Причины последующего краха религии в точности нам неизвестны, хотя можно предположить, что она оказалась подорвана определенными внутренними противоречиями. Утверждая, к примеру, такие ценности, как сочувствие и сострадание, она преследовала тех, кто не соглашался с ее верховенством; она возвеличивала всемогущее божество, настаивая при этом, что всякая личность свободно выбирает спасительный или гибельный путь. Эти парадоксы держались много веков, но в конце концов вера рухнула, уступив место иным, на вид более складным и правдоподобным, объяснениям, дававшимся в эпоху Крота.
      18
      Платон. Я ощущал такой восторг, что мог говорить без запинки.
      Душа. Как я сказала перед тем, как ты перебил меня, ты обрел голос.
      Платон. И горожанам этот голос понравился. Я словно бы защищаю их, защищая при этом себя. Пока я изучаю и истолковываю прошлое, они могут о нем не беспокоиться. Я дарую им убежденность, и этого достаточно.
      Душа. Но они слушают очень внимательно.
      Платон. И смеются.
      Душа. Нет. Ты их неправильно понял. Этот смех - всего-навсего восхищение твоим ораторским даром. Помнишь, как ты рассказывал о последних днях эпохи Крота? Это было великолепно.
      19
      Века, которыми завершилась эпоха Крота, являют нам, возможно, самые величественные и ужасные сцены во всей земной истории. Кому под силу, к примеру, верно отобразить отчаяние, которым был преисполнен культ паутин и сетей, распространившийся среди людей в те последние годы? Они носили эти мрачные одеяния словно бы в знак благоговения и вместе с тем рабства, как будто пытаясь скрыть с их помощью свою собственную тьму. Легковерные, подобно их предкам, они внушили себе новое суеверие, суеверие прогресса, но в крайности своего состояния не ведали, куда ведет их этот прогресс, если вообще ведет куда-либо. Ничто, впрочем, не могло подготовить их к ужасу конца.
      Священники той поры утратили визионерские качества и сделались простыми техниками; их познания были столь ограниченными, что главным их делом были преобразования цифр и чисел в материальном мире. Одна из групп в составе этой священнической касты была обучена обозревать небеса (в старинных текстах люди эти назывались астрономадами или астронумераторами) для того, чтобы поддерживать повсеместную уверенность в регулярности и предсказуемости движения светил. Именно это, как мы считаем, называлось наукой. Однако вдруг настал момент, когда один из наблюдателей заметил, что отдельные слабые области света каким-то образом исчезли. Другой наблюдатель, находившийся в другом районе земли, заметил пропажу некоторых иных отдаленных источников излучения. В страшной тревоге астронумераторы сошлись и стали совещаться; они пришли к выводу, что эти звезды и туманности исчезли просто потому, что на них никто не смотрел. Испытывая растущее отчаяние, техники принялись изучать свои карты и модели, чтобы составить список небесных объектов, которые не находились под непрерывным наблюдением. Эти объекты, конечно, тоже исчезли. Вожди эпохи Крота внезапно оказались перед фактом: элементы их вселенной переставали существовать, если не были предметом активных поисков или изучения. При жизни одного поколения сформировалась вера в то, что ночное небо со всеми его свойствами и характеристиками сотворено человеческим восприятием.
      Все галактики и созвездия стали объектами постоянного внимания, как будто еще можно было поддерживать существование этой вселенной согласованным усилием воли. Но поздно. Техников охватило сомнение. Потом постепенно, сектор за сектором, погасли все звезды. Начавшись, процесс не мог быть остановлен; с одного затмившегося участка мрак растекался по всему ночному небу. Поскольку астрономады теперь считали себя ответственными за то, что они обозревали, они заметались, неспособные определять направление обзора хоть с какой-то уверенностью. И тьма распространялась.
      Населению об этих событиях поначалу не сообщали, и люди не заметили отсутствия нескольких отдаленных звезд. Но когда медленно начали исчезать самые заметные фигуры ночного неба, возник великий, всепоглощающий страх. Иные заговорили о том, что надо молиться. Молиться? Но кому, чему? Люди давным-давно отказались от всякой идеи божества, находящегося внутри них или же внешнего по отношению к ним. Кто способен воссоздать те сцены ярости и отчаяния, что разыгрались, когда смысл восьмисотлетних деяний эпохи Крота стал наконец проясняться? Гнев людей поначалу обратился на священников, которые, как людям теперь казалось, всегда обманывали их и манипулировали ими; они обрушились с проклятиями на творцов разума, абстрактных суждений и подступающей тьмы. Но служители науки сами были в ужасе и замешательстве от разворачивавшихся над их головами событий. Они не понимали раньше и не поняли теперь, что вся их деятельность была магией, что их вселенная была эманацией человеческого сознания. А потом... потом вдруг померкло солнце.
      Последовавший за этим период страха и злобы описан во многих хрониках. Люди эпохи Крота не видели, не могли видеть света в самих себе, и они яростно ополчились на темную и ложную действительность, которая была воздвигнута вокруг них. Иные дивились тому, что все еще живут, все еще дышат; но в большинстве своем те, что населяли эту гиблую цивилизацию, дали волю охватившей их жажде насилия и разрушения. Вначале они обратились против механизмов и тех, кто ими управлял, и, как сообщают наши историки, принялись жечь машины. В этом великом пожаре сгорели сети и паутины, служившие священным облачением для тогдашнего суеверного культа; люди разбили все экраны и световые знаки, посредством которых этот культ был организован. Потеряв контроль над своей вселенной, они вместе с ним утратили и веру в сотворившую ее цивилизацию. В ночи, которая окутала их мир, словно саваном, их вычислительные орудия, их средства связи и передвижения - все это теперь показалось им ненужным и бессмысленным. И они со всем этим разделались - уничтожили, сожгли дотла. И лишь тогда, среди изнеможения и безмолвного отчаяния, которыми был отмечен конец эпохи Крота, начал распространяться благодетельный человеческий свет.
      Вскоре после великого пожара, когда пламя сошло на нет, возникло приглушенное, смутное, сумеречное свечение; его источником казалась сама земля, и, обволакивая людей, свет набирал силу. Наконец воцарился ясный день, и не было больше ночного неба, которое так долго обманывало людей и властвовало над ними; они возрадовались было, но затем испугались, увидев, что сияние исходит также и от них самих. Этот момент мы с достаточной определенностью можем считать началом эпохи Чаромудрия.
      20
      Платон. Я внушил горожанам такую убежденность, что никакого желания проверять услышанное у них не возникло. И я сам был убежден. Не ошибался ли?
      Душа. Не могу сказать.
      Платон. Что, если прошлое - сплошная выдумка или легенда?
      Душа. Непохоже.
      Платон. Позволь мне тогда спросить иначе. Что, если мое толкование книг ошибочно?
      Душа. Кому это может быть ведомо?
      Платон. Тебе.
      Душа. Я ведаю то, что ведаешь ты.
      Платон. Для бессмертного существа ты очень скромна. Ты же понимаешь прошлое и способна заглянуть в будущее.
      Душа. Может быть, между ними нет разницы.
      Платон. В эпоху Чаромудрия люди узнали, что будущие события влияют на все стороны их настоящего.
      Душа. Так ты мыслишь.
      Платон. Так я мыслил. Упомянул ли я об этом в моем выступлении?
      21
      Эпоха Чаромудрия началась с той поры, когда на земле возник человеческий свет. Он разогнал мрачное наваждение Крота, и горожане стали привечать друг друга, не страшась и не маскируясь. Но хотя в целом этот ранний период был периодом радости и пробуждения, он был несчастливым и трудным для тех, кто испугался обретенной свободы. Иные, к примеру, сочли этот новый мир существующим только в их сознании и со стонами бросились прочь от людей. Другие закрыли глаза, не желая видеть ничего вокруг, и уснули беспробудным сном.
      Но пора тревог миновала, унеся с собой мнимости абстрактных законов и неизменных размерностей. Первым свидетельством перемен стало сообщение о том, что на лугах Греции люди увидели скачущего кентавра. Затем пришла еще одна новость: в северной Франции был замечен феникс, встающий из пепла; размерами он был приблизительно с орла, расцветкой перьев пурпурно-золотой. А когда поблизости от берегов Малой Азии стали слышны голоса сирен, а в окрестностях Дублина - причитания банши*, все поняли, что многочисленные духи земли вышли из заточения, длившегося почти тысячу лет. Пошли разговоры об эльфах и кракенах, о сильфидах и валькириях, о единорогах и саламандрах; ткань прежней действительности распускалась на глазах - или, вернее, в нее вплелось так много новых нитей, что сама она теперь виднелась лишь изредка.
      * Банши - в ирландском фольклоре привидение в образе женщины. Явление или крик банши предвещает чью-либо смерть.
      Без этого нам не понять легенд раннего Чаромудрия. Мы читаем об огромных кораблях из золота, приплывающих из Эльдорадо с грузом золотых плодов и златокрапчатых обезьян, о послах из Утопии, много веков скитавшихся по морям, прежде чем достичь лондонской гавани. Именно тогда поднялась из океана Атлантида, именуемая также Авалоном, Кокейном и островом Блаженных; в эпоху Крота она лежала ниже поверхности, доступной человеческому зрению, но теперь восстала из вод во всей своей красе и славе. Не столь радостными были, однако, вести о том, что на Суматре обнаружена теснина Злых Щелей*, а на валлийской границе - Трясина Отчаяния**.
      * Теснина Злых Щелей фигурирует в "Божественной комедии" Данте.
      ** Трясина Отчаяния фигурирует в аллегорическом романе Дж.Беньяна "Путь паломника".
      Но ничто не могло умерить воодушевления, охватившего наших предков, когда им стала известна история родного города, Из сочинений Гальфрида Монмутского, великого ученого и историка, они узнали, что Лондон был основан Брутом Троянским в ту пору, когда "Ковчег Завета был захвачен филистимлянами". Были обнаружены и другие исторические труды - среди авторов можно назвать Маколея и Тревельяна, - но они были написаны позже и поэтому представляются менее надежными. У Гальфрида горожане, жившие в эпоху Чаромудрия, прочли, что после падения Трои Бруту явилась богиня Диана и велела ему плыть к острову, лежащему дальше солнечного заката, и основать там город, который станет подлинным чудом света. Остров звался Альбион, и, высадившись на его белый берег, Брут столкнулся там с племенем великанов, которых он в конце концов одолел в битве. Мы, разумеется, обнаружили свидетельства, говорящие о том, что великаны действительно существовали, обнаружили в больших холмах, что по-прежнему окружают наш город; то, что сохранилось от их усыпальниц, можно видеть в Музее тишины. После победы над великанами Брут основал Новую Трою, которая стала называться городом Луда, или Лондоном, и дал городу свод духовных законов, которые действовали в правления Лира, Корделии и самого Луда. Имена других монархов нам неизвестны, хотя Маколей и Тревельян изобрели ряд фантастических династий, которые мы преспокойно можем отправить туда, откуда они явились, - в эпоху Крота, в темный мир ее теоретической мысли.
      В полях Финсбери*, безвестно пролежав в земле много веков, была извлечена на поверхность величественная статуя; качество обработки камня позволяет датировать ее средним периодом эпохи Чаромудрия, и вокруг нее были обнаружены признаки кольцевой ритуальной тропы. Были взяты на пробу и исследованы образцы грунта, после чего был сделан вывод, что статую окружал ряд монументальных светильников, в высоту достигавших верхних слоев воздуха; зажигались они, вероятно, от молний, вызывавшихся неким неизвестным нам способом. Руки статуи подняты словно бы в знак приветствия или торжества, а в ее грудной ложбине начертаны буквы ЛО; но нечто еще более замечательное виднеется у нее на животе, где высечен большой круг. Внутренность круга прихотливо расчерчена линиями, которые при ближайшем рассмотрении оказались изображениями улиц и жилищ Лондона; одна плавная кривая повторяет изгибы Темзы. Смысл букв ЛО после этого стал нам понятен. Эта возвышенная, величественная фигура - не что иное, как священное изваяние самого города! Мы заключаем отсюда, что горожане почитали Лондон как живое божество. Возможно, они приносили городу жертвы, но с уверенностью утверждать этого мы не можем.
      1 Поля Финсбери - популярное место прогулок лондонцев в Средине пека. Ныне это район центрального Лондона.
      Религиозное почитание Лондона, в свою очередь, объясняет некоторые другие яркие особенности эпохи Чаромудрия. Древние племенные и родовые тропы вокруг города были тогда восстановлены или, как говорили наши предки, "пробуждены". Мы читаем, что здания становились цветами, а цветы зданиями, но смысл этого неясен. Погребальные обряды также полны значения. Горожан хоронили, придавая их останкам точное сходство с грандиозной фигурой: руки воздеты вверх, на теле изображены буквы ЛО и план Лондона. Не становились ли они в смерти частью божественного города? Или Лондон являл собою общую духовную волю и духовное бытие своих жителей? Когда вскрывались их гробницы, неизменно был ощутим аромат сладких трав и курений, и у каждого из погребенных голова была украшена золотым обручем. Те, кто пережил катастрофу, уничтожившую мир Крота, кто стал источником первого человеческого света, чувствовали, что благословенны. Поэтому, как заметил один из тогдашних историков, когда люди эпохи Чаромудрия хоронили умершего, они верили, что хоронят бога.
      22
      Искромет. А дети всегда рады его послушать. Видел, как они сбегаются к нему, стоит ему появиться?
      Мадригал. Только потому, что он маленький, как они. Но скоро они достигнут возраста, когда должны будут изобразить себя на Стене. Помнишь, как ты, я и Платон взяли палочки из цветного света и вывели на камнях наши фигуры?
      Искромет. Сидония, кажется, изобразила себя со светильником в руке?
      Мадригал. Не могу припомнить. Но мне вспоминается, что она стерла часть своего лица. И тем не менее по ее чертам всякий мог сказать, из какого она прихода.
      Искромет. А потом Платон нарисовал себя в колпаке с перьями...
      Мадригал. В колпаке городского шута.
      Искромет. А в руке - исписанные листы из стекла.
      Мадригал. Возможно, он предвидел свою будущность.
      Искромет. Или, как сказал бы он сам, его будущность уже совершилась в прошлом.
      Мадригал. Вот-вот. Нечто в этом роде он втолковывает детям. Гляди дочь Орната. Слушает его. Смеется. Наверняка Платон опять говорит об эпохе Крота.
      Искромет. Но что в них смешного, в этих минувших делах? По правде говоря, меня дрожь от всего этого пробирает.
      Мадригал. Ты должен признать, что в них есть и забавная сторона. Представляешь себе - наши предки, ища руководства, смотрели вверх!
      Искромет. Да, потешно. В какую это было эпоху - Крота или Чаромудрия?
      Мадригал. Крота, по-моему. Во всем этом поди разберись.
      Орнат. Искромет и Мадригал! Здороваюсь и прощаюсь.
      Мадригал. Куда так торопишься? Вон дочка твоя - к ней?
      Орнат. Платон избрал новую тему. Вот-вот начнет у колодца клерков.
      Искромет. К сожалению, мы оба, Орнат, немного устали. Придется довольствоваться твоим пересказом.
      23
      Мы располагаем некоторыми сведениями об актерах и комедиантах былых эпох, но благодаря случайно обнаруженному нами комическому сборнику, озаглавленному "Остроумие и его отношение к бессознательному", наши познания значительно выросли. Смысл понятия "бессознательное" ни в коей мере нельзя считать выясненным, хотя, возможно, оно связано с алкогольным опьянением, которое даже теперь является предметом шуток и смеха. Упомянутый сборник острот сочинен клоуном, или фигляром, выступавшим под сценическим псевдонимом Зигмунд Фрод. Само звучание этой фамилии, совпадающее со звучанием слова fraud (обманщик), придавало его комическому образу дополнительную пикантность. В этом томике он собрал образчики того, что он называет "значимой чепухой", с описаниями комических номеров, где участвуют персонажи, забывающие имена, неверно читающие слова, пытающиеся открывать двери не теми ключами и опрокидывающие банки с черной краской. Сам Фрод, ясное дело, был неподражаемым затейником, и легко представить себе, как он рассказывал со сцены об этих нелепых злоключениях с абсолютно серьезным лицом.
      Его номера можно охарактеризовать как "фривольные" и даже "ядреные"; содержащиеся в них многочисленные намеки на половую жизнь отражают хорошо известную особенность древнего театра. Его сценический "жаргон" был, помимо этого, основан на конфронтации между аудиторией и исполнителем, на что указывает, в частности, постоянное использование Фродом его знаменитой фразы "Полагаю, мне сподручнее об этом судить!" - служившей сигналом к очередному взрыву хохота.
      Но самые яркие образцы фродовского остроумия - это комические перепалки, звучавшие со сцены, когда на ней появлялся его постоянный партнер Эдип. Этот "комик-недотепа", или "комик-простак", был, возможно, своего рода реликтом старой пантомимической традиции, поскольку он был одет в мешковатый белый наряд и отличался мрачным выражением лица, характерным для амплуа второго клоуна. Он потешал зрителей своими мгновенными двусмысленными репликами, которые назывались "оговорками по Фроду". Он безуспешно дразнил ими Фрода всякий раз, когда тот начинал "анализировать" его посредством восхитительно нелепых вопросов:
      - Признайся, Эдипушка, ты что-нибудь подавляешь?
      - Конечно нет! Я стою во фрунт, как солдат сказал горничной.
      - Будет, будет тебе, котофей. Хватит молоть чепуху. Скажи мне, что ты думаешь о ножках стульев и железнодорожных туннелях?
      - Скорее вне, чем внутри, как епископ сказал...
      - Сдается мне, котофей, ты начинаешь оправдывать мои выводы.
      - Не говори мне о вводах и выводах. После прошлой ночи...
      - Какого ты мнения о длинных носах?
      - В жизни с подобной гадостью не якшался!
      - Перестань. Хорошенький ответ ты даешь на один из моих прославленных аналитических вопросов.
      - Я тебе, Зигмунд, честно скажу. Я знаешь где их все видал, эти твои вопросы...
      - Эдипушка, ты, судя по всему, был очень забавным ребенком.
      - Забавным? Они у меня все криком кричали. Особенно мамаша.
      Подобные диалоги, называвшиеся на театральном языке "трепотней" или "репризами", должно быть, смешили публику эпохи Крота до слез, в особенности когда Фрод, обращаясь к зрителям, сообщал им, что "за все сказанное моим другом в ответе его бессознательное" - то есть, что он пьян.
      Нередко отмечалось, что люди эпохи Крота были сосредоточены на половой жизни в ущерб всем прочим принципам бытия; некоторые данные говорят даже о том, что они идентифицировали себя в соответствии со своей половой ориентацией. Не надо, прошу вас. Это не должно вас шокировать. Наша задача - понять их, а не осудить.
      Несмотря на свою одержимость половыми вопросами - а возможно, даже благодаря ей, - они смеялись над шутками Фрода также весело, как смеемся теперь мы. Поэтому мы отдаем ему дань уважения как гениальнейшему комику своей эпохи.
      24
      Сидония. Я прервала твое выступление, Платон?
      Платон. Нет, я уже кончил, и кончил эффектно.
      Сидония. Я тебе первому хотела сообщить удивительную новость.
      Платон. Да? Какую?
      Сидония. На углу Лайм-стрит и Леденхолл-стрит обнаружен огромный столб. Он явился так легко и так быстро, что, можно подумать, и вовсе не был в земле.
      Платон. Если действительно на углу Леденхолл-стрит, то, должно быть, это громадный майский столб, простоявший там многие столетия. Он был средоточием городских празднеств и торжеств.
      Сидония. На нем есть письмена, частью стертые, но все же различимые. Я их переписала.
      Платон. Так, посмотрим. "Ове Аруп и партнеры - Ллойд-билдингу"*.
      * "Ове Аруп и партнеры" -строительная фирма. На месте нынешнего небоскреба "Ллойд-билдинг" в Средние века возвышался столб, вокруг которого танцевали на майском празднике.
      Сидония. Я, признаться, была озадачена. Потому и пришла к тебе.
      Платон. Если на этом именно месте, то наверняка майский столб. Вся городская история говорит нам, что первоначальные формы не умирают.
      Сидония. И что же?
      Платон. "Ллойд-билдинг" - должно быть, имя, данное майскому столбу. Ове, Аруп и партнеры - его божества-хранители.
      Сидония. Неужто так?
      Платон. Никаких сомнений.
      25
      Платон. Никаких сомнений. Или?..
      Душа. Нет смысла меня спрашивать. Я не имею ничего общего со знанием, точным или неточным. Я - только любовь, только интуиция.
      Платон. Если ты любишь меня, то должна мне сказать. Могу ли я быть уверен в том, что говорю? Порой мне кажется, что уверенность моя напускная, что я должен схватить сомнение, как нож, и вспороть себя им. Раненый, я могу изречь правду.
      Душа. Ох...
      Платон. По-твоему, я говорю странные вещи?
      Душа. На подобное я смотрю с дальним прицелом. Что хорошо для тебя то и верно.
      Платон. Но ты поняла меня. Поняла? Ведь это ты наградила меня беспокойством. Нервным страхом.
      Душа. Винишь меня? Почему? Ты таков, каков есть. Да, я часть тебя, но я отказываюсь нести всю ответственность.
      Платон. Выходит, ты меня стыдишься.
      Душа. Вовсе нет. Мне не всегда нравятся твои высказывания, но я нахожу их необходимыми. Давая выражение своим мыслям, ты формируешь меня. Это эгоистично с моей стороны?
      Платон. Нас учили, что строй стаи летящих птиц - это также и образ птичьей души. Мы с тобой, думаю, соотносимся так же.
      Душа. И кроме того, мы - часть мировой души. А еще... Ну, там чем дальше, тем таинственней.
      Платон. Так ты меня никогда не покинешь?
      Душа. Бездушного тела быть не может, хоть я и должна признать, что иной раз очень хотела бы, так сказать, воспарить. Но, конечно, я не могу лишить тебя... как бы это назвать... внутренней силы.
      Платон. Благодарю тебя. Отвагой, какая во мне есть, я обязан тебе.
      Душа. Я не накладываю обязательств. Это дар. И возможно, он скоро тебе пригодится.
      Платон, Ты меня интригуешь.
      Душа. Тс-с. Загляни теперь в свое сердце и говори горожанам о чудесном сотворении мира.
      26
      Для тех из нас, кто изучает поэзию минувших эпох, древние мифы, повествующие о сотворении мира, представляют чрезвычайный интерес. Люди верили, к примеру, что бог Хнум создал громадное яйцо, в котором пребывало все сотворенное, пока другой бог, Птах, не разбил скорлупу молотком и жизнь не выплеснулась наружу. Этот выплеск получил название "большого взрыва"; после него вселенная, как полагали, постоянно расширялась. Разумеется, певцы сотворения не понимали, что отступало, удаляясь от них, не что иное, как их божественная энергия. Они, так сказать, разбили молотками вместилища своего собственного разума.
      В целом более убедительной представляется песнь сотворения, сохранившаяся от древнего города Вавилона. Две силы - светлая и темная, бог и дракон - сражаются за верховенство; бог убивает дракона, но тьма в предсмертной агонии успевает разбросать в просветленной вселенной семена смятения. Это так называемая "теория хаоса", в которой пасть дракона получила название "черной дыры"; другой миф говорит об этой пасти как о "темном веществе". В этих дивных сагах также действуют такие легендарные существа, как белый карлик и коричневый карлик. Вам, должно быть, уже понятна главная цель, с которой создавались эти мифы. Древние певцы и пророки имели так мало веры в собственные силы, что ощущали необходимость изобразить некий мощный и отдаленный источник, из которого они якобы вышли. Знание о том, что всё - и прошлое, и будущее - существует изначально и вечно, не было даровано им.
      Меноккио*, автор интереснейших сочинений на мифологические темы, высказал предположение, что четыре стихии древнейших мифов - земля, воздух, огонь и вода - были первоначально перемешаны в некой гнилостной массе; черви, проделывавшие в этой массе ходы, были ангелами, один из которых стал Богом. Этот взгляд получил известность как "теория червоточин", которая дала толчок большому числу изощренных рассуждений. Изобретательностью ее превзошла только повесть о "суперструнах", которую мы можем ориентировочно отнести к цивилизации, породившей представление о музыке сфер. Эти "струны" возникают и в других мифах, которые подчеркивают роль гармонии и симметрии в сотворении вселенной. Есть основания полагать, что легенды эти рассказывались людям под ритуальный аккомпанемент многих музыкальных инструментов. Нам, конечно, кажется странным, что наши отдаленные предки всегда оглядывались назад в поисках некоей мифической точки, из которой они произошли; наши воззрения, несомненно, озадачили бы их не меньше. Мы теперь понимаем, что сотворение идет постоянно. Мы сами - сотворение. Мы сами музыка.
      * Меноккио - прозвище итальянского мельника Доменико Сканделли, жившего в XVI веке. Его еретические взгляды на сотворение мира стали предметом разбирательства в суде инквизиции. Судьба Меноккио стала темой книги итальянского историка Карло Гинзбурга "Сыр и черви", вышедшей в 1976 году.
      27
      Официант. Добро пожаловать, судари, в Музей шума. Чего вам надобно?
      Мадригал. Надобно?
      Искромет. Так говорили в старину. Он спрашивает, чего тебе налить вина или кофе.
      Мадригал. Зачем он предлагает мне вина или кофе?
      Искромет. Здесь как бы старинная кофейня. Это такой обычай. И ты, конечно, должен будешь ему заплатить.
      Мадригал. Кем он себя считает?
      Официант. Прошу вас, горожане, чего вам надобно?
      Мадригал. Мне - понять, где я нахожусь. Что это за место?
      Официант. Угол Ломбард-стрит. Около Мэншн-хаус.
      Мадригал. Здесь не слышно никакого шума. Скорее это Музей тишины..
      Искромет. Тс-с. Слышишь шаги? Словно бы сердце бьется. Теперь их больше - звуки шагов по камню. К ним прибавляются новые, еще и еще.
      Мадригал. Слишком громко уже.
      Искромет. Это шаги бесчисленных поколений.
      Maдригал. Теперь они стали глухими и отдаленными.
      Искромет. Потому что вечер настал. Слышишь смех и разговоры за другими столами? И стук посуды из кухни, что находится под нами?
      Мадригал. Это все на самом деле?
      Искромет. На этот вопрос тебе не ответит никто.
      Мадригал. Я думаю, я возьму вина. Как надо называть этого молодого служителя?
      Искромет. Официант.
      Мадригал. Официант! Я заплачу за вино!
      Искромет. Хорошо. А теперь расскажи мне о выступлении Платона на Пентон-хилл.
      Мадригал. Тебя что, не было там?
      Искромет. Нет, я был занят. Меня избрали для работы.
      Мадригал. Поздравляю!
      Искромет. Мне повезло. Но все-таки жаль, что я не услышал его речь. С чего она началась?
      Мадригал. Это деревянное сиденье очень жесткое.
      Искромет. Оно поможет тебе сосредоточиться. Перескажи мне выступление Платона.
      28
      Приблизительно шестьсот лет назад среди южнобережных руин была обнаружена длинная лента образов, оттиснутых на некоем гибком материале, они стали видны на ярком свету, что побудило некоторых историков предположительно охарактеризовать их как разновидность осязаемого или сгущенного сияния. Два слова были расшифрованы: "Хичкок" и "Исступление"*, но природа и назначение ленты остаются неясными. Мы освещали эти образы всевозможными способами, перемещали их в разных направлениях и с разными скоростями, но смысл их по-прежнему окутан тайной.
      * "Исступление" ("Frenzy") - фильм А. Хичкока, вышел на экраны в 1972 году.
      Однако, несмотря на свою неполноту, Хичкок-Исступление представляет собой находку чрезвычайной важности, поскольку мы вскоре поняли, что образы эти являют нам Лондон эпохи Крота. Вообразите изумление, которое мы испытали, увидев людей далекого прошлого, торопливо идущих по освещенным путям, исполняющих ритуальные действия! Первая картина изображает каменный мост с двумя темными башнями - по одной на каждом из берегов. Под ним протекает река, на первый взгляд слишком узкая и неспокойная, чтобы быть нашей возлюбленной Темзой. Но чуть позже была опознана ее приливно-отливная повадка. Да, это была наша река, но густо наполненная тенями и пятнами разлитого мрака.
      Дальше - еще более удивительные вещи: становится ясно, что некий человек или некое существо летит над рекой, то взмывая, то опускаясь. Невидимое, это существо видит всё - высокие строения и освещенные комнаты, городские пути и человеческие лица, диковинных серых птиц и маленькие лодки на воде. Волнисто, незримо оно скользит сквозь лондонский воздух. Может быть, это некая верховная жрица, зовущаяся Хичкок-Исступление? Но об астральной магии в эпоху Крота нам ничего не известно. Было высказано предположение, что эту ленту материального света выделил, пролетая над городом, ангел, но данная интересная гипотеза пока не получила подтверждения.
      Итак, мы по-прежнему пребываем в недоумении и можем лишь удивленно взирать на эти картины древнего Лондона. Первая из них показывает группу людей, собравшихся подле Темзы; они хлопают в ладоши и улыбаются друг другу, словно бы участвуя в каком-то племенном ритуале. Возможно, они намереваются молиться реке или принести жертву городу, поскольку дальнейшие картины изображают плывущую по воде обнаженную женщину с продолговатым куском полосатой ткани вокруг шеи*. Возможно, это тело было элементом изощренного обряда, цель которого - извлечение мертвых из речных глубин, но жизнь эпохи Крота настолько быстра и отрывочна по своему строению, что никакого определенного вывода сделать нельзя.
      * В фильме Хичкока маньяк душит женщин галстуками.
      Дальше, к примеру, идут картины некоего замкнутого помещения, где мужчина обвязывает себе шею точно таким же продолговатым куском полосатой ткани. Кто он - один из мертвых, родившихся заново?