Сцена разделена перегородкой, причём часть, что находится слева (она вдвое шире правой), закрыта занавесом, а правая часть открыта. Вдали погромыхивает приближающаяся гроза.

Справа из-за кулис выходит Инга, прижимая к груди белого кролика. За ней следом выходит Ян. Он в клеёнчатом фартуке поверх студенческой тужурки.

Ян: Инга, отдай животное!

Инга: Как бы не так. Ты будешь мучить бедняжку. (Целует кролика.)

Ян: Такое у меня ремесло – мучить животных, чтоб избавить от мук человечество. Знаешь, сколько людей ежегодно умирает от столбняка?

Инга: Знаю, ты уже говорил. И я нисколько не сомневаюсь, что ты победишь эту свою столбнячную бациллу… Как её…

Ян: Бацилла Николайера.

Инга: Победишь своего Николайера, спасёшь человечество от столбняка, и тебе поставят памятник. Но в чём виноват этот пушистый, этот ушастый? (Снова целует кролика.) И чего стоит спасение человечества, если для этого пришлось замучить маленького кролика?

Ян: Это из Достоевского? Не по моей части. Я рационалист, а не моралист. Пожертвовать несколькими кроликами ради того, чтобы спасти тысячи людей – это рационально. Смотри. (Достаёт из кармана футляр, из него изрядного размера шприц.) Вот она, столбнячная бацилла. Эта коварная убийца проникает в кровь через пустяковую ранку и вызывает страшную, мучительную смерть. Я уверен, что антитоксин можно добыть из сыворотки крови иммунизированного кролика! Может быть, именно этот экземпляр даст мне ключ!

Хочет забрать кролика, Инга не выпускает, и они застывают в этом полуобъятьи.

Инга: …Ян, ты одержимый. Даже сюда привёз клетку с кроликами. Это в дом покойника!

Ян: Здесь замечательное электрическое освещение, можно работать ночью. А дядя Сигизмунд тоже был в некотором роде учёный. Он не обидится.

Инга: Я знаю, он вызывал тебя незадолго до смерти. О чём вы говорили?

Ян: Расспрашивал о моих экспериментах.

Инга: Как это замечательно! Наверное, решил оставить тебе денег на исследования!

Ян: Если и так, что проку? Мне до совершеннолетия ещё семь месяцев. Опекуном станет папаша, он денежки в два счёта спустит, ты его знаешь. И дядя Сигизмунд это тоже знал. Нет уж, любимая племянница у него была ты, тебе всё и достанется.

Инга: Мне не нужно богатства. Я просила дядю не унижать моей любви к нему, завещать какую-нибудь безделицу на добрую память – и только.

Ян: Душещипательные мерихлюндии. Чёрт, мне бы хоть тысячу рублей! Я бы снял настоящую лабораторию, купил швейцарское оборудование… Пойми ты, я в двух шагах от великого открытия! Если мне удастся… Ух, если мне удастся одолеть бациллу Николайера! Недоучившийся студент открыл противостолбнячный антитоксин! Представляешь?

Инга: Я верю в тебя, ты гений! Но ты как малый ребёнок, ты без меня пропадёшь. Мы обязательно поженимся. Пускай мои родители против, пускай церковь не позволяет венчать двоюродных – всё равно, мы непременно будем вместе.

Ян (рассеянно): Да, ерунда. Мы уедем в Америку. Что нам церковь?

Инга: Нет, я хочу, чтобы всё было по-настоящему. Держи свой «экземпляр» и пойдём. Все уже в гостиной, сейчас будут читать завещание. Идём же! Не то опоздаем!

Ян: Да пропади они пропадом со своим завещанием!

Инга: Глупый, ты ничего не понимаешь в практических делах. Твой антитоксин то ли добудется, то ли нет. А вот если дядюшка оставил состояние тебе, мы сможем обвенчаться и без бациллы. Папа сразу подобреет. Напишет архиепископу, и тот даст разрешение на брак.

Ян: Иди, коли тебе интересно. А мне противно зависеть от капризов богатого сумасброда. Да и на папашу моего драгоценного лишний раз любоваться неохота. (Кролику.) Пойдём-ка, лучше, брат, в наш чуланчик, поработаем.

Инга: Милый, ну пожалуйста… (Гладит его по щеке. Ян поправляет очки.) Идём! От этого зависит наше будущее.

Тянет его за собой. Ян неохотно идёт, прижимая к груди кролика.

Занавес открывается слева и закрывается справа. Видно гостиную. За окнами темно, время от времени полыхают зарницы. Вошедшие Ян и Инга застают немую сцену: все, кто находится в гостиной, застыли на месте.

Нотариус Степан Степанович Слюньков, лысый, с седым венчиком волос, стоит посередине комнаты, держит в руках листок – он единственный, кто не проявляет никаких чувств. Прочие окоченели от изумления, всяк по своему. Казимир Иосифович Борецкий (отец Яна) удручён и потрясён. Станислав Иосифович и Лидия Анатольевна Борецкие (родители Инги) не верят своему счастью. Доктор Диксон развёл руками и вытаращил глаза. У дверей стоят слуги: Фаддей, Аркаша, Глаша. Фаддей неодобрительно качает головой. Аркаша разинул рот. Глаша испуганно прикрыла губки ладонью.

Ян и Инга тоже изумлены, переглядываются.

Ян: Это что ещё за немая сцена?

Застывшие фигуры оживают.

Казимир Иосифович: Убит! Раздавлен пятою судьбы! Как червь! Ян, сын мой, мы погибли!

Лидия Анатольевна: Инга! Ангел мой! Это сон! Чудесный сон!

Станислав Иосифович (вытирая лоб платком): Уф, даже в жар кинуло! С одной стороны, это, конечно, обидно – так обойтись с родным братом, то есть, собственно, с обоими братьями… Но, с другой стороны, это его право.

Доктор Диксон: It's unbelievable… Прошу вас, sir… сударь, прочтите ещё раз!

Лидия Анатольевна И Станислав Иосифович: Да-да, пожалуйста! Прочтите снова!

Казимир Иосифович: Вот именно, снова! Проклятье! Когда я трезв, ничего не соображаю… Какой, к чёртову дедушке веер? Ян, где моя фляжечка? Отдай!

Ян: Когда уедем, не раньше. Кто клятву давал? Я только на этом условии с вами и поехал…

Казимир Иосифович: Изверг, отцеубийца! Один глоточек коньячку! Ведь гибель последней надежды!

Станислав Иосифович: Помолчи, Казимир! Читайте!

Слюньков (читает): «Сего тридцатого августа 1882 года, находясь в здравом уме и трезвой памяти, я, Сигизмунд Иосифович Борецкий, в присутствии нотариуса Степана Степановича Слюнькова…» (кланяется и вскрикивает, хвата ясь за поясницу). Проклятая поясница! «…Слюнькова объявляю мою последнюю волю касательно принадлежащего мне…»

Лидия Анатольевна: Ах нет! Не нужно всё. Только самый конец.

Станислав Иосифович: Да, последнее предложение.

Слюньков: Извольте. Вот: «…Всё вышеперечисленное движимое и недвижимое имущество, равно как и вклады в „Русско-Азиатском банке“ и банке „Кредит Лионнэз“, завещаю моей племяннице Инге Станиславовне Борецкой…»

Инга (пронзительно): Я же его просила!

Лидия Анатольевна: Господи! Да святится имя Твоё!

Станислав Иосифович: Зачем девочке, почти ребёнку, такое состояние? Душенька, ты и распорядиться им не сможешь.

Инга: Ничего, папенька, мне уже 21 год, я совершеннолетняя. А что там дальше?

Казимир Иосифович: Да-да, самый-то конец. Может, я недопонял? Ян, слушай!

Слюньков (читает дальше): «…моему племяннику Яну Казимировичу Борецкому завещаю свой бумажный веер, который передаю на ответственное хранение в нотариальную контору „Слюньков и Слюньков“. Далее только число и подпись.

Диксон: It's incredible! Absolutely incredible! Я лечил этот человек три месяца! Хоть бы мелочь завещал! Out of common decency!

Казимир Иосифович: Если б вы, доктор, его вылечили – тогда другое дело, а так за что вам? Он и мне-то, брату любимому, согбенному под ударами судьбы, ни шиша не пожаловал… Над племянником, несчастным юношей, жестоко поглумился. Бумажный веер, каково? Ян, сынок, принеси фляжечку… Плохо мне…

Ян: Да ну вас к чёрту, старый вы пьяница! Что я здесь время теряю! (Хочет уйти.)

Инга: Постой! Не уходи! Про веер это не просто так! Здесь какая-то тайна!

Ян: Не тайна, а насмешка! Будь прокляты толстосумы, издевающиеся над людьми.

Казимир Иосифович: Но как же… Это несправедливо! Я нищ, кругом в долгах! А Стасик и без того богат!

Станислав Иосифович: Не богат, а состоятелен. Это наша Инга теперь миллионщица. (С чувством, обращаясь к висящему на стене портрету). Сигизмунд, я всю жизнь завидовал тебе. Твоей хватке, твоей неукротимой энергии. Прости меня! Да будет земля тебе пухом!

Казимир Иосифович: Каким ещё пухом! Я только давеча, на прошлой неделе, занял пять тысяч… Надеялся выплатить из наследства!

Станислав Иосифович: Что ж, мне жаль твоего кредитора. Глупый человек, нашёл, кому одалживать.

Казимир Иосифович внезапно разражается истерическим хохотом и никак не может остановиться.

Казимир Иосифович: Ой… Ой, Стаська… Тут ты прав… Прав, как никогда!

Станислав Иосифович (брезгливо отвер нувшись): Скажите, господин… э-э… Слюньков, а когда моя дочь сможет вступить, так сказать, в права наследования? Она слишком юна и неопытна, чтобы самой разобраться в подобных вещах…

Диксон (перебивает): Господа, господа! А веер?

Инга: В самом деле! У дяди была великолепная коллекция восточных раритетов. Может быть, этот веер представляет какую-нибудь невероятную ценность?

Ян: Бумажный-то?

Казимир Иосифович: Да! Где наш веер?.. Бу… (всхлипывает) бумажный…

Слюньков: Я уполномочен сообщить вам, что указанный в завещании предмет действительно был передан мне завещателем и, согласно полученным инструкциям, доставлен сюда, в подмосковное имение усопшего. Однако…

Казимир Иосифович: Какое ещё «однако»? Где наше наследство?

Слюньков: Честно говоря, я пребываю в некотором затруднении… Видите ли, в инструкции сказано, что означенный предмет должен быть передан наследнику в присутствии одного человека, некоего Фандорина Эраста Петровича, который сделает необходимые разъяснения…

Лидия Анатольевна: Фандорин? Милый, не тот ли это молодой человек, о котором говорили в салоне у Одинцовой?

Станислав Иосифович: Да, вне всякого сомнения. Он ведь недавно вернулся с Востока.

И наш Сигизмунд тоже много времени провёл в Китае и Японии.

Диксон: Что за господин Фандорин?

Станислав Иосифович: Чиновник, состоящий при его сиятельстве московском генерал-губернаторе. Молодой, но очень на виду.

Лидия Анатольевна: Рассказывают, будто бы после какой-то трагической истории он долго жил на востоке и превратился в совершенного азиата!

Ян: Ну и где он, ваш азиат? (Нотариусу.) Вы ему писали?

Слюньков: Разумеется. И получил уверение, что господин Фандорин приедет. Однако коляска, отправленная к московскому поезду ещё утром, не вернулась, а теперь уже вечер…

Станислав Иосифович: Фаддей, кто поехал к поезду?

Фаддей: А?

Станислав Иосифович: Кто поехал к поезду?

Фаддей: Это я, ваше превосходительство, не могу знать. Я при барине-покойнике в камердинерах состоял. А про лошадей ничего не знаю, не моя плепорция. Если насчёт провизии распорядиться или счета проверить, прислугу нанять либо уволить, это ко мне. И чтоб порядок в доме был, это тоже я…

Станислав Иосифович: Ну хорошо, хорошо! А по лошадям у вас тут кто?

Фаддей: Это смотря по каким лошадям. Если по барским – одно, по хозяйственным – другое.

Станислав Иосифович (теряя терпение): На которых поехали встречать господина Фандорина?

Фаддей: На барских. Он же барин. Это вот по Аркашиной части.

Аркаша (кланяясь): Так точно, по моей-с. Я при почившем нашем благодетеле в лакеях состоял-с, для всякой личной и даже конфиданснои надобности. И насчёт экипажей, и в смысле гардероба, и гигиены организма – всё я-с, потому как специально обучен и все сии премудрости превзошёл.

Станислав Иосифович: До чего ж вы все говорливы! Если ты «насчёт экипажей», то почему не поехал встречать?

Аркаша: Как можно-с? Столько дорогих гостей. Одному Фаддей Поликарпычу с Глафирой не управиться. Я кучера Митяя снарядил. Он хоть человек глупый, даже, антр-ну, полный дубина-с, но до станции, надо думать, не заплутает.

Горничная Глаша прыскает.

Ян: Значит, не приехал ваш «азиат». А дубина Митяй, чем обратно воротиться, будет теперь до скончания века на станции сидеть.

Аркаша: Это очень возможно-с. Потому совсем глупый человек.

Казимир Иосифович: Ну так и бес с ними, с разъяснениями. Дайте посмотреть, что за предмет достался моему сиротинушке.

Ян: Да уж, давайте поскорей кончим с этим балаганом.

Слюньков: Я должен следовать полученной инструкции, но раз господин Фандорин не приехал… И если такова воля наследника…

Ян: Такова, такова. Давайте веер, где он у вас?

Казимир Иосифович: Ян, принеси коньячку, душа горит!

Ян делает вид, что не слышит.

Слюньков: Как угодно. (Слугам.) Внесите!

Фаддей и Аркаша выходят и тут же возвращаются, с трудом неся большой сундук.

Станислав Иосифович: Ничего себе веер!

Слюньков: Ключи должны находиться у камердинера покойного.

Фаддей торжественно снимает с шеи и показывает всем кольцо с ключами. Передаёт его Слюнькову. Все, затаив дыхание, наблюдают за действиями нотариуса. Он отпирает сундук, подаёт знак слугам. Они вынимают из сундука металлический несгораемый ящик. Нотариус открывает один за другим три замка, каждый своим ключом. Из ящика нотариус извлекает длинную узкую шкатулку. Из шкатулки нечто, обёрнутое узорчатым шёлком. Внутри – картонный футляр. Из футляра, наконец, появляется сам веер. Он большой, надорванный в нескольких местах. С одной стороны чёрный, с другой белый. На белой стороне китайский иероглиф «солнце», на чёрной – иероглиф «луна».

Слюньков: Вот… Прошу…

Казимир Иосифович (принимая и растерянно разглядывая веер): Драньё какое-то! Ему красная цена полтинник!

Фаддей: И то – страмота. Нехорошо. Я сколько разов говорил барину – дайте починю. Картонку аккуратненько снять, бумажечкой папиросной подклеить, и будет вещь. Хошь – на стенку вешай, хошь – личность обмахивай. А они только ругались, дурнем старым обзывали. Руки сулились оборвать… (Бормочет что-то и дальше, но его уже никто не слушает.)

Диксон: Позвольте-ка… Я немножко разбираюсь в таких вещах… О, сударь, вы не правы. Это старинная вещь. Любитель восточной antique даст хорошие деньги. Думаю, рублей пятьсот, а то и тысячу.

Казимир Иосифович: Тысячу рублей? За это? И вы знаете таких идиотов?

Ян: Папаша, тут не место и не время для торговых сделок.

Казимир Иосифович: Помолчи, ты ничего не понимаешь в коммерции. Ты несовершеннолетний. Я как опекун должен позаботиться о твоих интересах. Тысячу рублей я помещу в банк, под проценты… Сам спасибо скажешь. Потом. Когда вступишь в эти… в права наследства. Лучше сходи за коньяком. Полцарства, то бишь полвеера за мою фляжечку!

Диксон: Как врач, скажу: немного alcohol вредить не может.

Ян: Отец, веер завещан мне!

Казимир Иосифович: Не мешай, я действую в твоих же интересах. Ну же, неси коньяк!

Ян: Как вы мне надоели! Да хоть до смерти упейтесь, мне-то что!

Сердито идёт к выходу.

Казимир Иосифович (ему вслед): Сын мой, золотое сердце! И лимончик! У меня там на блюдечке ломтики порезаны! (Диксону.) Так знаете идиота или нет?

Диксон: Одного collectioner знаю, в Москве. Могу пробовать.

Казимир Иосифович: Буду нижайше признателен! Тысяча рублей меня, знаете ли, очень бы… И вам процентиков десять дам, слово дворянина!

Диксон (продолжая рассматривать веер): Я врач, а не комиссионер. Всё, что даст мой знакомый, достанется вам. А вещь, я смотрю, в самом деле интересная. Who knows, может быть, удастся получить больше.

Возвращается Ян. Он уже без кролика, несёт плоскую стеклянную флягу.

Казимир Иосифович: Так забирайте его! Покажите вашему коллекционеру. Верю вам, как сыну благородного Альбиона, что не обманете несчастного мизерабля! Янчик! Дай, дай её сюда! (Жадно хватает у сына флягу.) А лимончик? Про лимончик забыл?

Ян: Вылакаете и без лимончика.

Казимир Иосифович пьёт.

Ян (отходя к Инге): Последние мозги пропивает! А достоинство давно уж пропил! Сейчас налижется, ему в последнее время двух капель довольно, и начнёт паясничать!

Инга: Не начнёт. Положись на меня.

Инга подходит к дяде, ласково забирает у него флягу и веер, кладёт флягу на стол, веер остаётся у неё в руке.

Инга: Дядя Казик… Помните, я когда-то вас так называла?

Казимир Иосифович: Как же, помню… А себя называла «Инь», не могла «Инга» выговорить. Ты и в семь лет была роковая женщина, а теперь и вовсе – смотреть больно. Бедные мои глаза! Слепнут от такой красоты. (Делает попытку дотянуться до фляги, но Инга не даёт. Дядя целует ей ручку, снова пробует цапнуть флягу, и опять безуспешно.) Вся в маменьку! Та была кррра-савица – сердце замирало. Да и сейчас ещё оч-чень даже… (Подмигивает Лидии Анатольевне и посылает ей воздушный поцелуй.)

Лидия Анатольевна: Станислав! Огради меня от комплиментов этого фигляра!

Станислав Иосифович: Казимир! Я выставлю тебя за порог!

Казимир Иосифович: О! О! Уже вступил в права наследства! Ты родного брата ещё собаками затрави!

Инга: Дядя Казик, ну что вы! Поместье это теперь моё, а я вам всегда рада. Мы все родные, все друг друга любим. Но зачем вы дразните маму? (Разворачивает веер наполовину, шутливо бьёт дядю чёрной стороной по плечу.)

За окном близкий раскат грома, вспышка.

Казимир Борецкий вдруг хватается за горло, выпучивает глаза, из его груди вырывается хрип. Он падает. Инга пронзительно вскрикивает. К нему бросаются, поднимают. Слышен звон дверного колокольчика – никто не обращает внимания, кроме Фаддея. Он оборачивается на звук, выходит.

Диксон: Похоже на удар! Вон туда, к креслу!

Казимира Иосифовича относят и усаживают в кресло, находящееся в глубине сцены, у окна.

Диксон (проверяя пульс): Oh my God… Мёртв!

Лидия Анатольевна вскрикивает. Глаша с визгом отскакивает от мертвеца. Инга явно потрясена. Бросает веер на стол, присоединяется к остальным. Все суетятся, мечутся. Диксон и Ян склонились над умершим.

Ян (поднимает отцу веко): Коллега, по-вашему, это insultus apoplecticus?

Диксон: Judging by symptoms скорее infarctus miocarde, коллега.

Ян: Бедный старый шут…

Инга: Не сейчас, Ян! Хоть сейчас так не говори!

Входит Фаддей.

Фаддей (зычно): Чиновник особых поручений при генерал-губернаторе господин Фандорин!

Не сговариваясь, все встают так, что заслоняют кресло с мертвецом, будто застигнутые на месте преступления, и разом поворачиваются к двери.

Вновь происходит подобие немой сцены.

Входит Фандорин. Он в чёрном сюртуке, цилиндре, одна рука на чёрной перевязи, закованная в гипс.

Фандорин: Господа, прошу п-простить за опоздание.

Снимает цилиндр, передаёт слуге, слегка кланяется.

Станислав Иосифович: Ах да, инструкция! Последняя воля Сигизмунда!

В группе застывших движение.

Слюньков: Эраст Петрович, мы ждали вас утром.

Фандорин: Я и приехал утром, московским поездом. Но в дрожках переломилась ось. Кучер сильно расшибся, он в больнице. Я вот тоже п-пострадал, сломана рука – пришлось наложить гипс. Лишь мой слуга остался невредим – прыгуч, как мячик. (Оборачивается, повышает голос.) Маса, доко да?

Входит Маса с саквояжем в руке. Он одет в смешанном европейско-японском стиле: например, чёрное кимоно в сочетании с шляпой-канотье.

Маса (ставя саквояж: и церемонно кланяясь): Господа, добрый день.

Инга: Здравствуйте. Вы, должно быть, китаец?

Маса (Фандорину): Ано ката ва нани-о иима-сита ка?

Фандорин: Нет, сударыня. Маса – японец. Он не очень хорошо понимает по-русски. Ещё не выучился, но старается. Каждый день выписывает из словаря по двадцать русских слов, но пока дошёл только до б-буквы «Д».

Маса: Доворьно дурацкая дорога. Борьшие буераки. Дрозьки дрянь. (Снова кланяется. Косится на Глашу. Вдруг подбрасывает канотье, кото рое несколько раз переворачивается в воздухе и опускается ему на макушку.)

Фандорин: Маса, ямэтэ окэ! Извините, господа. Маса в последнее время увлекается фокусами. (Замечает веер на столе, подходит.) Невероятно! Всё-таки раздобыл! Настырный был господин – ох, ради бога, п-простите.

Маса: Хо! Хонто дэсьта! Данна, инъё-но-сэн-су! (Молитвенно складывает руки, кланяется ещё ниже.)

В группе стоящих у кресла шевеление: пользуясь тем, что Фандорин и Маса поглощены созерцанием веера, они переглядываются, как бы безмолвно дискутируя, следует ли обратить внимание чиновника на мертвеца. Нотариус жестом показывает: не сейчас, позже.

Слюньков: Господин Фандорин, покойный Сигизмунд Иосифович просил вас прибыть сюда в этот печальный день и, так сказать, разрешить законное недоумение наследников относительно этого странного предмета.

Фандорин: Ах, вот оно что. А я, признаться, не мог понять… Мы ведь с господином Бобрецким почти незнакомы. Виделись всего однажды. Это было ровно год назад.

Ян: Но год назад дядя был в Японии.

Фандорин (всё ещё поглощённый созерцанием веера): Я, представьте, тоже. Служил в д-дипломатическом представительстве. Имел с господином Борецким любопытнейший разговор. Кажется, он был коллекционером, причём из страстных?

Лидия Анатольевна: О да! Сигизмунд был большим оригиналом. Он нажил миллионы на железных дорогах, но столько тратил на свои причуды! Ещё неизвестно, много ли денег после него осталось.

Станислав Иосифович (поспешно): Разумеется, брат имел полное право распоряжаться капиталом по собственному усмотрению.

Ян: Так что у вас с ним был за разговор?

Фандорин: В Иокогаму он приплыл из Китая. Долго искал там эту реликвию и выяснил, что она ещё триста лет назад попала в Японию, хранится в одном тамошнем монастыре. Ко мне господин Борецкий обратился по совету нашего посланника. Видите ли, я в посольстве слыл совершенно объяпонившимся субъектом. У меня имелись обширные знакомства в т-туземных кругах. Знал я и настоятеля того монастыря. Помню, меня поразила ажитация, в которой пребывал господин Борецкий. Когда он говорил о веере, у него дрожал голос. Насколько я понял, за веером охотились коллекционеры разных стран, и Сигизмунд Иосифович очень боялся, что его опередят. В Китае он приобрёл святыню – свиток, имеющий для монастыря огромную ценность. Господин Борецкий надеялся, что монахи согласятся обменять веер на этот свиток. Я написал отцу настоятелю рекомендательное письмо. Вижу, что обмен состоялся.

Инга: Но что же в этом веере такого ценного? Он очень древний?

Фандорин: Да. Но дело не только в этом. Этот веер, видите ли, волшебный.

Звучит МТВ <Музыкальная тема волшебства, которая будет звучать всякий раз, когда действие принимает мистический оборот.>

Ян: Так и знал, что какая-нибудь чушь.

Инга: Волшебный?

Лидия Анатольевна: В самом деле?

Все приближаются к столу.

Фандорин: Во всяком случае, так г-гласит предание. Вы позволите? (Осторожно берёт веер, разворачивает. Читает иероглиф с белой стороны.) «Ян».

Ян (вздрогнув): Что? Простите, разве мы знакомы?

Слюньков: Ах, господин Фандорин. Это моя вина. Я должен вас познакомить. Это Ян Казимирович Борецкий, племянник покойного. Веер завещан ему. Станислав Иосифович, брат покойного. Лидия Анатольевна, его супруга. Инга Станиславовна, их дочь. Мистер Диксон, Роберт Андреевич – домашний доктор. Там слуги: камердинер Фаддей, личный лакей… м-м-м… Аркадий. Это вот горничная… Как тебя, милая?

Глаша: Глаша.

Фандорин наклоняет голову, приветствуя каждого, в том числе и слуг.

Слюньков (неопределённо показав на крес ло): В кресле – другой брат покойного, Казимир Иосифович, собственно, тоже… Кхм, кхм… (За кашливается. Станислав Иосифович и Лидия Анатольевна загораживают кресло от Фандорина.)

Лидия Анатольевна: Ах, ну хватит представлений! Рассказывайте же! Что это за значок?

Фандорин (поклонившись и креслу): Это иероглиф «ян». Он обозначает солнце, мужское начало и вообще всё светлое, созидательное и, так сказать, п-позитивное. Видите ли, у древних китайцев бытовало странное з-заблуждение, что всё добро происходит от мужчин, а всё зло от женщин.

Лидия Анатольевна: Дикарство какое!

Фандорин: Совершенно с вами согласен, Лидия Анатольевна. А вот это (переворачивает веер чёрной стороной) – иероглиф «инь». Он обозначает луну, а вместе с нею женщину, то есть, по мнению китайцев, начало печальное и разрушительное. Всё в точности, как описывал господин Борецкий. (Вертит веер то одной стороной, то другой.) Согласно преданию, владелец этого магического п-предмета должен сделать выбор: повернуть веер вот так, Добром к себе, а Злом к внешнему миру. Или наоборот, Добром к внешнему миру, а Злом к себе. В первом случае твои желания исполнятся и твоё существование улучшится, но ухудшится окружающий мир. Во втором случае – мир изменится к лучшему, но за счёт того, что станет хуже тебе. Потому-то веер столько веков и хранился преимущественно в монастырях и у отшельников. Эти святые люди не боятся причинить себе зло – лишь бы мир стал лучше. Легенда гласит, что, когда веер попадал к человеку корыстному, тот достигал огромного богатства и славы, но в мире от этого происходили войны, эпидемии и стихийные бедствия. Такая вот с-сказка. Однако отец настоятель – человек современный и просвещённый, в сказки не верит. Должно быть, потому и согласился на обмен.

Слюньков: Просто раскрыть и всё?

Фандорин: Нет. Нужно взмахнуть веером слева направо восемь раз, вот так. (Показывает.) Ах да, при этом, кажется, ещё нужно восемь раз пропеть «Сутру Лотоса».

Лидия Анатольевна: А что это за сутра? Какая-нибудь тайная?

Фандорин: Нет, в Японии её знает каждый ребёнок. «Доверяюсь Сутре Благого Лотоса» – вот и вся сутра. По-японски она звучит так: «Нам-мёхо-рэнгэ-кё».