– Не бойтесь. – успокоила Федосову матушка. – Не опротестуют.
      При виде меня Икошка отводит глаза. Про него, как и про Еса,
      Пельмень тоже говорит: "Этот у них, ох, и дурной". При людях и ментах никто из них на меня не прыгнет. Но в центре в ближайшие месяцы лучше не появляться.
      Невыгодно светил подсудимого Айкын. Он решил меня запугать и не соображал, что болельщиков Атилова судья тоже присекает. Менты завели в зал Еса, шпанюк закричал: "Здорово, брат!". Когда же я начал давать показания, Айкын стал что-то орать.
      Федосова постучала карандашом по столу, пригрозила вывести публику из зала и объявила перерыв до завтра.
      Санкция есовской статьи предусматривает наказание до 3,5 лет. С учетом судимости Есу могут дать не более 2-х лет. Если же адвокат докажет добровольную отдачу пиджака, то Атилова освободят.
      Драмарецкая хороший адвокат. Не потому что знает свое дело, а потому что защищает Еса горячо, с волнением.
      Отказываться от показаний на следствии нельзя. Посадить не посадят, но если начну вилять, дело рассыпется и Еса выпустят. Так не пойдет. Раз уж дошло до суда, то пусть посидит.
      Федосову сменила судья Орлова. Ртутная девушка.
      – Потерпевший тут что-то лепетал… – адвокат Драмарецкая близко к сердцу приняла судьбу подзащитного. – Хочет угодить всем…
      Здесь Ес сделал глупость. Он сначала, глядя на меня, сообщил, что в одной камере с ним сидит Доктор, а потом сказал:
      – Вы же видите, Бектас за меня. Это все мать его устроила.
      При последних словах, сидевший на задней скамейке, Духан Атилов опустил голову. Орлова равнодушно спросила:
      – Причем здесь мать потерпевшего? Вы не ее ограбили.
      – А-а.. Вы не знаете его мать… Она…
      – Что она? – Орлова бросила цепкий и короткий взгляд на на маму.
      Ничего вроде особенного. Сидит себе старушка, опершись подбородком на костыль.
      Человек если глуп, то это надолго.
      – О, вы не знаете ее, – повторил Атилов и возьми да и брякни. -
      Ее даже ЦК боится.
      – Что-о? – тихо переспросила Орлова.
      В этот момент в зал вошел Иоська Ким с ментом-сержантом. Они сели рядом со мной. Судья объявила перерыв. Мы вышли в вестибюль, Иоська ходил между есовских болельщиков и предупреждал: "Скоро вас всех посажу".
      Духан Атилов из зала вышел с женой последним и присел на лавочке.
      Его обступили менты-казахи. Мама шкандыбала по вестибюлю и кого-то искала глазами. Увидев облепленного милиционерами Духана, она сменила шаг, быстро подошла к нему и начала избивать костылем старика. Менты опешили, Атилов суматошно уворачивался от ударов, матушка била его и приговаривала:
      – Сен барлыга кнали! Сен!
      Менты не успели защитить старика. Матушка, сделав свое дело, не глядя, на побитого писателя, подошла к другой лавке. Сидевшие на ней двое русских парней поднялись, уступили место.
      Прокурор попросил для подсудимого два года.
      На оглашение приговора мы не пошли. Я позвонил в суд и узнал:
      Орлова дала Есу три с половиной строгого. Почти одновременно в другом зале Советского райсуда три года дали и Ивану Атилову.
      Можно только догадываться, каково было Духану. Я же, хоть и не считал себя виновным в участи Еса, об истории с монгольским пиджаком старался забыть. Мы с ним квиты.
      Для чего Ес пробросил в суде, что сидит в одной камере с
      Доктором, понятно. Сведения предназначались для Орловой. Имейте в виду, гражданин судья, потерпевший, как и я, тоже знатного рода.
      Неделю спустя мама и Бирлес провели день и в суде Фрунзенского района, где проходило повторное разбирательство дела Доктора. Судья
      Ахметкалиева кроме того, что была подругой Карашаш, неплохо знала и матушку. После вынесения приговора она позвонила Карашаш: "Передай
      Шаку-апай: я была не в силах переквалифицировать обратно покушение на убийство в хулиганство".
      Доктор получил семь лет строгого.
      Аргентина- Ямайка. Пять ноль… Какая боль…
      И.Х. по прежнему приходит в институтскую библиотеку, заглядывает и к нам.В начале сентября ему исполняется восемьдесят. Из его институтских ровесников в живых остался лишь один академик Захаров.
      Предпоследним из ровесников И.Х. умер гидротехник Синявский. Тогда
      Озолинг заметил:
      – Человеку здесь ничего не принадлежит.
      Иван Христофорович кажется допер кто я есть на самом деле, но все равно теперь остерегается выступать с расисткими заявлениями.
      – Иван Христофорович, скоро у меня выйдет на вас пасквиль. – предупредил я его.
      И.Х. на всякий случай насторожился.
      – Вы шутите?
      – Шучу. Но думаю вам не повредит, если кто-то в Казахстане узнает про вас.
      – Кхе-кхе. Поглядим.
      Четыре года назад после демонстрации казахов в Целинограде против планов немецкой автономии мы совместно раскусили заготовку Брежнева и Шмидта.
      – Брежнев пообещал канцлеру переместить Немповолжье в Ерементау, а после инсценировки с протестами казахов, вытащил из рукава козырного туза: видите, народ против.
      – Так оно и есть. – согласился И.Х.
      – Наши смелеют только по команде сверху.
      – Это да. Конечно.
      Про то, что из себя представляют казахи, Озолинг врубился раньше меня.
      Деньги не черепья…
      Комиссар Миклован, кагуляры и фергиссмайнихт… Я запутался с понятиями. Нет, нет… Миклован румын, кагуляры из "Теней над
      Нотр-Дам". Ничего я не путаю. Вот только с фергиссмайнихт не могу разобраться. Откуда он пришлепал? . Изабель…Изабель… Изабель…
      Матушка велела сегодня прийти домой абсолютно трезвым и пораньше.
      На шесть вечера назначен смотр.
      Может это и к лучшему? Избавлюсь от мыслей о товарище по работе.
      После больничного по уходу за ребенком, не выходя на работу, Кэт вышла в отпуск. По телефону сообщила о задержке.
      – Будешь рожать? – спросил я.
      – Вот еще!
      В июле у нас с ней состоялся только один сеанс связи. От узбека после рождения сына она ни разу не понесла, так же, как и от меня, с мая прошлого года. Дело не в ее памяти. Она не забыла, как собиралась рожать от меня. Не прибегая к методам объективной контрразведки, можно вычислить истинного оплодотворителя.
      "Вернись, я все тебе прощу!".
      – Когда аборт будешь делать?
      – Марадона обещала поговорить со знакомым гинекологом.
      – Слушай, как насчет встречи вне рамок протокола?
      – Аборт оплатишь?
      – Спрашиваешь.
      – Тогда на неделе подъеду.
      Дожился. Королева бензоколонки прикормила и сделала из меня бобика.
      …Карашаш, ее подруга Кайнигуль с племянницей Айгешат пришли без опозданий. За новой жертвой я наблюдал, отодвинув занавеску в дверном окне. Девушка в очках носила из кухни в столовую и обратно посуду, долго мыла ее.
      Кайнигуль поинтересовалась где я. Мама ответила: "Он звонил, извиняется, у него сегодня важный эксперимент".
      Карашаш подхватила: "Бектас оригинальный ученый".
      Татешка говорила Кайнигуль и ее племяннице, что я не не пью и не курю и употребляю исключительно соки. Про то, что медичка вполне может угодить в филиал дурдома, Карашаш умолчала.
      Потом узнает.
      Из смежной комнаты за медичкой так же, как и я, отодвинув занавеску, подсекал и папа.
      Айгешат ему понравилась.
      Про матушку и говорить нечего.
      – Она работает молча. – сказала мама и добавила. – И не жалуется.
      Поначалу они все не жалуются. Потом уже жалуются на них.
      Какая, в сущности, смешная вышла жизнь…
      Ответсекретарь журнала, где главным редактором Карашаш, тертый калач. Ранее он работал в "Вечерке", одно время болтался на низовых должностях в издательстве, в городском управлении "Спортлото". Мужик пробивной, хоть и старый (ему за пятьдесят), но с амбициями.
      Вообще-то такой и нужен был татешке, с тем только условием, чтобы не забывался и угождал благодетельнице. Карашаш бы поинтересоваться, за что Мишу – так звали ответсекретаря – отовсюду выставляли за дверь, но она понадеялась на личный опыт работы с людьми и собственный авторитет среди газетчиков, который сам по себе, по ее мысли, и должен предостерегать глупых мальчонок от домогательств на ее место.
      По общественным над?бностям ей ириходится часто оилучаться с работы, и ответсекретарь в ее отсутствие проникся не только детальным знанием состояния дел в редакции, но и не желал вспоминать, где его подобрала Карашаш. Миша призадумался: почему хорошим журналом командует богемная тетенька?
      Подоспела текущая размолвка, содержание которой татешке бы чуток проанализировать и попристальней приглядеться к ответсекретарю, но она не не подстраховалась. Видя такое дело, Миша и показал зубки. В ее отсутствие ответсекретарь подбивал небольшой коллектив редакции к бунту, для чего стал склонять колеблющихся подписать письмо о татешке в директивные органы. Карашаш узнала поздно и когда попыталась загнать раба в клетку, последний обратился за помощью в
      ОБХСС.
 
      В мае в Алма-Ате прошел Всесоюзный кинофестиваль. Редакция журнала учредила для участников свой приз – Карашаш распорядилась купить хрустальную вазу стоимостью сто пятьдесят рублей. Ваза, по мнению смутьяна и интригана, неплохой повод для начала операции по смещению с должности татешки. ОБХСС согласился с ним и Карашаш вызвали на допрос. Татешка перепугалась не только за репутацию. Ей было известны подробности ареста заместителя министра мясо-молочной промышленности, у которого неделю назад при обыске нашли ящик семипалатинской тушенки. Вдобавок ко всему, Карашаш ждала ребенка, а
      Анеке, муж ее, как назло только что отбыл в длительную командировку.
      Мама позвонила мне на работу:
      – У Карашаш неприятности… Сейчас я заеду за тобой на такси.
      В квартире татешки кроме домработницы никого не было. Хозяйка недавно звонила и обещала скоро подъехать.
      Как уже отмечалось, Карашаш из той редкой породы стальных женщин, которые хорошо знают чего они хотят. Рядовой женщине может и достаточно для полного счастья обычных радостей, как-то: хорошего мужа, детей и достатка в доме. В понимании татешки сей стандартный набор годится обычным клушам, которые не имеют собственной жизни.
      Такое существование не для нее.
      Я ни разу не видел ее за хлопотами по хозяйству. В доме у нее сменялись домработницы из числа рабынь из аула, готовили они невкусно, но Карашаш сохраняла выдержку и никогда не вмешивалась, не пыталась переучить. Достаточно того, что они содержали большую пятикомнатную квартиру в чистоте. Кроме хороших сигарет любит татешка долгие разговоры с умными людьми. В ее доме принимали режиссеров, актеров. С ними ей было интересней, нежели с литераторами.
      В середине 70-х папа, представляя Карашаш гостям нашего дома, напоминал: "Первую книгу Карашаш благословил Леонид Леонов".
      По-моему, папа про Леонова звиздел, но татешка молчала, и все верили. Хотя бы потому, что татешка и без благословления Леонова личность во всех смыслах и без того незаурядная.
      Ее первый муж редкой талантливости человек. Она, как женщина, проучившаяся бок о бок в Литинституте с разными людьми, хорошо понимала, что одаренность, ум ничего не стоят, если их не подпирает характер. За спиной таланта не укроешься, опять же все и к двухтысячному году все тот же семейный коммунизм не построишь.
      Маму и татешку разделяет разница в сорок лет. Карашаш обращалась с матушкой по-свойски. Тыкала, спорила, откровенно посмеивалась над маминой необразованностью, но при всем этом отдавала должное напористости жены Абекена.
      Матушка отвечала взаимностью татешке. Говорила ей: "Я знаю, чем ты дышишь… Смотри у меня". Карашаш немало сделала для нас. Она любила нашего папу, уважала память Шефа и Ситки, только этого мне было достаточно, чтобы понимать, как она отличается от остальных и всегда быть готовым, хоть по-малости, но как-то угодить ей, показать на деле умение быть благодарным.
      Во мне Карашаш находила сходные с характером отца черты. Я не спорил с ней. Она не могла знать о том, какой я изнутри. Себя досконально знать мне не дано, тем не менее уже одно то, что я целиком и полностью разделял мамины методы работы с личным составом родственников и знакомых, – скажи я честно ей об этом, – способно было бы немало насторожить татешку.
      …Звонок в дверь. Я пошел открывать.
      В квартиру вошли Кайнигуль и Айгешат.
      Медичка, не поднимая глаз, скинула босоножки и, так же не глядя на меня, прошла в комнату. Мама притворно-искренне всплеснула руками: "И вы здесь?".
      Через четверть часа появилась Карашаш. Новости у нее плохие. С утра на работу приехали обхээссэсники и забрали из бухгалтерии документы за последние три года.
      Мама настраивала татешку записаться на прием к Камалиденову.
      Секретарь ЦК по пропаганде учился в школе вместе с Анеке. В ответ
      Карашаш говорила, что обращаться к Камалиденову вроде как неудобно.
      Вдруг он подумает, что татешка нечиста на руку. На что матушка отвечала:
      – Ашык ауз болма… Милиции плевать, что ты беремена. Посадят – сразу поймешь…
      Карашаш побледнела.
      – Ой, что ты говоришь!
      Мама утешила ее:
      – Ты – член партии, писатель. В тюрьме тебя долго держать не будут. Может через полгода выпустят.
      Татешка схватилась за сердце и прилегла на диван. Мама продолжала успокаивать ее. Дескать, поднимем в защиту Карашаш общественность.
      Успокаивала и спрашивала: нужно ли доводить дело до огласки и садиться из принципа, хоть и ненадолго, в тюрьму?
      – Какие принципы? – ужаснулась Карашаш. – Ты что меня пугаешь?
      – Я тебя не пугаю, – деловито сказала мама,. – Говорю тебе: соберись! Иди к Камалиденову!
      Матушка отправляла татешку записываться на прием к секретарю ЦК, а меня с Айгешат вытолкала на балкон.
      Балкон висит площадкой во двор, на солнцепек. Медичка выглядела уставшей. Я смотрел на ее груди. Они у нее такие, что я размечтался… "Неужто это все мое?".
      – По характеру – я ведомая, – сказала она.
      Я хорохорился, она вяло отвечала. Не нравлюсь я ей. "Черт побери, что за дела? – ругался я про себя. – Пузач во всем виновата…
      Позвонить ей сейчас? Сказать, что между нами все кончено…".
      Предлагаю не прятать…
      Для маминого приемного сына происходящее в нашей семье пока интересно. Большое любопытство у Бирлеса вызывает, почему матушка прибегает к посторонним услугам даже тогда, когда, к примеру, требуется прибить гвоздь в стену или занести в квартиру мешок картошки.
      – Почему Бектас ничего не делает? – расспрашивал названный брат приемную мать.- Я рос без родителей в интернате… И ничего, стал человеком.
      – То, что ты рос без отца и матери, никто не виноват, – назидала мама в ницшеанском духе. – Твоя судьба она только твоя.
      Сиротская доля, матушка тут соглашалась с Бирлесом на все сто, вещь ужасная вовсе не потому что человеку с малолетства не суждено увидеть, то чего никогда не наверстаешь во взрослой жизни, а потому как человек всегда, какой бы благополучной не получилась у него жизнь в дальнейшем, нет-нет, да будет вспоминать детство со смертельной тоской и ненавистью.
      Мама жалела Бирлеса и объясняла ему: да, полная чаша в доме безусловно большой повод для радости, но намного радостней, когда в дом приходит женщина, способная преумножить достаток единственно простым и безотказным способом – способностью настроить мужа на работу во имя семьи, детей. Приблизительно так, как это она проделывала с папой. Про меня она говорила: "Бектас грубый, но культурный. Не надо только злить его". То есть при умной работе со мной жена может заставить меня не только бросить пить, но и сама заиметь неплохой задел на будущее. . Бирлес, как он сам вспоминал в 1996-м году, тихо посмеивался над мамой. Он видел меня в разных состояниях, ходил со мной в разные места и справедливо думал, что дружба с Сериком Касеновым, не говоря уже об Иржи Холике, Кере, Валее, и в самом деле сулит мне грандиозные перспективы.
      "Меня не подведешь". – повторяла мама. Житейская находчивость и преданность сироты давала матушке не единожды повторять и такое:
      "Впервые Бектас привел в наш дом настоящего человека".
      От того ничего удивительного в том, что мама с особой тщательностью подбирала и для Бирлеса надежный тыл. "Я умру и за тобой никого н будет. Тебе нужна жена с положением". – говорила она приемному сыну. Бирлес соглашался с ней. Тем более, что у него обрисовывался многообещающий вариант. Тетя Дракулы, на квартире которой он жил, поведала маме о том, что ее земляк, прокурор республики подыскивает для дочери жениха с правильной биографией.
      Когда ему сообщили о наличии свободного парня без вредных привычек, да еще родом из его мест, то он, не глядя, согласился: такой как раз ему и нужен. Понятно, заботу о карьере, квартире главный прокурор
      Казахстана брал на себя.
      Мама обрадовалась готовности законника принять к себе Бирлеса и потирала руки от предвкушения еще одной удачи. Такой сват ей нужен самой.
      Пока же она на время отложила в сторону прокурорские дела и требовала от меня поторопиться.
      Ее методы пропаганды и агитации не претерпели изменений и почти слово в слово повторяли, апробированные на предыдущей жертве.
      – Нога у Айгешат прямой… Сама белий-белий…
      Она считала, докторша у нее в кармане и на упоминание, что надо иметь еще хоть какую-то тягу к человеку, у нее удивлялся все тот же вопрос: истинно ли, что я не думаю о больных родителях?
      Какая Айгешат? У нее идеальная фигура, красивые карие глаза…
      При всем этом я видел в ее глазах и отсутствие блеска. Она была зажата… и что-то пугало меня в ней. Я не Кай, но видел в ней и
      Снежную королеву. И то, как она со своими данными понуро шла на заклание, не взирая на средневековую форму знакомства, унижало ее и меня. Понять матушку можно. Только кто мог понять меня?
      С какой стати? А с такой, что мне не мешало бы на себя в зеркало полюбоваться, прежде чем…я окончательно не грузану читателя.
      Словом, не оживляжа ради называю я себя и крокодилом, и чудовищем.
      Остановка внутри себя назрела давно. Но я еще не решился. Так что повременим. Пока.

Глава 11