День моего рождения совпадал с праздником Советской Армии, и я надеялся, что вечером мы встретимся. Мне удалось предупредить Надежду, и она согласилась. В этот день я ушел пораньше с работы и сразу направился к ней. Она встретила меня в вечернем платье, и я удивился такому вниманию ко мне.
      - Привет! Ты чего так рано?
      - Праздник все-таки... Меня отпустили.
      - Вот и хорошо, что зашел. Я только собиралась тебе позвонить. Знакомься, это мои подруги.
      Три пары накрашенных глаз, не мигая, уставились на меня. Через несколько мгновений одна из девушек жеманно произнесла:
      - Так вы и есть тот таинственный жених? Очень приятно. Люся.
      - А я Лена, - сказала другая. - Очень жаль, но мы вынуждены украсть вашу невесту на сегодняшний вечер.
      Я перевел непонимающий взгляд на Надежду.
      - Понимаешь, Риф, я не могу отказать девочкам. Сегодня у нас на курсе вечер. Нельзя срывать мероприятие, к нему столько готовились. Да ты и сам знаешь, или студентом не был?
      - Конечно, я понимаю, - попятился я к выходу. - Кстати, именно сегодня у меня много дел.
      Я действительно пошел на работу - а куда мне было еще идти?! В отделе обрадовались моему возвращению: на нашей службе по праздникам лишних людей не бывает, и никому без дела сидеть не приходится. Только утром я вернулся в общежитие и сразу завалился спать.
      Вечером меня разбудила Надежда. С виноватым видом она попросила прощения за то, что забыла поздравить меня с днем рождения.
      - Все было так скучно, - сказала она. - Весь вечер я сидела одна и бренчала на гитаре. Как они мне надоели!
      - Кто это - они? - поинтересовался я.
      - Ну, все. Вообще все.
      Я чувствовал ее неискренность, но промолчал. Меня беспокоил вопрос, где взять денег на кольца к свадьбе, и я сказал ей об этом.
      - Ты мужчина - ты и решай. Это твоя проблема. Кольца покупает жених, разве не так?
      А что я мог возразить?
      Этот день неумолимо приближался. Я не раз думал, что совершаю непоправимую ошибку, но кто в силах изменить свою судьбу. Ее колесо накатывало на меня, и увернуться было невозможно. И все-таки накануне свадьбы я сделал одну робкую попытку.
      - Надя, а ты уверена, что будешь со мной счастлива?
      - Ты о чем?
      - Подумай еще раз. Меня постоянно нет дома, ты одна... Да и вообще, нужен ли я тебе?
      - Все уже решено.
      - Никогда не поздно поправить.
      - Что значит - не поздно? А гости? А родственники? Ты обо мне подумал?
      - Именно о тебе я и думаю.
      - Так ты женишься на мне или нет?
      Я вспомнил, как отец учил меня: "Дал слово - держи его". И когда приехал домой приглашать родителей на свадьбу, еще раз убедился, что это были не пустые слова. Сестры отговаривали меня, а мать прямо сказала, что этому браку не бывать, и если я не послушаюсь ее, бог накажет меня, и я буду несчастлив. Я всегда любил свою мать, но на этот раз пошел против ее воли. Ей было на кого опереться, чего я не мог сказать о Надежде. Только отец повторил то, что я надеялся услышать, и дал мне сто рублей. Эти деньги очень выручили меня.
      А может быть, я женился на Надежде ради ее будущего ребенка? Когда я сам был маленький, мама с утра до вечера пропадала на работе, стараясь помочь отцу прокормить большую семью, и я целыми днями был предоставлен сам себе. За мной присматривала соседка тетя Фая. Да и не только за мной. Всю безнадзорную ребятню ей как-то удавалось собирать у себя во дворе. Она обмывала, обстирывала, подкармливала и мирила нас, не разделяя детей на своих и чужих. Никогда не забуду, как ее мягкие руки подымают меня из тазика с мыльной водой к самому небу и ставят на горячий от солнца обломок чугунной плиты. Мне жжет пятки, и я пританцовываю и хохочу, совершенно счастливый.
      Однажды я поделился этим воспоминанием с Надеждой и сказал, что ребенка, которого она носит, я считаю своим. Она как-то странно посмотрела на меня и промолчала. И только после свадьбы Надя сообщила мне, что никакого ребенка не будет: она давно избавилась от него.
      - Я хочу только наших детей, - объяснила она.
      В пословице "стерпится-слюбится", видимо, есть смысл. Я женился на женщине, которую не любил, на ее месте могла быть любая другая. Но день ото дня я все сильнее привязывался к Надежде. Она вернула мне утраченное ощущение дома, семьи, стабильности, я обрел чувство защитника домашнего очага.
      Трудно сказать, как долго я пребывал в эйфории, но настал час прозрения. В тот вечер я вернулся не очень поздно, Надежды дома не оказалось, и я решил поговорить с тещей.
      - Мария Станиславовна, меня сегодня выписали из общежития. Ничего, что я пропишусь у вас? Мы с Надей быстрее получим квартиру, я сразу подам заявление.
      - Сразу подашь? А разве ты еще не встал на очередь? Господи, у всех мужья как мужья, а у моей дуры...
      И она ушла в свою комнату, хлопнув дверью.
      Обескураженный, я пошел встречать Надежду, которая предупредила накануне, что по вечерам будет играть в волейбол за факультет. Окна спортзала были темны, ни о каких соревнованиях никто ничего не слышал.
      Она появилась незадолго до полуночи и с порога заявила:
      - Можешь меня поздравить! Сегодня мы выиграли. Господи, я так вымоталась. Спать, спать, спать...
      С тех пор я перестал ее встречать - боялся уличить во лжи.
      Ложь... Самое отвратительное, чем может быть заражен человек. Да чего там заражен - она хуже заразы: от той есть хоть какое-нибудь спасенье, в большинстве случаев, можно вылечиться или хотя бы отодвинуть гибель, а тот, кто избрал ложь способом жизни, уже умер. Он не в силах представить себе, что существуют люди, которые думают и живут по-другому, которым противна любая фальшь, и все, что они могут испытать, когда ее почувствуют, - это стыд.
      В начале лета на "Жигулях" тестя мы поехали к моим родителям в Татарию. Когда до дома осталось с полкилометра, тесть остановил машину и предложил мне сесть за руль. Его поддержала теща:
      - Садись, Риф, пусть родители видят.
      Что должны были увидеть мои родители? И тут я понял то, чего не договорила теща: пусть они видят, как хорошо в новой семье относятся к своему зятю, даже машину ему доверили. Для них в этой маленькой лжи не было ничего предосудительного. Жена тоже удивилась, почему я отказался.
      Я задерживал хулиганов, в ход были пущены ножи, и кровь одного из преступников обрызгала мою рубашку. Я решил ее сменить и позвонил домой, чтобы предупредить жену, опасаясь, что она испугается, увидев меня в крови. Телефон был занят. Не дозвонившись, я пришел домой. Дверь открыла Надежда и, не обращая на меня никакого внимания, снова взяла трубку и продолжила разговор. Я сделал вывод, что жена относится ко мне с полным безразличием.
      Даже рождение дочери не пробудило в ней добрые чувства. Я изо всех сил старался помочь ей: ночью вскакивал на первый крик ребенка, утром стирал пеленки - Надежда словно ничего не видела и никогда не интересовалась моими проблемами. Я заметил, что она практически копировала свою мать, которая тоже мало вникала в дела супруга, хотя при гостях ему доставались знаки внимания.
      С каждым днем я все отчетливее осознавал, что это не вина, а беда Надежды, и в этом доме, пропитанном ложью, она и не могла вырасти другой. Здесь все было напоказ, все на продажу, причем, с перевернутой шкалой ценностей. За дешевый трюк платили видимым вниманием, а за искренние чувства - равнодушием.
      Однажды Надежда с родителями отправилась за покупками в город Чайковский. Уехали они с утра, а когда вечером я вернулся со службы, их все еще не было. Картины одна страшней другой приходили мне в голову. Я оборвал дежурные телефоны в ГАИ, чтобы убедиться, что никаких аварий с красными "Жигулями" на трассе не было. Сначала они успокаивали меня, но примерно через час, когда я позвонил снова, дежурный ответил, что недавно недалеко от Воткинска произошла авария - "Жигуленок" столкнулся с грузовиком, имеются жертвы. Сердце кольнуло ледяной иглой, холод сковал руки и ноги.
      - А какого цвета "Жигули"? - спросил я, боясь услышать ответ.
      - Белого, - сказал дежурный.
      Я молча положил трубку и сполз по стене на пол. Через несколько минут в дверь позвонили. Это была Надежда, живая-здоровая. Родители позади ее тащили сумки с продуктами и тряпками. Я бросился к жене, обнял ее и заплакал.
      - Чем реветь неизвестно из-за чего, лучше бы маме помог, - холодно сказала она, отстраняя меня.
      И еще один разговор с женой убедил меня в том, что я никогда не буду понят. Но сначала надо рассказать о том, что ему предшествовало.
      2. ПОДЖИГАТЕЛЬ
      Я дежурил в опергруппе, когда мы получили сигнал о том, что горит главпочтамт города. Через несколько минут наша машина прибыла на место происшествия. Там уже были пожарные и милиция, огонь бушевал внутри здания. К этому времени задержали какого-то человека и передали нам. Я отвез его в райотдел и стал допрашивать.
      Это был мужчина лет пятидесяти, небритый, в грязной, слегка обгоревшей одежде. От него пахло тройным одеколоном. "Типичный бомж", - подумал я.
      - Документы с собой имеются?
      - Есть справка...
      Он протянул мне справку об освобождении из мест лишения свободы.
      - А где же паспорт?
      - Потерял.
      - Судимы за что?
      - По двести девятой и сто сорок четвертой.
      - За бродяжничество и кражу, значит?
      - Значит, так. Сигаретой не угостите?
      - Что ж, давайте покурим.
      Я протянул ему сигарету и спички. Он жадно затянулся, и в этот момент в кабинет вошел дежурный по райотделу.
      - Ну что, сукин сын, спалил главпочтамт? - рявкнул он. - Теперь тут сидишь, раскуриваешь. Колись скорей, как поджег почту, а то быстро в камеру загремишь!
      - А ты меня камерой не пугай, пуганый уже.
      - Сидел, что ли? - дежурный взял со стола справку о судимости, повертел ее в руках и обратился ко мне: - Да чего ты с ним церемонишься, курить даешь. Подумаешь, птица! Ради одного говнюка МВД на ноги подняли, сейчас с обкома приедут. Кончай с ним скорей!
      - Чем раньше вы перестанете мешать, тем скорее я попытаюсь установить истину, - как можно спокойнее ответил я.
      - Ну-ну, пытайся.
      Дежурный ушел, и я попросил задержанного рассказать, при каких обстоятельствах он оказался на главпочтамте.
      - А что рассказывать? Я только зашел туда, а тут меня и сцапали.
      - Сцапали, говорите? Хотите, зеркало вам принесу? Одежда вас с головой выдает. Так обгореть может только человек, который лежал, свернувшись калачиком. Странно, не правда ли?
      - Лежал? Дак ведь... я это...
      - Вот и расскажите, что это, - я выделил интонацией последнее слово.
      Тут в кабинет вошел начальник отдела, за ним еще пятеро. Я узнал заместителя министра внутренних дел, еще один полковник был из пожарной части, третьего полковника я видел впервые, а двое в штатском, по-видимому, представляли райком и обком партии. Как и положено, я поднялся со стула.
      - Продолжайте, - сказал мне начальник РОВД.
      Я присел. Стульев на всех не хватило, и мне было неловко сидеть в присутствии высоких чинов.
      - Так что вы сказали?
      - Ну я и говорю, зашел на почту, а меня и задержали.
      - А зачем вы зашли на почту?
      - Я... пог... позвонить хотел...
      - Куда?
      - Куда-куда, какая разница? Ну, в Москву, теща у меня там живет.
      Я понял, что этот бессмысленный разговор может продолжаться до бесконечности. Звонить он никуда не мог, потому что у него не было ни копейки. Присутствующие явно мешали ему, да и мне тоже, и я перевел взгляд на начальника райотдела. Он понял в чем дело и пригласил всю свиту к себе в кабинет пить чай.
      - Через полчаса доложите результаты, - сказал он в дверях.
      - Вот что, Владимир Петрович, - обратился я к задержанному. - Может, все-таки вместе разберемся, что произошло у вас в жизни?
      - В жизни? А что в жизни? Нет у меня жизни, была и кончилась.
      Я закурил и, заметив его взгляд, брошенный на лежащую пачку, вновь предложил ему сигарету.
      - Отчего это жизнь-то кончилась?
      - Отчего?
      Он глубоко затянулся и задумался. Переспрашивал он машинально, чувствовалось, что его мысли в это время далеко отсюда.
      - Сколько вам лет?
      - Да в справке же написано.
      - Документ никогда не заменит живого человека. Если есть возможность, почему бы не спросить?
      - Значит, бумажке меньше доверяете, чем человеку? Странно. До сих пор мне встречались начальники, для которых бумага - это все. На человека им было плевать... Сорок три года мне. Конечно, если побриться и переодеться, можно и помолодеть, да только сердце не переделаешь... Вот вы смотрите на меня, думаете - бомж, судимый, а еще о чем-то рассуждает. Не так ли?
      - То, что вы без определенного места жительства, я давно понял. Меня интересует, почему так случилось.
      - Вас интересует... А вот их не интересовало. Плевать им было на меня!
      - Кого вы имеете в виду?
      - Кого? Бюрократов... советских. Конечно, я не сразу таким стал. Электронщик я по специальности. Учился в Ленинграде, приехал сюда в Ижевск, или как он там сейчас называется, по распределению на радиозавод, женился, родился у нас сын.
      Он помолчал, и я не торопил его, понимая, как тяжело ему даются воспоминания. Может быть, впервые за последние годы он изливал душу. Да и кому - милиционеру. Нашу форму он явно не жаловал, видно, были на то причины.
      - Да, сынишка маленький... Ну а потом развелись. Стал я пить, а работа электронщика точности требует. Пришлось сменить работу, затем другую, третью. Квартиру жене оставил, сам остался без жилья и без прописки. Общежитие на дают, жил у друзей. Вроде стал понимать, что не туда качусь, хотел остановиться, а тут друзья, собутыльники. На работу без прописки не берут, а не прописывают потому, что не работаю. В грузчиках подрабатывал. Так что и рад бы в рай, да грехи не пускают. Правда, грехов у меня тогда еще не было. Чистый был перед людьми. Все же нашел в себе силы, пить бросил. Три месяца пороги обивал, прописали меня в общежитие, на работу устроился. Вот тогда и насмотрелся на чиновников... Да только работать мне недолго пришлось. Посадили за кражу. - Он почувствовал, что огонь обжигает пальцы, и затушил сигарету. - Хм, кража... Стыдно сказать. Пить я, конечно, выпивал, но, скажите, как еще забыть прелести нашей жизни? Ну, пришли как-то к знакомому моего друга, тоже в общежитие, а уже выпившие были. Дверь открыта, а хозяина нет. Вообще нет никого. Ну выпили мы там бутылку, что с собой принесли. Думали, сейчас подойдет... Васька, что ли, я и не помню, как его звали. Бутылку выпили, показалось мало. Друг мой, спасибо ему, конечно, и предложил взять шапку - она тут же лежала, на стуле. Говорит - давай пропьем, а Ваське потом бутылку поставим, он не обидится. Ну, взяли шапку и ушли, отдали продавщице за литр водки. А потом оказалось, что шапка-то не Васькина была, а соседа по комнате. Ну и дали мне три года общего, от звонка до звонка отбухал. Вышел на свободу - и снова та же канитель: ни прописки, ни работы. Да и кто возьмет вора на работу? Это уж у нас клеймо на всю жизнь. Так и болтался, паспорт посеял, забрали в спецприемник. Через месяц выпустили, предупредили, что посадят, если не устроюсь на работу.
      - И все?
      - Дали еще направление на завод, да только там плевать хотели на эти направления. Сказали, что воров своих хватает.
      - Нужно было взять другое направление, на другой завод, объяснить, что здесь не берут, сходить, наконец, в исполком. Проявить самому какую-то активность.
      - Да проявлял я ее и ходил везде, только сил у меня не хватило, не смог пробить эту каменную стену. Снова попал в спецприемник - паспорта-то у меня нет. В общем, начальник Индустриального райотдела прямо сказал, чтобы я уматывал. И добавил, что если он сделает мне паспорт, я захочу прописаться у него в районе и буду воровать.
      - Не может быть!
      - Может. Он и начальника паспортного стола предупредил. В общем, посадили меня за бродяжничество и паразитический образ жизни. Хотя я работал, вагоны разгружал, в колхозе шабашил, какой же я паразит.
      - А как же жена, сын?
      - Жена? Написал ей как-то из зоны письмо, про сына хотел узнать.
      - И что же?
      - А то. Написала, чтобы больше не беспокоил ее, что она от стыда чуть не сгорела, получив письмо из тюрьмы, и что у меня нет сына. Забудь - так и написала. А я ведь не о помощи просил, узнать только хотел, как он там, сын все-таки.
      - А жена после развода, наверное, замуж вышла.
      - А как же, для этого и разводилась. Нет, тут она поступила благородно, сама сказала, что любит другого. А я что - я противиться не стал.
      Нашу беседу прервал дежурный:
      - Начальник сказал, что замминистра ждет результатов. В Москву докладывать надо.
      - Знаю, но мы еще не закончили. Оставьте нас.
      Дежурный вышел с недовольным видом. Тут же зазвонил телефон. Начальник РОВД твердым голосом заявил, чтобы я закончил допрос через десять минут.
      - Чего ты там с ним рассусоливаешь? - почти слово в слово повторил он своего подчиненного, и мне стало непонятно, кто у кого учится. - Чтобы немедленно был результат!
      И положил трубку.
      - Что, торопят? - участливо спросил человек, от которого я должен был добиться признания вины. - Да вы не волнуйтесь, я, может быть, вам и помогу.
      - Это не важно, что торопят. Вы лучше скажите, почему после второй отсидки вы не попытались устроить свою жизнь, жениться, наконец.
      - Пытался, да только не выдержал я этого марафона. Знаете, как кадровики смотрят на человека с двумя судимостями? Ну, а жениться... Кто ж за меня пойдет? Разве что из жалости, да только жалеть у нас на словах умеют, а истинного сострадания не дождешься. Дураков нет. Да оно и правильно, зачем свою жизнь губить ради чужой, неизвестно еще, что из этого получится.
      - Мне трудно судить, дела вашего я не читал, но из ваших слов следует, что кражу вы все-таки совершили. И должны были отвечать по закону.
      - По вашим законам я, конечно, совершил кражу.
      - Почему по моим? Они такие же мои, как и ваши. Законы у нас одни советские.
      - Вот именно, советские. Только для кого и кем они написаны?
      - Вы зря иронизируете. Потерпевшему все равно, кто и как совершил кражу. Государство обязано возместить ему причиненный ущерб.
      - Да разве ему легче стало от того, что я сел в тюрьму? На первый раз могли и по-другому наказать.
      - Возможно. Но закон есть закон. И потом - где ваше-то чувство ответственности? Почему я, например, никогда не мог бы оказаться на вашем месте? Как вы думаете?
      - Интересный вы экземпляр... ладно, вы ведь от меня другого ждете. И эти с вашей шеи не слезут. Пишите, расскажу вам все как было. Значит, так. Зашел я на главпочтамт, чтобы согреться, на улице-то холодно. Я там уже не первый раз греюсь. Зайду в самую последнюю кабину для переговоров, свернусь калачиком и лягу на пол. Ноги, правда, отекают - вытянуть нельзя, места мало. Ну а так ничего, тепло, дверь-то стеклянная только наполовину, и когда на полу лежишь, никто тебя не видит. Да и не заходит туда никто в это время. В тепле разморило меня, и так курить захотелось! Окурочек у меня был, думаю, курну пару раз. Вот и закурил, а потом окурок в угол бросил. Задремал, а он, видимо, не потух, зараза. В общем, проснулся, вокруг огонь, дым. А обшивка в кабинах синтетическая, ее хрен потушишь, да еще и ядовитая, я чуть не задохнулся. Из кабины выскочил... Ну, а остальное вы знаете.
      Интуитивно я примерно так и представлял происшедшее. Однако меня почему-то не радовали ни моя интуиция, ни его признание.
      - Вы рассказали мне правду?
      - Да.
      - Значит, в результате ваших неосторожных действий произошел пожар... Может, вы на себя наговариваете? Подумайте еще раз.
      - А что мне думать? Я, может, впервые рассказал все как было.
      - Учтите, без пожарно-технической экспертизы нам все равно не обойтись. Мы допросим работников главпочтамта, проведем другие следственные действия. Ваше признание - еще не доказательство вины.
      - Делайте что хотите, но все было именно так.
      - Может быть, я смогу чем-нибудь вам помочь? Встретиться с вашей бывшей женой, узнать о сыне...
      - Спасибо, ничего не нужно, тем более, сейчас. Хотите, я дам вам один совет?
      - Какой же?
      - Уходите с этой работы.
      - Не понял.
      - Я говорю: уходить вам нужно с этой работы.
      - Это почему?
      - Потому что мне кажется, что вы порядочный человек.
      - Разве это плохо?
      - Для работника милиции - да. Вот вы меня сейчас допрашиваете... если это можно назвать допросом. Думаете, я не знаю, как у вас допрашивают? А где сейчас ваши начальники? Сидят в кабинете и пьют чай?
      - По крайней мере, не мешают, а это уже неплохо.
      - А вы посмотрите в окно. Видите, сколько "волжанок" стоит у подъезда. Водилы спят, а хозяева, считается, работают. А вы на чем ездите? На разбитом "уазике"? Да еще бензина, наверное, не всегда хватает.
      - Сегодня днем я ездил на кражу трамваем. Но откуда у вас такая осведомленность?
      - Я же вам говорил, что не сразу таким стал. В Ленинграде, когда я в институте учился, друг у меня был, в уголовном розыске работал, а я часто помогал ему. Он тоже честным был. Еще тогда я понял, что в милиции кто-то работает, а кто-то чай пьет. Многое я узнал... Хотите, скажу, в чем ваша беда?
      - Допустим, хочу.
      - В том, что вы жалеете людей, а это при вашем положении недопустимо.
      - О чем вы говорите? Я просто хочу разобраться...
      - В том-то и дело, что непросто. Но придет время - и вам будут безразличны судьбы людей.
      - Вот если это произойдет - я уйду из милиции.
      - Попомните мои слова: рано или поздно вас предадут все окружающие, и вы окажетесь на моем месте.
      - Этого никогда не будет.
      - Нет, не в буквальном смысле, конечно. Я вам зла не желаю. Вы поймите: все, кто сегодня улыбается вам, завтра по первому сигналу всадят вам нож в спину. Они сделают это, как только почувствуют вашу слабость. Да вы и сейчас понимаете это, только не верите своим догадкам. Продолжаете верить в справедливость? Уверяю вас, ваши иллюзии скоро пройдут.
      Когда задержанного повели в камеру, на пороге он обернулся и сказал:
      - Прощайте, лейтенант.
      Хотел добавить что-то еще, но махнул рукой и вышел из кабинета.
      Несколько дней поджигатель и его слова не выходили у меня из головы. Как, действительно, судьба скрутила человека, какую злую шутку она с ним сыграла! А я, как слепое орудие этой судьбы, добился у человека признания. А ведь он не верит, что когда-нибудь выйдет из тюрьмы. И надо ж ему было взять ту злополучную шапку, и черт его дернул не затушить окурок...
      Я имел неосторожность поделиться своими мыслями с Надеждой, не успел и рта раскрыть, как она перебила:
      - Нашел о чем говорить - о каком-то преступнике.
      - Но он не родился преступником.
      - Ну и что? Меня это не интересует, понимаешь?
      - Прости, я все еще под впечатлением разговора с ним.
      - На будущее: оставляй свои впечатления на работе. Меня не интересует твой преступный мир. У меня свои интересы.
      - Я бы хотел, чтобы мы с тобой жили в одном мире. Все мы виноваты, что у нас есть преступники.
      - Лично себя я виноватой не считаю. Что касается тебя - это твое дело.
      - Но ведь нельзя отгораживаться от своих детей...
      - Детей? Ну, ты даешь! Вот и нянчись с чужими, глядишь, забудешь, что уже свои есть. Мент несчастный!
      Она еще о чем-то говорила, но я уже не слушал. Свои и чужие дети... Я вновь вспомнил детство, бескорыстие тети Фаи, ее теплые ласковые руки...
      Я понял, что чужой в этом доме. Этот брак оказался еще мучительнее, чем одиночество. Одиночество вдвоем - что может быть страшнее? Только дочь да еще работа отвлекали меня от мысли, что надо уходить из этого дома.
      3. ГОТОВНОСТЬ НОМЕР ОДИН
      Еще в первый год работы в уголовном розыске ко мне подошел замполит райотдела и предложил вступить в партию, поскольку пришла разнарядка из райкома и ему нужен кандидат.
      - Вы говорите - разнарядка? - переспросил я и прямо посмотрел ему в глаза. - Странно, а я до сих пор думал, что в партию вступают по идейным соображениям, а не по разнарядке.
      - Ну и ходи всю жизнь в операх, раз такой идейный, - обиделся замполит.
      Я не стал объяснять ему, что карьера меня не интересует, а работа нравится и без повышения по службе. У меня не хватало времени на раскрытие преступлений, и убивать его на различных собраниях и совещаниях я не собирался. А в том, что эти посиделки, как и вся партийная мишура, к нашему профессиональному долгу никакого отношения не имеют, я убеждался не раз.
      27 декабря 1984 года ЦК КПСС со своими верными слугами Президиумом Верховного Совета и Советом Министров СССР принял постановление "Об увековечении памяти Д. Ф. Устинова", которым Ижевск был переименован в Устинов.
      Это переименование доставило много хлопот правоохранительным органам города.
      На что рассчитывали власти, одним росчерком пера отобрав у города его историческое название, цинично не посчитавшись с мнением более чем полумиллиона ижевчан? Конечно, партийные лидеры были убеждены, что людям абсолютно все равно, как будет называться город, в котором они живут. И поначалу будто бы так оно и случилось, во всяком случае, ни о каких организованных акциях протеста не было слышно. А официальная пресса лила слезы восторга по поводу исторического решения партии. Кстати сказать, сообщение о переименовании появилось в "Удмуртской правде" только 3 января. Через день эта же газета опубликовала отчет о митинге трудящихся столицы Удмуртии. Выступившие на митинге рабочие, все как один, одобрили постановление партии и правительства и взяли повышенные обязательства на 1985 год, развивая социалистическое соревнование. Затем в газетах появилась серия статей, в которых бывший министр обороны СССР превозносился до небес пропагандистская машина набирала обороты. Через все публикации проходила мысль о том, что присвоение Ижевску имени Устинова - это большая честь, и мы, жители города, должны быть этой чести достойны. Одна из статей так и называлась - "Будем достойны". Я подумал: "А как же быть тем, кто недостоин? Может, сменить прописку и переехать в другой город?"
      Однако тишь да гладь длилась недолго. Событие активно обсуждалось в неформальных кругах, в среде молодежи. Многие посчитали себя оскорбленными, и вскоре сквозь общее недоумение стали проступать первые сигналы о недовольстве. Школьники демонстративно носили значки с надписью "Ижевск", и некоторые преподаватели не скрывали, что поощряют их патриотизм. Находились и такие, которые срывали значки со своих учеников, не желая себе неприятностей.
      Для власть имущих ситуация складывалась явно неординарная: в феврале должны были состояться выборы в Советы всех уровней, и по городу стали распространяться листовки с призывами бойкотировать выборы. Естественно, это сразу стало известно в Москве. Из ЦК КПСС, КГБ и МВД СССР прибыли команды для координации мероприятий по успокоению народа.
      За неделю до выборов группа энтузиастов решила провести митинг протеста в сквере у кинотеатра "Колосс". Я получил такую информацию от своего агента, оформил, как положено, агентурное сообщение и почти сразу же пожалел об этом. Копию агентурного сообщения начальник уголовного розыска направил в КГБ, и оттуда стали ежечасно звонить в отдел для уточнения информации, требуя новых встреч с агентом. Было похоже на то, что комитетчики в присутствии высоких московских чинов боялись ударить в грязь лицом и потому запаниковали. Выслушивать их панические тирады пришлось начальнику угрозыска, а поскольку я в тот день не сидел в кабинете, работая на месте преступления, он не мог сообщить в КГБ ничего вразумительного.
      На следующий день меня вызвали к министру внутренних дел республики. Все московские гости были уже в сборе и заметно нервничали, министр же явно был напуган вчерашней информацией и потому говорил довольно бессвязно, постоянно без видимых причин повышая голос.
      - Ну что у нас там? Что у нас там происходит? Какие митинги, какие демонстрации? Сколько будет людей? В какое время?
      В кабинете находились оперативные работники из других райотделов, это к нам обращался министр, пытаясь добиться от нас подтверждения, а скорее, надеясь на опровержение поступившего сообщения.
      - Разин здесь? Что можете сообщить дополнительно? Как ничего? А чем же вы там занимаетесь? Сколько будет людей, я вас спрашиваю? Вот работнички! Тут вопрос: нужны ли войска для разгона, а они не знают! Докладывайте, что у нас там...
      Я впервые так близко наблюдал министра, и меня поразило его косноязычие. Агентурные сообщения, которыми располагали оперативники, были весьма расплывчаты, разные агенты сообщали различное количество участников, не совпадало и время начала митинга. Никто не решился заявить о том, что обладает достоверной информацией.
      - Бездельники! - закричал министр. - Чтобы завтра к шести утра я знал, как и что! Приказываю: со всеми агентами перейти на экстренную связь.
      Мы узнали также, что воскресенье будет объявлено в школах учебным днем, запланирован вывоз части школьников и студентов за город на лыжные прогулки, другие мероприятия по предотвращению митинга. Представители Москвы добавили, что Ижевск переименован в Устинов советской властью, и если кто-то против переименования - значит, он против советской власти, исходя из этого нам и необходимо действовать. Надо разъяснять гражданам, что постановление было принято по просьбам трудящихся.
      Был ли среди собравшихся хоть один человек, который бы не понимал, что в этих рассуждениях московского начальства нет ни грамма правды? Ложью было то, что решение принимали Советы - оно было насквозь партийным, сугубо политическим, причем родившимся, скорее всего, в недрах Политбюро. Ни о каком совете с людьми не могло быть и речи. Впрочем, ложь всегда была мощным оружием кучки экстремистов, а в наши дни - престарелых коммунистов, оружием, направленным против народа. И милиция, которая опять же всегда выполняла волю коммунистической партии, и на этот раз беспрекословно подчинилась ей.