- Бежать одному? Оставить вас на гибель! Да вы что, ребята? Какими глазами я буду смотреть на людей?
      - Тихо! Не повышай голоса и не злись, Гриша. Это решение всех. Выполняй задание. Выбирай момент.
      - Тсс, внимание! Вот идет твой "приятель", кажется, сюда направляется.
      Штурмбаннфюрер осмотрел нагруженные нарты - мешки с рисом, сахаром и, видимо, оставшись довольным, вернулся в дом. Привязывая груз, Бухтияров тихо сказал Маркову:
      - Дима, все понял.
      - Шнель, шнель, - торопил боцман, махая автоматом в сторону моря.
      Григорий, делая вид, что не замечает криков, лихо свистнул, и собаки дружно потянули нарты. Вслед за ними, с автоматами в руках, быстрым шагом направились двое охранников, третий остался с зимовщиками у склада. До места выгрузки было метров пятьсот по заснеженной, болотистой тундре. Слева, метрах в трехстах, был берег реки Ленивой, а справа, в ста метрах, тихо плескалось море. Тонкий лед покрывал еще не успевшие промерзнуть болота. В легких, непромокаемых унтах из шкуры лахтака Бухтияров шагал легко, где надо, бежал у нарт, нарочито громко покрикивая "шнель, шнель!", но собаки, не слыша привычного "хоп-хоп", заставлявшего их ускорять бег, тянули не торопясь. Немцы, одетые в длинные клеенчатые плащи и тяжелые кожаные сапоги с короткими широкими голенищами, стараясь не отстать, бежали грузно, проваливаясь в скрытые под снегом мочажины, брызгающие фонтанами ледяной воды и грязи. Увидев на берегу большую группу моряков, Бухтияров вполголоса крикнул "хоп-хоп!" и вспрыгнул на нарты, быстро заскользившие под уклон. У самого обрыва он лихо развернул упряжку параллельно берегу и, затормозив остолом, встал.
      Когда мешки были свалены, подошла охрана. Тяжело дыша, мокрые от воды и пота, забрызганные грязью, они плюхнулись на мешки, что-то злобно отвечая на веселые подтрунивания моряков. Отдышавшись, боцман поднес свой огромный кулак к лицу каюра, сдавленно прошипел:
      - Нихт шнель, доннерветтер!
      - Я, я! Нихт шнель, герр боцман, - ответил Бухтияров и мягко, но решительно положил свою ладонь на кулак боцмана, отведя его в сторону, и со словами "битте, битте" усадил его на нарты...
      Через три-четыре рейса усталые и промокшие насквозь моряки уже не вмешивались в действия Григория, зябко ежились, жались друг к другу, кутаясь в невыделанные оленьи шкуры, положив автоматы под себя.
      "Еще несколько ездок, и они скиснут", - думал Григорий. На ходу он изучал подходы к реке, к распадку на том берегу, где оставил упряжку, смотрел на серо-зеленую гладь широкого берегового разводья, в глубинах которого, где-то на грунте, лежали подводные лодки.
      У склада при очередной погрузке Дима тихо передал:
      - На Диксоне шторм продолжается. Гидросамолет не может подняться с крутых волн. Поблодзинский рекомендует ускорить побег. Если у тебя не выйдет, он передаст с одной из часовых сводок погоды открытым текстом, что у нас немцы... это будет стоить ему жизни...
      - Терпение. Необходимо измотать охрану. Двое, кажется, уже дошли, но боцман держится. Возможно, к этому времени всплывут лодки за грузом. Это отвлечет охрану, и я избавлюсь от нее. Как? Найду способ, пока не знаю, тихо ответил Григорий.
      - На лодках скорострельные пушки и тяжелые пулеметы. Они накроют тебя даже на том берегу.
      - С моря левого берега реки не видно. Холмы закрывают обзор. Пусть пуляют, тундра велика.
      - Мы будем тебе грузить оленьи и нерпичьи шкуры. Они объемистее, но их проще сбросить, нежели ящики с консервами и маслом. Да, тут опять был твой "приятель", он передал вон тому длинному матросу какой-то мешок. Похоже, с бумагами зимовки.
      - Нет ли в нем кодов радиостанции? Это была бы удача.
      Марков непонимающе взглянул на Бухтиярова, но последний не успел ответить, подошел боцман с мешком, переданным ему матросом, и взобрался поверх тюков меха.
      - Шнель! - сухо приказал он. От крика "хоп-хоп" собаки выскочили с разбитой тропы на целину, ходко пошли к морю. Огибая холм, Бухтияров приблизился к реке и, когда распадок скрыл от него зимовку, но полностью открыл берег моря, увидел рубку всплывающей лодки, а метрах в трехстах от нее - вторую.
      - Субмарины! - крикнул он, поворачиваясь к седоку.
      - Гут, гут! Субмаринен, - опуская руку с пистолетом и поворачиваясь к морю, ответил боцман. Следя за лодками, он привстал на колени.
      "Лучшего момента не будет", - молнией мелькнула мысль у Бухтиярова. И в ту же секунду, как во сне, он наотмашь ударил немца тяжелым остолом. Второго удара нанести не удалось. Дико взвыв, боцман свалился с нарт и растянулся на снегу; пистолет выскочил из его руки и отлетел далеко в сторону. Бухтияров спрыгнул с остановленных нарт, но, увидев, что моряки на берегу обернулись на крики, вскочил обратно, свистнул и погнал упряжку к реке. Собаки с ходу выскочили на лед, но, не пробежав и двадцати метров, с визгом исчезли в черной воде... Бухтияров успел скатиться с нарт у самой кромки проломившегося льда и теперь в бессилии смотрел на закипевшую пузырями воду, на широкую гладь тонкого, как стекло, льда, который он должен был преодолеть. "Эх, лыжи бы..." - подумал он и пополз, заскользил по льду, упруго прогибающемуся под ним.
      Истошные крики заставили его оглянуться: у самого берега по пояс в воде, окруженный битым льдом, стоял боцман. Он грозил кулаком.и что-то кричал. Из потока слов Григории уловил только одно: "Цурюк!" - "Назад!"
      Григорий услышал под собой треск, и холодная вода иглами кольнула живот, грудь. Он быстро перекатился в сторону и, не обращая внимания на крики и проклятия боцмана, быстро пополз дальше. Мысль, что вместе с упряжкой, возможно, погибли и коды радиосвязи, придала Бухтиярову уверенность. От радости он чуть не вскочил на ноги, чтобы быстрее добраться до берега, но треск пружинящего льда заставил его снова раскинуть руки и ноги. "Спокойно, Гриша, спокойно, - говорил он вслух, не замечая, как из-под ногтей капала кровь, оставляя на снегу выпуклые ровные кружочки, похожие на цветы тундровой камнеломки. - Что будет с ребятами, если не доберешься?" Думая об участи зимовщиков, он торопливо полз и, когда до берега оставалось совсем немного, вскочил на ноги, тремя прыжками достиг земли и упал, зарывшись лицом в колючие искры снега.
      Сухой, отрывистый треск, совсем непохожий на треск льда, заставил его глубже вжаться в снег. С того берега группа моряков била по Григорию из автоматов. Из-за дальности огонь был неприцельным, но фонтанчики снега поднимались совсем близко от него. "Надо уходить к спрятанной упряжке, пока они не притащили ручные пулеметы", - подумал Григорий и, пригнувшись, побежал вдоль берега, но отчаянный вопль остановил его. На середине реки, хватаясь за переворачивающиеся льдины, барахтался человек в черной пилотке с белыми кантами. "Никак боцман? Эх, салага! - кольнуло чувство жалости. Надо же, за мной погнался. Наверное, приказали..."
      Люди на том берегу, сбившись в кучу, смотрели, не двигаясь, на тонущего человека, а тот неожиданно приподнялся над битым льдом и, погрозив толпе кулаком, исчез в темной воде. И странно - Бухтияров не испытывал удовлетворения от гибели человека, которого он всего несколько минут назад собирался уничтожить. Григорий устало произнес: "Нашел же себе смерть в реке, о которой в своей Германии никогда и не слышал".
      Уже добравшись до холма, Бухтияров увидел в небе желтую ракету; тотчас же в ответ ей над морем взвилась вторая, такого же цвета. Озадаченный этими сигналами, Григорий быстро зашагал к собакам, которые, увидев его, залились радостным лаем.
      - Что, родные, соскучились, проголодались?.. Но сейчас не до еды. Надо уходить. Фрицы что-то задумали, - приговаривал он, распутывая постромки и отмахиваясь от псов, норовивших лизнуть в лицо. Только Шайтан остался лежать на месте, печально глядя на хозяина и вяло помахивая хвостом.
      - Ну а ты, Шайтан, что приуныл, не рад хозяину? Э, да нос у тебя горячий. Заболел? - Бухтияров присел к вожаку и стал осматривать лапы. Умный пес тихо заскулил и перевернулся на спину.
      - Как же разнесло твои лапы! Ладно, фрицам тебя не оставлю. - Он расшнуровал брезент, покрывающий нарты, сбросил на снег три оленьи туши, оставив лишь одну. Потом положил Шайтана на нарты и укрыл его оленьей шкурой. Отвязав лопату, зарыл туши в снегу.
      "От песцов и волков не спасет, - подумал он, - но все же не на виду. А если фашисты переберутся на эту сторону, не найдут". Как только нарты тронулись, Григорий вскочил на них, упал рядом с закутанным Шайтаном, свистнул, и упряжка быстро понеслась.
      "Желтые ракеты... что же это значит? Вызов команды с клипер-ботом, чтобы форсировать реку? Но лед как стекло, он порежет резиновую лодку. Чудно, однако, погибая, боцман грозил кулаком не мне, а своим... А что я, собственно, гадаю? Главное, ушел..."
      Его мысли оборвал непонятный, шелестящий свист, который так напугал собак, что они остановились и, припав к снегу, поджимая уши, стали тихо повизгивать.
      - Ну, чего испугались? Хоп! - крикнул Григорий собакам и замер...
      Впереди, метрах в трехстах левее намеченного им пути, взвился высокий черно-белый фонтан, и тут же докатился резкий хлопок взрыва, больно кольнувший в уши. Ошалевшие собаки, путая постромки, испуганно бросились к каюру.
      - Ну, ну, спокойно, - ласково трепал он то одну, то другую, поспешно распутывая постромки. Взрывы следовали один за другим с промежутками в две-три минуты, ложились все левее и левее. "Минометы бьют с берега, решил Бухтияров, не слыша грома выстрелов. - Надо быстрее уходить..."
      - Хоп, касатки, рванем! - Собаки под свист Григория выскочили на открытую равнину.
      Держась левой рукой за дужку, а правой придерживая затихшего Шайтана, Григорий обернулся и увидел открывшуюся реку, а за ней море. У зимовки суетились люди - и опять послышался противный шелестящий звук. Григорий втянул голову в плечи. Тундра вновь стала дыбиться фонтанами взрывов. Собаки, почуяв опасность, бешено неслись по снежной целине. При помощи остола Григорий тормозил то справа, то слева, менял направление, лавировал, не давая взять себя в "вилку". Мины ложились все ближе. Резко развернув упряжку вправо, Григорий ушел под прикрытие возвышенности. Он проехал километра два до небольшой безымянной речушки, повернул на юг и стал уходить в направлении бухты Воскресенского к охотничьей избушке, где сутки назад оставил Ногаева. Мины падали все реже и реже. Наконец вой и свист осколков прекратились, исчез и кисловатый запах дыма.
      "Неужели ушел?" - еще не веря себе, подумал Григории, прислушиваясь к неожиданно наступившей тишине, нарушаемой только тяжелым дыханием упряжки.
      - Стоп! - крикнул он, загоняя остол между полозьями нарт.
      Закрепив упряжку, достал из мешка полевой бинокль, пилой вырезал из плотного снежного наста большой кусок. Григорий поднялся к пологому гребню, залег и, маскируя голову вырезанным кирпичом снега, навел бинокль на синеющее вдали море и зимовку. На берегу реки уже никого не было. Две подводные лодки с большими белыми номерами на серо-свинцовых рубках покачивались недалеко от берега. С орудий, стоявших на носовой палубе, чехлы были сняты, рядом с ними суетились черные фигурки людей. От берега к лодкам по натянутым леерам подтягивались два клипер-бота, нагруженных мешками и ящиками. Среди моряков, толпившихся у берегового груза, Бухтияров заметил четырех зимовщиков - он узнал их по ушанкам и ватникам. "Пятого нет. Наверное, на радиостанции под надзором фрицев несет вахту", - решил Григорий, протирая быстро запотевшие стекла бинокля и снова приникая к нему. Он увидел, как стволы пушек медленно поворачивались в его сторону и одновременно поднимались под углом вверх...
      Григорий осторожно спустился к нартам, осмотрел собак, подправил постромки и тронулся на юг. Белая тундра и начинающее синеть с юга небо настороженно молчали. Это напряженное ожидание обстрела было для Бухтиярова тягостнее, чем свист мин. Прошел еще час. Бухтияров понял, что легкие орудия лодок его уже не достанут...
      До бухты оставалось километров шесть-семь. Вскоре впереди затемнела открытая вода; показался домик с невысокой мачтой и трубой, из которой вился дымок. "А вдруг и там немчура? - обожгла мысль. - Подожду до темноты, а там осмотрюсь", - решил Григорий и пожалел, что его карабин остался на зимовке. Не отвязывая собак, раздал им корм, осмотрел лапы Шайтана и, густо смазав опухшую переднюю ногу, забинтовал ее, надел сверху меховой чулок.
      Как бывает в этих широтах, темнело очень медленно. Багровое солнце низко скользило по горизонту, принимая форму огненного эллипса. Григорий внимательно рассматривал в бинокль избу, но ничего подозрительного не обнаружил. Когда стемнело, он тронулся в путь. Приметив слабый свет в окне, остановил упряжку, захватил топор и стал осторожно подбираться к домику. "Кто это? - Григорий невольно вздрогнул, услышав чье-то дыхание. - Шайтан? Фу, черт! Я же тебя привязал..."
      Вынырнувшая из темноты собака ткнулась ему в ноги и молча легла рядом, виновато отворачивая морду в сторону.
      - Нехорошо, Шайтан. Поводок перегрыз и упряжку бросил. Как же так? Он потрепал собаку по загривку и, показывая на свет в оконце, тихо сказал: - Давай домой, быстро, быстро... - Шайтан понимающе взвизгнул и, подняв забинтованную лапу, поскакал к избе. Подбежав к тамбуру, пес громко и радостно завыл - он был потомком полярного волка и по-собачьи лаять не умел.
      Скрипнула дверь. В проеме показался человек с фонарем.
      - Никак Шайтан? - услышал Григорий удивленный голос Ногаева.
      - Эй, браток! Я здесь! - закричал каюр, подбегая к двери.
      - Ты, Григорий? Где упряжка? Почему так быстро вернулся?
      - Нарты в двух километрах. Я так опасался, что у тебя немцы...
      - Ты что? Да расскажи все по-человечески. - Ногаев с удивлением посматривал то на топор, то на Бухтиярова.
      - Это мое оружие, - кладя топор на ступеньку, ответил Григорий. - Дай воды, горит все внутри.
      Усевшись за грубо сколоченный стол, откинув капюшон меховой рубашки, Бухтияров рассказал обо всем, что произошло за сутки после того, как он выехал отсюда на мыс Стерлегова.
      - Нам с тобой надо добраться до мыса Входной и сообщить на Диксон.
      - Значит, фашистам нужны ледовые карты, коды ледовых донесении... Послушай, Григорий, все самолеты, летящие на восток, проходят над нами, вслух рассуждал Ногаев. - А не сможем ли мы сигнальными ракетами привлечь внимание самолета и посадить его у нас?
      - В бухте битый лед... А сухопутные самолеты в нашем районе не летают. Однако твоя идея неплоха. Давай с рассветом на снегу вытопчем слова: "На Стерлегове немцы". Солнце низкое, в ясные дни такая надпись будет видна издалека. Сами же отправимся на мыс Входной.
      - Но не лучше ли мне остаться здесь? Буду ждать самолет, привлеку его внимание красной ракетой...
      - Это было бы лучше, но у нас только один карабин. Ни ты, ни я не можем остаться без оружия. Кругом полно медвежьих и волчьих следов.
      Через час Бухтияров привел упряжку, накормил собак и, скинув только унты, улегся спать. Оставшись дежурить, Ногаев загрузил нарту всем необходимым для дальней дороги и отвел ее в сторону от избы. Захватив карабин, он залег на высоком берегу и стал в бинокль наблюдать за входом в бухту.
      "Немцы на мысе Стерлегова" - эти слова никак не укладывались в голове Ногаева. Глухой гул сталкивающихся льдин, темное звездное небо - все казалось сегодня зловещим, настораживающим. А ведь еще вчера, оставаясь один, он не обращал внимания ни на шум льдин, ни на небо. И изба, маленькая, вросшая в землю изба, неизвестно когда и кем сложенная из мощных, отполированных морем и ветрами бревен плавника, внушала ему покой и уверенность. Правда, все эти дни его не покидало чувство обиды за то, что он, молодой, здоровый парень, не на фронте, а здесь бьет гусей и диких оленей - готовит мясо для зимовки, вместо того чтобы защищать свою землю от фашистов...
      Утром, пока Ногаев топил печь, кормил собак и готовил завтрак, Григорий на пологом склоне вытоптал короткую фразу: "НА СТЕРЛЕГОВЕ НЕМЦЫ!"
      Буквы тянулись с севера на юг на целых пятьдесят метров. Ногаев вышел взглянуть на работу Бухтиярова, как вдруг услышал далекий орудийный выстрел, а за ним еще четыре... Черный столб дыма поднялся у горизонта, в стороне мыса Стерлегова.
      - А... а... гады! Запалили зимовку! - вырвалось у Ногаева.
      - Дым по цвету вроде от мазута. - Григорий впился глазами в бинокль. Деревянные постройки не так горят. Да и пальба очень подозрительна, к чему она, если там только немцы? А что, если подошел наш военный корабль?
      - Вот что, - помолчав, решил Бухтияров. - Разгружай нарты. Оставь самое необходимое, палатку, лыжи и продукты на десять суток. Пойдем к зимовке.
      Через час облегченные нарты стремительно неслись по снежной целине под радостный вой отдохнувших собак. Вскакивая на нарты, когда они шли под горку, или помогая упряжке на подъемах и рыхлом снегу, люди изредка перекидывались короткими фразами, не переставая наблюдать за дымом, который то оседал, то вновь высоко поднимался в зеленовато-палевое небо.
      На полпути Бухтияров остановил упряжку. Собаки сейчас же легли на снег, слизывая розовыми языками льдинки, намерзшие между пальцев. Плотные клубы пара стояли над разгоряченными телами. Григорий осмотрел собак, особенно внимательно Шайтана, передние лапы которого были в камусовых чулках. Все в порядке. За ночь ранки заросли, да и мягкая пороша, выпавшая под утро, закрыла твердый наст. След от упряжки был ровным и чистым.
      - Час на отдых, на корм упряжки, а там на подходе к зимовке заляжем на холме и высмотрим в бинокль, что происходит на станции. Но и сейчас надо быть очень внимательными, может быть и так, что немцы переправились через реку и следят за тундрой.
      Чем ближе они подходили к морю, тем осторожнее Григорий старался вести упряжку, скрываясь под пологими склонами. Остановив собак у подножия холма, Бухтияров взял бинокль и поднялся к вершине. Ослепительно, до рези в глазах, блестел молодой лед на реке, а за ней по широкой полынье бухты медленно плыли белые льдины. Ни лодок, ни людей не было видно. На зимовке, там, где еще вчера стояли строения, темнели пятна пожарища. Сиротливо торчала обгоревшая труба жилого дома и искореженный огнем остов вышки ветровой электростанции, похожий на скелет ящера...
      Григорий метр за метром осматривал берег, наводил бинокль на руины, надеясь заметить хоть какие-то признаки жизни. Он боялся признаться себе, что зимовка мертва. Ни людей, ни собак.
      - Ушли! Все пожгли, подлецы. Что же с ребятами стало?
      Заметив подошедшего Ногаева, Григорий резко поднялся и, передавая бинокль, сказал:
      - На, смотри и запомни. На всю жизнь запомни...
      Григорий молча зашагал к упряжке.
      Когда Ногаев спустился вниз, Бухтияров внешне был спокоен, только глаза его, всегда веселые, были суровы.
      - Пошли. На месте все уточним.
      Вскоре они преодолели открытое пространство тундры и вышли к левому берегу реки. Оставив в разлоге Ногаева с упряжкой, Григорий спустился на лед. За ночь он окреп и выдерживал тяжесть человека даже без лыж. Еще раз внимательно оглядев противоположный берег и не обнаружив ничего подозрительного, он вернулся к упряжке.
      - Кажется, все тихо. Возьми бинокль и следи за мной. Если там организована ловушка и я попадусь, немедленно уходи.
      Отвязав Шайтана, Григорий легко заскользил на лыжах. Собака, зная эти места, уверенно направилась к тому берегу. Следуя за'' Шайтаном с карабином в руках, Григорий вслушивался в тишину. Никого, ничего. Только с моря доносился скрежет льдов, дрейфующих вдоль берега, над которым поднимался слабый дымок от тлеющих головешек.
      Неожиданно Шайтан остановился и, рыча, пополз по льду, оглядываясь на хозяина. "Наверное, нерпу почуял", - подумал Григорий. Приблизившись к собаке, он крикнул:
      - Вперед, Шайтан... - и замер. Сквозь лед на него смотрели широко раскрытые глаза человека, полные тоски и ужаса. Течение раскачивало труп, как маятник, из стороны в сторону: веревка, привязанная к поясу, зацепилась за льдину.
      - Боцман... Даже не похоронили...
      Григорий невольно сдернул шапку, но тут же надел ее.
      - Пошли, Шайтан! Нет у меня к нему жалости. Фашист ему имя.
      Выйдя на берег, Бухтияров долго ходил по пожарищу, искал тела ребят, но никаких следов... Двухлетний запас продовольствия, хранившийся на складе, был вывезен или сгорел, остались только два мешка обуглившегося риса. На месте склада горючего для самолетов были разбросаны оплавленные и развороченные бочки. "Вот они и давали черный дым", - подумал Григорий, направляясь к месту, где еще недавно грузили клипер-боты продуктами, чтобы переправить их на лодки.
      "Лодки... А что, если они лежат на грунте и наблюдают за мной? Ведь перископы могли замаскировать, и я их не вижу..."
      От этой мысли его бросило в жар, он остановился и метр за метром стал прощупывать глазами ближайшие льдины, до которых от берега было метров триста-четыреста.
      "Им нужен, крайне нужен самолет. А меня не трогают, как подсадную утку". Вдруг ушедший вперед Шайтан остановился и, подняв голову, тоскливо завыл. "Да что же это такое? Никак нашел тела ребят?" - подумал Григорий, бросаясь к темным пятнам на снегу, у которых выл Шайтан.
      - Раз, два, три... девять, десять... Сволочи! Расстреляли собак. Но где же ребята? - Григорий потрепал за шею Шайтана. - Ну, ну. Шайтан, хватит. Ищи ребят, ищи...
      Пес понимающе посмотрел на хозяина, перестал выть и, опустив морду к затоптанному снегу, широкими петлями побежал к морю. У самого уреза воды, где на песке отчетливо выделялись следы множества ног, Шайтан остановился и, глядя на серую гладь воды, снова завыл.
      Среди резких следов солдатских сапог Григорий ясно увидел отпечатки ног, обутых в оленьи камусы; они шли к воде и исчезали у самого наката волн. Григорий свистнул Шайтану и тяжело зашагал к реке, к распадку, где оставил Ногаева с упряжкой.
      Он рассказал Ногаеву о том, что увидел на зимовке, а потом добавил:
      - Кто знает, быть может. подводные лодки где-то поблизости затаились. Мы будем сидеть здесь, на Стерлегове, чтобы не допустить захвата самолета...
      Решено было самим оставаться на левом берегу Ленивой и вести непрерывное наблюдение за морем. Бухтияров протянул Ногаеву карабин:
      - Забирай, не забудь бинокль. Иди на вершину увала, замаскируйся и наблюдай за морем, а я займусь постройкой иглу и приготовлю обед. Харчей у нас со спрятанными здесь оленями дней на тридцать-сорок. После обеда тебя подменю.
      Но ни в тот день, ни в следующие самолет не появился. Дежурили посменно по четыре часа. На восьмые сутки погода испортилась, повалил снег...
      В одно из дежурств Григория на зимовку вышел медведь. Матерый, грязно-белого цвета, он долго ходил среди развалин. Разыскав трупы собак, сожрал один и тут же завалился спать.
      "Теперь не уйдет, пока не покончит со всеми", - подумал Григорий. Через несколько дней медведь стал принюхиваться к их лагерю.
      К реке зверь пришел на рассвете. Он долго топтался на месте, всматриваясь в противоположный берег, откуда ветер приносил запах вареной оленины. Осторожно ступив на лед, направился прямо на Григория, сидевшего в снежном укрытии наблюдательного поста.
      "Хорош, не менее четырехсот килограммов. Далековато будет тащить к стоянке, - прикинул Григорий. - Попробую подманить ближе". Когда медведь вышел на левый берег, Григорий поднялся из укрытия и, подражая крику лахтака, стал медленно отходить. Заметив его, зверь от неожиданности остановился, вытянул длинную шею и вдруг прыжками бросился к каюру. Когда расстояние между ними сократилось до тридцати метров, медведь снова остановился, глубоко втянул воздух, а потом вновь резко двинулся, неслышно переставляя лапы. В это время сухо щелкнул выстрел. Зверь, оседая на передние лапы, ткнулся мордой в снег и замер, распластался, словно детский шар, из которого неосторожно выпустили воздух. С отчаянием махнув рукой, Григорий как-то виновато сказал подбежавшему Ногаеву:
      - Надо же чем-то кормить собак... Время подкатывает к зиме, самолет может не прийти. Мясо надо заготовлять. В этом наше спасение... Возможно, придется зимовать.
      Шли дни за днями. Загорались и гасли бледные зори, все короче и холоднее становился день. Голубая эмаль неба темнела к северу, на горизонте она была почти черной. Там, на полюсе, наступила долгая полярная ночь, и с каждым часом ее мрак все ближе и ближе подкрадывался к зимовке, замораживая полыньи, сковывая движение льдов.
      Вахта, забота о собаках и приготовление еды заполняли укорачивающиеся дни. Шайтан, как вожак упряжки, пользовавшийся свободой, неотступно находился с Григорием, сопровождал его на дежурство, в походах через реку к бочкам с бензином - бензин был нужен для примуса. Лед на реке окреп, из черного стал серым и мог уже выдержать упряжку с грузом. Но Григорий предпочитал таскать горючее в канистре, вместо того чтобы на собаках перевезти трехсотлитровую бочку, которая оставалась под снегом в стороне от зимовки на берегу реки...
      Вскоре эти походы пришлось прекратить. На мысе появились медведи. Оставаться кому-то одному без карабина было опасно. Привлеченные запахами еды, звери стекались к жилью. Приходилось отгонять их ракетами, а иногда и выстрелами. Собаки неистовствовали, но спускать их было рискованно. Кроме того, упряжку надо было держать все время в готовности на случай появления врага.
      Григорий, уже опытный полярник, все трудности одинокого житья в тундре переносил довольно легко. Но Ногаев, попавший в Арктику впервые прямо из жарких приднепровских степей, стал заметно сдавать. На него действовали бродившие, как призрачные тени, медведи, похоронное завывание ветра и ночь, становившаяся с каждым разом все длиннее и длиннее. Подавляли его невиданные им ранее пожары неба, в цветистых огнях которых меркли и исчезали звезды и зеленым светом загорались снега. Григорий видел состояние Ногаева и незаметно, как мог, старался подбодрить его и отвлечь.
      - Наше счастье, что мы находимся в Арктике, - рассуждал Бухтияров. Представь, если бы наша станция была где-нибудь на берегу Азовского моря. Как бы мы с тобой выглядели, даже хорошо вооруженные, перед двумя подводными лодками...
      - Да не фрицы меня пугают. Зимовку с нашими средствами мы не выдержим. Надо уходить, пока не настала полярная ночь, пока здоровы собаки и есть чем кормиться. Ждать бесполезно, немцы вроде ушли, и самолет не летит.
      - Здесь отличная охота, полно оленей, медведей. В реке нельма, омуль, муксун и великолепный арктический лосось-голец. Не рыба, сливочное масло! На днях съездим, посмотрим сети, отведаешь, пальчики проглотишь. Топливо есть, отстроим большую иглу, выстелим медвежьими и оленьими шкурами...
      Григорий, заметив, что на лице Ногаева появилась давно исчезнувшая улыбка, продолжал разговор.
      - Вот как-то я оказался в пяти километрах отсюда. Ходил один, ну, как всегда, с карабином. Осматривал берег и неожиданно вышел на большое стадо диких оленей - голов триста-четыреста. Они отдыхали на маленьком полуострове. Ветер дул со стороны стада, и меня они заметили только тогда, когда я выскочил из разлога на узкий перешеек полуострова, чтобы отрезать путь в тундру. Словно сухие листья, сгоняемые ветром, олени шарахнулись от меня, сбившись в кучу. От радости я даже свистнул. С трех сторон море, уйти им некуда. Такое счастье нечасто бывает. Зимовке нужно было свежее мясо, и мы договаривались выехать на забой с первым снегом. А тут вдруг рядом сотни тонн. Прикинул - нам бы десять-двенадцать голов. Бил на выбор, помоложе и пожирнее. Но радость моя длилась недолго. После каждого выстрела плотно сбитое стадо вздрагивало и качалось, как единое огромное тело, словно испытывало боль умирающего животного. Самцы, опустив рога, закрывали стадо своими телами. И знаешь, когда я случайно заглянул им в глаза, то почувствовал, как холод сковал мое тело. Никогда в жизни я не видел столько ненависти, презрения... Низко опущенные тяжелые ветвистые рога, как лес, отгораживали стадо. От ударов острых копыт, искрясь, летели мелкие камни, а тундра гудела, как рельсы под мчащимся поездом. И страх, липкий и гаденький, пополз мне в душу. Стоит им всем броситься вперед, как от меня останется кровавый мешок с перемолотыми костями. И вдруг самцы, отделившись от общей массы, колючей стеной медленно двинулись в мою сторону. Я стрелял, пока не кончились патроны, и поверь, ни один заряд не пропал даром. Но брешь в живой стене сейчас же затягивалась. Олени наступали, подходя все ближе и ближе. Бежать? Но куда? Мгновенно догонят и пригвоздят к земле. "Все! Отохотился, погибну, погибну под рогами и копытами оленей, таких кротких животных, - думал я тогда, пятясь назад. - В море! Оно же рядом", осенила спасительная мысль, и, не раздумывая, я бросился к нему, благо оно находилось в пяти шагах. Вначале я не почувствовал холода, хотя температура воды была около нуля. Олени столпились у самой кромки. Я знал, что они отлично плавают, и не раз наблюдал, как осенью и весной переплывают с острова Вайгач через пролив Югорский Шар на материк, а там не менее двух километров. Вода доходила мне до пояса. Сколько я так стоял, испытывая их ненавидящие взгляды, не помню, но они не уходили. Бешено взрывая копытами песок, олени молчаливо следили за каждым моим движением. И вдруг я почувствовал, как холод, словно огонь, охватил поясницу. Холод проникал все глубже и глубже. Что я только не передумал в этот момент.!-.-Мимо, метрах в двадцати, вдоль берега плыла большая льдина. Я уже решил добраться до нее. И тут услышал нарастающий рев моторов самолета. Низко, на бреющем полете, прямо на меня шла летающая лодка ледовой разведки, она с гулом пронеслась надо мной, и все оленье стадо в испуге шарахнулось в тундру. На всю жизнь я запомнил номер самолета моего спасителя - "СССР Н-275". Потом я узнал, это был экипаж Ивана Ивановича Черевичного.
      - Ну а что было дальше?
      - Когда стадо исчезло, я вышел на берег и почувствовал себя таким подленьким, что мне захотелось умереть...