Биографическая справка: CKOMOPОXOB Николай Михайлович, родился 19.5.1920 в с. Лапоть, ныне село Белогорское Красноармейского района Саратовской области, в семье крестьянина. Русский. Член КПСС с 1943. Окончил неполную среднюю школу, школу ФЗУ. Работал на судоремонтном заводе в Астрахани. В Советской Армии с 1940. Окончил Батайскую военную авиационную школу пилотов в 1942. В действующей армии с ноября 1942. Командир эскадрильи 31-го истребительного авиационного полка (295-я истребительная авиадивизия, 9-й смешанный авиакорпус, 17-я воздушная армия, 3-й Украинский фронт) капитан Скоморохов к концу декабря 1944 совершил 483 боевых вылета, в 104 воздушных боях сбил лично 25 и в составе группы 8 самолетов противника. Звание Героя Советского Союза присвоено 22.02.45. К марту 1945 капитан Скоморохов, находясь в том же полку, совершил 520 боевых вылетов, в 119 воздушных боях сбил 35 самолетов противника. Награжден второй медалью "Золотая Звезда" 18.8.45. В 1949 окончил Военную академию им. М. В. Фрунзе, в 1958 - Военную академию Генштаба. С 1973 начальник Военно-воздушной академии, доктор военных наук, профессор. Заслуженный военный летчик СССР (1971). Маршал авиации (1981). Депутат Верховного Совета СССР 6-8-го созывов. Награжден орденом Ленина, 5 орденами Красного Знамени, орденом Александра Невского, 2 орденами Отечественной войны 1 степени, орденом Красной Звезды, "За службу Родине в ВС СССР" 3 степени, медалями, иностранными орденами. Бронзовый бюст установлен на родине. ( Герои Советского Союза. Краткий биографический словарь. Москва. Воениздат. 1988. Том 2, стр. 475.) /// Андриянов П.М.
      Содержание
      Как родилась повесть. Вступление
      Глава I. Нам было двадцать...
      Глава II. "Адлер" - это значит "орел"!..
      Глава III. Кубанские грозы
      Глава IV. Здравствуй, Украина!
      Глава V. Небо Курска и Донбасса
      Глава VI. Ой, Днипро, Диипро...
      Глава VII. Снова к Черному морю
      Глава VIII. На рубеже Днестра
      Глава IX. Бухарест-София
      Глава X. Путь на Белград
      Глава XI. Под крылом-Венгрия!
      Глава XII. Над Будапештом
      Глава XIII. Венский вальс
      Заключение
       
      Как родилась повесть. Вступление
      Однажды, разбирая почту, я прочел не совсем обычное письмо, присланное мне курсантами Харьковского Высшего военного авиационного училища летчиков имени С. И. Грицевца. Они писали:
      "Здравствуйте, товарищ генерал!
      Обратиться к Вам нас побудило следующее.
      Нам, будущим летчикам-истребителям, часто говорят: "Равняйтесь на героев!", "Учитесь у них мужеству и отваге!", "Вырабатывайте у себя качества, необходимые в бою!".
      Мы, безусловно, внимаем этим призывам. Но одновременно задумываемся: а как учиться у героев мужеству?
      Нам кажется, что прежде чем ответить на этот вопрос, надо хорошенько разобраться в том, с чего, собственно, начинается мужество.
      Подвиг - это высшее проявление мужества. Но оно ведь не возникает из ничего - с чего-то начинается, имеет свои первоначальные истоки? Мы знаем, что есть Каспийское море. Но есть ведь и Волга, которая несет в него свои воды, и маленький родник, из которого она сама начинается...
      Где же истоки мужества?
      Известно, что прославленные герои-летчики вступили в битву с фашистами в 20-летнем возрасте. Большинству наших сверстников сейчас примерно столько же лет. Но никому из нас и в голову не приходит сопоставить себя с отважными асами минувшей войны. Выходит, мы теперь не такие - люди старшего поколения были другими? Если это так, то для проявления мужества нужно обладать какими-то исключительными качествами? Или все дело в особых обстоятельствах? Согласиться с тем или другим - значит остановиться на том, что в каждом из нас "дремлют" зачатки мужества и они раскроются, когда этого потребует ситуация... А если "дремлют" - то как заботиться об их развитии?
      Вместе с Александром Покрышкиным и Иваном Кожедубом сражались тысячи их одногодков. Но многие ли отличились так, как они? Значит, не у всех обнаружилось мужество высшей пробы? Получается, что не всем оно и дано. Может, это своеобразный талант, которым сама природа награждает человека? И если его нет - так нет.
      Вспомним Алексея Маресьева. Хватило у него воли, будучи тяжело раненным, переползти линию фронта... Хватило сил научиться летать с протезами... Мужество, которому нельзя не позавидовать. Но откуда оно взялось? Может, большое мужество рождает большая цель? Мы читали о том, что космонавт Шаталов и во втором полете в космос испытывал волнение. Но внешне он оставался спокойным. Видимо, силы ему придавала исключительность поставленной перед ним цели.
      Но вот смотрим мы на наших некоторых курсантов. Перед ними тоже большая, заманчивая цель - стать летчиками-истребителями. Чтобы овладеть этой сложной профессией, нужна сила воли. А что мы видим? Одни успешно овладевают учебной программой, другие перебиваются с двоек на тройки. А летать хотят. Почему же их не делает сильнее цель, которую они поставили перед собой?
      Если не считать мужество врожденным качеством, если не соглашаться с тем, что для его проявления нужны особые условия, то, видно, нужно остановиться на том, что оно может быть приобретено каждым и стать постоянным спутником в жизни.
      В таком случае, как его приобретать? С чего начинать?
      Вот какие вопросы волнуют нас. Нам хотелось бы получить на них ответ. Вы вступили в войну в двадцать лет и завершили ее дважды Героем Советского Союза".
      Письмо это заставило меня глубоко задуматься, осмыслить всю жизнь. И чем больше я размышлял, тем яснее становилось, что ответить на вопросы курсантов не так просто. Я стал вспоминать свою жизнь, фронтовые годы, боевых друзей, с чего все начиналось, как мы учились мастерству, какой ценой доставались нам победы, и таким вот образом постепенно рождалась эта повесть.
      Автор
       
      Глава I. Нам было двадцать...
      Мои отец и мать - потомственные волгари. Оба трудились на великой русской реке - матросили, рыбачили. С малых лет и меня - единственного сына приобщали к своему делу. И думалось, что с Волгой, с родным селом Лапоть, позже переименованным в Белогорское, Золотовского района Саратовской области, будет связана вся моя жизнь. Мне нравилось наше село, неоглядная ширь реки, привольные просторы, по которым гулял Степан Разин. Все здесь дышало разинской вольницей. Почему село называлось Лапоть? В нем бурлаки меняли лапти - в оврагах в изобилии росли липы, и местные жители искусно плели из лыка эту "обувь". Недалеко от деревни находится знаменитый обросший мохом утес, о котором поется в известной русской песне, в этих же местах находится и тюрьма, в которую Разин сажал бояр. Фамилии многих наших жителей тоже отражали события давно минувших дней. Взять хотя бы нашу семью Скомороховых. Рассказывают, что при Степане Разине были скоморохи. Когда восстание подавили, они и осели в нашем селе. От них и пошли Скомороховы.
      С детства я полюбил свой край, его славное прошлое, его суровую природу, нравы и обычаи волжан, и всегда, когда бы я ни вспоминал о нем, томительно щемит мое сердце. Это щемящее чувство порой наплывало во время жестоких испытаний минувшей войны, но оно не расслабляло моей воли, а лишь закаляло ее.
      Каждому из нас дорого детство и все, что в нем было. И неважно, что оно промелькнуло в одних латаных-перелатаных штанишках, что с малых лет узнал голод и холод, обиды и несправедливости. Ведь все плохое в памяти со временем затушевывается, а хорошее она хранит цепко. Редкая материнская ласка, строгая, но справедливая требовательность отца, внимательность, душевная теплота и забота сестрички Пани - все это навсегда запечатлелось в моем сознании, согревало меня в тяжелые минуты жизни.
      Когда я закончил третий класс сельской школы, семья переехала в Астрахань. Отец стал работать на барже матросом, я плавал вместе с ним в качестве заготовителя продуктов и повара. Часто ловили рыбу. Ее в Волге тогда было гораздо больше, чем сейчас, каждого улова хватало и для еды, и для продажи на рынке. Торговать рыбой запрещалось, но мне, мальчугану, это прощалось, в крайнем случае я отделывался легким подзатыльником. Потом отец научил меня вязать сети, в пять утра будил, я брался за работу, бежал в школу, возвращался, делал уроки- и снова за сети. И так день за днем. Даже во сне мне казалось, что я продолжаю вязать иглицей.
      Астрахань - не село Лапоть. Самобытный, многоязычный город со своим знаменитым Кремлем, пестрым татарским базаром, шумной волжской набережной не мог не покорить деревенского мальчишку, не втянуть его в орбиту своеобразной городской жизни.
      Здесь я сделал одно удивившее меня открытие. Оказывается, в Астрахани жили предки Владимира Ильича - его дед Николай Васильевич Ульянов и отец Илья Николаевич, закончивший местную гимназию. В городе сохранился и дом, в котором они обитали.
      За свою жизнь я побываю во многих городах - наших и зарубежных - и каждый раз буду убеждаться в том, что особой гордостью жителей являются известные миру их земляки. И я не могу не воздать должное астраханцам, сумевшим разыскать любопытный документ, касающийся предков Владимира Ильича Ленина. Это - ревизская сказка (перепись). Она экспонируется сейчас в местном краеведческом музее. Из нее следует, что дед В. И. Ленина был женат на дочери астраханского мещанина Алексея Смирнова - Анне Алексеевне, у них появилось четверо детей, кроме дома, ничего у них не имелось, семья жила заработками ее главы - работника портняжного цеха.
      Большой город да еще такой необыкновенный, как Астрахань, - хорошая школа для мальчишки. Здесь я узнал много интересного, за короткое время мой кругозор намного расширился, я обзавелся новыми товарищами, с которыми пропадал на Волге в свободное от работы и учебы время,
      Волга - река моего детства и юности. И когда сейчас я слышу в исполнении Людмилы Зыкиной песню "Издалека долго течет река Волга", мысленно переношусь на ее крутые берега. Много и радостного, и горького, и озорного связано у меня с этой великой русской рекой. На ее берегах я рос, мужал, выходил в люди.
      Я закончил ФЗО, стал работать слесарем, потом токарем на заводе имени III Интернационала, где и получил семиклассное образование. Затем был еще библиотечный техникум, где меня избрали секретарем комитета комсомола.
      Но настоящая моя жизнь началась лишь с поступлением в Астраханский аэроклуб.
      Мое сердце давно было покорено людьми в темно-синих костюмах, пилотках, портупеях, которых я однажды увидел. Помню, позавидовал этим ребятам: их выправке, молодцеватости, здоровью и... форме. Я потом не раз убеждался, что внешний вид специалистов той или иной профессии играет далеко не последнюю роль в пробуждении интереса к ней у молодых ребят. Летчика мальчишки замечали издалека, гурьбой встречали и провожали его.
      В войну и после существовали спецшколы ВВС, где ребята тоже носили красивую форму: темно-синие брюки с голубыми кантами, защитного цвета кителя с золотыми погонами, пилотки или авиационные фуражки с "капу- стой" и "крабом". Я знаю нынешних военных летчиков, которых в авиацию привели эти спецшколы.
      Ну так что ж, спросит дотошный читатель, значит, и вас прельстила красивая форма?
      Это не совсем так. Дело в том, что в те времена авиация и ее люди были окружены ореолом героизма. И меня, как и других юношей, не могли не волновать подвиги М. В. Водопьянова, И. В. Доронина, Н. П. Каманина, С. А. Леваневского, А. В. Ляпидевского, В. С. Молокова, М. Т. Слепнева, которым первым в стране было присвоено звание Героя Советского Союза.
      И мы не могли не восхищаться беспосадочным перелетом из Москвы через Северный полюс в США экипажа в составе В. П. Чкалова, Г. Ф. Байдукова, А. В. Белякова, а затем - М. М. Громова, А. Б. Юмашева и С. А. Данилина, смелостью советских летчиц В. С. Гризодубовой, М. М. Расковой, П. Д. Осипенко.
      Тогда на всю страну прозвучал клич: "Комсомолец, на самолет!"
      Отсюда понятно, что на летчиков, приезжавших в отпуск в Астрахань, мы смотрели как на людей иного мира. И многие из нас потянулись в этот неведомый нам удивительный мир. Потянулся туда и я.
      У летчиков, окончивших аэроклуб, всегда остаются самые лучшие воспоминания о первых полетах. Таково не только мое мнение - многие прославленные асы находят самые яркие слова, когда говорят о своей учебе в аэроклубе.
      В чем тут дело?
      Я думаю, все объясняется необычностью и новизной впечатлений, которые приходится переживать в аэроклубе. Взять первый самостоятельный полет. Он производит столь сильное эмоциональное впечатление, которое трудно с чем-либо сравнить. Ты - обыкновенный земной человек, и вдруг становишься хозяином высоты! Чувство высоты - необычное, оно вызывает в душе трепетное волнение и остается незабываемым на всю жизнь.
      Вот почему то, что окружало тебя в аэроклубе, приобщало к чувству высоты, навсегда остается самым дорогим воспоминанием.
      Для меня нет лучшего аэроклуба, чем Астраханский, и нет лучшего инструктора-летчика, чем Лев Иванов, у которого я учился.
      Это был человек завидной выдержки.
      При первом же ознакомительном полете нам показывали штопор. Зона находилась почти над моим заводом. Помню, взлетели мы, набрали высоту. Глядя вниз, я размечтался о том, как было бы хорошо, если бы мой отец, мои товарищи знали, что я сейчас лечу над Волгой. И вдруг наш самолет задрал нос, потом завалился на крыло и, вращаясь, устремился к земле. Забыв обо всем, я одной рукой уцепился за сиденье, второй - за борт кабины. Мне и невдомек, что инструктор в зеркало наблюдает за мной.
      - Спокойно, Скоморохов, возьмись мягко за ручку управления, смотри, что я буду делать.
      Я "взялся" за ручку так, что инструктор с места не мог ее сдвинуть.
      - Отпусти, не напрягайся, - снова слышу спокойный голос.
      Постепенно прихожу в себя и вижу, что мы снова в горизонтальном полете.
      Нет, хорошо, что меня не видят ни отец, ни друзья...
      А потом потекли учебные будни. Научиться летать оказалось непросто. Но вот что мне давалось без труда - так это пространственная ориентировка. Я всегда знал, где нахожусь, куда нужно лететь. Другим такое умение не сразу давалось. Меня же оно не раз выручало потом в самых невероятных ситуациях.
      Лев Иванов всячески развивал во мне эту способность, подчеркивая, что летчику-истребителю надеяться не на кого - он сам себе и штурман, и пилот. Почему он решил, что мне быть истребителем, - не знаю. Я в то время просто с увлечением летал. А он нас изучал, прикидывал, кто на что способен.
      Я и сейчас вижу Льва Иванова: он в "квадрате", откуда ведется наблюдение за курсантами, совершающими первые самостоятельные посадки. Вот он чуть приседает, - значит, самолет подходит к началу полосы. Затем Лев Иванов весь устремлен к посадочному "Т", к которому приближается машина. Его пальцы теребят ремешок упавшего на траву планшета. "Ниже, ниже, еще ниже", - шепчут его губы, а сам он все приседает и приседает, его правая рука как бы подтягивает ручку управления, и он неожиданно для себя садится на землю...
      Говорят, что артистов быстро старят чрезмерные эмоциональные нагрузки. Не ошибусь, если скажу, что с летчиками-инструкторами происходит то же самое. И подчас ни в какое сравнение не идут физические перегрузки, которые они переносят в воздухе, с теми психологическими, что выпадают на их долю на земле.
      Сороковой взлет я совершил самостоятельно. Один над Астраханью, над Волгой! В душе - песня. Потом я проведу в воздухе тысячи часов, но больше никогда не испытаю такого радостного, возвышенного чувства.
      Вот почему так дорог мне аэроклуб!
      Вечером в комбинезоне, шлеме, очках отправился домой. Это разрешалось тем, кому утром взлетать первым. Шел по городу, плыл на пароходе и всюду замечал восторженные взгляды людей, особенно молодых парней - моих сверстников. Мне было немного не по себе от такого внимания - я смущался и краснел.
      Пришел домой. Отец знал, что я посещаю аэроклуб, матери пока об этом не говорили. Она не сразу и поняла, почему я появился в таком виде.
      - Мама, .поздравь меня, я сегодня впервые, понимаешь, сам поднял самолет в воздух...
      И тут до нее все дошло, она прижалась к моей груди, заплакала.
      Мама, мама...
      Много перенесла ты и выстрадала, мало радостей выпало на твою долю. Думала, что хоть сын будет рядом - утешение в жизни. А его потянуло в небо. И тут ничего не изменишь, раз небо, на которое раньше лишь богу молились, властно влечет к себе людей, покоряется им.
      Небо действительно разлучило нас. Осенью 1940 года начальник аэроклуба майор Палло поздравил нас с успешным окончанием учебы, впереди - летное училище. С той поры я редко виделся с родителями. Сейчас в живых только мать Елена Лазаревна. Ей девятый десяток, живет она в нашем родном селе. Отец умер после войны, прожив восемьдесят лет.
      Я получил назначение в Батайскую авиационную школу. Здесь готовили летчиков-истребителей.
      С декабря 1940 года началась моя действительная военная служба.
      Батайск - тогда небольшой уютный городишко, неподалеку от Ростова-на-Дону. Это второй новый город в моей жизни. Потом их будет много. Но Астрахань и Батайск займут особое место в памяти - здесь я преодолевал первые ступеньки на тернистом пути в небо.
      В школе летчиков порядок строже. Выросшему на привольных волжских берегах к нему не просто приспособиться. Я вначале пошел было "в гору" - назначили командиром отделения, затем - старшиной звена. А потом - бац - пять суток гауптвахты. Пострадал за доверие и простодушие. Дело было так. Старшина отряда Цоколаев не любил сам проводить строевые занятия - поручал это иногда мне. А какой у меня командирский опыт? Пожалуются один-другой из курсантов, что ноги натерли, - верю, освобождаю их от занятий. Командир эскадрильи вдруг взял и проверил - все оказались здоровыми. Их на гауптвахту и меня вместе с ними. Даже не поговорил со мной. Возможно, что такой крутой мерой он хотел меня научить непреложному командирскому правилу: доверяй подчиненным, но не забывай проверять их. Только все это больно ударило меня, оставив в душе глубокий и болезненный след. С той поры я всю жизнь избегаю крутых решений там, где они касаются людей. Ситуации бывали всякие, вынуждали быть жестким, крайне требовательным, но "внутренний сторож" всегда страховал меня там, где легко ошибиться, нанести человеку незаслуженную душевную травму.
      Программа школы летчиков ни в какое сравнение не шла с аэроклубовской. Тут мы получали основательные теоретические знания и много летали. Преподаватели, летчики-инструкторы были опытные. Помню, младший лейтенант Костырко Показывал мне фигуры высшего пилотажа - они получались у него мастерски. И мне захотелось так же овладеть техникой пилотирования.
      Мы проучились в школе год и три месяца.
      За это время произошли события, которые круто изменили судьбу миллионов людей.
      22 июня 1941 года мы были в лагерях.
      Воскресенье - день не летный, подъем не чуть свет, а нормальный, в семь утра.
      Вставало яркое летнее солнце, мы занялись физзарядкой, начали готовиться к завтраку... Возможно, мы были в числе тех не очень многих людей, которые прожили мирной довоенной жизнью на несколько часов больше, чем другие - у нас в лагере отсутствовало радио.
      Потом в штабе раздался телефонный звонок, он принес страшную весть война!
      Вначале все же подумали: произошла какая-то ошибка. Недоразумение - решили многие.
      Но все оказалось правдой.
      Эта тяжелая весть нас не ошеломила. "Лезут? Хорошо - сотрем в порошок!" Такое убеждение было у всех. Потом откуда-то пришла весть, что Сталин приказал Тимошенко в течение пяти часов вышибить гитлеровцев за пределы нашего государства. Мы, наивные люди, смотрели на часы и ждали, когда телефон сообщит, что с наглыми захватчиками покончено.
      От наших иллюзий не осталось и следа после митинга, на котором выступил приехавший из школы политработник. То, что мы от него услышали, поразило нас. Как же случилось, что фашист топчет нашу землю, а мы не можем его остановить? Ведь мы думали, что готовы дать сокрушительный отпор любому агрессору, если он посмеет на нас напасть. Мы свято верили в нашу силу и мощь. И вот что теперь получается...
      Хоть мы были далеко от войны, но весть о ней сразу всех преобразила. От ударов военной грозы люди как бы стали яснее, проще. Мелкие обиды, дрязги, недовольство - все это бесследно ушло. Каждого из нас охватило одно стремление - побыстрее и получше подготовиться к встрече с врагом.
      Нам предстояло овладеть боевым истребителем И-16. Я впервые увидел эту машину в Батайске, когда мы проходили Курс молодого бойца. И потом мне даже приснилось, что я на ней летаю. И вот теперь не сон - явь...
      "Маша, если бы ты знала, на каких машинах мы сейчас летаем. Какая скорость, высота!" - писал я взволнованно тихой, ласковой девушке, с которой дружил, когда учился в Астраханском библиотечном техникуме. Писал, зная, что она поймет и разделит мою радость, как верный и хороший друг. Мои первые письма были скупыми, лаконичными, без лиричных строчек.
      Истребитель И-16 представлялся нам мощной и грозной машиной. И, конечно, перед первым самостоятельным полетом многих из нас даже охватывала робость. Но сознание, что на этом самолете придется воевать, придавало решительности.
      Нам придется воевать... Мы верили и не верили в это. Нас не покидала мысль, что отступление Красной Армии происходит вследствие каких-то временных неудач и скоро-скоро все обернется нашей победой. Некоторые даже сокрушались о том, что им так и не доведется увидеть живого фрица, не то что сразиться с ним.
      Наивные, мы ничего не знали о настоящей войне, не сознавали, насколько серьезная опасность нависла над нашей страной, не могли предвидеть, что и мы вдосталь хлебнем военных невзгод, и многим из нас никогда не придется узнать, когда и как война завершится.
      А немец продвигался к Москве, и нас все больше и больше охватывала тревога.
      И окончательно рухнули все наши иллюзии, когда в начале октября 1941 года два наших "ишака" вылетели навстречу "юнкерсам", шедшим бомбить мост через Дон у Ростова. Одним И-16 управлял летчик-инструктор из соседней эскадрильи. "Юнкерс" так полоснул по нему очередью, что он едва вернулся на свой аэродром.
      Мы окружили машину. И война глянула на нас реальными рваными пробоинами на плоскостях "ишака".
      Вот как оно все оборачивается...
      Мы расходились по эскадрильям в угнетенном состоянии.
      Но вскоре нас всех собрали у палаточного городка. Снова приехал политработник из школы. Какую весть привез он на этот раз?
      Мы внимательно слушали его и постепенно начинали совсем по-иному смотреть на то, что произошло над мостом через Дон. И впервые поняли, что на войне бывают ситуации, когда успех определяется вовсе не числом уничтоженных врагов или сбитых самолетов, что есть еще более высокие и важные цели, достижение которых может многое оправдать.
      Задачей первого боевого вылета с нашего аэродрома было: прикрыть, не дать разрушить важный стратегический мост через Дон. Взлетевшие товарищи справились с этой задачей - бомбы прошли мимо цели. И это несмотря на то, что слабовооруженному И-16 трудно было противоборствовать "юнкерсам". Воздушный бой мог вообще кончиться трагично для наших летчиков-инструкторов. Они это знали и тем не менее упорно атаковали фашистов, расстраивали их ряды, мешали прицельному бомбометанию.
      Так мы получили первый урок настоящего мужества.
      Он вызвал в курсантской среде бурный обмен мнениями. Смогли бы мы так действовать? Хватило бы у нас духу так рисковать? Одни петушились: "Да пусть только пошлют!" Другие молчаливо раздумывали, взвешивали все, делали выводы для себя.
      Война подкатывалась к нам. Каждый день приносил все более тревожные вести, а иногда распространялись и панические слухи. Было поймано несколько немецких диверсантов, переодетых в милицейскую форму, что заставило потом нас при патрулировании в городе пристально присматриваться к милиционерам. Все это действовало угнетающе и в то же время ожесточало наши сердца. В те тяжелые времена особая роль отводилась партийным, комсомольским активистам, агитаторам. Они умели найти такие слова, такие доводы, которые укрепляли в нашем сознании убеждение в том, что все будет хорошо, наше дело правое, мы победим. Из многолетнего опыта знаю теперь, как важно, чтобы люди в периоды кризиса, неудач видели светлую перспективу, верили в нее.
      В начале октября поступил неожиданный приказ: срочно эвакуироваться в Закавказье. Группа инструкторов вскоре вылетела в указанный по ту сторону Главного Кавказского хребта город. Часть курсантов направили на центральную базу помочь собраться в дорогу семьям офицеров. Все завертелось-закрутилось, у нас не оставалось времени на размышление над тем, что происходит, почему мы так срочно должны перебазироваться. Возили на вокзал тюки, ящики, грузили их в вагоны в таком темпе, что некогда было даже в небо взглянуть. А смотреть надо было. Неожиданно появились фашистские самолеты, на землю обрушились бомбы. Протяжный завывающий свист, сильные взрывы, столбы пыли - все это возникло внезапно, не успев даже как следует нас напугать. Притаившись кто где смог, ждали окончания налета, а он длился два часа. Самолеты шли небольшими группами. И никто не преграждал им путь. Именно это больше всего нас удивляло. Где наша авиация? Почему враг безнаказанно творит свое черное дело?
      Много, очень много возникло вопросов, и трудно было найти на них вразумительный ответ. Только вера в то, что и мы будем бить фашистов, не давала падать духом, отчаиваться.
      Мы вернулись в лагерь, отправили оттуда последнюю группу инструкторов, а на нашем аэродроме появились фронтовые Су-2, затем МиГ-3, И-16. Наши войска отступали...
      У многих летчиков-фронтовиков были боевые медали, ордена. Мы окружали их, расспрашивали о воздушных боях. Они отвечали неохотно, раздраженно.
      Когда кто-то из нас заявил, что нам не терпится скорей стать в боевой строй, небритый хозяин одного из "мигов" сказал:
      - Не торопитесь, ребята. Все равно машин нет. У нас и то пол-эскадрильи безлошадных...
      Мы не отставали от фронтовиков: знали, что наши бои впереди, и старались расспросить поподробнее о гитлеровской авиации, ее тактике, вооружении. То, что узнали, было малоутешительным: немец сильнее нас, а потому нахальнее, господствует в воздухе...
      В конце октября пришла очередь эвакуировать курсантов. Летчики боевых полков с сожалением расстались с нами - мы помогали им обслуживать, заправлять машины, крепко сдружились.
      - Учитесь, ребята, придет ваш черед - поможете нам. Уверены, что вам дадут совсем другие самолеты...
      На это очень надеялись и мы сами.
      Последний, с кем мы прощались, был дед Анисим - старожил приаэродромной зоны. Он всегда нас чем-нибудь угощал, был с нами ласков, приветлив. Встретишься, бывало, с ним - и чем-то родным, домашним повеет на тебя. Мы любили его.
      И вот прощание.
      Молчим. Все понятно без слов.
      - Когда вы летали - мы были спокойны, - говорит дед Анисим.
      Понятно: курсантские полеты-учебные. А сейчас начнутся боевые.
      Уходим грустные.
      - Мы вернемся, дедушка! - говорим на прощание.
      - По-иному быть не может - супостат сломает себе хребет, - отвечает дед.
      В его словах - твердая убежденность. Она передается нам.
      - До встречи, дедушка!
      - До встречи, сынки!
      Когда потом оглянулись - дед Анисим стоял у забора и смахивал ладонями слезы с морщинистых щек.
      Его образ много раз оживал в моей памяти. Я испытывал чувство ответственности перед простым человеком-тружеником. Наверное, он олицетворял для меня весь наш великий народ...
      Покидали Батайск с тяжелым чувством. Фашисты уже под Ростовом. Туда идут один за другим эшелоны с техникой, воинскими частями. Все - на фронт, а мы - в тыл, да еще глубокий. От сознания этого на душе становилось как-то неуютно. Но мы не распоряжались своей судьбой.
      Нам оставалось лишь завидовать летчикам-инструкторам, которые отправились на передний край. Одну из эскадрилий возглавлял капитан Богданов - глубоко уважаемый мною человек.
      Мы ехали долго. Наконец прибыли в пункт назначения. Вышли из теплушек жарко, горы вокруг, внизу - ярко-зеленая долина.
      Это был Азербайджан.
      Вот куда занесли меня курсантские пути-дороги!
      Там, где нас высадили, не было ничего, кроме ровной площадки.
      - Начнем с нуля, - сказал летчик-инструктор Виктор Коноваленко.
      Так оно и было. Сами заготавливали лес, строили жилые помещения, оборудовали летное поле.
      В это время к нам редко и с большим опозданием поступали газеты, радио не было.
      А слухов всевозможных - хоть отбавляй. Я потом не раз убеждался: где отсутствуют официальные источники информации - там властвуют слухи. Кем они распространяются - трудно сказать; только замечена одна общая особенность: слухи почти всегда тревожат людей, приводят их в уныние, а порой даже сеют панику.
      Когда мы уже освобождали Украину, мне жители села Близнецы показали сохранившийся у них агитплакат первых дней войны, на котором была изображена старуха с выпученными от страха глазами, возбужденно шептавшая что-то на ухо другой такой же старухе. За их спинами виднелась лужа, в которой плавают детские кораблики.
      Стихотворная подтекстовка высмеивала распространительницу слухов, выдающую эти кораблики за немецкие миноносцы.
      Сейчас наивность такого плаката очевидна. Но жители рассказывали, что и такие формы агитации оказывали свое воздействие. Ведь фашисты не брезговали ничем. С помощью лазутчиков они распространяли такие слухи, над которыми иной раз можно только посмеяться. Но когда враг приближался, самый нелепый слух был способен деморализовать человека.
      А теперь представьте наше состояние, когда пополз зловещий слух: "Немец прет, вот-вот Москву возьмет!" Мы знали, что уже идут бои на окраине Ростова. Ну как тут не встревожишься?
      Мы - к инструкторам. Они утверждают: под Москвой фашист сломает зубы. Но толком никто ничего не знает...
      Мы работали, строили, а у нас все валилось из рук, и ничего нельзя было поделать. Вот тот случай, когда отсутствие информации угнетает волю, лишает душевного равновесия.