.
      – У нас возможности скромные. Но эффективные. Вы на Большой Никитской квартиру по фальшивым документам реквизировали? Управдом на всякий случай проверил, позвонил в райотдел ГПУ. А надо вам сказать, что в ГПУ у нас есть свои, скажем так, доброжелатели, и райуполномоченный оказался как раз из их числа. Звонит моему помощнику, докладывает: так, мол, и так, появились какие-то самозванцы. Говорят, что из ГПУ, но врут. Возможно, мазурики, но мазурики по нынешним временам побоялись бы себя за чекистов выдавать – это стопроцентная вышка. Вдруг, говорит, шпионы? Иностранные шпионы – это уже наша компетенция. Мой помощник за вами слежку установил. Прибегает ко мне: шпионы проявляют интерес к ИПИ. Всё, что касается Института, у меня на личном контроле, это моим ребятам известно. Хотели мы вас в оборот взять, да поздно. Смежнички из ГПУ опередили. Тоже откуда-то пронюхали. Скорее всего, вы неосторожно повели себя возле Института или в Музее нового человечества. У Картусова там первоклассная охрана… Ладно, веду за вами наблюдение. Жду, что дальше будет. Когда вы от картусовских лопухов удрали и на крыше засели, я сразу сообразил, что вам колеса понадобятся. Подставил своего шофера, Витю Ром-Каурова, из новых советских цыган. Скажете, плохо он вам помогал?
      Всё в рассказе Октябрьского выглядело правдоподобно и складно. Кроме самого главного.
      – Помогал он хорошо. Но зачем? Раз это ваш агент, то вы знаете, что я убил… или чуть не убил профессора Громова. Ваш Витек был соучастником.
      Этому известию военный контрразведчик нисколько не удивился.
      – Вы стреляли в драгоценного Петра Ивановича из вашего «кольта» 45 калибра?