- Тише, тише, тише, - сказали девушки, побежали и опять вскочили на картину. Дверь отворилась, и вошел Карл: оп давно не был у Вальтера. - Ну, друг, - сказал он, остановясь перед картиною, - ты еще ничего не рисовал лучше. Чудо, как живые! - Как живые, - думал Вальтер, смеясь про себя. - Он не видит, что они в самом деле живые; а точно: как они не подвижно стоят. Карл просидел у него довольно долго. Пользуясь позво лением друга, он приводил к нему своих знакомых посмотреть на последнее его произведение. Всякий раз, как Вальтер становился перед своей картиной, три девушки спрыгивали с нее и бегали с ним по комнате, играя, как дети. Иногда в это время приходили к нему посторонние люди, отчасти ему знакомые, и всякий раз пород приходом их три девушки вскакивали опять па полотно н оставались там неподвижными. Часто Вальтер от души смеялся внутренне, слыша, как хвалили работу, отделку, колорит. - Они все думают, - говорил он сам себе, - они все ду мают, что это рисунок, а я, я вижу, я очень хорошо вижу, как они мне мигают с полотна, дают знать, чтоб я не сказы вал, и вместе со мною подмигивают над их глупостью. Так прошел месяц и другой. Вальтер возвращался домой после утренней прогулки; вдруг перед ним Цецилия; он весь задрожал. - Вальтер, - сказала она тихим голосом, - ты забыл меня; но мы опять будем счастливы, ты по-прежнему будешь сидеть передо мною, глядеть на меня, Вальтер. Что было с Вальтером, как описать? Какое-то болезненное чувство проникло весь состав его; он печально посмотрел на Цецилию. - Пойдем, пойдем, мой Вальтер, - говорила она, увлекая его за собой и устремляя на него глаза свои, в которых вы сказывалась любовь, могущественная, покоряющая. - Мы так странно, так неожиданно с тобой расстались. Мне нужно по говорить с тобой. Вальтер, изумленный, растерянный, пошел за нею. Он чувствовал, что любовь его к Цецилии возрождается снова. Они пришли в тот дом, где Вальтер в первый раз увидал Цецилию. Она говорила ему, что он не так понял слова ее, что она немедленно должна была далеко охать и потому не могла его видеть. - А где Эйхенвальд? - спросил Вальтер. - Вот он, - отвечала Цецилия. Вальтер оглянулся: Эйхенвальд, улыбаясь, входил в двери. Задумчиво возвращался Эйзенберг назад. Ему странным казалось его положение. Мысли как-то у него не вязались. Он вошел в комнату и бросился в кресло перед своей картиной. - Что с тобою, Вальтер, что с тобою, что с тобою? - гово рили ему девушки, сошли с холста и сели возле него. - Ты грустен, Вальтер; ты будешь опять несчастен, Вальтер. Ему показалось даже, что слезы навернулись па глазах у девушек. - Завтра я пойду к ней, - проговорил Вальтер почти машинально, - Не ходи, Вальтер, останься здесь с нами, с нами. Вальтер ничего не отвечал. Через минуту он встал, пошел к Карлу и пересказал своему другу свидание с Цецилией и намерение идти завтра к пей. Карл упрашивал его, бог знает как, не видать вовсе Цецилии, по крайней мере, не ходить к ней завтра. - Хорошо, - сказал Вальтер, - я завтра останусь дома. Но он не сдержал своего слова и пошел к Цецилии. Она ждала его. - Два года но видались мы, - говорила она ему, - ты был несчастлив, друг мой? - Да, Цецилия, я был несчастлив сначала; но потом бог послал мне отраду. - Как? - спросила Цецилия. - Да, да, тебе я могу поверить это: меня утешают три девушки, три ангела, - и Вальтер рассказал ей подробно про картину. Лицо Цецилии помрачилось. - Нельзя ли мне видеть их? - О, я очень рад показать их тебе. - Г-н Эйхенвальд пойдет со мною. - Хорошо. - Сейчас же? - Хорошо. В это время вошел Эйхенвальд, с шляпою и палкою в руке. Вальтер немного удивился тому, что он так нечаянно узнал их намерение и уже был совсем готов идти. Цецилия подошла прежде всех, когда вошли они в комнату Эйзенберга, и быстро взглянула на его произведение. - Где ж, - сказала она тихо Вальтеру, - где ж эти де вушки, которые так утешают тебя? Я ничего не вижу: это просто прекрасная картина. - Как? - сказал Вальтер, подходя и взглядывая на картину. Как будто туман упал с глаз его: в самом деле это была простая картина, три девушки, не улыбались ему исподтишка, не жили, были нарисованы на полотне. В изумлении, в огорчении повесил он голову. - Хорошая работа, - сказал Эйхенвальд, усмехаясь. Вальтер при этом слове опять взглянул на картину, думая встретить насмешливую улыбку на лицах трех девушек; но все было неподвижно по-прежнему: он убедился, что это была просто картина. - Вальтер, ты мечтатель, - сказала Цецилия с довольной улыбкой п ушла с доктором. Эйзснберг остался одни. Грустно, грустно ему было: он сел в кресло перед картиной и не глядел па псе. - Мы живы, мы живы, мы живем для тебя, - раздалось над его головою: перед ним опять стояли три прелестные девушки. - Как убивает холодный взгляд ее: не верь ей, не верь ей! - Как, неужто моя Цецилия не может вас видеть? - Нет, нет, нет! Оставь ее, она тебя не любит, Вальтер, она тебя не любит. - Я в самом деле мечтатель, - сказал Вальтер, протирая глаза. - Нет, нет, нет! Ты не мечтатель: то не мечта для человека, что производит на пего впечатление. - Так вы в самом деле существуете, милые создания? - Верь нам, верь нам! И они опять окружили его, опять заставили бегать и играть с собою; Вальтер опять забылся на несколько минут, на несколько минут Цецилия вышла у него из памяти. Ему принесли записку от Карла, в которой он уведомлял его, что по непредвиденным и важным обстоятельствам он немедленно должен ехать из города и даже не может с ним проститься. На другой день в загородной роще он встретил Цецилию. - Что? - спросила она его. - Ты, наконец, уверился, что твои прекрасные девушки существуют только на полотне? - О, нет, Цецилия, ты не права: ты не вгляделась хоро шенько; когда ты ушла, они снова ожили. Я не знаю, почему ты их не можешь видеть. - Послушай, Вальтер, - сказала Цецилия, на лице которой изобразилось неудовольствие, - мне больно видеть, что ты увлекаешься пустыми мечтами. Я вижу, что любовь твоя не то, что прежде; не знаю, какое волшебное очарование овладело тобою, отнимает тебя у меня; ты до тех пор не избавишься от него, пока не истребишь картины. Вальтер, если ты меня любишь, сожги ее. - Как сжечь! - вскричал Вальтер почти с ужасом. Цецилия не повторила своего требования; она видела, что это слишком сильно поразило Эйзенберга; она позвала его к себе и постаралась как можно сильнее укрепить власть свою над ним. Никогда голос ее не звучал так приветно, так сладко пленительно, никогда глаза ее не смотрели так очаро вательно, никогда Вальтер не был так очарован; он предался во власть Цецилии - бедный: видно, уже судьбою было назначено враждебным силам играть его участью. Цецилия успела взять с него обещание не смотреть на картину, и вот в одну из тех минут, когда он тонул в очах ее, он дал ей слово сжечь картину завтра. Цецилия опять была все для него. Доктор Эйхенвальд, это странное существо, которого никак не мог понять Вальтер, который знал и предупреждал малейшие желания Цецилии, хотя бы был и не вместе с нею, доктор был давно уже согласен отдать ему руку своей воспи танницы. Одно препятствие было - картина; завтра Вальтер сожжет ее, и скоро Цецилия станет спутницею его жизни. Вальтер провел беспокойно эту ночь; ему все казалось, что кто-то тихо стонет и вздыхает в его комнате. Встав рано поутру, он вынес свою картину за город, приготовил жаровню и невольно взглянул на картину. Боже мой! Сердце его сжалось глубоко: горе, мучение выражалось на прелестных лицах девушек: они протягивали к нему руки. - Вальтер, Вальтер, неужели ты сожжешь нас, Вальтер? Пощади, пощади, пощади нас! Когда же он нечаянно пододвинул картину к жаровне, то ему показалось, что ужасный, раздирающий вопль вырвался из груди их; сердце Вальтера разорвалось, он опрокинул жа ровню. - Нет, - сказал он, - нет: никогда не сожгу я вас, милые существа, никогда, во что бы то ни стало. - Ты не сожжешь? - раздался голос. Перед ним стояла Цецилия. Вальтер смутился; нерешимость на минуту овладела им, потом он с твердостию отвечал: - Нет. - Вальтер, я твоя невеста, я люблю тебя. Это последнее препятствие уничтожь его, я прошу тебя, я, подруга твоей жизни, твоя Цецилия. - Нет. - Вальтер, выбирай: или их, или меня; если ты не ис полнишь просьбы моей, ты меня никогда больше не увидишь, никогда, никогда. Вальтер взглянул на Цецилию: как она была прекрасна, боже мой! взглянул на картину: со страхом и надеждою, как жертвы, ожидали своего приговора три девушки. - Нет. Глаза Цецилии блеснули, как молния; через секунду она была уже далеко. Откуда ни возьмись, Эйхенвальд стал перед Вальтером с нахмуренным лбом, с лицом суровым и мрачным, погрозил ему пальцем и скрылся. Скоро Цецилия исчезла совсем между деревьями. Вальтер вздохнул и оборотился к картине. Радостью сияли лица трех девушек, слезы блистали на глазах их, сладко у Вальтера стало на сердце. - Благодарим, благодарим, благодарим, наш Вальтер; не бойся, не бойся, мы с тобою, мы не оставим тебя, Вальтер; твоя жизнь будет светла и радостна, как твое детство; мы украсим дни твои, мы будем лелеять тебя, ты будешь счаст лив, счастлив с нами, Вальтер! Благодарим, благодарим, благодарим! Сжав руки, с умилением глядел на них Эйзенберг; он опустил голову, и слезы навернулись у него на глазах. Он отнес картину домой и поставил ее на то же место. Прежняя беззаботная. жизнь началась снова. Скоро приехал Карл: известие, так неожиданно вызвавшее его из города, были ложно; он радовался, что друг его расстался с Це цилией. Вальтер оставил живопись. Все, кто ни приходил к нему, заставали его сидящим перед картиной; он вставал неохотно и старался поскорее проводить своих гостей; выходя от него, видели, что он опять садился перед картиной и начинал смотреть на нее. Прошло несколько времени. В одно утро, когда солнце всходило и лучи его начинали озарять картину, Вальтер, ко торый вставал рано, сел на свое обыкновенное место. Девушки снова сошли к нему, говорили с ним, пели ему. - Зачел!, - сказал Вальтер, - зачем я не всегда могу быть с вами? Если кто приходит, вы бежите на свой холст, а я остаюсь здесь. Как бы мне хотелось перейти к вам, - приба вил он, указывая на картину. - Вальтер, поди, поди к нам, - сказали они, вскочив на свои места и маня его, - сюда, наш Вальтер, сюда, сюда. - Да, к вам, - сказал Вальтер решительно, схватил кисть, давно забытую, и, севши перед картиною, начал рисовать себя подле трех девушек. Он работал с жаром; казалось, с каждым движением кисти он чувствовал, что будто жизнь его, все его существо, весь он переливался через кисть и переходил живой на полотно; и с каждым движением кисти он чувствовал, что тело его ослабевало. Девушки простирали к нему руки и смотрели на неги с улыбкою участия. - К нам, к нам, к нам, - повторяли они. Работа шла ус пешно. - К вам, к вам, скоро к вам, - шептал Вальтер. Оставалось одно последнее движение, один последний штрих; Вальтер, уже совсем ослабевший, собрал оставшиеся силы, сделал это последнее движение и упал на кресла мертвый: здесь лежало только тело его, а сам он, весь полный жизни, стоял на картине, окруженный тремя девушками. Через несколько минут растворилась дверь, и вошел Карл. Увидав издали своего друга, лежавшего в креслах, он побежал к нему. - Вальтер, боже мой, - вскричал он, видя, что тело его уже охладело, и нечаянно, оборотись, он вскрикнул от ужаса: - Ах! Он, Вальтер, стоял перед ним и смотрел на него веселыми глазами. Карл скоро заметил, что это рисунок, но все не мог оправиться от страха; он стоял перед картиною несколько времени, дрожал всем телом и наконец выбежал из комнаты.
      * * * Как ни старался Карл удержать у себя картину своего друга, но она перешла во владение одному богатому дальнему родственнику Эйзенберга и украсила его картинную галерею; она была поставлена в особой комнате. Говорили, что по ночам в этой комнате слышался шум и голоса. Несмотря на это г-н П.*** (так начиналась фамилия родственника) ни за что не хотел отдать картины, потому что она привлекала к нему толпы посетителей, которых он сам всегда вводил в эту комнату, и ключи от нее всегда держал при себе. Однажды Карл пришел посмотреть на последнее произведение своего бедного друга, но его не допустили. - Разве г-на П. нет дома? - Дома, - отвечали ему, - но его нельзя видеть. - Отчего же? - Он говорит с какой-то женщиной; кажется, у барина покупают картину. Через минуту вышла женщина, высокого роста, величест венного вида, она казалась лет двадцати пяти и была в полном цвете красоты; на ней была белая одежда; с плеч спускалась зеленая мантия, на челе ее лежала целая повязка из белых лилий, из-под которой черные густые волосы падали обильными волнами, со всех сторон головы спускаясь ниже пояса; лицо ее было смугло. Карл узнал Цецилию. На другой день картина Вальтера была сожжена господином П.
      * * * Мне верно по поверят, когда я скажу, что это происшествие истинное и что оно не так давно случилось; но я с знал Карла, который был недавно в Москве и много рассказывал мне про своего друга. Вальтер открылся ему за сколько дней до своей смерти, что девушки, нарисована им на картине, перед ним оживлялись. - Бедный друг мой! - говорил Карл, когда, бывало, вечером мы сидели вместе за чаем и он всю комнату наполнял дымом своей трубки, - бедный друг мой! Вы не знали его, не знали, что это был за человек и какая судьба! Ни с кем не был он так откровенен, как со мною; мне высказывая свои мысли, подлинно гениальные. О, если б они только зрели в нем, если б он развил все силы, данные ему при дою... но нет, судьба не хотела. Сначала его странная мечтательность; потом круг этих людей, этих нравственных убийц; однако это еще не уничтожило его, он заключился в одном себе, удалясь от общества; в то время мы встретились и поняли друг друга. Вальтер начинал отдыхать, мысли его стали развиваться, когда явился какой-то злой дух в виде девушки он околдовал его, и бедный Эйзенберг подчинился тягостному очарованию, из которого не мог вырваться иначе, впавши в другое очарование, которое, по крайней мере, было для него отрадно: так умер мой Вальтер. Есть же такие несчастные люди. Право, мне кажется, что природа, наделив, его огромными силами, сама испугалась, испугалась, чтоб не открыл тайн ее, и возбудила на него противные власти дав ему сверх того этот несчастный ипохондрический характер. Так говорил Карл, и трубка была забыта, и чай стыл в его чашке.