Шеф профукал зимнюю сессию и вторично взял академический. Ранения головы позволяли сколь угодно долго брать академический. Джон перевелся в вечернюю школу. Туда ему можно было не ходить. Джон и не ходил. Директором школы была Шарбану, которой мама наказала сделать
      Джону аттестат.
      Нелегко представить родственника за серьезным занятием. При том, что Шарбану в жизни интересовали только деньги, преподавала тетушка вечерникам астрономию и географию.
      Муж Шарбану Казай тоже педагог и работал директором казахской школы-интерната. У Шарбанки с Казаем четверо детей – Талап, Серик,
      Гульнара и Арыстан.
      Ситка звал Шарбану Шарбанкой, Доктор нарек родную тетушку крысой.
      Старшие сыновья Шарбану Талап с Сериком пацанята нормальные, Арыстан еще не слезал с горшка, но со временем именно ему суждено было превратиться в самого говнистого из всех моих двоюродных братьев.
      Шарбану в Алма-Ате освоилась и быстро вошла во вкус городской жизни.
      Через приятеля дяди Бори папа с мамой выхлопотали согым на зиму.
      Лошадь была хорошая – казы в пять пальцев. Дядя Боря позвонил из
      Москвы и повелел маме половину лошади отдать Шарбанке. Еще чего? С какой стати она будет делиться? Мама послала брата.
      Дядя Боря обиделся на родителей. Шарбану при этом маме только раз заикнулась о мясе и тут же прикусила язык – мама пообещала ей вместо согыма устроить небольшой но навсегда "аузын жап". Шарбану пошла другим путем. Она звонила в Москву брату и жаловалась на старшую сестру.
      "Чурук вчера мне говорит: "Стоим на Курмашке и Доктор вдруг нам -
      "Тихо! Крыса идет!" Про кого, думаю, он звонит? А это ваша тетка, что из Павлодара приехала. Поглядел на нее и точно… тетка ваша глухо чем-то на крысу похожа". – Джон рассказывал, как Сашка Чурук стал свидетелем переименования Шарбану в крысу.
      Шарбану не подозревала, что отныне в Алма-Ате она заимела оперативный псевдоним. Не подозревала до тех пор, пока Ситка не не проболтался: "Бек тебя называет крысой".
      Шарбанка обиделась:
      – Разве можно называть родную тетю крысой? Вот пойду к нему в школу и расскажу, как он себя ведет.
      "Каждый из нас хорош только на своем месте". – говорила мама.
      Говорила и мало когда (а может вообще никогда) просчитывала ближние и дальние последствия. По мнению матушки Шарбану довольно и того, что брат по доброте неисправимой вытащил ее из аульной глуши.
      Словом, как говорил Витька Кондрат:
      "Сделай умное лицо и молчи".
      Поиск развлечений иногда приедается. Нэля опомнилась и задумалась. Что дальше? Совместное с Доктором будущее не сулило ничего хорошего. Брат запустил учебу и вообще не желал взрослеть.
      Ругались они все чаще и чаще. Очередной скандал закончился уходом
      Нэли из нашего дома.
      Доктор хорохорился недели две. Потом как сдурел и не находил себе места. Тоска по пацанке ввергла его в длинную пьянку, несколько раз подряд он попадал в милицию. Кончилось тем, что побуянив в кафе,
      Доктор загремел в тюрьму.
      Он сидел в следственном изоляторе и не знал, что Нэля уехала в
      Москву. Сокамерникам рассказал о себе и жене. Ему выкололи три портачки. Первая – на левом предплечье гласила: "Боже еси, от друзей спаси. От врагов я сам спасусь". На правом предплечье тюремный художник нарисовал ему витязя в шлеме, а на пальцах левой руки выбил ему на всю жизнь имя "Нэль".
      Через месяц после дебоша в кафе "Театральное" родители вытащили
      Доктора из тюрьмы.
      Я учился в третью смену и пришел домой после восьми.
      – Нуржана выпустили? – спросил я маму.
      – Да.
      – Где он?
      – Куда-то ушел.
      Я вышел во двор. У гаражей на скамейке с парнями сидел Доктор. В руках он держал букет бордовых роз. Брат исподлобья смотрел на меня.
      – Ты это что? – спросил я. – Цветы кому?
      – Пацанке моей… Сейчас к ней поеду…
      – Не надо.
      – Да ты что-о?! Это же пацанка…моя…
      – Она в Москве.
      Доктор не поверил и поехал искать жену.
      Не я один думал о Москве.
      Чтобы оборвать связи с местными анашокурами, родителям стукнуло отправить Джона в столицу. Мысль может и дурацкая, но кроме дурацких в замороченные головы родителей наркоманов других мыслей и не приходит. На словах дядя Боря был не против приезда Джона.
      Самолет на Москву уходил утром. Накануне вечером Джон куда-то сходил и вернулся с остекленевшими глазами.
      Все могло сложиться по другому. Если бы не папа не обратил внимание на глаза и не принялся обыскивать Джона. Нигде ничего не было. В последний момент отца осенило и он раскатал, засученные по локоть, рукава рубашки брата.
      На пол посыпались башики плана.
      Москва для Джона захлопнулась.
      "В Москве иностранцев полно… – мечтал Джон еще вчера. -
      Познакомлюсь и с местными пацанами… А там…".
      Еще вчера он говорил про московских иностранцев, а сейчас отбивался от санитаров и диким криком звал на помощь:
      – Шеф, отмажь!
      Шеф и я смотрели из коридора, как Джон в столовой брыкался и кусал медбратьев.
      Отец вызвал спецбригаду со злости и в надежде, что в дурдоме лечат от наркомании.
      Джона поместили в третье отделение.
      Через три дня я пошел к нему. Он успокоился, ел из кастрюльки каурдак и бодрился:
      – Все ништяк… Не переживай за меня… Только бы вырваться отсюда.
      Выписали Джона через два месяца. Джон наел ряшку будь здоров и жаловался на Ситку, который замучил в отделении заботой и опекой.
      Вспоминая тот вечер, Джон сожалел о том, что не догадался припрятать план где-нибудь во дворе, чтобы с утра уложить в чемодан и спокойно улететь в Москву.
      Прошел месяц. Шеф и Джон уехали в Саякскую геологоразведочную партию.
      Вася Абрамович решительно намекал: "Тебе давно пора кого-нибудь…". Я и сам знал, что если и не давно, то сейчас самое время. Все бы может с легкой руки Абрамовича так и вышло, если бы не… После эпизода с Валей со мной что-то произошло. Случился непоправимый сбой и невыносимо дурманное желание пропало прочь и бесследно. Тогда я подумал, что может так бывает и со временем все вернется.
      Для Васьки противоестественны уклонения от разговоров про туда-сюда. Первый раз у него было в одиннадцать лет. Никто ему не отказывал. Наступал на девчонок Вася легко и играючи. К примеру, прошлой зимой на горке у Дома правительства семнадцатилетняя девчонка успела один лишь раз прокатиться с ним с горки и тут же размякшая от тисканй и поцелуев, сдалась: "Делай со мной что хочешь". Вася отвел ее на пять метров и под раскидистой тянь-шаньской елью сделал так, как о том и просили.
      Вася удивлялся другим пацанам, что теряют время на ухаживания и болтовню. "Они же сами этого хотят, – говорил Абрамович, – и как можно скорее".
      – Ну, наверное, не все…- неуверенно возражал я, – есть и другие…
      – Ты что?! – хохотал Вася. – Завязывай…
      Всем удался друг мой Вася Абрамович. Еще бы в футбол любил играть
      – цены бы не было ему.
      По городу объявлен розыгрыш первенства на приз клуба "Кожаный мяч". За один день во дворе набралась команда.
      Капитаном выбрали Пельменя. Он играл правого центрального защитника и по общему замыслу должен своей собранностью возместить несыгранность обороны. Нападение у нас было не просто сильное – сильнейшее. Один Толян Ушки со скоростной обводкой и хлестким ударом с любой дистанции чего стоил! В паре с ним играл Карим, который – трудно поверить – носком останавливал летящий по верху мяч.
      Первые две игры в подгруппе мы выиграли легко. Решающий матч за выход в четвертьфинал играли с "Торпедо" – командой из микрашей.
      Все, кто наблюдал за матчами в нашей подгруппе, в том числе и надзирающий от райкома комсомола судья Озол, дружно ставили наш
      "Космос" на первое место.
      Карим, не давая опомниться торпедовским защитникам, играл в привычном ключе – на скорости уходил от соперников и длинными передачами придавал размашистость и осмысленность командной игре.
      Ему было мало обыкновенно забить гол. Ему нужен был не просто трудовой, по игре, гол. Он стремился забить красиво, желательно в результате изящной многоходовки. Но, убедившись, что по ходу матча добиться единого понимания партнеров не удается, Карим взял игру на себя.
      Серией финтов на высокой скорости он обошел защитников и, уложив на удар вратаря "Торпедо", закатил издевательски тихий мяч.
 
      1:0.
 
      Во втором тайме разыгрался Ушки. Получилось так, скорее всего потому, что Толян Ушки и Карим начали искать друг друга на поле.
      Получив передачу, Карим, не глядя, угадывал, к какой точке следует доставить мяч, и мягким нацеленным пасом бросал в отрыв Толяна. Так был забит и второй мяч. С центра поля Карим бреющим планером заслал мяч к линии штрафной. Сместился влево Ушки раньше защитников, принял пас и не убирая под себя мяч, без остановки влупил банку под перекладину.
      Третий мяч Ушки забил за полчаса до конца игры. Кто-то справа откликнулся на мой зов: "Дай пас!". Мяч прилетел мне на грудь и увернувшись, в одно касание, плечом я переправил его на ход Толяну
      Ушки. Не притормаживая, Толян проскочил между защитниками и заколотил третью банку.
      И здесь мы сваляли дурака, стали играть на удержание счета – оттянулись в защиту и сбились на отбойную игру. Левый центр защиты
      Афоня и вратарь Тарновский занервничали, чем и воспользовались торпедовцы. За три минуты мы пропустили два дурных гола. Карим пробовал навести порядок и пообещал прибить Афоню. Стало еще хуже -
      Афоня два раза промахнулся с ударом по мячу выбивая мяч на угловой.
      Паника в наших рядах нарастала, доигрывали мы на полусогнутых и еле-еле удержали счет.
      Мы покидали поле уставшие и уже не было сил радоваться выходу в четвертьфинал.
      Пельменя позвали к столику надзирающего судьи. Пельмень слушал, что говорили ему Озол, другие взрослые, и ковырял носком пыльного кеда землю.
      Что там еше?
      Пельменя поставили в известность о том, что, так как вратарь наш
      Тарновский будто бы играет еще и за казенную команду ФШМ, нам засчитывают поражение. По положению первенства клуба "Кожаный мяч" к играм допускаются только самодеятельные команды и игроки.
      Почему Озол молчал до самого конца игр в подгруппе? Почему не предупредил? Мы бы заменили Тарновского.
      Меня душили слезы, а рядом, ухмыляясь, вышагивал капитан
      "Торпедо" Журавлев.
      – Что уставился?
      – Ниче…
      – Че чокаешь? Может чокнуть тебя? – я запрыгнул на Журавлева.
      Метелили мы торпедовцев минут пять.
      Трагический любовник дремлет в нас до первой серьезной неудачи.
      Доктор продолжал вспоминать пацанку. Если бы Нэля родила мне племянника, могло ли сложиться у Доктора иначе? Вопрос дурацкий, потому что Нэля и не думала рожать.
      В середине зимы Доктор поехал в Москву. Через неделю вернулся с фотографией жены, с обратной стороны которой были слова "Моему непутевому мужу с пожеланиями взяться за ум. В противном случае тебе остается довольствоваться только этой фотографией".
      Из друзей детства приходил к нам только Витька Броневский, он же
      Бронтозавр. Какая у него была своя жизнь, он не рассказывал. Парень скользкий и что ему было нужно от Шефа, я не понимал.
      Как-то вечером он зашел в беседку во дворе дома на Байсеитовой, где Джон, Женька Чаринцев, Сашка Чуруков и другие пили вино. Женька парнишка с Военного городка, Сашка друг Доктора и Джона. Женька забил косяк и пустил по кругу. Бронтозавр курнуть отказался. Час назад он поругался с отцом и ему было не до плана. Чаринцев кентяра прямой и не знал, как поднять настроение Бронтозавру.
      – Может вина выпьешь? – Женька протянул Витьке стакан с портвейном.
      Бронтозавр и от вина отказался.
      Чаринцев поставил стакан на скамейку, взглянул на Джона и недоуменно спросил Броневского:
      – Что ты за бес? Косяка не курнул, вина не выпил.
      С последними словами Женька заехал Бронтозавру по лбу. Бронтозавр охнул и кубарем слетел со скамейки.
      Джону бы объяснить Чаринцеву кто такой Бронтозавр и почему он грустный, но выпад Женьки его развеселил.
      Раскрасневшааяся с мороза девчонка летела по коридору снежинкой.
      Она напоминала мне 2-85. Только другая. Повыше и потоньше. Откуда взялась Аня Бобикова?
      Вечерами я к ней звонил и мы долго трепались. О чем говорили? Не помню. Хорошо помню другое, как Аксельрод из "А" класса зайдя со мной утром в школу, спросил: "Ты вчера звонил Аньке Бобиковой?".
      – Звонил. – Я растерялся. – Ты-то откуда знаешь?
      – Знаю… Вчера на телефонной станции слушал ваш разговор…Ты что-то говорил ей про…
      Я промолчал. Я действительно говорил ей про это. Мне не хотелось верить, что Бобикова, мило щебетавшая со мной вчера два часа по телефону, пересказывает разговор Аксельроду. И почему Аксельроду? Я в нем не видел ничего такого, чем могла бы прельститься снежинка.
      Немного позже, поразмыслив, я понял, что Бобикова помимо всего прочего специально поручила Аксельроду передать подробности разговора мне с тем, чтобы я понял и отвалил прочь.
      Вот ты какая… Бобикова… Тебе мало просто так отшить, тебе доставляет удовольствие и шептуна пустить.
      Надо посоветоваться с Васей Абрамовичем.
      Вася не видел здесь тупика.
      – Подпишем ее как миленькую! – заверил друг. – Как выглядит эта
      Аня Бобикова?
      – Примерно с тебя ростом… Остальное…увидишь и сам поймешь, что это она…
      – Номер ее телефона?
      Два года спустя на выпускном вечере Кеша Шамгунов пригласил ее на танец.
      – Знаешь, что мне сказала Бобикова, когда я спросил ее про
      Шалабаева? – говорил Шамгунов. – Анька сказала, что Шалабаев мальчик, который живет иллюзиями.
      Кеша танцевал с ней в июне 68-го, а в январе 66-го я и думать не мог, что внутри себя Бобикова как есть деловая колбаса.
      …Прошло три дня.
      – Видел я вчера твою Бобикову… На катке… – Вася расписывал чудное мгновение жестко, решительно отсекая последние сомнения. -
      Бека, ты дурак?
      – А что?
      – Бобикова она и есть Бобикова.
      – …?
      – Изо рта слюна бежит. Я сделал с ней круг, а она лезет ко мне…Я – ничего…Так, пару раз поцеловались…
      – Кто тебя просил целоваться?
      – Да она сама полезла… Хихикает, прижимается… Да, Бека… у тебя и вкус… Я то думал… Бобикова, Бобикова…! Короче, на х… она тебе сдалась?
      Доктор последовал пожеланиям жены и уехал на практику в
      Джезказган. Наверное, он не совсем понял, что такое взяться за ум.
      Потому что в Джезказгане обворовал соседа по гостинице и чухнул в неизвестном направлении. На него объявили всесоюзный розыск.
      Где Доктор мог скрываться? В Алма-Ате не объявлялся, Неля в
      Москве после случая в Джезказгане не примет его. Куда его понесло?
      В мае мама поехала в Трускавец. На обратном пути остановилась в
      Москве у дяди Бори. Брат организовал обследование в поликлинике на
      Грановского. У мамы нашли камни в желчном пузыре и госпитализировали в Кремлевскую больницу в Кунцево.
      Матушке предстояла операция.
      Прошло несколько дней и папа между делом спросил:
      – Поедешь в Москву?
      Надо ли утруждать себя мечтами, когда все получается само собой, между делом?

      Дядина семья – тетя Баткен, дети Клара, Коля, Гуля и Соня – жила в Москве второй год. Квартиру дяде дали на Садовом, в пятнадцати минутах ходьбы от Курского вокзала. Дома на Садовом кольце почти все увешаны мемориальными досками. Вот и на доме, где жила дядькина семья, висели напоминания о том, что когда-то здесь жили и работали художник поэт Самуил Маршак, композитор Сергей Прокофьев и еще какие-то ученые.
      На лето семья переезжала в подмосковный пансионат "Лесные дали".
      В пансионате Сабдыкеевы занимали две комнатки с кухней в бетонном коттедже. Метрах в ста Москва-река, по другую сторону главный многоэтажный корпус с хорошей, на манер ресторана, столовой, просторной биллиардной, столами для настольного тенниса, огромным кинозалом; рядом с главным корпусом корт для большого тенниса, бадминтонная площадка.
      Пока я ехал трое суток в поезде, папа закончил дела и следом за мной прилетел в Москву. С утра мы поехали в Кунцево.
      Мама шла нам навстречу по дорожке в полосатой темно-коричневого цвета пижаме. В пижамке она впрямь ситок, или, как называет ее Шеф, ситочек.
      Мы прошли к пруду, сели на скамейку.
      – Вчера Нуржан приходил. – сказала мама.
      – Как приходил? – спросил папа.
      – Он с мая здесь… Приехал к Нэльке… Она его прогнала…
      Теперь болтается…
      О том, что мама в Москве Доктор узнал от Мурата Курмангалиева, с которым столкнулся на выходе из метро неделю назад. В свою очередь про нашу маму Мурату сообщила по телефону тетя Шафира.
      Вечером с Колей сходили на футбол. "Локомотив" на "Динамо" принимал "Кайрат". Наши ухандокали "Локомотив" 2:1.
      На пансионатовский автобус мы опоздали и остались ночевать в московской квартире Сабдыкеевых. На то время жил в ней папин родственник Макет, приехавший в Москву по делам защиты докторской степени по философии. Дядечка умный, со змеиными глазами.
      На следующий день часов в двенадцать зазвенел телефон. Я взял трубку.
      – Бек?
      Звонил Доктор.
      – Где встретимся?
      – Здесь рядом есть переулок Гайдара, прямо на Чкалова выходит кинотеатр…
      – Знаю, кинотеатр "Спартак". Через полчаса буду.
      В Москве посмертное шествие Мэрилин Монро. У кинотеатра выстроилась длинная очередь за билетами на фильм "В джазе только девушки". На воздухе всего двадцать три градуса, а духотища как в
      Алма-Ате при тридцати пяти. Еще здесь сильно устают ноги. Визжало тормозами и шелестело шинами, пропитавшееся запахом сдобы и битумных испарений, Садовое кольцо. Москвичи все куда-то сосредоточенно спешат и на ходу поедают пирожки с повидлом, которыми здесь торгуют через квартал.
      Не через полчаса, через час я выглядел Доктора в толпе.
      – Куда пойдем?
      – Я Москвы еще не видел. Может, на Красную площадь? – Поехали.
      У меня в кармане 5 рублей. Наэкономил по дороге в Москву.
      – Где бы нам с тобой встречу отметить?- спросил я.
      – На Арсенальной есть подвальчик.
      Кроме шашлыка в шашлычной на Арсенальной имелась копченая осетрина. К рыбе взяли по сто пятьдесят коньяка. Брат дал мне по пачке сигарет "Мальборо", "Кент" и "Честерфильд", прозрачную американскую зажигалку, авторучку и снял с себя шерстяную олимпийку:
      – Носи.
      – А это что за ручка?
      – Ручка трубовая. Паркер.
      – Откуда?
      – Друг снабжает.
      – Какой друг?
      – Басар. Калмык из Филадельфии…Вице-президент компании.
      – Где ты с ним познакомился?
      – У "Националя".
      – У тебя нет денег. Ты где ночуешь?
      – Не беспокойся. – Доктор засмеялся. – В Москве места всем хватает…
      – А этот… калмык из Филадельфии…Чем вы с ним занимаетесь?
      – По бабам ездим… Я познакомил с ним Мурата Курмангалиева. Он теперь тоже с нами…
      Коньяка выпили в самую плепорцию. Стало хорошо. Я курил "Кент" и периферийным зрением подсекал за реакцией официанток. Доктор с улыбкой ловил торч от моей важности.
      – Поехали к Мурату Курмангалиеву?
      – А где он?
      – В аспирантской общаге на ВДНХ.
      – Поехали.
      Мурат, Булат, Ажар – дети дяди Урайхана и тети Шафиры. Булат учился на архитектора в Ташкенте, Ажар в Алма-Атинском мединституте.
      Мурат стоматолог и самый доступный из детей Курмангалиевых. В Москве с полгода.
      – Что новенького в Алма-Ате?- спросил Мурат.
      – Про суд над бандой Замирайлова слышали?
      – А… Те, что зимой таксистов убивали?
      – Ага…Ему, Яуфману и Галанскову дали расстрел. А женщине, которая укрывала их, дали семь лет.
      – Что за женщина?
      – Там одна… Сорок третьего года рождения…
      Мурат и Доктор засмеялись.
      – Какая же это женщина? Салажка…
      Зашел разговор о казахах, что живут и учатся в Москве.
      – Не всех, но аульных я бы уж точно не пускал сюда. – сказал Мурат.
      – Почему?
      – Своими повадками они дискредитируют нацию.
      – Какими повадками?
      – Они жопу не моют. – пояснил Доктор.
      – Дело не в жопе. – рассудительно поправил Доктора Мурат. – Дело в том, что мы не умеем и не хотим отвечать за себя.
 
      Клара, старшая дочь дяди Бори закончила школу и на учебу отправлялась в Алма-Ату, в Казахский политехнический. От Клары отдаленно навевало чем-то похожим на Радмилу Караклаич, только вот росточком не удалась. Сестра довольна жизнью. За ней ухлестывают приезжие казачата и москвичи, в том числе и шофер дяди Бори Володя.
      Коля, брат мой двоюродный, как и его отец, вещь в себе. Про него можно сказать, что он слишком прост. Хотя на самом деле сложнее простого человека на свете никого нет. Коля закончил 8-й класс в школе рядом с Казахским постпредством и ощущал себя москвичом. Гуля младше меня на два года, но с ней то труднее всего. Умная, наблюдательная, жесткая. Самая младшая из Сабдыкеевых – Соня, или как мы ее называли, Семка, милейшее создание. С ней легко и просто.
      Если есть хоть какая-то правда в суждении о том, что чего стоит мужчина, можно судить по его женщине, то жена дяди Бори тетя Баткен вносила в это, ничем не доказуемое утверждение, полную неясность.
      Ситок говорила, что ее брат слишком хорош для Баткен. Но это мама.
      Женщинам на нее трудно угодить. Ежели со всей объективностью, то тетя Баткен человек хороший. Единственно, у тетушки постоянно озабоченный, ищущий взгляд; с первого предъявления она не всегда схватывает, почему сомневается, и непрерывно моргая счетчиком
      Гейгера, переспрашивает: "Не? Не?". Возникало ощущение, что тетя
      Баткен живет в двух измерениях.
      Расстался с Доктором у дома дяди Бори.
      В квартире дядя Макет. Он ждал меня для разговора.
      – Звонила твоя мать.
      – Что говорит?
      – Просила позвонить в Джезказган моему университетскому товарищу.
      – Зачем?
      – Мой товарищ работает секретарем Обкома по пропаганде. Твоя мать хочет, чтобы он помог Нуржану.
      Я молчал. Он продолжал.
      – Конечно, если мать просит, я позвоню. Она плакала… Но скажи мне, что за человек твой брат?
      Я не ответил. Макет задал наводящий вопрос.
      – Он кретин?
      Я вновь промолчал.
      – На что он живет в Москве?