* * *
      Видите, что я держу в руке? Приблизьтесь, горожане. Это часы. Я принес их оттуда - из пещеры Крота. Нет. Не смейтесь. Выслушайте меня. Эти значки зовутся цифрами. Понаблюдайте, как бежит тоненькая металлическая полоска, описывая гармонический круг. Вот оно - время. Не бойтесь дотронуться. Чары часов не могут здесь пробудиться. Вы спрашиваете, зачем часы были нужны? Они творили вселенную! Рассмотрите цифры, расположенные вдоль обода. Не прекрасны ли их очертания? Поглядите на эту - какой изящный изгиб! Взгляните на овал. Эти цифры чудесны, ибо некогда выявляли строение мира. Если мы откроем часы сзади - вот так, мы увидим крохотные колесики и пружинки. Это механизм. Целая вселенная была некогда устроена по его подобию. Потому-то часы были в прошлом наделены великой силой. Люди эпохи Крота верили, что живут внутри времени и что время священно, потому что с ним связано происхождение всего и вся. Ну что, начали вы понимать, какая занятная то была цивилизация? Время наделяло их ощущением поступательного движения и перемен, оно же давало им перспективу и чувство отдаленности. Оно дарило им и надежду, и забвение. У них цвело нечто, называвшееся искусством, и своим существованием оно было обязано опять-таки времени. И многое другое было достигнуто благодаря времени, во имя времени, и в древности горожане, жившие в столь малом числе измерений, были заворожены им. Вот почему они создали этот ритуальный предмет - часы.
      * * *
      А потом Платон сделал необычайное заявление.
      Искромет. Какое?
      Орнат. Он сказал, что его прошлые выступления были полны ошибок и нелепостей.
      Искромет. Да ты что!
      Орнат. Эпоха Крота, оказывается, не окончилась хаосом. Никакого сожжения машин не было.
      Искромет. Глупость какая! А что горожане?
      Орнат. Одни были ошеломлены. Другие засмеялись. Я же просто-напросто ушел. Прогуливался в полях среди лучников, а потом мне сказали, что его отдали под суд.
      Искромет. Именно это слышал и я. Надо же: мы одного с ним прихода и учились в одной школе, но ничего подобного не предвидели.
      35
      Мы внимательно выслушали тебя, Платон. Мы рассмотрели все, что ты нам поведал. Мы не можем судить тебя за твои мысли - только за то, что ты сказал или сделал. Мы обязаны теперь повторить выдвинутые против тебя обвинения, чтобы ты мог ответить на них прямо и непосредственно.
      Если вы убедите меня вашими доводами, я, конечно, возьму свои слова назад.
      Первое обвинение против тебя состоит в том, что ты своими беседами и речами развращал детей нашего города.
      Что вы находите развращающего в моих словах, если я учил детей рассматривать мир не таким, каков он есть, а таким, каким он мог быть? Или каким некогда был?
      Вот ты уже противоречишь себе. В оправдательном заявлении ты утверждал, что тот мир все еще существует в некой темной пещере под нашим городом. Ты описал его в таких живых подробностях, что кое-кому из нас очень захотелось его посетить.
      (Смех.)
      Да. Мы действительно находимся над ними. Для них мы не более чем световые призраки...
      Ты пребывал в пьяном оцепенении, и все это тебе пригрезилось.
      Могу ли я продолжать? Их город погружен в пещеру, и свод этой темной выемки - небо, которое они видят. Я готов обсудить с вами свойства двух действительностей, существующих параллельно, и мы, возможно, придем к заключению, что ничто не мешает всем версиям и образам мира вечно соседствовать друг с другом. Но детей я ничему подобному не учил. Повторить вам, что я им сказал?
      36
      Помогите-ка мне взойти, ребята. С вершины холма я всем вам буду хорошо виден. Некогда на этом месте стояла огромная церковь с большим куполом, посвященная богу Павлу. Я ее видел. Вот здесь был церковный двор. Я рад тому, что теперь тут пустынно. Знаете почему? Это означает, что я могу говорить с вами свободно, без шепотков горожан, без их пересудов. Я Платон-дуралей. Вот как меня теперь кличут. Возможно, в этом есть доля справедливости. Я всегда учил, что нужно познать самого себя. Поэтому я и сам заглядывал внутрь себя, а заглядывая, видел, что не всегда прав. Я совершаю ошибки. Я бреду к истине спотыкаясь. Взгляните. Вот один из камешков, о которые я споткнулся. Но этот камешек - не такой дуралей, как я. Он не из тех камней, что раскиданы вокруг нас как попало. Это умный камешек. Видите точки на его ровных гранях? Игральные кости - вот как назывались такие камешки в старину. Я принес его из... ну, вы знаете откуда. Ну что, уподобимся нашим предкам? Покати камешек. Еще раз покати. Может ли кто-нибудь из вас объяснить, почему выпала именно эта грань? Может ли кто-нибудь предсказать, на какую грань он ляжет после третьего броска? Нет, конечно. Вот почему я спотыкаюсь. Вот почему я останавливаюсь и принимаюсь думать. Допустим, что после сотни, даже после тысячи бросков мы все еще не научимся предсказывать, какая грань выпадет. Наверняка в наши жизни войдет тревога - ведь так? Но если этот маленький камешек с легкостью ставит нам подножку, как мы можем говорить о человеческой несомненности? Вы скажете, Платон-дуралей опять дурью мается. Может быть. А может быть, и нет.
      Наши предки, возможно, не так боялись перемен и случая, как боимся мы. Не исключено, что для них вес превратности были игрой, подобной этому камешку. Я полагаю, они были готовы встретить невзгоды, которые могли выпасть им в их мире. Я говорил вам, что они жили во тьме, но тьма эта не всегда внушала им страх. Я уже рассказывал о пылающих светилах в их небе, даривших им тепло и уют, но что, если они получали и иные дары? На этом камешке нет никакой тьмы. Он легок и приятен на ощупь. Потрогайте. Он напоминание о том, что где страх - там также и радость, где боль - там может быть и восторг.
      Вот почему я люблю тех из вас, кто стремится спрашивать. Я знаю, что вам рассказывали о жизнях богов и героев, ангелов и великанов. Но вы никогда не слышали легенд о тех, кто стоял в одиночку против целого мира и благодаря своей отваге и правдивости одержал победу. Почему наряду с теми вождями, чьи дела вам надлежит изучать, не восхвалить и этих людей? Взгляните друг на друга: вы такие разные! Сын Артемидора более высок и белокож, чем сын Мадригала; у дочери Орната руки и ноги тоньше, чем у дочери Магнолии. Можно предположить, что вы различны и в иных отношениях. И если так, то каждого из вас, несомненно, ждет миг открытия, какой однажды настал для меня. Я крикнул тогда: "Я - это я! Я - и никто другой!" Ну вот. Я прокричал это еще раз, и городские стены, как видите, не рассыпались. Спустимся теперь и помолимся вместе у монахов-доминиканцев*.
      * На месте доминиканского монастыря расположен один из районов центрального Лондона - Блэкфрайерз.
      37
      Неужели в моих словах, обращенных к ним, содержался какой-либо вред или опасность? Спускаясь с ними с холма, я предложил им поразмыслить о природе наших жестов - о том, как в беседе мы порой отклоняемся назад и разводим руками, как по-разному касаемся ладонью лица, если испытываем жалость или удовлетворение, как прикрываем глаза в знак согласия. Эти движения не нами придуманы. Им уже много тысячелетий.
      Довольно! Ты, Платон, отдан под суд за распространение небылиц и обманов. Мы не предлагали тебе рассуждать о них в подробностях.
      Хочу признаться вам кое в чем. В горожанах эпохи Крота я увидел нечто от самого себя. Во многих отношениях они, как я говорил, были варварами и глупцами; но, посмотрев им в глаза, пошептавшись с их душами, я понял, что они действительно наши предки. Возможно, именно поэтому я полюбил их. Да, они не знали, не могли знать, что живут в пещере, скрытые от света. Но мы как мы, со своей стороны, можем быть уверены, что за пределами нашего мира нет иного, еще более яркого?
      Ты продолжаешь испытывать наше терпение, Платон. Не упорствуй в своих кощунственных измышлениях.
      Я вижу, я оскорбил вас. Меня судят за то, что я не могу принять наш мир как конечную реальность. Верно я понял?
      Ты исчерпывающе ознакомлен с предъявленным тебе обвинением. Ты сбился с дороги. Ты можешь навлечь на нас несчастье. Горожане уже на тебя косятся.
      Неужели их обеспокоило то, что я сказал им правду и признал, что прежними выступлениями вводил их в заблуждение?
      Ты скромничаешь. Ты не ограничился этим.
      Разве? Я не сказал ни одного дурного слова об ангелах. Я ни разу не поставил под вопрос святость лабиринтов и зеркал. Я не посягал на цветовую иерархию. Повинуясь обычаю, я держался в пределах моего прихода. Мне продолжать - или достаточно?
      Софистика, Платон, и только. Нам известно, что своими разговорами ты разделял детей и родителей. Привести тебе пример?
      38
      Орнат. Подойди-ка, Миандра, поближе. Сядь около меня. Я вижу, ты плакала.
      Миандра. Ты знаешь почему, отец. Мне сказали, что я должна буду теперь жить в другой части города.
      Орнат. Да, как и все дети с определенного возраста. Таков обычай. Он даст тебе новые возможности молитвы и понимания.
      Миандра. Но зачем вообще перемещаться? На рынке и на улицах я видела горожан, которые вечно стоят на одном месте.
      Орнат. Это больные люди. Их надо жалеть не осуждая. Они думают, что измерения, в которых мы живем, иллюзорны, и поэтому отказываются делать даже малейшие движения.
      Миандра. Платон говорит, что мы похожи на них, потому что редко выходим за городские стены.
      Орнат. Платон много чего говорит, Миандра. Он не во всем прав. Мы потому не выходим из города, что для этого нет причин. Здесь наше сообщество. Свет вокруг нас - это свет человеческой заботы. Он и есть жизнь. Зачем нам выходить вовне - туда, где мы можем только устать, истощиться?
      Миандра. Но Платон...
      Орнат. Ох. Опять.
      Миандра. Платон говорит, что мы должны учиться сомнению, учиться ставить все под вопрос. Я слушала его у ворот епископа*.
      * Ворота епископа - Бишопсгейт, ворота лондонского Сити, снесенные в 1760 году.
      * * *
      Когда я был малолетним, как вы, меня однажды отвели на Ламбетский луг посмотреть на ягнят*. "Взгляни на них, Платон, - сказал мне наставник. Взгляни, как они резвятся и скачут". "Зачем это они?" - спросил я. "Затем, что ягнята резвились и скакали всегда. Они избраны, чтобы осуществиться в пределах своей формы, и знают это, и радуются этому. Бери с них пример, малыш Платон". Согласился я или нет? Как вы думаете? Я такого же маленького росточка, как вы. Я признаю это. Как я могу это отрицать, если, говоря с горожанами, мне приходится отступать и поднимать голову? Смейтесь, если хотите. Я и сам частенько смеюсь. Мне радостно сознавать, что я другой. Когда я был ребенком, мать учила меня никогда не соглашаться с чужими мнениями, не разобравшись в них со всей тщательностью. "Ты мал потому, сказала мне она, - что избран видеть все с другой точки". И вместо того чтобы усваивать уроки, которые желали преподать мне другие, я принялся изучать себя. Я хотел найти правду, которая была бы правдой для меня одного. Понимаете вы меня? Вот древняя монета. Подойдите поближе, взгляните.
      * Ягненок (lamb) - с этим словом этимологически связано название лондонского района Ламбет.
      Он переложил ее в левую ладонь и потер одну ладонь о другую.
      Она по-прежнему там, куда я ее положил? Конечно, говорите вы? А вот и нет. Пропала. Она в моей правой ладони. А ведь детей считают очень наблюдательными! Единственное, что я хочу вам внушить, - что нет ничего несомненного. Не принимайте ничего на веру. Обращайтесь к наставникам с вопросами. Спросите их: "Как я могу знать с уверенностью, для какого существования я избран?"
      * * *
      Орнат. Вот, значит, что он вам говорит.
      Миандра. Он ведет себя с нами как со взрослыми. Пускается в рассуждения.
      Почему сон считается священным состоянием? Потому, утверждаете вы, что это разновидность молитвы. Но отчего тогда мой сон такой прерывистый?
      А потом возражает нам.
      Ждать, бездействовать - это разновидность молитвы. Так вас учили, да? Но что, если, наоборот, молитва, отправление культа - разновидность ожидания? Ожидания - чего?
      Иногда даже высмеивает нас.
      Вам говорили о городе нерожденных детей. Но вы не знаете, где он находится. Из этого города явились мы все, но его местоположение вас не интересует. Сведения о нем могут нарушить глубинный покой вашего бытия. Так, кажется, говорится? Да? Глубинный покой бытия. Но я вам вот что скажу. В доме происхождения, стоящем за городской стеной недалеко от нее, младенцы, рождаясь в наш мир, кричат и корчатся. Скажите мне - почему?
      Орнат. Не надо слушать его, Миандра. Лучше держаться от него подальше. Мне тут кое-что стало известно. Оказывается, его отдали под суд.
      Миандра. Тем хуже для нас.
      39
      Понимаешь теперь, как ты смутил покой горожан?
      Детям я ни разу не описал моего путешествия. Я лишь побуждал их задавать вопросы и обсуждать ответы между собой.
      Вот опять ты упомянул о своем пресловутом путешествии. Кстати, о вопросах. Позволено ли нам будет задать тебе один? Что, если ты, встав перед горожанами эпохи Крота, сообщил бы им, что они живут в темном и тесном мире? Что они заточены в пещеру? Ты думаешь, они захлопали бы в ладоши и принялись бы тебя хвалить? Ты полагаешь, они были бы благодарны тебе за эти сведения? Нет. Они с презрением отвернулись бы от тебя как от глупца или осудили бы тебя как обманщика.
      Вы поступаете именно так.
      Мы не считаем тебя глупцом, и ты еще не осужден. А что касается обмана - возможно, тут всего-навсего самообман.
      Вы хотите сказать, что я сошел с ума. Что ж, спасибо.
      Нет. Ты утрируешь. В некотором смысле мы сочувствуем тебе.
      Я не прошу у вас сочувствия. И, думаю, в нем не нуждаюсь. Я хочу одного - честного суда. Мне было сказано, что я измыслил свое путешествие в мир Крота, чтобы завоевать доверие. Какое там доверие! Вот я стою теперь перед вами и, возможно, скоро буду признан виновным. Меня упрекали, говоря, что я все это выдумал ради подкрепления моих прежних домыслов о наших предках. Но можно ли было выдумать тот мир, что я описал?
      Мир внутри нашего мира, под нашим миром. Это непредставимо.
      Я рассказал вам об ужасе, который объял меня в пещере, и я признался в своем замешательстве. Ранее я полагал, что они молились звездам, сотворенным ими самими, - но они их едва замечали. Я полагал, что они боялись тьмы, которую создало время, - но они наполнили ее источниками света. Я думал, что они исповедовали культ силы и власти, - но они час за часом просто болтали друг с другом обо всяких пустяках. Разве такое могло мне пригрезиться? Когда я заговорил с их душами, сами эти несчастные голосишки стали для меня откровением; они задавали мне вопросы, но я не смел отвечать, боясь вселить в них ужас. Зачем я стал бы измышлять все это? Чтобы горожане встретили меня дружным смехом? Говорю вам: мир, который я видел, - подлинный.
      Ты утверждаешь, что они были скованы этим... временем, которое и существовать-то не существовало. Выходит, они отдали себя в рабство понятию, которое сами же изобрели? И ты думаешь, мы этому поверим?
      Я...
      Ты говоришь, что они не обожествляли своих звезд. Так какого же бога они почитали?
      Тут дело не в...
      У них не было бога. Люди эпохи Крота верили, что живут в материальном мире. Так?
      Так.
      И, зная, что материя конечна, они решили не обожествлять время и звезды, а стать покорителями вселенной. Они объявили себя независимыми людьми, будучи между тем рабами инстинкта и внушения. Они провозгласили свободу слова, верований и убеждений, но подлинно свободными никогда не были. Все это мы выводим из твоего рассказа.
      Вы говорите о рабском инстинкте, но я увидел энергию и радостное возбуждение. Возможно, вы правы, утверждая, что они стремились покорить окружавший их материальный мир, - но из этого стремления проистекало их ощущение прогресса.
      А ощущение священного? Почему они были его лишены?
      Они в нем не нуждались! Они верили, что их судьбы - в их руках, и поэтому были воистину свободны. Окиньте теперь взглядом ваши собственные жизни. Они пусты - пусты потому, что вы желаете изгнать из них всякую осмысленность. Вы полагаете, что смысла не существует.
      Неверно. Мы знаем, что смысл - это мы сами. Слушание окончено. Пусть об этом возвестят колокола.
      40
      Мадригал. Ты была на слушании?
      Сидония. Разумеется. Очень занятно было! Платон и хранители стояли друг против друга на холмах, а мы сидели промеж них на обоих берегах Флита.
      Мадригал. Орнат сказал мне, что слышал голоса хранителей, стоя на мосту. Очень звонкие, сказал, голоса. Очень выразительные. Он слышал и ропот горожан.
      Сидония. Некоторые устали. Я принесла с собой лежанку, зная, что это протянется долго. Как сказал один горожанин, мы могли, пока длилось слушание, ненароком вступить в новую эпоху. Сам Платон рассмеялся от этих слов.
      Мадригал. Но Платон, конечно же, городит чушь? Ведь нет ни верха, ни низа. Ни внешнего, ни внутреннего. Ничто существующее не укрыто от человеческого взора.
      Сидония. Да, вероятно. Но Платон всегда был горазд на неожиданности.
      Мадригал. И как, интересно, он смог бы влезть в этот подземный мир Крота, имеющий всего три или четыре измерения?
      Сидония. Пришлось бы сплющиться. Почему ты смеешься?
      Мадригал. Слыхала, как Искромет забавно рассказывал?
      Сидония. Нет.
      Мадригал. Он шел к храму, чтобы исцелиться, и встретил Платона. Знаешь, что Платон ему сказал? "Чем стремиться к излечению, Искромет, лучше бы ты исследовал свою болезнь и постарался поумнеть от страдания".
      Сидония. Я думаю, Искромет нашел, что на это ответить?
      Мадригал. Конечно. Он сказал ему: "Ты, Платон, возможно, считаешь себя умным-преумным человеком. Да, ты всегда таким был - с тех самых пор, как мы познакомились на церемонии наречения имен. Но порой создается впечатление, что ты не знаешь ничегошеньки".
      Сидония. А что Платон?
      Мадригал. Пустился в пляс.
      Сидония. Что?
      Мадригал. Пустился в пляс, топоча по земле. А потом ответил как-то по-особенному, нараспев. "Искромет, - пропел он, - твой свет по-прежнему искрится, но видеть ты не видишь. Я умен как раз потому, что ничего не знаю".
      Сидония. Вот уж необычайное заявление! И тем не менее, имея дело с Платоном, я уже как-то привыкла к необычайному.
      41
      Сидония. Я обеспокоена из-за тебя. Кажется, ты потерян для нас.
      Платон. Имеет ли это значение?
      Сидония. Но ты в своих доводах многое упускаешь. Наш мир мягче, чем ты готов признать. Знаешь, например, что я делаю, когда я одна? Плыву в нежном потоке моих сновидений, и порой мне сопутствуют ангелы.
      Платон. Ты им что-нибудь говоришь?
      Сидония. Нет. Они шепчут мне, но понять их я не могу.
      Платон. Они сопутствуют нам с тех пор, как возник мир, но по-прежнему могут только шептать.
      Сидония. Иногда я слышу их в музыке.
      Платон. Или в голосах детей.
      Сидония. Но почему они здесь?
      Платон. Для них нет другого места. И притом они существуют везде. Это я только теперь начал понимать...
      Сидония. Я разговаривала с Мадригалом...
      Платон. Мадригал очень умен, но, когда дело касается поисков истины, нетерпелив. Он не умеет слушать. Искромет и Орнат такие же. Но в этом нет ничего удивительного. Горожане Ньюгейтского прихода славятся дурным характером*, жители Сент-Джайлсского - наклонностью к благотворительности**. Если так, то жители нашего прихода, возможно, отличаются нетерпением.
      * Там находились Ньюгейтская тюрьма, перед которой до середины XIX пека публично вешали осужденных.
      ** Там расположена церковь Святого Джайлса-в-полях. Святой Джайлс считается покровителем прокаженных, нищих и увечных, и им издавна оказывалась помощь в близлежащих благотворительных заведениях.
      Сидония. Нетерпеливые обитатели Пирожного Угла? Интересная теория. Я как раз только что сказала Мадригалу, что от тебя, Платон, только и жди чего-нибудь эдакого.
      Платон. Колокол зовет на новое слушание. Надеюсь, что оправдаю твои ожидания.
      42
      Положись на нашу милость к тебе, Платон. Доверься нам.
      Я могу доверяться только моей судьбе. На этом я стою - или падаю, не знаю; как бы то ни было, иначе вести себя я не мог. Мне не легче изменить мою жизнь, чем изменить цвет моих глаз. Они белы, как ваши глаза, и совесть моя тоже бела.
      Совесть - это совесть, совместное ведание, общее знание. Мы - единый город. Он - тело, а мы - его члены. Как можешь ты желать отделения от нас?
      Мне было видение, и я должен о нем рассказать. По-другому я поступить не могу.
      Ты прекрасно знаешь, что у нас не бывает раздельных видений. Это невозможно. Хуже: это кощунство.
      Вы, кажется, полагаете, что я действую в одиночку. Но нет. У меня есть душа. Это она повела меня в путешествие.
      43
      Платон. Там, в Золотом переулке, я нуждался в тебе. Где ты была?
      Душа. Ты нуждаешься во мне всегда. А взамен, согласись, я прошу тебя лишь об очень немногом. Но скажи мне: ты твердо решил идти вперед - в пещеру?
      Платон. Вперед? Может быть - назад?
      Душа. Это было твое желание - отправиться туда. Я здесь, чтобы сопровождать тебя, а не вести.
      Платон. Там может пойти дождь, как в былые дни. Может подуть ветер, выпасть роса.
      Душа. Былые дни. Вечно былые дни. Выдержишь ли ты жар их ложного солнца? Сможешь ли жить в их пыли?
      Платон. Признаю: я боюсь всего этого. Боюсь их тесной, кипучей жизни. Их слепой потребности в росте и расширении. Тише. Слышишь голоса?
      Душа. Я ничего не слышу.
      Платон. Я чувствую, что они близко.
      Душа. Возможно, ты их и слышал. Но уверен ли ты, что они не внутри тебя?
      44
      Вновь кощунство. Наши души не разговаривают с нами.
      Как вы можете быть в этом уверены?
      Наши души не являются нам.
      Вы ошибаетесь. После путешествия я уснул, и когда я пробудился, она сидела подле меня. Она, помню, пела сама для себя, а потом я открыл глаза.
      45
      Платон. Долго ли я отсутствовал?
      Душа. Трудно сказать.
      Платон. Где ты меня нашла?
      Душа. Здесь. Среди твоих бумаг.
      Платон. Это было тяжкое путешествие. Я словно бы вошел в пещеру и перемещался под нашей землей. Могло ли существовать такое место?
      Душа. Раз ты его видел - оно существует.
      Платон. Значит, это было не видение? Не греза?
      Душа. А ты сам как думаешь?
      Платон. Я верю, что это было настоящее.
      Душа. А я, в свой черед, верю тебе. Других, конечно, тебе будет не так легко убедить.
      Платон. Других?
      Душа. Но по крайней мере, ты сделал первый шаг. Увидел то, что прежде было невообразимо.
      Платон. Как это говорится? У меня открылись глаза. Теперь я примусь потихоньку будить остальных.
      46
      Так вы отказываетесь поверить, что я спускался в темную пещеру, где жили обитатели древнего Лондона? Горожане, послушайте меня. Прошу вас послушайте. Может быть, я ошибся. Я чувствовал и верил, что спускаюсь под землю, но, возможно, то была просто ущербность моего воображения. Возможно, они повсюду вокруг нас - просто мы с ними не видим друг друга. Вот вы опять смеетесь. Этим вы доказываете мою правоту. Может быть, мы не хотим их видеть. Или они не хотят видеть нас. Не знаю. Каким-то образом мы оказались разделены. Но я убежден: их мир переплетен с нашим.
      47
      Твои собственные слова обличают тебя. Признаваясь в сомнениях по поводу своего путешествия, ты ожидаешь при этом, что мы поверим твоим россказням?
      Я всегда только и делал, что рассказывал россказни. О том, как наши души впервые вышли на свет в эпоху Орфея, когда божественное человеческое очнулось от сна и объяло нас. О том, как в недобрую эпоху Апостолов мы научились молиться и страдать. Об эпохе Крота я сейчас говорить не буду, а что касается сменившей ее эпохи Чаромудрия, я рассказывал, как с ее приходом мощь человеческая вновь пробудилась и процвела. Мы вглядываемся в эти былые эпохи с великим вниманием. Мы учредили Академию, чья единственная задача - изучать старинные верования. Но в состоянии ли мы исследовать тех, кто жил прежде нас, и судить о них? Может быть, это они нас исследуют?
      Ты поистине неподражаем, Платон. Ты меняешь аргументацию на каждом шагу.
      Я просто рассуждаю. Я ничего не утверждаю. Я всегда полагал, что рассуждение не приносит вреда.
      Наше мнение на этот счет может отличаться от твоего.
      Значит, все-таки меня судят за то, что я думаю иначе, чем вы? Тогда, право же, наша эпоха не лучше, чем любая из прежних.
      Вот опять ты погружаешься в обманчивые грезы.
      Приходило ли вам на ум, что жизнь каждого из нас - своего рода греза и что пришла пора очнуться? Может быть, мы - греза людей эпохи Крота? Может быть, они - наша греза? Может быть, божественное человеческое еще не пробудилось и все минувшие эпохи вплетены в ткань его сновидений?
      Глупость за глупостью, Платон. Довольно. Мы знаем, что существуем. Мы знаем нашу историю. Мы - не выдумка, не плод чьего-либо воображения.
      Прошу прощения. Насколько я знаю, городской обычай разрешает обвиняемому высказываться в свою защиту свободно и открыто. Если мне будет позволено рассказать горожанам все, что возникало в моих мыслях и воображении после путешествия, тогда, возможно, они отвергнут выдвинутые против меня обвинения в обмане.
      Хорошо. Они сигнализируют о согласии. Тебе позволено. Продолжай.
      48
      Искромет. Для такой хилой фигуры голосина у него могучий.
      Орнат. Нет. Не могучий. Пронзительный. Почему-то всегда чувствуешь себя обязанным слушать. Его вечно распирало от мыслей. Помнится, когда мы еще были детьми, он рассуждал про ламбетских ягнят. Повторить, что он говорил, я сейчас не смогу - забыл начисто. Припоминаю только маленькую страдальческую физиономию да пронзительный голос.
      Искромет. Смотри. Поддергивает рукава балахона.
      Орнат. Он всегда был ему велик.
      Искромет. Рассказывал я, как мы с ним встретились перед моим исцелением?
      Орнат. Конечно. Ты рассказывал всем подряд.
      Искромет. Извини. А видишь, как он вскидывает руки, когда говорит? Опять описывает старый город...
      Орнат. Который ему пригрезился.
      Искромет. Ты уверен? Он описывает его купола, высокие здания, широкие улицы. Там было ночное небо, звезды. Было солнце, из-за которого на землю ложились тени.
      Орнат. Сейчас он заявит, что эти тени были душами.
      Искромет. Напрасно ты так отмахиваешься от его рассказа, Орнат. Что, если все это на самом деле?
      Орнат. На самом или не на самом - какая разница? Одной эпохи с меня хватит.
      Искромет. Выходит, невежество для тебя предпочтительней?
      Орнат. Лучше невежество, чем сомнение.
      Искромет. И все же Платон начал то, что никогда не окончится...
      Орнат. Именно поэтому я осуждаю его. Он посеял среди нас неуверенность.
      Искромет. "Сомненье - это затменье света". Кто так сказал, не помнишь?
      Орнат. Давай лучше не будем в это вдаваться. Что Платон сейчас делает?
      Искромет. Рисует на земле некий знак или букву.
      Орнат. Экая нелепость. Кто отсюда увидит?
      Искромет. Помолчи, Орнат, прошу тебя. Тогда мы сможем его услышать. Глянь-ка. Даже ангелы заинтересовались. Кончики их крыльев изменили цвет.
      Люди эпохи Крота не знали, почему они верят в науку. Они знали только, что не верить - нелепо. И их наука работала в их измерениях. Они могли быстро перемещаться из одной точки в другую, сообщаться друг с другом издалека и видеть друг друга, находясь в разных частях земли.
      Орнат. Три глупейших занятия, какие только можно вообразить.
      Искромет. Тише.
      Наука сотворила для них грандиозную действительность. Она создала планеты, звезды, лекарства. Можем ли мы считать их примитивными, первобытными людьми?
      Орнат. Конечно. Еще бы.
      Искромет. Он говорит с великой убежденностью.
      Помните, что сказал мне на первом слушании один из хранителей? "Мы не желаем возводить ни монументов, ни памятников, ибо, в отличие от тех, кто жил до нас, хотим изгладиться. Всем предметам суждено распасться, исчезнуть, поэтому мы предпочитаем не создавать их". Вспоминаете эти слова? А я скажу вам вот что. Нас приводят в изумление наши предки и их заблуждения, но столь же глупыми можем показаться потомкам мы сами. В отдаленных деревнях молота и кузнеца*, как вы знаете, обитают люди, которые считают себя уже умершими. Они не едят и не пьют, однако проживают положенный им срок. Позволено ли мне будет высказать пророчество? Если мы не согласимся признать присутствие иных реальностей вокруг нас, мы уподобимся им - станем мертвецами при жизни.
      * Молот и кузнец - Хаммерсмит, район в западном Лондоне.
      Орнат. Безумие и безумие. Неужели он сам верит тому, что говорит?
      Искромет. Некоторые горожане выказывают нетерпение - видишь?
      Орнат. Нетерпение и замешательство.
      Искромет. Дело идет к концу. Следующее слушание, по обычаю, будет последним.
      Орнат. Я очень этому рад.
      49
      Наш город велик, и древен, и ритуалы его священны. Горожане соберутся у различных его ворот, сообразно своим приходам, и там выдвинутые против тебя обвинения будут повторно оглашены. Затем горожане уснут и, пробудившись, уже будут знать, в каком состоянии - вины или невиновности ты находишься. Дух города будет руководить ими. В случае вины ты, конечно, должен будешь вынести себе приговор, какой сочтешь справедливым. Мы в этом не принимаем участия.
      А если я решу остаться оратором и продолжать выступления?
      Это твое право. Но после суда, а не прежде, и этого для нас достаточно. Город уже не будет прежним городом, и ты уже не будешь прежним человеком. Теперь, с твоего позволения, мы хотели бы завершить разбирательство.
      Мне, насколько я знаю, разрешается произнести последнее слово.
      Если желаешь - говори.
      Вердикт горожан
      50
      Горожане, живущие у ворот епископа! Вы слышали, как Платон защищал себя и как спорил с ораторами. Он сильно говорил, ничего не скажешь! Но был подвергнут суровой критике за крайности, в которые впал. Так или иначе, арбитрами в этих великих прениях станете вы: ваш вердикт будет окончательным. После общей трапезы вы уснете и, пробудившись, будете знать правду.