...Через несколько дней мы разместились на квартирах у местных румын. Кирилюк, Калашонок, Горьков, Кисляков и я поселились у одного хозяина-торговца. Он, его жена, сын, дочь и служанка говорили по-русски. От служанки узнали: вся эта семья жила в оккупированной Одессе. Чем там занимались? Все тем же - торговлей. У хозяина есть еще несколько домов в Констанце.
      Кирилюк стал возмущаться:
      - Это же настоящий буржуй. Кому война, а ему нажива.
      К хозяину он относился с нескрываемым недоброжелательством. Тот всячески избегал встреч с Кирилюком.
      Между тем жизнь в городе забила ключом, но всюду ощущался ее частнособственнический уклад: куда ни обратишься - сталкиваешься с деловитыми, чересчур предупредительными хозяйчиками. Наверное, они чувствовали, интуицией угадывали, что время их прошло, и потому относились к нам подчеркнуто корректно, с холодноватой вежливостью.
      Что же касается молодежи, то она сразу потянулась к нам. Юноши и девушки расспрашивали о жизни в Советском Союзе, и все, что мы рассказывали, было для них открытием. Нет ни богатых, ни бедных, каждый может быть избран в органы власти, образование, медицинская помощь бесплатные - некоторые не хотели этому верить. А у нас еще больше возрастала гордость за свою Советскую Родину.
      ...Над румынской землей мы продолжали выполнять свои боевые задачи. Правда, напряжение здесь спало - наше господство в воздухе было безраздельным. Нам поручалось прикрытие наземных частей, которые успешно продвигались вперед. К 5 сентября советские войска вышли к болгарской и югославской границам, и, естественно, центр тяжести наших боевых действий переносился в первую очередь на Болгарию.
      Первые же полеты на разведку показали, что в горах с густыми лесами весьма непросто отыскивать нужные объекты, привязываться к местности. Мы снова взялись за карты-двухкилометровки и выучили все наизусть.
      Хотя боевое напряжение ослабло, мы предчувствовали, что это затишье перед новой бурей. Не может быть, чтобы враг спрятал свое жало. Конечно, в Румынии его песня уже спета, бои идут в Трансильвании.
      А вот Болгария... Она еще не вышла из войны. Поэтому мы готовились к любой неожиданности. В том числе и к жестоким воздушным боям. Тут нас хорошо выручило одно обстоятельство: на румынских аэродромах были захвачены немецкие самолеты - Me-109 и ФВ-190. Предоставилась возможность полетать на них, получше изучить их сильные и слабые стороны. И мы немедленно воспользовались этим столь подходящим случаем. Быстро освоились с кабинным оборудованием трофейной техники и стали пробовать ее в полетах. Потом провели целую серию учебных воздушных боев: "мессеры" и "фоккеры" против "лавочкиных". Удалось выявить немало любопытных особенностей во вражеских машинах, что потом принесло нам неоценимую пользу.
      Самоотверженно готовились к предстоящим испытаниям и наши авиационные специалисты. Они показали себя настоящими героями. Коммунисты капитан Михаил Скоробогатов, старшина Даниил Матвиенко, комсомолец сержант Александр Лучинин за одну ночь сменили цилиндры мотора, к утру доложили о завершении всех работ.
      Вообще борьба за сокращение сроков обслуживания и ввода техники в строй приобрела тогда большой размах. Особенно радовал тот факт, что наши агитаторы, призывавшие сослуживцев беречь каждую секунду времени, сами подавали в этом деле пример. Агитатор-коммунист техник-лейтенант Федор Володин быстрее всех заменял свечи зажигания. Высокое мастерство обслуживания авиаоборудования показывал и агитатор нашей эскадрильи старший техник-лейтенант Николай Молчан. Нужно ли после этого говорить о том, насколько действенным, эффективным было каждое их слово, обращенное к товарищам?
      Да, много сил и энергии было затрачено нами в преддверии боев за освобождение братского болгарского народа. Братского, потому что подавляющее большинство его состоит из южных славян. Братского, потому что еще со времен Шипки, когда русские войска помогли Болгарии освободиться от турецкого ига и воссоздать свое государство, между двумя славянскими пародами жило взаимное стремление к сближению и дружбе.
      К счастью, нам не пришлось в Болгарии проливать кровь.
      8 сентября, когда наши войска перешли румыно-болгарскую границу, их встретили с развернутыми красными знаменами и торжественной музыкой части болгарской армии. По всей линии наступления началось стихийное братание. В селах и городах население устраивало митинги и демонстрации. В ночь на 9 сентября произошло восстание в Софии, в результате которого к утру власть в стране перешла в руки Отечественного фронта. Новое правительство объявило войну фашистской Германии.
      На эти волнующие события метко откликнулась наша армейская газета "Защитник Отечества": "Покинули Гитлера румыны, отказались от него и финны, отвернулись теперь и болгары - уж больно сильны наши удары..."
      Стремительное развитие событий, казалось, может помешать летчикам хоть краешком глаза взглянуть на столицу Румынии - Бухарест. Однако нам повезло. Мы увидели с воздуха этот великолепный, почти не пострадавший от войны город. Он запечатлелся в моей памяти неправильным белокаменным кругом с радиально сбегавшимися к центру нарядными улицами.
      Походить по его площадям и улицам мне доведется только в следующем году, уже после победы.
      ...Последний раз купаемся в Дунае. Завтра мы уже будем далеко отсюда - на болгарском аэродроме Габровнице, расположенном рядом с Фердинандом, ныне называющимся Михайловградом. Мы не могли не заинтересоваться: откуда в Болгарии немецкое название города - Фердинанд? Ясность внес Борис Кисляков. Он рассказал, что после разгрома русскими турок на болгарский престол был посажен усилиями Англии, Германии и Австро-Венгрии немецкий принц. Тогда-то и начали появляться в стране поселки с немецкими названиями. Германский империализм впутал Болгарию в первую мировую войну, затем, сохранив свое влияние, втянул ее в новую авантюру.
      Как же настрадался болгарский народ от разномастных пришельцев! Чего только не творилось на этих богатых землях, омываемых дунайскими волнами! Неужели именно нам, нашему поколению советских людей, выпало счастье раз и навсегда покончить с вековым злом и несправедливостью, царившими в многострадальной прекрасной Болгарии?
      ...Эскадрильей идем курсом к Габровнице. Нас предупредили: советских наземных частей там еще нет, если на аэродроме окажутся гитлеровцы - вступить с ними в бой. В воздухе все время поддерживаем по радио связь со штабом полка, оставшимся пока в Кэлэраши.
      Вот и Габровница. Полевой аэродром. Садимся. Осмотрелись. Тихо. Ни души. И вдруг в ближайших кустах что-то зашевелилось. Горьков тут же выхватил из кобуры пистолет. Видим, среди листьев пытливые детские глазенки. Вспомнилась Нижняя Дуванка, тогда в кустах притаились люди, не знающие, кто приземлился.
      - Товарищи, выходите, мы свои, русские! - крикнул я во весь голос.
      - Ура, другари, наши! - бурно взорвались кусты, и из них высыпали на аэродром дети, юноши, девушки и пожилые люди. Местные жители облепили самолеты, повисли на летчиках. Они обнимали и целовали нас, возбужденно расспрашивали, долго ли мы здесь пробудем, где намерены разместиться, и все наперебой предлагали нам свою помощь.
      Так встречаться могли только истинные братья после долгой-долгой разлуки.
      Поздним вечером наши хозяева начали разводить нас по домам - и слушать не хотели о том, что мы стесним их, создадим какие-то неудобства.
      - Брат в доме - радость в доме, - говорили они. Я, Митя Кравцов и Витя Кирилюк поселились вместе. В болгарской семье сразу почувствовали себя как дома. Хозяин, хозяйка, их черноглазая дочка стали готовить ужин. Сели за стол - и потек задушевный, сердечный разговор. Поздно ночью, когда нас валил с ног сон, хозяйская дочка сказала, что на улице стоят соседи, очень хотят посмотреть на советских летчиков.
      - Пусть заходят! - дружно ответили мы.
      Через десять минут дом до отказа заполнился людьми. Снова расспросы, бесконечные разговоры. Всем нам было очень уютно, тепло, хорошо. Но служба есть служба - далеко за полночь пришлось расстаться.
      На гостеприимной болгарской земле мы впервые за всю войну спали самым глубоким и спокойным сном. Как в своем родном доме после всех бурь и невзгод. Над нами не висели тревоги и опасности.
      Несмотря на то, что легли поздно, на ногах были в шесть утра, чем немало удивили хозяев. После сытного завтрака отправились на аэродром.
      Вместе с нами туда стекались со всех сторон местные жители. Вчерашнего общения с другарями им было явно недостаточно. И мы еще не наговорились с ними. Однако у нас есть свои дела. Онуфриенко, собрав всех командиров, сказал, что для поддержания постоянной боевой готовности надо организовать дежурство эскадрилий. Свободные от своих обязанностей будут беседовать с местным населением, которое буквально заполнило летное поле. Люди шли и шли, чтобы хоть словечком обмолвиться с нами, посмотреть на нас, потрогать наши машины.
      Долго ждали болгары этого часа. И когда он пришел, не сразу поверили своему счастью, еще и еще раз хотели удостовериться, что это действительно так.
      С их добрыми напутствиями уходили мы теперь на задания - облет нового района, разведку болгаро-югославской границы. До Югославии от Габровницы было недалеко.
      И все понимали, что расположились на таком месте неспроста.
      ...Однажды на аэродроме появилась группа парней и девушек лет пятнадцати-семнадцати на велосипедах. Начали говорить с ними - объясняются на чистейшем русском языке. Оказалось, это дети белоэмигрантов. Вот с кем нам еще не приходилось встречаться! Они рассказали, что живут в деревне, километрах в двадцати отсюда, очень ждали нашего прихода, чтобы хоть раз в жизни поговорить со своими, русскими людьми.
      Это были молодые люди, совершенно не разделявшие взглядов родителей. Они смело высказывали свои суждения, очень гордились тем, что русские. С особой радостью принимали, от нас алые звездочки, тут же цепляли их к своим рубашкам. Им очень хотелось побольше узнать о своей родине. Расспрашивали о Москве, о Ленинграде и Киеве. К сожалению, немногие из нас бывали в этих городах. Я подумал: плохо, что мы так мало видели наших прекрасных городов, ведь это очень много значит для воспитания патриотических чувств. Может быть, когда-нибудь каждому советскому человеку в юные годы будет предоставляться возможность побывать во всех краях и больших городах нашей Родины, чтобы на всю жизнь впитать в себя ее неописуемую красоту, раздолье и могущество.
      Однажды к нам пожаловали пожилые эмигранты. И сразу пропали сердечность, взаимопонимание... Старики оказались спесивыми, держались настороженно. Да и трудно им было быть иными: ведь в нашем лице они увидели мир, который отвергали, от которого бежали, которому пророчили гибель.
      А жизнь рассудила по-своему: отвергнутый ими мир сокрушает теперь фашизм, несет освобождение Европе, являет всем народам земли пример самого справедливого, нового, социалистического общества.
      Не получилось разговора со стариками белоэмигрантами. Эти жалкие отщепенцы не представляли для нас никакого интереса. И слова их мертвые не затронули в наших душах ни единой струны. Вот только детей их, тосковавших по земле предков, было жаль. Все-таки отблеск далекой родины волновал их души, наполнял тоской.
      Я вспомнил свою Волгу, Саратов, Астрахань. Родная моя сторона! Ты вся во мне, в каждой моей клеточке. Тобой я живу, ты одарила меня силой и счастьем. Я пройду через все невзгоды и испытания, но до конца дней своих сохраню непоколебимую верность тебе...
      ...Полеты в сторону Югославии - как много общего у них с адлеровскими: под крылом такие же горные кряжи, узкие долины, бурные реки. Еще бы несколько снежных вершин, похожих на Эльбрус или Казбек, и - "Кавказ подо мною". Особенно запомнился мне полет на разведку, когда почти повторилась та же история, которую я пережил в районе Сочи: облака не давали возможности пересечь горы, мы с ведомым пошли по руслу Дуная на высоте 50-100 метров между отвесными скалами. Река здесь узкая, зажата в ущелье, того и гляди крылом зацепишься за гранитную глыбу. Проскочили Железные ворота и, выполнив задание, повернули обратно. А тут пошел дождь, облака низко нависли над рекой. С трудом пробирались назад. Привезли необходимые разведданные. Последовали бесконечные восторженные рассказы о суровой первозданной красоте этих мест.
      Я снова и снова вспоминал Кавказ.
      Но теперь, пролетая над горами Югославии, мы были совсем иными, очень и очень не схожими с теми желторотиками 1942 года, которых страшили и случайный залет в облака, и первая встреча с врагом, и первая схватка с ним.
      Сейчас мы искали врага, жаждали боя. Наши разведданные говорили о том, что Югославию фашист не думал легко уступать. Значит, будут жестокие схватки и в небе. И если седой Кавказ был свидетелем моих первых бойцовских неудач, то уж тут, над югославскими горами, постараюсь не ударить в грязь лицом! Тем более что у нас появилось достаточно времени, чтобы осмыслить до тонкостей накопленный нами опыт, отбросить все ненужное, взять на вооружение лучшее.
      Пока мы переживали пору относительного затишья, некоторым нашим собратьям из соседних полков довелось выполнять далеко не обычные задачи.
      Утром 11 сентября поднялись в воздух с румынского аэродрома Король-1 два самолета, пилотируемых майором Н. Козловым и старшим лейтенантом В. Мясниковым, и взяли курс на Софию.
      Это был рейс с особой миссией: на борту находились члены делегации ЦК Болгарской рабочей партии и представители штаба фронта. Они направлялись в восставшую столицу для решения вопроса совместных действий советских и болгарских войск.
      Вот что рассказал об этом полете майор, ныне генерал-лейтенант авиации, Н. В. Козлов:
      - На высоте три тысячи метров мы пересекли Центральные Балканы, и тут перед нашим взором во всей своей красоте предстала София - гордость болгарскйго народа.
      Учащенно забились наши сердца, на душе - праздник. И понятно: мы первыми из советских летчиков приземлимся в столице Болгарии!
      Однако восторги пришлось унять - нас предупредили, что на аэродроме могут быть еще гитлеровцы. Снижаемся до бреющего, проходим над летным полем и видим до полусотни фашистских самолетов - Ме-109, Ю-87, "Дорнье-215". Это нам, конечно, не нравится. Продолжаем наблюдение. У здания аэропорта видим множество людей. Кто они? Присматриваемся - машут руками, подбрасывают вверх головные уборы. На крыше развевается красное знамя. Производим посадку. Как только выключаем моторы, в кабины врывается многоголосое громкое "ура". Нас в буквальном смысле вынесли на руках, начали качать, обнимать, целовать, осыпать цветами, угощать сигаретами, фруктами...
      Переговоры завершились тем, что уже 14 сентября целый ряд частей 17-й воздушной армии перебазировался на аэродромы Софийского и Видинского аэроузлов и оттуда начал боевую работу.
      Майору Н. Козлову довелось принимать участие и во второй операции, которую можно назвать приключенческой. Много лет спустя после войны она ляжет в основу художественного кинофильма "Украденный поезд".
      Все началось с того, что некоторые представители фашистского болгарского правительства, работники немецкого посольства и военной миссии в ночь на 18 сентября, захватив с собой архивные документы, а также часть золотого запаса и другие государственные ценности, на специальном поезде направились в Турцию.
      В тот же день генерал В. А. Судец вызвал к телефону заместителя командира 449-го бомбардировочного полка майора Н. Козлова и приказал ему пятью экипажами, взяв на борт автоматчиков и подрывников, отправиться на поиски злополучного поезда, найти и захватить всех, кто на нем находится.
      Никогда за всю войну ничего подобного не приходилось выполнять нашему брату летчику.
      Экипажи во главе со старшими лейтенантами Мясниковым, Шевкуновым, Фридманом, Гапоненко быстро приготовились к вылету.
      Шестьдесят восемь автоматчиков и подрывников, руководимые инженером полка по вооружению капитаном технической службы А. Гурьевым, в течение получаса отработали свои действия по захвату поезда, затем погрузились в бомболюки. Под прикрытием истребителей нашей дивизии авиационная экспедиция отправилась в свой необычный рейд.
      Долго шли над железной дорогой на высоте 200- 300 метров. Нигде никаких поездов нет. Неужели беглецы успели скрыться в Турцию?
      Наконец на станции Малево заметили два эшелона. Один был с паровозом, другой - без него. Неужели они? Стали в круг, рассмотрели все как следует. Один эшелон забит солдатами и грузами. Другой - тоже, но в середине этого состава - три классных вагона. Сомнений нет - это беглецы. Подтверждением тому и Ли-2, стоящий невдалеке от станции. На нем штаб фронта прислал оперуполномоченного с группой автоматчиков.
      Козлов повел свою группу на посадку. Приземлились метрах в четырехстах от эшелонов, стали хвостами к ним - наши стрелки сразу же взяли вагоны на прицел.
      Солдаты выскочили на крыши вагонов и застыли в изумлении. А наши автоматчики и подрывники в это время заняли оборону.
      Истребители все время висели над станцией, готовые в любую минуту к штурмовке.
      Козлов и Гурьев с двадцатью автоматчиками пошли к эшелонам. К ним присоединилась и группа прилетевших на Ли-2. Навстречу им тут же направились машинист с помощником. Оба радостно улыбались, были очень довольны тем, что все закончилось таким образом.
      Они рассказали: вести поезд их заставили силой. Гнали эшелоны на полной скорости всю ночь. А к утру свернули с основной магистрали на глухую дорогу, заканчивающуюся в горах тупиком. Поезд разделили на два эшелона-для маскировки. К вечеру собирались двигаться дальше. Да вот появились советские самолеты, и гитлеровцы, а также некоторые руководители бывшего фашистского болгарского правительства со всем своим имуществом на двух автомашинах, снятых с платформ, удрали в сторону турецкой границы.
      Вот так сюрприз!
      Возле эшелона стояли еще пять автомобилей, на которых не успели бежать второстепенные чины. Майор Козлов приказал офицеру, прибывшему на Ли-2, посадить в два грузовика своих людей, взять проводника из местных жителей и кратчайшим путем на предельной скорости начать погоню. Сам же помчался к самолету и по радио передал истребителям, чтобы два из них прошлись на юго-восток, к турецкой границе, и в случае обнаружения автомашин предупредительным огнем заставили их остановиться, а не повинуются уничтожили.
      Ровно через пятнадцать минут истребители доложили, что машины с фашистами остановлены недалеко от Свиленграда, к ним приближаются наши грузовики.
      Операция "Украденный поезд" завершилась захватом всех пытавшихся бегством спастись от возмездия. Болгарскому народу были возвращены чрезвычайной важности документы и большие ценности. Все участники этой операции удостоились правительственных наград.
      Вот какие любопытные дела творились на нашем 3-м Украинском фронте.
      Не обходилось без приключений и у нас. Как-то звено Михаила Цыкина после облета линии фронта возвращалось домой. При подходе к аэродрому с КП полка поступило распоряжение:
      - Восточное Габровницы проходит "мессершмитт". Его надо посадить.
      Звено тут же легло на нужный курс, настигло неприятеля, зажало его в клещи, принудило к приземлению на нашем аэродроме.
      "Мессер" оказался не простой - последней конструкции, с обзорным радиолокатором на борту. Ме-109 Г-6- так назывался он.
      Естественно, самолет привлек наше внимание. Мы осмотрели, ощупали его со всех сторон и пришли к выводу, что ничего-то особенного в нем нет. Даже локатор был настолько примитивным, что вряд ли мог принести летчику какую-либо пользу.
      Пока мы делалась впечатлениями о машине, за нами наблюдал фашистский пилот. Он стоял вялый, раскисший. Я вспомнил другого пленного летчика, с которым довелось говорить в Барвенково. Тот держался высокомерно. Он еще находился под гипнозом геббельсовской пропаганды, на что-то надеялся.
      Этот же потерял почву под ногами, ему теперь все было безразлично. И понятно: Габровница не Барвенково, держаться спесиво здесь, когда уже все ясно, было бы просто смешно.
      В первых числах октября довелось распрощаться с милой сердцу Габровницей и ее сердечными жителями. До слез жаль было покидать болгарских друзей.
      Калашонок захватил парашютную сумку, в которой хранился мой и его небогатый скарб, мы расцеловались с хозяевами и направились на аэродром. Там заняли места в кабинах самолетов, запустили моторы и - прощай, Габровница! Невыносимо тяжело покидать настоящих друзей.
      Улетали с грустным настроением. Но вскоре, после посадки в Брегово, оно заметно улучшилось: снова была столь бурная, радостная встреча, что нам казалось, будто мы никуда и не улетали, все еще находимся среди габров-ницких друзей.
      Брегово - небольшой зеленый городишко, приютившийся на стыке Румынии, Болгарии и Югославии.
      Первое, что мы услышали от жителей о их городе, было:
      - Болгарский петух в Брегово слышен в трех государствах.
      Здесь мы снова без конца отвечали на расспросы болгар о нашей стране, выслушивали их рассказы о невыносимой жизни при гитлеровцах. И опять звучали слова искренней благодарности в наш адрес, в адрес всей Советской Армии.
      Прислушиваясь к радостным голосам, я вспомнил своего земляка Валентина Егорова и подумал о том, что ему, наверное, проще было в этой стране, когда с группой десантников его забросили сюда за несколько недель до начала освобождения Болгарии. В 1946 году мы встретились с ним при поступлении в Военную академию имени Фрунзе, он подтвердил, что действительно чувствовал себя среди болгар как среди своих людей,
      Да, друзья-болгары души не чаяли в нас.
      В Брегово меня поселили к болгарину лет сорока, имевшему симпатичную жену, похожую на нее дочку и шустрого черноглазого сынишку.
      Приветливые, доброжелательные хозяева не отпускали меня на завтрак и ужин в летную столовую. Щедро накрывая на стол, они были счастливы, если я оставался дома, пробовал их угощения. Просыпаясь, я каждое утро видел на столе запотевший графин с розовым виноградным соком, вазу с отборными фруктами.
      Возвращался вечером, садился бриться (этим делом я никогда не занимался с утра - такова сила суеверия) - в окне тут же появлялась голова мальчишки. Он пристально следил за каждым моим движением, глазел на мое обмундирование, летную амуницию. Как только заканчивал бритье, надевал гимнастерку, мальчишка исчезал, и тут же, постучав, заходила юная Мирослава. Вслед за ней - отец с матерью. И дальше весь вечер мы проводили вместе. Не трудно было заметить, что девушка неравнодушна ко мне. Это не могло меня не тревожить. Приятно сознавать, что к тебе тянется столь прелестное существо, но к чему это? Ведь она только сердце разобьет, и на том все кончится. Кроме того, хоть мне и было всего 24 года, я чувствовал себя намного старше Мирославы и относился к ней, как к маленькой девочке.
      Она же продолжала всем сердцем тянуться ко мне. Родители понимали ее душевное состояние. Но что они могли поделать?
      Мать как-то спросила меня:
      - Это правда, Колья, что вам не разрешают жениться на иностранках?
      Я ответил, что правда, она горько вздохнула и больше не возвращалась к этому разговору.
      Казалось, что проще - съехать с квартиры, и, как говорится, с глаз долой из сердца вон. Но как тут съедешь, если Мирослава каждое утро провожает тебя на аэродром в каждый вечер встречает, а отец и мать принимают, как родного сына?
      Но рано или поздно все это должно было кончиться. Так оно и получилось. В один из дней мы, как обычно, отправились на аэродрому а вернуться не смогли: к вечеру уже были в Югославии.
      Два дня находились в другой стране. На третий к нам прибыли наши тылы уже не батальон Пахилло, он остался в Габровнице, а новая обслуживающая часть.
      Адъютант эскадрильи привез мне печальную весть: Мирослава сильно заболела, лежит в постели, и родители горюют - они уверены, что я погиб.
      Мне стало не по себе. Я жестоко поступил с этими добрыми, отдавшими мне все свои лучшие чувства людьми, не известив их о своем внезапном отлете, хотя и не мог этого сделать. Но теперь надо что-то предпринять. Поговорил с Онуфриенко, рассказал ему обо всем. Он понял, что тут случай особый, разрешил слетать в Брегово.
      Вот подо мной снова знакомый до боли городишко. Отыскал дом, в котором жил, сделал над ним пару виражей, покачал крыльями и - на аэродром. Приземлился, вылез из кабины, а ко мне уже бегут Мирослава и ее братишка. Она что-то быстро говорит, говорит, а я не пойму что. Но вот успокоилась, и мы направились к дому, на пороге которого нас встретили воспрянувшие духом родители.
      Угодно же было судьбе послать мне еще и такое испытание! Ведь я тоже не железный. Искренняя, сердечная привязанность этого милого существа не могла не волновать, не вызывать ответных чувств. И мне немалых усилий стоило не поддаваться им. Это видели отец и мать и прониклись ко мне еще большим уважением.
      Мы засиделись до глубокой ночи. Понимали: это последняя встреча. И с каждым часом все грустнели и грустнели.
      Утро принесло нам тягостное прощание. Вся семья направилась со мной на аэродром. Там я расцеловался с отцом и матерью Мирославы, обнял девушку, пожал руку ее братишке и взлетел. Сделав над их головами две прощальные свечи, навсегда ушел за горизонт.
      Война - это, помимо всего прочего, еще и самые тяжелые, самые грустные расставания...
      Видимо, тогда подобных расставаний было немало. Потому что и через тридцать лет они дают знать о себе самым неожиданным образом. Во время работы над этой главой в "Неделе" за 29 января - 4 февраля 1973 года я наткнулся на крайне взволновавшее меня письмо из Болгарии. Называлось оно "Отзовись, Николай!". Меня так в кольнул в сердце этот заголовок - я ведь тоже Николай и тоже был в Болгарии. Но речь шла о другом нашем военном - моем тезке. Не могу удержаться от соблазна привести это письмо полностью, Мария Сивриева из Софии обращалась в "Неделю":
      "...Много-много лет во мне живут воспоминания об одном советском солдате, учителе литературы. Воспоминания чистые и милые. Может, это смешно в мои-то пятьдесят лет! Но так хочется поделиться теперь с ним мыслями о жизни, о трогательной дружбе наших народов, о наших детях, о поэзии". К своему обращению Мария приложила письмо Николаю.
      "Помнишь, Николай, мы познакомились с тобой в городе Лясковец. Это было осенью 1944 года. Встретились случайно - болгарская девушка и солдат из Советского Союза... Мы долго кружили по дорожкам, пока дошли до станции, и долго ждали поезда. Но еще дольше искали слов, чтобы объясниться. Мне было так трудно. Потом приехала в Софию и вспоминала все до мелочей.
      И вот пришло твое первое письмо. Сколько раз я перечитывала его! Помнишь, мы спорили о Гомере? А потом было твое последнее письмо с войны, где ты писал, что помнишь меня и бережешь мою фотографию. Этим все и кончилось.
      Не хочу думать, что тебя больше нет. Отзовись, Николай, если ты жив. Столько лет прошло, что уже не страшно припомнить прошлое и рассказать детям (а может, и внукам), как война нас свела ненадолго и разделила".
      Пока читал эти строки, комок несколько раз подступал к горлу. Мне казалось, что это через годы и расстояния обращается ко мне Мирослава. Наверное, так было не только у меня - многим письмо напомнило годы нашей фронтовой юности и такие вот чистые и светлые встречи.
      Ничем они не кончались, но оставались в памяти на всю жизнь как свидетели сердечной любви болгарского народа к советским воинам - своим освободителям...
      Хороша страна Болгария. Но долг зовет нас дальше, приводит в Югославию.
      Румынию и Болгарию мы прошли, приобретая бесчисленное множество новых искренних, верных друзей, познавая радость общения с людьми, избавленными наконец от фашистского рабства.
      Фронтовая дорога продолжалась. И по-прежнему никто не знал, что сулит она каждому из нас, какие еще готовит испытания.
       
      Глава Х. Путь на Белград
      Югославия... О ней у меня было самое романтическое представление. Оно осталось таким же и после того, как мы с боями прошли страну из конца в конец, освободили Белград, близко познакомились со свободолюбивым и мужественным югославским народом.
      Здесь мы снова получили уроки географии и истории, пополнив запас своих знаний о государстве, которое, как таковое, образовалось лишь после первой мировой войны, в 1918 году, в составе королевства Сербии вместе с большей частью Македонии, а также Черногории, провинций Воеводина, Словения, Хорватия, Далмация, Славония, Босния и Герцеговина.
      Названия-то какие - певучие, сочные! Две трети страны занимают горы. И какие горы! Ими не налюбоваться. С высот, на которых мы летали, они вообще неописуемы - их просто нужно видеть.
      Первый югославский аэродром, на котором мы приземлились, не имел ничего общего со всеми, на которых нам приходилось базироваться до сих пор.
      Представьте себе остров километров двенадцать длиной и четыре шириной, посреди Дуная, с прекрасным пастбищем, небольшим селом.
      Этот остров первым обнаружил с воздуха наш командарм В. А. Судец. Требовалось посадить авиационные полки как можно ближе к переднему краю. Лучшего места для этой цели не найти. Но неизвестно, кто на острове, каковы условия посадки, базирования и взлета.
      И вот командарм внезапно появился у нас в Брегово. Он послал четверку во главе с майором Кравцовым на разведку острова.
      Через несколько минут Митя был над островом. Решил приземлиться один. Остальные будут его прикрывать и, если что не так, начнут штурмовку.
      Выбрал получше площадку, совершил круг и пошел на посадку. Только машина застыла - к ней со всех сторон повалили люда, многие с винтовками. Кто такие? Как поступить? Кравцов не успел ничего сообразить, как был окружен со всех сторон. Ему все дружески улыбались, приглашали сойти на землю. Ясно, что свои, а впрочем, все быть может, только вот взлететь ему никак нельзя - вокруг люди. Посмотрел вверх - истребители виражат над ним. Ладно, что будет то будет Митя откинул фонарь, ловко спрыгнул с крыла и сразу же снова взлетел вверх его начали качать возбужденные, радостные люди, громко скандируя: