– срок слишком маленький, чтобы логически обосновать решение. В таких случаях – Норд знал по опыту – остается полагаться на интуицию. Уровень желтой влаги в бутылочках уменьшался с одинаковой скоростью.
      Все пузырьки были старинными, толстого, чуть мутноватого стекла. Но между ними имелась разница. Три флакона геометрической формы походили на аптекарские или химические емкости. Четвертый, изображавший купидона, скорей подошел бы для чего-нибудь парфюмерного. Если пить нужно лишь из одной бутылочки, то выбирать, наверное, следует эту. Она явно отличается от прочих.
      Или это ловушка для дураков?
      «Была не была», вспомнилась Гальтону труднопереводимая, но энергичная русская поговорка. Он открутил пробку, запрокинул голову и до дна, как рюмку водки, опрокинул содержимое флакона в рот. Вкус был знакомый, самсонитный.
      Миновала секунда, другая, третья. Сердце учащенно колотилось, во рту от волнения стало сухо. Больше пока ничего не происходило.
      Айзенкопф не терял времени. Не обращая внимания на коллегу, который, возможно, доживал свои последние секунды, биохимик хладнокровно смочил платок с трех концов жидкостью из остальных пузырьков. Едва успел – там было уже почти пусто.
      – Попробую сделать анализ. Какие-то микрочастицы все равно останутся.
      Доктор кивнул. У него в висках слышалось странное тиканье. Может быть, пульсация крови?
      А что если он сейчас уснет мертвым сном, как это всегда происходило после доз самсонита? Айзенкопфу его отсюда не унести…
      – Чувствуете что-нибудь? – с любопытством спросил бессердечный немец. – Если начинают холодеть пальцы или вдруг щекотание в области желудка – это скорее всего яд.
      Гальтон отошел к окну, чтобы сосредоточиться на своих ощущениях.
      Только никаких ощущений не было. Но почему? В чем же тут дело?
      –  Ключ в фармацевте Великого Человека. Ищите омниа-експланаре-у-мари-гри, – отчетливо и раздельно произнося каждое слово, сказал по-французски молодой голос.
      – Что искать? У кого? – удивился Норд, оборачиваясь к биохимику. – И что у вас с голосом?
      – Ничего. Я рта не раскрывал. Вы что-то услышали? Скорей записывайте!
      Совет был дельный. Норд вытащил блокнот и слово в слово записал странную фразу, причем последнюю, невразумительную ее часть – фонетически, по звукам. Напрягать память не пришлось, она цепко сохранила услышанное, вплоть до интонаций. Наверное, записывать было необязательно. Фраза не забудется, как не забылись собрания сочинений классиков.
      Итак, в пузырьке содержался именно самсонит.
      –  «Le clй estlepharmacienduGrandHomme. Cherchezomnia-eksplanare-chez-mari-gri»– вот что было сказано. Вы понимаете смысл?
      – Нет, не понимаю. Ломать голову будем потом. Сейчас пора уносить ноги. Ровно три часа ночи. Слышите шаги? Боюсь, что инструкция предписывает охране делать обход каждый час. Снова прятаться – лишний раз рисковать. Пора запускать повторный фейерверк.
      Айзенкопф достал из внутреннего кармана плоскую металлическую коробочку, напоминавшую портсигар. На ней мерцал зеленоватый огонек.
      – Это дистанционный радиопрерыватель. Смотрите в окно.
      Коробочка пискнула, и фонари снова погасли, а за кустами, в прежнем месте, ожил фонтан из искр.
      В доме раздались сердитые голоса. Хлопнула дверь, с крыльца спустились люди, но, судя по шагам, уже без опаски, да и было их только двое или трое.
      – Оставайся у трансформатора, Павлов! – крикнул вслед им начальник.
      Немец лез на подоконник.
      – Пора!
 
      Когда двор снова осветился, они были уже за углом.
      Норд размышлял вслух:
      – Чей это был голос? С чего он взялся нам подсказывать? Почему он говорил по-французски? Ведь надпись мелом тоже была на этом языке! Не меньше загадок в самом послании. «Фармацевт Великого Человека» – понятно. Это Громов. Что «ключ» именно в нем, мы уже знаем. Всё остальное неясно, сплошные вопросы. Вероятно, “Omnia eksplanare” – это латинское “Omnia explanare”, «всё объяснить». Только что «всё»? Тут какая-то грамматическая несостыковка. И что за белиберда “chez-mari-gri”? «У мари-гри» – это где?
      – Может быть, это звукосочетание вы трактуете неверно? Что если это одно слово: «шемаригри»?
      – Нет. Произнесено было раздельно: сначала «chez», потом с меньшим интервалом «мари-гри». Я и сейчас очень явственно это слышу… Погодите-погодите…
      Доктор остановился и нахмурился.
      – Про то, что я должен «заглянуть в Ломоносова», мне сказал мистер Ротвеллер. Разработка самсонитов, один из которых был спрятан за барельефом Ломоносова, тоже ведется в ротвеллеровской лаборатории… Всё это напоминает игру в кошки-мышки. Причем, похоже, глаза завязаны у меня одного. – Он схватил Айзенкопфа за локоть. – А ну выкладывайте, что вам известно! След безусловно тянется из вашей лаборатории! Кто-то из ваших коллег к этому причастен!
      – Никто, – твердо ответил немец. – Уверяю вас. Препарат, который вы выпили, по всем признакам обладает сходным действием с самсонитами нашей разработки. Но никому из наших не пришло бы в голову тратить столько усилий ради одной-единственной фразы. Это все равно что выковать на крупповском заводе « Большую Берту » и застрелить из нее воробья. Наверное, в пузырьке был какой-то прототип или дальний родственник наших самсонитов. Поверьте специалисту, это не наша продукция. Нужно скорей возвращаться на квартиру, мне не терпится взять вашу кровь на анализ. Идемте!
      Непохоже было, что Айзенкопф темнит. Казалось, он озадачен и обеспокоен еще больше, чем сам Гальтон.
      – Я пошлю Ротвеллеру телеграмму! – сердито воскликнул Норд. – Пусть объяснит, откуда он знал про барельеф и почему не рассказал всё напрямую!
      – С московского центрального телеграфа прямиком в Нью-Йорк? Тут-то нас ГПУ сразу и зацапает… Послушайте, а вы уверены, что ваш голос – не галлюцинация?
      Вопрос был задан очень странным тоном, чуть ли не жалобно. Почему-то эта мелочь окончательно убедила Гальтона, что биохимик тоже ничего не понимает.
      – Абсолютно уверен.
 
      Дальнейший путь они проделали молча, каждый держал свои мысли при себе.
      На скамейке никакие старушки, конечно, уже не сидели – четвертый час ночи.
      – Погодите-ка, – сказал осторожный Айзенкопф.
      Прежде чем войти в подъезд, он сначала повел Норда на улицу и долго смотрел на окна последнего этажа.
      Там горел свет. Зоя дожидалась возвращения коллег. Что ж, ей предстояло узнать много интересного.
      – Фургон переместился.
      – Что вы сказали, Курт?
      – Вон тот грузовик с рекламой минеральной воды стоял несколькими метрами левее. Зачем отъехал?
      – Черт его знает. Мало ли. Идемте, нам есть, что обсудить!
      Немец помедлил, но все-таки последовал за доктором.
      На лестничной клетке, где и вечером горела одна-единственная лампочка, теперь было совсем темно. Должно быть, из экономии свет выключили на ночь. А может быть, лампочка просто перегорела.
      Пришлось достать фонарик.
      Оказавшись у квартиры 18, Гальтон поднял руку, чтобы постучать, но дверь вдруг открылась безо всякого стука, и очень резко.
      На пороге стоял мужчина в гимнастерке. В руке он держал пистолет. Пистолет был направлен в грудь доктору Норду.
      Гальтон инстинктивно отшатнулся, но сзади из темноты налетели еще люди и крепко взяли его за плечи.
      Рядом хрипел Айзенкопф. Он попробовал сопротивляться, и его очень ловко, профессионально взяли в залом.
      – Заводи! – приказал человек с пистолетом. – Сначала главного.
      Норда полуповели-полуповолокли по коридору.
      Дверь в комнату Зои была открыта, и он увидел, что княжна сидит спиной ко входу на стуле, а по обе стороны от нее стоят мужчина и женщина в военной форме. В следующую секунду дверь будто сама собой захлопнулась. Нарочно показали, что Зоя тоже взята, понял он.
      Гальтона втолкнули в его собственную комнату. Айзенкопфа, кажется, тоже провели к себе.
      Эти люди отлично знают, как размещены члены группы. Может быть, от Зои?
      Но задумываться над этим было некогда.
      Навстречу арестованному доктору поднялся невысокий человек классической интеллигентской наружности: чеховская бородка, мягкий прищур проницательных глаз, скромный пиджак.
      – Ну вот и мистер Норд. Вам к лицу украинская рубашка и советские значки. – Незнакомец весело рассмеялся, чуть распустив узел галстука.
      Говорил он по-английски без акцента, но очень пресно, как изъясняются хорошо образованные европейцы континентального происхождения.
      Тем временем кто-то сзади очень быстро, но дотошно обшарил одежду Гальтона. Всё найденное – в том числе мундштук и коробочка с иголками – было выложено на стол.
      – Кто вы такой? – спросил доктор.
      – Разве я не представился? Прошу извинить.

      Картусов, Ян Христофорович. Вот и познакомились.
      Лицо странного человека – неанглийского англичанина, русского с нерусским именем – перестало улыбаться. Улыбка исчезла не мгновенно, а постепенно, словно сползла. Вернее, лицо само выползло из нее, как змея из старой кожи.
      Появилось новое лицо товарища Картусова. Оно было жестким и отсвечивало сталью, будто Антон Чехов скинул пенсне и оборотился Железным Феликсом (так называли в России Феликса Дзержинского, основателя большевистской тайной полиции). Превращение впечатляло.
      – Я-то про вас, доктор Норд, уже многое знаю. И, честно сказать, пребываю в недоумении. – По губам начальника контрразведки скользнула гадливая улыбка. – Вы – ученый, с именем. Что же вы, шер мсье, ввязались в такую грязную историю? С уголовщиной и шпионажем, с трупами! Желтый дьявол попутал? – Он выразительно покосился на чековую книжку, что лежала перед ним на столе среди прочих бумаг. – Оно конечно, золота у дьявола много, безлимитномного. Только мы, большевики, ротвеллеров не боимся и в их всевластие не верим. Чары золотого дьявола в стране большевиков бессильны.
      Лицо продемонстрировало еще одну трансмутацию: из стального сделалось каменно-глухим, как могильная плита.
      «Сейчас пугать станет», подумал Норд. И в ожиданиях не обманулся.
      – Во-первых, уясните: мы можем с вами сделать всё, что захотим. Например, выдать немецкой полиции по обвинению в двух убийствах на пароходе. Хозяин от вас, конечно, откажется. Сядете в германскую тюрьму, жевать кислую капусту, на много-много лет. – Ян Христофорович подергал свою дон-кихотовскую бородку, развел руками и вдруг опять превратился в симпатичного, конфузливого интеллигента. – Я вижу, вас это не испугало? Ну прямо даже не знаю… – Он сделал вид, что задумался. – Можем поступить еще проще. Вы ведь официально в СССР не въезжали? Стало быть, и выезжать будет некому. Например, я могу вас застрелить прямо сейчас. Могу напилить ломтями. В фигуральном, конечно, смысле.
      Он добродушно рассмеялся, но глаза сверкнули таким льдом, что стало понятно: ни в каком не фигуральном.
      «Настоящий артист», подумалось Гальтону.
      Контрразведчик провел рукой по лбу усталым жестом и продолжил суховато, спокойно, будто ему вдруг надоело метать бисер перед свиньями.
      – Мы не кровожадные выродки, какими нас изображает буржуазная пресса, но мы не сентиментальны и не боимся испачкать рук. Рождение нового мира – дело грязное и кровавое, как всякие роды. Тут и зловоние, и утробные воды, а также послед, обрезки пуповины и прочая дрянь, идущая в мусор.
      «Дрянь – это про меня». Норд усмехнулся. В глазах чекиста мелькнуло любопытство. То был, несомненно, ас психологического допроса: за несколько минут он испробовал уже несколько разных подходов. Сразу видно, что человек любит свою работу и получает истинное удовольствие, когда сталкивается с нестандартным противником.
      – Ночью возле Института ни с того ни с сего два раза отключалось электричество. Ваша работа? – Картусов подмигнул. – Днем наведались в Музей, принюхались. Теперь решили в темноте попробовать?
      И опять не дождался ответа. Гальтон молчал, прикидывая, что будет, если резко развернуться и нокаутировать стоящего за спиной охранника. Вряд ли получится. А, главное, что потом? В коридоре и на лестнице другие чекисты. В окно с пятого этажа не выпрыгнешь. Взять в заложники начальника?
      Он оценивающе посмотрел на товарища Картусова с этой точки зрения. Отметил широкие плечи, упрямую линию губ. Этот легко не дастся.
      – Только, пожалуйста, без глупостей, – улыбнулся Ян Христофорович, словно подслушав его мысли. – Вы думаете, я почему на вас наручники не надел? Потому что вижу: передо мной человек умный, не истерик. Сначала взвешивает все «за», все «против», и лишь после этого действует. Вырваться отсюда невозможно, поверьте профессионалу. Ни одного шанса. А главное – незачем. Я ведь вас не допрашивать собираюсь. Я хочу сделать вам очень интересное предложение.
      Он поставил перед собой стул спинкой вперед, оседлал его и дружелюбно воззрился на американца.
      – Знаете, доктор, вы мне нравитесь. Не люблю работать с трусами, им нельзя доверять… Что вы морщитесь? Подумали, собираюсь вас вербовать в агенты? Нет-нет! Мое предложение куда заманчивей. Я предлагаю вам работать по вашей специальности, решая самую важную, самую честолюбивую научную задачу в истории. Полагаю, вам уже кое-что известно о разработках профессора Громова, но вы вряд ли себе представляете их масштаб. Мы на пороге открытия, которое способно перевернуть мир! Человечество совершит грандиозный рывок вперед!
      – Вы сделаете всех поголовно гениями при помощи этой вашей сыворотки?
      Ян Христофорович, запрокинув голову, заразительно расхохотался.
      – Нашелся! Нашелся ключик! Молчальник отворил уста! Ученый есть ученый. Ах, как вы мне нравитесь, Гальтон! Становитесь скорей нашим товарищем, будем вместе решать великие задачи!
      – Это какие же?
      Норд поневоле втягивался в несуразный разговор.
      – Самые благородные. – Картусов негромко, с чувством пропел: – «Мы наш, мы новый мир построим. Кто был ничем, тот станет всем!». Мир без нищеты и эксплуатации. Мир, где у каждого человека будут все возможности прожить полноценную, счастливую жизнь. Поверьте, строить новый мир куда увлекательнее и достойнее, чем служить желтому дьяволу. Вот в чем коренное отличие пролетарской науки от буржуазной.
      Сказано было без пафоса. Так говорит человек, абсолютно уверенный в своей правде.
      – Чушь! – воскликнул Норд. – Демагогия! Наука есть наука, она занята поиском истины. Она не бывает ни пролетарской, ни буржуазной!
      – Еще как бывает. Пролетарская наука работает на пролетариев. На бедных и угнетенных, которые составляют 90% человечества и за чей счет ваши мистеры ротвеллеры богатеют и тешат себя игрой в благотворительность… Знаете что, давайте я выстрою элементарную логическую цепочку. А вы просто говорите, согласны вы с каждым следующим тезисом или нет.
      Начальник советской контрразведки был истинным мастером полемики и диалектики. Начал он с вопросов, ответ на которые мог быть только утвердительным.
      – Правильно устроенное общество – это общество, где правит справедливость. Да или нет?
      – Да.
      – Справедливость – это когда у всех, кто рождается на свет, равные шансы и возможности. Нет?
      – Да
      – Мы, коммунисты, пытаемся построить именно такое общество. Насколько хватает нашего ума, сил, способностей. Вы не смотрите на наши ошибки – не ошибается тот, кто ничего не делает. Оценивайте наши идеалы, нашу цель. Разве она не благородна?
      – …Пожалуй.
      – Ваш работодатель пытается достижению этой цели помешать. Ведь пытается?
      – Да.
      – Значит, объективно рассуждая, гадкие большевики на стороне Правды, а ваш обожаемый Ротвеллер на стороне Кривды. Так?
      – Не так! Просто он идет к истине другим путем.
      На лице Яна Христофоровича читалось живейшее удовольствие, беседа его несомненно забавляла.
      – Ах, так он, стало быть, взыскует истины? Будучи самым богатым человеком планеты? Получая прибавочную стоимость от труда сотен тысяч людей? Действуя в союзе с германскими фашистами?
      – С чего вы взяли? – удивился доктор.
      – А кто, по-вашему, выручил вас в Бремерсхавенском порту? Эсэсманы Гиммлера.
      Это словосочетание Гальтон слышал впервые.
      – Кто?
      Картусов только махнул рукой, не стал тратить время на объяснения.
      – Не обманывайте себя… Вы умный человек и, кажется, честный. Думайте головой и прислушивайтесь к голосу сердца. Я уверен, что вы станете нашим. Все порядочные люди Земли рано или поздно встанут на нашу сторону, и тогда мир превратится в Союз Советских Социалистических Республик. Или, если вам так больше нравится, в Соединенные Коммунистические Штаты Земли.
      Он посмотрел на часы и поднялся.
      – Договорим завтра. Мне сегодня не спать. Дел полно. – Его тон стал простым, доверительным, будто американец уже сделался для него товарищем. – Я задам вам вопросы, вы мне на них честно ответите. После этого я отвезу вас к товарищу Громову, и он тоже ответит на все ваши вопросы. Это так интересно – забудете обо всем на свете, обещаю.
      – Нас доставят на Лубянку?
      На этой улице, чье название было известно всей стране, находились штаб ОГПУ и внутренняя тюрьма для государственных преступников.
      Гальтон обернулся к охраннику, заранее протягивая руки для наручников.
      Охранника сзади не оказалось. В какой-то момент беседы он беззвучно удалился, прикрыв за собой дверь.
      – Не вижу смысла. – Ян Христофорович рассеянно пожал доктору вытянутую правую руку. – Оставайтесь здесь. Только, пожалуйста, каждый в своей комнате. С Зоей Константиновной я уже поговорил и буду говорить еще. Очень интересная женщина. Настоящий омут. Знаете русскую пословицу « V tikhom omute cherti vodyatsa»?
      Он улыбнулся, а Гальтон не ответил. Зоя совсем не казалась ему похожей на тихий омут, да и чертей в ней он как-то не замечал. Но больше всего доктора почему-то поразило, что он впервые услышал, как Зоино отчество, от чекистского начальника.
      – С третьим вашим товарищем потолкую завтра. Кстати, откуда он взялся? На пароходе его не было. Там вас сопровождал человек со шрамом. – Картусов хитро прищурился. – Отличный, между прочим, фокус. Надо будет взять на вооружение. Вводить в компактную группу нелегалов человека с особыми приметами, чтобы они фигурировали во всех ориентировках. Агенты противной стороны концентрируют внимание на розыске субъекта с шрамами, потому что по нему легче обнаружить всю группу. А вы его – хлоп! – заменяете на другого. Незатейливо, но эффективно. В вашем случае почти сработало.
      Он подождал, не скажет ли что-нибудь американец. Доктор молчал.
      – Ну, хорошо. Отдыхайте, думайте. Завтра поедем к Громову. – Он изобразил на лице строгость, но не вполне настоящую, а как бы напускную. – Из комнаты ни ногой. Считайте, что вы пока под домашним арестом. Если что понадобится, скажите товарищу Иванову. Он останется с вами.
      По-дружески кивнул и вышел, а в комнату из коридора немедленно шагнул охранник, встал у стены и впился в Норда неподвижным взглядом. Руки «товарищ Иванов» держал так: правая все время на расстегнутой кобуре, левая на свисающем с шеи свистке. Дверь при этом осталась открытой. Арест был хоть и «домашний», но сочетался с самым неотступным присмотром.

*

      Прежде всего следовало разобраться, насколько арестованный свободен в своих действиях и перемещениях.
      Гальтон сел на стул. Чекист ничего не сказал.
      Доктор прилег на диван. Запрета опять не последовало.
      Встал, подошел к окну.
      – К подоконнику не приближаться, – сразу же раздалось сзади.
      «Ага, опасаются, не выпрыгну ли».
      Следующий эксперимент, существенный:
      – Я покурю?
      Он неторопливо направился к столику, на котором лежали вещи, изъятые во время обыска. В том числе «мундштук» и коробочка с иглами.
      – Ничего не трогать. Курите эти.
      Иванов вынул из кармана нераспечатанную пачку папирос, бросил американцу.
      Покурив, Норд сказал:
      – Мне нужно в уборную.
      Охранник громко крикнул:
      – Выход!
      Где-то стукнула дверь.
      – Руки за спину.
      Из кобуры был извлечен наган, щелкнул взведенный курок. Чекист сделал два шага в сторону.
      – Идите.
      Оказавшись в коридоре, Норд увидел, что двери в остальные комнаты закрыты. Из кухни вышли двое людей в форме, впились глазами в арестованного.
      За их спинами, сквозь стеклянную дверь, было видно, что за столом сидят и курят еще двое.
      Запереться в туалете ему не позволили. Всё до мелочей здесь было регламентировано, всё предусмотрено инструкцией.
      – Я так не привык, – сказал Гальтон. – Ведите обратно.
      Он увидел достаточно. По одному чекисту в каждой комнате, четверо на кухне. Всего семеро. По взгляду, по всей повадке ясно, что это профессионалы высшей пробы. Товарищ Картусов прав: ни одного шанса.
      Раз о побеге думать не приходится, нужно оценить ситуацию в целом.
      Тем более, еще вопрос, нужно ли вообще убегать?
      Короткая беседа с Яном Христофоровичем, что скрывать, произвела на Гальтона сильное впечатление. Он впервые имел возможность поговорить с убежденным большевиком такого уровня. Теперь стало понятно, почему коммунистическая идея за короткий срок увлекла столько жителей планеты, в том числе мыслителей, философов и художников. Образ Нового Мира – это красиво. Особенно после краха Старого Мира, задохнувшегося в ядовитых газах ужасной войны. Жить по-прежнему, как в девятнадцатом веке, больше нельзя. Люди, подобные мистеру Ротвеллеру, пытаются спасти обветшавшую постройку при помощи ремонта. Картусов и его единомышленники хотят возвести новое здание и поселить в нем новое человечество. Чтобы успешно выполнить задание Ротвеллера, нужно быть стопроцентно убежденным в его правоте и в неправоте Картусова. А после недавнего разговора эта уверенность несколько поколебалась…
      – Выход! – крикнул грубый женский голос.
      Иванов немедленно прикрыл дверь в коридор и прислонился к ней спиной.
      Из коридора раздались шаги. Доктор напряг слух.
      Узнал легкую поступь Зои. За ней шел кто-то еще. Кажется, тоже женщина, но в сапогах.
      Очевидно, Зоя тоже попросилась в туалет, ее сопровождает охранница.
      – Сначала на кухню, – донесся голос княжны. – Я забыла там свои таблетки. В туалет потом.
      Задребезжала стеклянная дверь.
      Доктор насторожился. Какие еще таблетки? Зоя никогда не жаловалась на здоровье.
      Послышался звук льющейся воды, снова легкое дребезжание.
      – Сидите, товарищи, я сама. – Это был голос охранницы.
      Зою они опасаются меньше, чем меня, догадался Норд. Никто из кухни в коридор не вышел. А может быть, по чекистской инструкции не положено, чтобы арестованная справляла нужду на глазах у мужчин.
      Спустили воду.
      Гальтон напряженно вслушивался. Вдруг Зоя произнесет что-нибудь, предназначенное для него? Он поймал на себе внимательный взгляд Иванова. Тот был начеку.
      Вдруг за стеной что-то громко хлопнуло – будто лопнул большой воздушный шарик.
      Охранник дернулся, но глаз от Норда не отвел.
      Послышался неясный шум, возня.
      – На помощь! – пронзительно вскрикнула княжна. – Гальтон! Курт!
      Чекист рывком повернулся к двери. Даже профессионалы высшей пробы иногда совершают ошибки. Подхлестнутый криком, доктор, не раздумывая, со всего маху налетел на охранника, буквально вмазав его в створку. Схватил обеими руками за голову, несколько раз ударил: бум, бум, бум! – отшвырнул бесчувственное тело на середину комнаты и вывалился в коридор.
      Зоя в опасности! Ей нужна помощь!
      Но помощь, как оказалось, требовалась охраннице. Она лежала на полу лицом вниз, воя от боли, а княжна сидела на ней верхом, выкручивала руку. Обрушила отлично нацеленный удар на шейные позвонки. Вой оборвался.
      А где четверо, что сидели на кухне?
      Там клубился зеленоватый туман, и ничего не было видно. Даже четыре папиросы не могли создать такой дымовой завесы!
      – Беги туда! – показала Зоя на комнату Айзенкопфа, где что-то рушилось и грохотало.
      Ворвавшись к немцу, Гальтон увидел, что биохимик и его конвоир, сцепившись, катятся по полу. Опрокинулось кресло, с буфета рухнула и разлетелась ваза.
      Доктор потоптался вокруг дерущихся, примериваясь, и нанес отличный удар носком ботинка в стриженый затылок. Чертыхаясь и отплевываясь, Айзенкопф выпрямился.
      – Что за экспромты? Предупреждать нужно! Этот болван меня чуть не застрелил! Еле успел выбить у него пистолет… Где он, кстати? Ага!
      Немец поднял оружие, проверил, дослан ли патрон.
      – Что остальные?
      – Спят.
      В проеме стояла Зоя, поправляя блузку.
      – На кухне осталась моя пудреница. «Лориган Коти». – Она невинно покосилась на Гальтона, и он вспомнил, как, переодеваясь в автобусе, княжна припрятала маленькую коробочку. – Очень полезная вещица. Нажимаешь пружинку – ровно через минуту выстреливает капсула с газом.
      – А-а, знаю. Видел такие штуковины. Только не в пудренице, а в портсигаре или в карманных часах. – Айзенкопф потянул носом. – Нужно побыстрей проветрить, а то нас тоже в сон заклонит.
      Он вдохнул поглубже и побежал в сторону кухни.
      Норд только теперь начинал приходить в себя. Всё случилось слишком неожиданно и быстро. После того как Зоя позвала на помощь, прошло, наверное, меньше минуты.
      – Зачем ты это сделала? – спросил он, тяжело дыша.
      Она удивилась.
      – Как это «зачем»? Время шло, а ты ничего не предпринимал. Завтра нас наверняка перевезли бы в Лубянскую тюрьму , а оттуда не выберешься… Что с тобой, Гальтон? Почему ты трешь лоб?
      С одной стороны, Зоя была совершенно права. С другой, теперь утрачена возможность вступить с Картусовым в рискованную, но увлекательную игру. Можно было бы рассказать ему часть правды о задании, полученном от Ротвеллера, – всё равно это уже никакой не секрет. Взамен удалось бы попасть в Институт пролетарской ингениологии и получить ценнейшие сведения, прямо из первоисточника. А тогда уже решить – прежде всего для самого себя – на чьей тут стороне истина.
      – Нужно уносить ноги, – сказал вернувшийся в комнату Айзенкопф. – Я открыл окна на кухне. Товарищи чекисты крепко спят. Стрелять опасно, придется их удавить. Но сначала троих конвоиров, а то очнутся.
      – Ни в коем случае! – Доктор был возмущен. – Наоборот, нужно оказать им первую медицинскую помощь.
      Он осмотрел охранника, которого сам же оглушил ударом в затылок.
      Сотрясение мозга. Тяжелое. Но опасности для жизни нет.
      – Этот очнется нескоро.
      Женщина, лежащая в коридоре, кажется, получила перелом позвонков.
      – Зоя, нужно ее осторожно перевернуть и зафиксировать голову.
      Меньше всего Гальтону понравился товарищ Иванов. Испугавшись за княжну, Норд стучал беднягу о дверь слишком сильно и, кажется, проломил ему череп.
      – Дышит, но очень плох…
      – Вы еще «скорую помощь» вызовите! – Биохимик покрутил пальцем у виска. – Их всех нужно прикончить! Они знают нас в лицо. А так останется только начальник. Вряд ли он станет лично шнырять по улицам, чтобы нас разыскать.
      – Нет, – твердо сказал Норд. – Больше никаких убийств.
      Зоя его поддержала:
      – Эти люди всего лишь выполняли свою работу. И вели себя вполне корректно.
      – Чистоплюйка! А вы слюнтяй! Мне-то что! Я лицо могу и поменять…
      Но спорить немец перестал. Должно быть, вспомнил, что из семерых чекистов «чистоплюйка» нейтрализовала пятерых, «слюнтяй» двоих, а он сам ни одного.
      – Давайте вооружимся, захватим самое необходимое и будем сматываться. – Гальтон очень к месту ввернул хорошее жаргонное слово, да еще и прибавил уместную поговорку. – Скорому зайцу и волк нипочем.
      Каждый выбрал себе оружие по вкусу. Доктор взял « кольт » одного из усыпленных. Зоя – « браунинг » охранницы. Айзенкопф, поколебавшись между «маузером» и « вальтером », предпочел последний.
      – Уходить будем через чердак, по крышам. Во дворе и на улице, возможно, дежурят. Придется оставить мой кофр здесь…
      С тяжелым вздохом биохимик стал рыться в своем гигантском чемодане. Вынет что-нибудь, покачает головой, положит обратно. Потом снова.
      – Всё, пора! – поторопил его Норд. – Что если у них предусмотрена смена караула? Уходим, уходим!
      Жалобно простонав, Айзенкопф оторвался от своей сокровищницы.
      – Возьмите вот это, – стал он совать доктору небольшой, но ужасно тяжелый металлический ящик с ручкой.
      – Вы с ума сошли! Здесь полсотни фунтов!
      – Вы ничего не понимаете! Это же универсальный конструктор! Без него нельзя!
      – Вот сами его и тащите.
      – Я беру переносную лабораторию. А Зоенька возьмет вот эту сумку, она легкая!
      Но ласковое обращение не растрогало жестокосердную барышню.
      – Идите к черту, Курт. Мне хватит своего багажа.
      – А мне моего саквояжа, – отрезал Гальтон. – Вперед! Уже светает! Из-за ваших железок и склянок мы все пропадем!
      Пришлось биохимику ограничиться «универсальным конструктором», да еще парой свертков, которые он запихнул себе за пазуху.
      – Пожалеете потом, да поздно будет… Не говорите, что я вас не предупреждал… Боже, сколько драгоценностей я оставляю чекистским шакалам!
      Под ворчание и брюзжание Айзенкопфа они поднялись на чердак, оттуда вылезли на крышу. Потом перебрались на соседнюю. Спустились по трубе на двухэтажную пристройку, по пожарной лестнице вскарабкались на высокий кирпичный дом. Здесь пришлось сделать привал, потому что тяжело нагруженный немец выбился из сил.
      Группа расположилась между двумя кирпичными трубами, согнав с них стайку облезлых молчаливых кошек.
      По железной кромке крыши пролегла розовая полоска.
      Над Москвой вставало солнце.

      открылось бы взору человека, случайно заглянувшего на крышу шестиэтажного жилого дома по улице Герцена, бывшей Большой Никитской, ранним утром 5 мая 1930 года, в день рождения основоположника пролетарской идеи Карла Маркса.