Агаша, вскрикнув уже даже и не в стиле МХАТА, а прямо в своей природной, то есть Малого театра, манере, скрылась на кухне.
      В полной растерянности разъехался четырьмя лапами по паркету Пифагор.
      За недавно еще густо населенным столом остались только Пулково и Вероника. Она приложила платок к глазам, стараясь не расплакаться, но потом высморкалась в этот платок и неожиданно рассмеялась.
      — Наш Кирка совсем уже очумел по партийной линии, — сказала она.
      Пулково налил себе рюмочку и подцепил треугольник соленого груздя.
      — Мда-с, и всюду страсти роковые, — произнес он как раз то, что и должен был произнести холостяк джентльмен, глядя на ссору в большом семействе.
      Вероника улыбнулась ему, показывая, что помнит, как год назад в этом доме они едва ли не флиртовали.
      — Вот видите, Леонид Валентинович, еще год назад здесь, помните Мэричкин день рождения, я крутилась, кокетничала, а сейчас... — Она показала ладонями, будто крылышками, на живот. — Вот видите, как изуродовалась.
      — Ваша красота, Вероника Александровна, немедленно восстановится после родов, — сказал он.
      — Вы думаете? — совсем по-детски спросила она и тут же накуксилась. — Ох, какая дура!
      Пулково глянул на часы, встал прощаться, взял руку Вероники в обе ладони.
      — Между прочим, я сейчас часто играю на бильярде с очень интересным военным, комполка Вадимом Георгиевичем Вуйновичем. Он нередко вспоминает вас с Никитой... вас особенно...
      — Не говорите ему, что мы приехали! — воскликнула она.
      В следующий момент оба вздрогнули: из кабинета начали разноситься бурные драматические пассажи рояля. Пифагор бросился к дверям, ударил в них передними лапами. Выскочила Агаша, схватила его за ошейник:
      — Тише, Пифочка, тише! Теперь наша мамочка сами лечатся!
 
      Мэри Вахтанговна музицировала весь остаток вечера. Нине в ее комнате наверху иногда казалось, что рояль обращается прямо к ней, то требует, то просит сойти вниз и объясниться. Она злилась на эти воображаемые призывы: сами что-то скрывают от нее, а потом устраивают сцены. Обвиняют в равнодушии, а самим наплевать на жизнь дочери! Разве хоть раз мать или отец, не говоря уже о братьях, спросили, что происходит в «Синей блузе», в «Лито», в отношениях с друзьями, с Семеном... Все разговаривают с ней только каким-то раз навсегда усвоенным дурашливым тоном, как будто она не взрослеет, не мучается проблемами революции. Да и что для них революция? Они просто счастливы, что она отходит на задний план в жизни страны, что прежняя их комфортная обыденщина так быстро восстанавливается. Чем, по сути дела, мои родители отличаются от нэпманов, от какого-нибудь Нарим-хана из «Московского Восточного общества взаимного кредита», о котором недавно писал Михаил Кольцов? Тот ликует в своем банке под защитой швейцаров в зеленой униформе, здесь — дворянские фортепианные страдания, вечерние туалеты для выездов в оперу... «Нормальная жизнь» возвращается, какое счастье!
      Не раздеваясь, она валялась на своей кровати, пытаясь читать «Непогашенную луну», но не читалось никак, строки ускользали, набегали одна за другой досадные мысли: «Как-то не так я живу, что-то не то я делаю, почему я позволяю Семену так себя вести со мной, почему я стесняюсь своей романтики, своих стихов, почему я не откровенна сама с собой и не могу сказать себе, что на ячейке мне скучно, почему...»
      Она заснула с открытой книжкой «Нового мира» на животе и очнулась только от шума подъезжающего автомобиля. Хлопнула калитка. Нина выглянула в окно и увидела своего любимого отца. Веселый, в распахнутом пальто, он шел в свете луны по тропинке к дому. Значит, операция прошла удачно. Стукнула дверь, застучали каблучки. Любимая мать побежала навстречу мужу. Слышны их веселые голоса.
      Нина погасила лампу, но продолжала сидеть, прижавшись лбом к стеклу. Луна парила в чистом небе над соснами. По тропинке к дому теперь шествовал, поводя гвардейскими плечами, младший командир Слабопетуховский. Послышался его паровозный голос: «А я гляжу, печка-то у вас на кухне малость дымит, Агафья Васильевна». — «Ой, не говорите, товарищ Слабопетуховский! — отвечал пронзительный от счастья голос Агаши. — Не печь, а чистый бегемот! Сажень дров на неделю!»
      Нина вытащила тоненькую книжечку Пастернака, открыла наугад и прочла:
      Представьте дом, где пятен лишена
      И только шагом схожая с гепардом,
      В одной из крайних комнат тишина
      Облапив шар, ложится под бильярдом.
      Тишина в конце концов действительно улеглась. Сквозь дремоту Нине почудилось, что по соседству, в спальне родителей, кто-то занимается любовью. «Но этого же не может быть», — улыбнулась она и заснула.

Глава 4
Генеральная линия.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.