20

Проще всего получилось у Ивана Григорьевича и Рэма. Они спрыгнули с вездехода первыми и добежали до двери в шлюзовую еще до того, как раздались выстрелы; никто не обратил на них внимания. В шлюзовой было пусто. Это был аккуратный, но довольно темный сарай, добрую треть его занимал стационарный компрессор; тут же был шлюзовой стенд; хозяйство до удивления примитивное.

Рэм заложил дверь ломом и сел возле окна на коробку с инструментом. После вчерашнего ушиба он держался неестественно прямо. Но Боря Трифонов хорошо постарался. Боль хоть и не совсем отпустила, но стала терпимой, а главное – двигаться было возможно.

Стрелять отсюда было бы неудобно, сектор обстрела вовсе никудышный: много мертвых зон, часть двора закрыта штабелем пустых ящиков. Но выбирать не приходилось. Рэм закурил и по перекатам пальбы пытался угадать, как протекает бой. Несколько раз в поле его зрения появлялись эсэсовцы, однако Рэм не стрелял: сейчас это не входило в их задачу, только могло ее осложнить.

Иван Григорьевич подошел к нему как раз в тот момент, когда вездеход, делая второй круг по двору, задел ящики, штабель рухнул, и панорама двора полыхнула им в глаза солнечным ослепительным блеском.

– Готово, – сказал Иван Григорьевич.

– Во Борька их чешет! – засмеялся Рэм. – Супер-экстра-люкс!

– Ребята взяли на себя слишком много.

– Это точно. Гансы их не выпустят после такого-то концерта! Уже вцепились, как шавки.

– Прикроем?

– Нет, – сказал Рэм. – Мне это место нравится своей тишиной, а вы хотите нарушить всю идиллию. – Рэм был из интеллигентной семьи и знал такие словечки, что от другого за всю жизнь не услышишь. – И кроме того, я не могу отвлекаться. Мне еще обязательно надо поиметь рандеву с одним приятелем.

– Ты это серьезно?

– Абсолютно. Мы выполнили задачу чисто. Теперь каждый может заняться личными делами. Я чувствую к этому позывы. А погибнуть в банальной драке с дубарями-охранниками – для этого большого ума не надо. Добровольцы могут сделать два шага вперед, но – пардон-мерси – без меня!

– Выходит, Сашка и Борька пусть животы кладут, а ты чистюля, ты ручки умываешь.

– Ты сердишься, Юпитер, значит, ты не прав, – сказал Рэм и щелкнул шпингалетом окна, открыл шпингалет, чтобы, если понадобится стрелять, оконная рама открывалась сразу, от одного легкого толчка. Он сделал это, потому что эсэсовцы опять побежали через двор, и несколько мгновений было похоже, что сейчас все-таки придется драться. Эти эсэсовцы были уже с оружием, они перебегали умело, сразу видно – бывалые солдаты. И Рэм даже наметил себе, что первого снимет долговязого фельдфебеля с одним незакатанным рукавом и с танкистским автоматом. Рэм неуютно чувствовал себя в этом сарае, где дощатые стены были никакой не защитой; одна только видимость, а не защита: в любом месте их можно было пробить даже из пистолета, а про карабин и говорить нечего. Правда, можно было отступить за компрессор, но тогда пропадал обзор, не говоря уж о том, что психологически это было бы равнозначно поражению: обороняющийся как бы признавал этим свою слабость и обреченность; дальше сразу следовала бы агония.

– Однако, Большов… – начал было Иван Григорьевич, но Рэм его перебил:

– Оставьте ваши прописи для политзанятий, товарищ старшина. Я задание выполнил? Выполнил. А теперь желаю заняться своими делами. Ясно? На фига мне, пардон, при этом ваша самодеятельность? У меня свой номер.

И тут он увидел наконец того, кого так напряженно все время высматривал: вдоль стены, где ползком, а где стремительными перебежками, к воротам пробирался высокий белокурый штурмбаннфюрер. Фуражку он потерял, и поэтому его красивое лицо было видно отлично, и соломенные кудри картинно метались при каждом повороте античной головы.

– Ах ты, мой Зигфрид! – нежно произнес Рэм. – Ну уж сегодня-то я доберусь до твоего горлышка, птенчик. – Он повернулся к Ярине. – Привет, Иван Григорьевич! Спешу на свидание. К Герострату!

Рэм приоткрыл дверь, и выскользнул наружу, и сразу же исчез – словно растаял.

«Пора и мне», – решил Иван Григорьевич. Он прикинул, как безопасней добраться до панского особняка, и двинулся короткими перебежками – от укрытия к укрытию. Его обстреляли только раз, а потом он увидел человека, который подавал ему сигналы рукой, и это уже был капитан Сад. Капитан был в своей форме; немецкие френч и каска лежали на бочке с песком. Он ничего не спросил про Рэма. И ничего не сказал про других парней. Он по-прежнему думал, что счет их жизням идет на минуты, но это было уже неважно, поскольку появление Ивана Григорьевича означало еще один успех.

– Что с вами, товарищ капитан? – спросил Ярина. – Вы ранены?

– Не знаю, – сказал капитан Сад. – Вот увидел вас – и вдруг понял, что сил у меня больше нет.

– На душе отлегло.

– Может быть. Черт! Кажется, засыпаю…

– Идемте в дом, – сказал Ярина.

Дом был пуст, и почти весь замок – тоже. Фашисты отдали его, закрепившись в башне и нескольких прилегающих постройках, и теперь перегруппировывали силы. Первую схватку они проиграли, но огромное неравенство сил сохранилось. Сейчас оставшиеся в живых офицеры поведут их в контратаку. Все кончится в десять-пятнадцать минут.

Со второго этажа навстречу капитану Саду спустились трое. Это были его разведчики – из группы, что не вернулась. Он знал, что встретит их здесь; сердцем чувствовал. Он обнял каждого из трех – это было и приветствие, и прощанье сразу, – и каждого из трех держал чуть дольше, чем было надо. Но не от избытка чувств и не от собственной слабости. Просто что-то случилось с ним, и он перестал с прежней четкостью контролировать время; а оно то останавливалось, то вдруг оказывалось, что прошло уже несколько минут, а он не мог вспомнить, чем они были заполнены.

– Где Коля? – спросил капитан Сад.

– Его убил охранник, – сказал один из трех. – Но не в первый раз. Когда он спустился туда в первый раз, он только оглушил охранника, чтоб не поднимать шума. А потом оказалось, что мы забыли новенького.

– Алексея Иннокентьевича?

– Не знаю, как его звали. Мы его не нашли. А вот Колю эта сука убила. Очухался в воде, и, когда мы пошли за этим – за новеньким, – встретил…

Еще кусок времени выпал из сознания. Или только показалось, что выпал.

Он увидел Сашку.

– А вот и ты наконец. Где рация?

– В вездеходе.

– Давай связь. Минут пятнадцать я могу тебе обещать, больше – вряд ли.

– Слушаюсь.

Сашка, качаясь, держась за стену, побрел наружу. Бедолага! Слишком много ему досталось для первого раза.

Капитан Сад поглядел на часы и опять удивился, потому что жандармской колонне давно пора было появиться во дворе. Предчувствуя очередной сюрприз, он тяжело поднялся на второй этаж, подумал – и пошел влево, в кабинет Уго фон Хальдорфа.

Он сразу все понял. Бронетранспортеров еще не было – переправу не навели, а жандармы рассыпались в цепь, но не прямую, а дугой, и в фокусе этой дуги двигались два человека – Райнер и Володька Харитончук. По прямой до них оставалось метров двести, не больше. Все же капитан схватился за свой цейсс. Он нес на себе Норика Мхитаряна. Он бежал из последних сил, ноги заплетались, и лицо было перекошено гримасой до неузнаваемости. Харитончук прикрывал отход. Связанные ремнем через плечо, на груди и на спине у него висели по цинку с патронами. А под мышкой он тащил сорванный с турели крупнокалиберный пулемет. Райнер отступал неторопливо, пятился, то и дело разрывал воздух четкими очередями. Очевидно, стрелял он удачно, потому что немцы рыли носами землю и не рисковали.

И вдруг капитан Сад увидел выход из положения.

Он побежал в соседнюю комнату, посмотрел оттуда на башню. Так и есть! Наверху эсэсовцы буквально лезли на парапет – наблюдали спектакль, который давал Райнер; им было не до разведчиков!..

Капитан промчался по коридору, сбежал по лестнице.

– Гранаты к бою! Приготовиться к атаке!

– Товарищ капитан, да как же можно…

– Сашка, ты остаешься. Ты должен выйти на связь! Если даже нас сейчас перебьют, ты не имеешь права умереть, пока не передашь, что мы выполнили задание.

– Слушаюсь.

– За мной.

Он расставил всех четверых возле двери и окон, глядевших в сторону башни, и в тот момент, когда Володька Харитончук и Райнер появились в воротах замка, повел свой отряд в атаку. Они захватили башню, но двое погибли, один умирал, а Ивану Григорьевичу автоматной очередью перебило ноги.

Подошли Харитончук и Райнер. Оба были ранены. И Норик – типичное дело в гранатном бою – был весь изорван осколками. Однако дышал.

– Ты не огорчайся. Как я понимаю, твоему барону уже капут. Утонул внизу. В бункере.

Райнер поперхнулся воздухом, выпучил глаза и смотрел на капитана с отчаянием. Потом сел на каменный пол, схватился за голову и заплакал.

Подошел Сашка. Связи не было.

– Если я еще раз увижу, что ты отошел от рации… – сказал капитан Сад, но не нашелся, чем пригрозить. – Ну постарайся, пожалуйста.

Вместе с Харитончуком они забаррикадировали вход в башню. Потом в воротах появился жандармский офицер с белым флагом. Он предложил капитуляцию, иначе немедленно начнется обстрел башни из шестиствольных минометов. Нет, сказал капитан Сад, уходите, а то я не могу на вас спокойно смотреть. Уходите от греха. Как угодно, сказал жандармский офицер, так и быть, даю вам еще полчаса сроку. А пока посмотрите, что вас ждет, если вы не сдадитесь добровольно.

Он ушел в ворота и потом неторопливо и не оборачиваясь шагал по пыльной дороге к бронетранспортерам, которые наконец-то появились откуда-то сбоку и теперь стояли позади редкой цепи. От бронетранспортера отделилась группа солдат. Они подошли к одному из дубов и стали отпиливать его ветви. Через несколько минут остался только уродливый обрубок, впрочем, издали похожий на крест. Потом двое солдат вывели из бронетранспортера человека со связанными за спиной руками. Несколько шагов он шел спокойно, но, когда увидел, что его ждет, вдруг стал, неожиданно подсек одного солдата точным ударом ноги, другого ударил головой в лицо и бросился прочь. За ним со свистом и гоготаньем побежали человек пятнадцать, быстро догнали, свалили на землю, но почти не били и на поднятых руках понесли к дереву. Человек извивался, пытался дергать ногами, кусался и кричал. Все время, пока его несли, он страшно кричал, молил о чем-то: отдельные слова до башни не долетали, только голос…

Капитан Сад встал на парапет, поднял правую руку и сделал знак: «Мы с тобой!»

Раненого подтащили к дереву, но он даже не взглянул на страшный обрубок. Пока его привязывали, и прибивали ладони к дереву широкими солдатскими штыками, сваливали к ногам хворост, и поливали его из канистры бензином.

Но тут не выдержал Райнер. Он схватил пулемет и вдернул в затвор ленту.

– Звери! Негодяи!

– Стой, – сказал капитан Сад. – Тебе нельзя. Это должны сделать мы.

Капитан Сад хотел еще что-то сказать, но ничего у него не вышло, потому что его рот свела судорога. Его глаза остекленели и смотрели в одну точку: на обрубок дерева и прибитого к нему плоскими солдатскими штыками маленького человечка. Фашисты хорошо рассчитали: из автомата их было не достать.

Капитан Сад вдруг улыбнулся, но лучше бы он не делал этого – такая получилась улыбка. Он вдруг решился, рванул ворот гимнастерки, так что пуговицы отлетели.

– А ну-ка, подставляй плечо.

Райнер встал на одно колено, и, когда капитан Сад положил пулемет, как ему было удобней, он плотно взял кожух в свой огромный кулак, потому что не очень верил, что капитан сможет сам хорошо удержать пулемет. Ствол пулемета вдруг задергался. В первые секунды возле дерева ничего не изменилось, а затем фашисты бросились врассыпную, падали, катились в раскаленной желтой пыли. Только один раненый был там неподвижен. Он уронил голову на грудь и уже не шевелился.

Потом начался ответный ураганный огонь с бронетранспортеров. В воздухе завыло, заскрипело пронзительно – и прямо посреди двора рванули первые мины.

Связи не было.

Все ушли в подземелье, один только Харитончук наблюдал в бойницу за передвижением фашистов, чтобы не прозевать нападение.

Связи не было, и капитан Сад чувствовал, как отчаяние овладевает им. «Что это со мной, – думал он, – ерунда какая. Ну не свяжемся. Что с того? Задание ведь выполнено. Вот что главное – задание выполнено. А узнают об этом или нет…»

Однако обмануть себя он не мог. Он хотел, чтобы там, в родной дивизии, узнали о них, о том, что они сделали, как они победили. Он не мог себе представить, как он умрет – и никто не узнает, что это была победа. Он чувствовал, что их подвигу не хватает точки. Это было несправедливо, обидно до слез.

…И дождь не смывает… и дождь не смывает сурик с их безымянных обелисков… Никто не узнает, и дождь не смывает сурик…

Потом немцы пошли в атаку, и ее удалось отбить, и опять связи не было.

Враги засели во всех комнатах особняка и били в несколько автоматов одновременно по каждой подозрительной тени в башне.

Потом наступила тишина, такая знакомая всем тишина перед атакой, когда ждешь: вот сейчас… вот сейчас… Ведь счет идет на секунды, противник – в нескольких шагах… Но тишина была сорвана глухой пальбой где-то в глубинах дома, а потом в угловом окне первого этажа появился Алексей Иннокентьевич. Он подождал, пока Володька Харитончук проделает в баррикаде узкий проход, но глядел только внутрь комнаты, время от времени стреляя одной рукой из «шмайссера», который держал под мышкой. Огонь был предупредительный, не по цели. Потом он тяжело перевалился через подоконник и побежал к баррикаде, качаясь от слабости.

– Харитончук, перевяжи товарищу подполковнику плечо, – сказал капитан Сад.

Он тут же спохватился – такая досадная оговорка! – но увидел, что Алексей Иннокентьевич улыбается, и понял, что это не беда и теперь уже не имеет значения.

– Володя, видите эту коробку? – Алексей Иннокентьевич вынул из кармана галифе железный предмет, издали напоминающий большой портсигар. – Мы пришли сюда за нею. Если со мной что-нибудь случится…

А связи не было.

Это уже не имело значения, их уже не могли выручить, и каждый об этом знал, но они ждали связи, чтобы крикнуть через сотни километров: «Мы здесь, мы нашли это гнездо, и раздавили, и сделали хорошо это дело!..»

И только за полночь связь появилась.

Их засекли какие-то танкисты, наступавшие километрах в ста южнее. Они передали его по эфиру, навели на связь с армией. А потом заговорила дивизия.

Немцы спохватились поздно. Они стали забивать волну уже после того, как Сашку запеленговали, и сквозь хрип и вой все равно было слышно, как бубнит кореш на рации штаба дивизии: «Продержитесь сутки, продержитесь сутки, через сутки ждите танковый батальон». – «Хорошо! – кричал Сашка. – Хорошо! Продержимся! Они нас попомнят!» – кричал он, хотя знал, что патронов у них осталось на полчаса хорошего боя.

С рассветом начали бить шестиствольные минометы, а потом эсэсовцы пошли в атаку.

Их опять отбили.

21

И отбивали еще почти трое суток.

1

Что сверх меры, то не здорово (польск.) – прим. авт.

2

Начало стихотворения Гейне «Я не ропщу…» – прим. авт.

3

Пулемет системы Дегтярева – прим. ред.

4

Прозвище генерал-майора американской армии Уильяма Донована, возглавлявшего разведку – Управление стратегической службы (УСС) – прим. авт.

5

Смерека – карпатская ель – прим. авт.