Его этикет мне по нраву. Он надел туфли на высоких, заостренных к низу, каблуках. Такие туфли в Алма-Ате шьют для приезжих казачат будочники с фабрики Степана Шаумяна. Каблуки с подковками, нос у туфелек узкий. В таких хорошо по парадной брусчатке прицокивать.
      Из своего номера на втором этаже поднялся Шастри. Увидел пустую бутылку, повертел в руках и догадался:
      – Уже познакомились?
      – Выпьешь?
      – Нет. Мне вечером с Зорковым встречаться.
      Вечером я позвонил домой.
      – Улан нашелся! – сказала мама.
      – Где?
      – В Ташкенте.
      Ситку задержали в Ташкенте менты и поместили в приемник-распределитель. Сейчас идет документирование личности.
      После чего, обещает узбекская милиция, Ситку Чарли с спровождающим доставят в Ама-Ату.
      – Позвони Розе в Чирчик.
      – Утром я позвонила ей. Роза поехала к нему. Обещала покормить.
      – Если достану билет, то послезавтра прилечу домой.
      – Нурхан не будет возражать.
      – Куда он денется.
      Шастри не возражал. Потому что в автобусе мы познакомились с девицей и пригласили ее вечером к себе.
      Пили в номере Шастри, кончились сигареты и я поднялся за ними к себе. Вернулся через полминуты, дверь заперта и тишина. Стучал я громко, за дверью послышался голос молодухи: "Сильней стучи!".
      Поступил я не по-товарищески, но мне хотелось еще с ней покурить.
      Наконец дверь открылась, девица выскочила, посреди комнаты на домкрате стоял голый Лал Бахадур Шастри.
      По результатам посиделок накоротке состоялся обмен мнениями: он двинул меня в подбородок, – я треснул его пустой бутылкой по голове.
      Поднялся я в номер слегка окровавленный и попросил Бирлеса:
      "Сходи, посмотри,что там с Нурханом".
      Чаще убивают, говорил Серик Касенов, как раз пустой бутылкой. В полной бутылке жидкость амортизирует удар по бестолковке, усилие получается рассредоточенным, разлитым; порожний пузырь бьет слитно, осколки наносят более серьезные ранения.
      Для Шастри удар оказался не смертельным. Но с братской дружбой на данном этапе покончено.
      Когда наступает сентябрь…
      Главный отличительный признак провинциализма в науке – серьезное отношение к себе, к своему вкладу в сокровищницу знаний. Это и отмечали в отзывах на труды наших исследователей московские ученые. "В традициях КазНИИ энергетики выполнять НИР
      (научно-исследовательские работы) с большим запасом. – писал рецензию на диссертацию сотрудника доктор наук из Москвы Штейнгауз и саркастически подначивал. – Подобная перестраховка не может не радовать".
      Что и говорить, провинциалам не достает непринужденности, легкости.
      Кул говорил, что когда он учился в аспирантуре ВИЭСХА, то заметил, что москвичи дисеры кропают между прочим, не забывая о главном – об обустройстве быта. Фанатики от науки – на перефирии.
      Провинция живет слухами. Ну, например, в коридорах обсуждают жизнь академика Стыриковича. Михаилу Адольфовичу за восемьдесят, и он ни разу не болел, никогда не простужался, даже гриппом не заражался. Сей факт биографии Стыриковича вызвал серьезную озабоченность в среде соратников и они пригласили специалистов-геронтологов осмотреть патриарха.
      Читая некрологи в центральных газетах, легко убедиться: в основной своей массе крупные ученые живут долго. Умирают обычно в возрасте около восьмидесяти. Саян Ташенев объяснял долголетие крупняков активной мозговой деятельностью. Она, мол, способствует тому, что сосуды их по этой причине долго не теряют эластичности.
      Кул Аленов стоял на своем и говорил, что со здоровьем у корифеев более-менее порядок как раз потому, что они не считают науку занятием достойным серьезного к себе отношения. Дескать, корифеи на то и корифеи, что умеют распределять силы по всей дистанции столь равномерно, что их хватает на все.
      Заместитель директора энергетического института (ЭНИНа) имени
      Кржижановского Александр Семенович Некрасов близкий знакомый
      Аленова. Среди специалистов у него есть имя. Какое имя? Что он там понаписал в монографиях мы не знаем, – не читали, но, скажем, кто сегодня директор ЭНИНа мы знать не знаем, а про заместителя наслышаны.
      В нашем институте, надевающих под костюм галстук, по пальцам можно пересчитать. А вот глянешь на Некрасова и думаешь: в ЭНИНе все такие при галстуках, вальяжные, говорливые дамские угодники.
      Живые классики когда-то и сами ходили в бишарушках. Александр
      Семенович не классик, но, если будет так же активничать, то со временем вполне может пробиться в корифеи. Из сотрудников КазНИИ энергетики ему понятнее всех наш Аленов.
      – Кул, как ты обкатал Некрасова? – спросил я.
      – Да не обкатывал я его, – Аленов говорит правду. Он не привык перед кем-то пресмыкаться и, уж тем более, тратиться на кого-то. – У меня с ним равноправные отношения. Идем с ним по базару, чувствую, ждет он, чтобы я крутнулся на бабки… Нет, думаю, не на того напал.
      Просто советую ему, купи вон те яблоки, веду его туда, где всегда дешевая курага, орехи. Больше ничего.
      – И он не обижается?
      – Да сосет он х… Чем он лучше меня?
      И то правда.
      У Аленова вышла из печати первая монография в соавторстве с
      Каспаковым. Жаркену в ней принадлежит по половинке введения и заключения. Короче, писал (было это еще до 80-го года), конечно,
      Кул, но чтобы книга проскочила через Чокина, Аленов согласился включить в соавторы Каспакова.
      С Кулом у нас шоколадные отношения.
      Ах, Арбат, ты моя религия…
      На работе появился в понедельник. Кэт пришла ближе к десяти. Я выходил из внутренней комнаты от мужиков и увидел, как она поправляла юбку. Она спрашивала про меня у Карины: "Приехал?".
      – Ты ждала меня? – спросил я.
      – А ты думал.
      Кэт вынула из ящика стола бутылку "Русской".
      – Закир рылся в шкафу и за книгами наткнулся на пузырь. Говорит, что водку заныкал ты.
      – Я никогда не оставляю за собой зло. – сказал я и решил. – Коли так, пузырь подлежит оприходованию. Поможешь?
      – Помогу. – ответила Кэт. – Только после работы.
      – Останешься?
      – Ну.
      Что это с ней? Сегодня она своя в доску и не вспоминает о ребенке в садике..
      К одиннадцати нарисовалась Тереза Орловски.
      – Опять под отстой попала? – съязвил я.
      – Представь себе, попала, – коза-дереза соврет и глазом не моргнет.
      Тереза Орловски поиграла глазками и спросила: "Кул меня не искал?".
      – Искал. Сказал, как появишься, сразу к нему.
      – Ой, что я ему скажу? – притворно засуетилась Черепушечка. – Он же меня дрючить будет!
      Кэт, Марадона, я переглянулись и засмеялись. Надя Копытова сделала замечание:
      – Наташка, следи за языком!
      – Что я такого сказала?
      – Ты сказала, что Аленов будет тебя трахать!
      – Разве? – кокетливо повела плечиками Орловски. – Подумаешь. У нас в Москве все бабы так говорят.
      Наташа уселась за стол краситься. Подводя губы, сказала:
      – Бяша, а знаешь, без тебя ко мне приставал Алдояров. Проходу не давал: "Наташенька, Наташенька!".
      – А ты что?
      – А я… – Тереза Орловски сделала губки бантиком и прыснула. – В жопень послала его.
      – Смотри у меня. – сказал я. – Будешь с ним яшкаться, – уволю без выходного пособия.
      – На фиг мне сдался этот черножопый!
      – Я тебя предупредил.
      – Мог бы и не предупреждать. – Орловски продолжала шалить. -
      Знаешь, кто мой кумир?
      – Кто?
      – Ты, Бяша!
      – Во дает! – я повернулся к Наде Копытовой..
      Мужья что у Марадоны, что у Терезы Орловски – милиционеры. Первый работает в городском управлении, второй – в МВД. Что тот, что другой
      – жгучие красавцы. Наташин супруг по матери еврей, что дает Наде основание считать и козу-дерезу Терезу русской только по паспорту.
      Копытова засмеялась: "Эта любого окрутит".
      – Когда Алдояров идет тебе навстречу, – рассказывала Марадона, – он смотрит так, как будто раздевает тебя взглядом.
      Пустилась в додекретные воспоминания и Кэт.
      – Однажды он подвозил меня до дома… Остановил машину у
      "Сайрана"… Говорит: "Искупаемся". Я была в сарафане, без бюстгалтера, смеюсь: "Не хочу". А он давай, да давай".
      Трудно женщинам. Не работа – искушение.
      В комнату влетел Кул Аленов.
      – Скуадра адзурра! – накинулся он на Терезу Орловски. -
      Крестьянка! Опять опоздала!
      Орловски по-лисьи выгнулась перед Аленовым.
      – Кул Сафиевич, меня Бяша с утра в библиотеку послал.
      – Что ты говоришь? Бектас торчал в Усть-Каменогорске.
      – Он в субботу прилетел, а вчера позвонил мне домой и попросил сходить в пушкинскую библиотеку за журналами "Промышленная энергетика".
      – Было? – Кул повернулся ко мне.
      – Было. Я забыл тебя предупредить.
      – А журналы где?
      – Я успела только заказать. Завтра с утра пойду получать.
      Аленов немного поворчал и ушел в свою комнату.
      – Бяша, спасибо. Выручил.
      – А ты оказывается, не только крупная динамистка, но и опытная фонаристка.
      – Хи – хи. – Тереза Орловски закончила утренний туалет и складывала в косметичку помаду, пузырьки, кисточку. – Все. – сказала она и спросила: "Катя, ты обедать к маме пойдешь?".
      – Нет. Мне на базар надо.
      В обед с Кэт пошли на базар. У Никольской церкви бабушка торговала бульдонежами.
      – Дайте вот эти… – Я посмотрел на Кэт. – Для этой белой женщины.
      Я – королева всех бензоколонок…
      Орловски, Марадона, Гурагча, Кэт и я расселись в кустах у
      Весновки. С нами был и Макс из лаборатории Устименко. Ему 26, член
      КПСС, не женат. Макс в рабочем порядке дружит с Марадоной. Марадона домой не спешит, у нее есть кому и кроме нее забрать ребенка из садика. Тереза Орловски подписалась остаться на полчаса.
      Марадона предлагает влить в водку немного пепси. Это она хорошо предложила. Водка вместе с пепси пьется как газировка, и кайф еще тот.
      Первой слиняла Тереза Орловски: "Садик работает до половины седьмого" – сказала она и побежала к автобусной остановке.
      – Тебе за ребенком не надо? – спросил я Кэт.
      – Соседка заберет. – ответила она и попросила. – Проводи меня…
      Она захорошела и бегает на стройку через каждые полчаса.
      "Разгорелся наше тюх! Тюх-тюх-тюх!". Пили до закрытия магазина.
      Кэт, верной фронтовой подругой, провожала меня домой. Матушка открыла дверь и ничего не сказала. Кэт и я молча прошли в мою комнату.
      Я повалил ее на кровать. Я раздевал ее, она не сопротивлялась.
      Выключил свет.
      И так и этак. Ничего не получается.
      Прошло минут двадцать.
      – Включи свет, – Кэт стояла у противоположной к кровати стене и придирчиво рассматривала себя. Она глядела себе вниз бесстыжим пупсиком. – Живот совсем распустила.
      Я протрезвел. Недоумок меня подвел, и я выяснил: Кэт не только вся гладенькая. Местечко, что у нее под ключицей, самое-самое.
      – Где маман?
      – К соседке пошла.
      – Мне надо позвонить, – Она протрезвела. – Дай мне халат.
      Она сидела в холле на топчане и разговаривала по телефону.
      – Алла, ты Фатьку забрала из садика? Спасибо. Где я? На блядках.
      А что? Вам можно, а мне нельзя?
      – Поговорила? – я выхватил из ее рук трубку, распахнул халат. -
      Пошли.
      – Пошли.
      Опять борода. Пока что-нибудь не получится, выпускать ее нельзя.
      Я почему-то подумал, что окончательно протрезвев, Кэт опомнится и закроет доступ к телу.
      Получилось с третьей попытки. Кое как. Она завелась и умоляла думать не только о себе. Нашла кого просить.
      В ванной Кэт приводила себя в порядок.
      – Извини.
      – За что?
      – Разочаровал тебя.
      – Ай… – Кэт обливалась под гибким душем. – Все вы ученые такие.
      Я подал полотенце и подумал: "Она разочарована. Отдастся ли она еще раз?".
      Мама ничего не сказала. Сама виновата. Приставила охрану, а на старые привычки караульных не обратила внимания. Матушка не лопухнулась с охраной и ничего не сказала, потому что у нее в разработке находился план, по которому я должен был вновь жениться.
      На работу Кэт пришла в начале одиннадцатого. Я стучал на машинке.
      – Привет. – не поднимая головы, сказал я.
      – Привет. – тихо ответила Кэт и повесила сумочку на спинку стула.
      Она смущена. Полезла в стол, вытащила спички, достала из сумочки сигареты.
      – Узбек шумел? – спросил я.
      – Было дело… – сказала она и пошла курить на чердак.
      Меня позвали к телефону.
      – Звонила Роза. Утром Улан с милиционером выехал из Ташкента. – прокричала в трубку матушка.
      – Роза еще в Ташкенте?
      – До вечера она еще там будет.
      – В обед приду и позвоню к ней.
      Кэт еще курила на чердаке, но я туда не пошел. В комнату вернулась все такая же притихшая. Обоим нам не в жиляк.
      – Перед твоей маман неудобно. – сказала она.
      – Ерунда. С кем не бывает.
      – Да нет, не ерунда. Я ей обещала охранять тебя, а сама…
      К обеду на работе появилась Тереза Орловски.
      – Катя, ты где вчера была? Я тебе весь вечер звонила.
      – А ты почему опоздала? Опять отстой или сантехника ждала?
      – А ты откуда знаешь? – у Терезы, когда она напропалую врет, глаза бегают по кругу. – Трубу прорвало. Представляешь?
      – Представляю.
      В комнату зашел Гуррагча.
      – Бек, у меня зачет по судебной статистике.
      Гуррагча учится заочно в КазГУ на юриста. Монгол не знает, как называется должность у Брежнева. В курсе он только, что Леонид Ильич в стране главный. Хороший юрист получится.
      – Займемся. – сказал я и обратился к Орловски. – Наташенька, зачем звонить в домоуправление, когда на работе есть штатный сантехник. – я показал на Гуррагчу.
      – Монгол и трубы чинит? – засмеялась Тереза Орловски.
      – Еще как чинит.
      Потомок сотрясателя Вселенной ощерился в плотоядной улыбке.
      Его гарем опустел. Карина ждет ребенка, и Томирис собралась увольняться.
      – Катя, обедать где будешь? – Тереза милая нахалка. Еще бумаги на столе не разложила, а уже об обеде думает.
      – К маме пойду. Пойдешь со мной?
      – Пойду.
      В квартире матери прописан младший брат Кэт – Малик. Брат, как и сестра, вырос в микрашах, служил в армии, работал артистом оригинального жанра, немало поездил по стране. В прошлом году отсидел год общего в Заречном за грамм гашиша, сейчас живет то у сестры, то у матери.
      – Роза! – я позвонил в Ташкент. – Улан новосибирским поездом едет?
      – Да. – по телефону голос у Розы как у теледикторши. – Знаешь, что он мне сказал, когда я к нему ходила?
      – Что?
      – Он сказал, что душа болит за брата, который в больнице… И еще сказал, что его земля зовет.
      Земля зовет? Что это значит? Ничего, кроме того, что по возвращении Ситку нельзя от себя отпускать. Но как это сделать?
      Карашаш и я встретили на вокзале Ситку Чарли с милиционером.
      Ситка галлюцинировал и хвалил ташкентского мента.
      Где два месяца скитался, Ситка так и не рассказал. Прнехали санитары шестого отделения. Ситку Чарли увезли, милиционер остался на два дня погостить.
      "Центр мироздания", – сказал американский летчик.
      Х.ф. "Миранда", режиссер Тинто Брасс.
      Три вечера подряд думал о Кэт. Думал с волнением. С ней, оказывается, может быть очень даже хорошо. Это так, но сейчас я в беспокойстве не из-за того, что я не оправдал ожиданий коллеги. Надо подготовиться ко второму сеансу связи. На время прекратим бухать. Ей быть может тоже неловко, но по другой причине. В последнее время она посерьезнела. До того стала серьезной, что пойти курить с ней на чердак я решился только в четверг. Мы поднимались по лестнице, я приобнял ее за талию, она молчала. Курили молча. Что она молчит? Я переживал, что на этом все и закончится. "Нет, – думал я, – если она мне, как говорила сама Кэт, – друг, то это еще не все. Сеанс связи должен когда-то повториться.
      В пятницу мы разошлись по домам до понедельника и в тот же вечер, в десятом часу, Кэт позвонила.
      – Чем занимаешься?
      – Ничем.
      – Я звоню из автомата, приходи.
      – Куда?
      – Я у мамы.
      – Поздно уже.
      – Я плов сварганила и у матери пол-пузыря осталось.
      Она не поставила крест на моем недоумке и дает шанс исправиться.
      Я разговаривал и видел перед собой, как она гуляет голышом по комнате с сигаретой. Я загорелся.
      – Подожди секунду, – я пошел на кухню.
      – Мама, Катя в гости зовет.
      – На ночь глядя? Никуда не пойдешь.
      – Не пускают, – я взял трубку. – Слышь… Завтра утром сама ко мне приходи. Манты хавать будем.
      – Хорошо.
      – С утра приходи, – повторил я и положил трубку.
      Бывает же так. Матушка нашла в лице Кэт не только моего охранителя от буха, она посылала ее на на базар, в магазин, моя коллега продавала на работе мамины ювелирные украшения. Еще мама делилась с Кэт планами женить меня. О демократичности Кэт она наслышана не только со слов Умки, но не допускала и мысли, что замужняя женщина в забытьи буха потеряет осторожность.
      Теперь же мама посчитала, что хоть Кэт не совсем надежный помощник в ее планах насчет меня, но тем нее, до поры до времени связь с товарищем по работе позволяет контролировать меня лучше прежнего. И для здоровья полезно, и гарантия от непредвиденного увлечения.
      Я долго ворочался в постели. Зачем отпрашивался? Надо было втихоря свалить. Звонок Кэт означал, что она женщина в высшей степени великодушная и не обескуражена провалом, мыслит перспективно, стратегически, и в трезвом уме готова к продолжению сотрудничества на основе общности интересов. Я пустился в воспоминания. Спал часа три.
      Не было и девяти, когда я побежал к дому ее матери.
      Дверь открыла Кэт.Она была в ночнушке.
      – Ты еще спишь? Забыла, что тебя на манты звали?
      – Не забыла. А че это ты с ранья?
      – Напомнить, чтобы зубы почистила. Короче, давай быстрей собирайся.
      – Ты иди, я скоро приду.
      Кэт пришла к началу передачи "Утрення почта".
      Села в кресло. Оглянулась. На кухне мама лепила манты.
      – Пойдем покурим.
      – Пошли.
      Зашли в мою комнату. Скидывая с себя платье, она сказала: "Закрой дверь на ключ".
      – Куда ложиться?
      – Забыла?
      Любит она это дело. И не ленивая рохля.
      – В ванной никого нет?
      – Кто там может быть?
      Она полоскалась и разговаривала.
      – Ты, конечно, думай как хочешь, но с другими бабами будь осторожен.
      – В каком смысле?
      – Не подцепи от кого-нибудь.
      – От кого это я подцеплю?
      – Мало ли… Человек ты свободный, но и меня не обижай.
      – Не понял… Ладно, пошли манты хавать.
      Мама молчала и не глядела на Кэт. Моего товарища по работе скромницей не назовешь, но сейчас она чувствовала себя не в своей тарелке. Матушка тем временем нарушала законы гостеприимства:, и демонстративно не подкладывала Кэт добавки, и та чего-то забоялась.
      – Наелась? – спросил я Кэт.
      – Ага.
      – Пошли покурим.
      …Кэт сбегала в ванную, и, раскинув ноги на ширине плеч, с сигаретой в руке, лежала в кровати, и следила за моим взглядом.
      – Что ты там разглядываешь?
      – Смотрю на то место, каким ты меня совратила.
      – Имей в виду: пока не кончу, не уйду.
      – Слушай, у тебя чудненькая пиписька.
      – Ты мне зубы не заговаривай. Сказала: пока не добью – не уйду.
      Ее не надо просить ни о чем. Животик у нее мягкий-премягкий, волосики редкие, кое-где седые. Центр мироздания повторяет движения хозяйки. Подруга чихнула, центр слегка встрепенулся и отозвался неуловимым шевелением.
      Циркачки.
      Буйне вийна квитна Черемшина…
      В Алма-Ате книги Аблая Есентугелова переводил Морис Симашко. До недавнего времени переводил его и московский писатель Юрий
      Домбровский. Домбровский – это Юрий Д., в коттедже которого Доктор пропадал до утра летом 60-го. В Алма-Ате Юрий Осипович находился то ли в ссылке, то ли в бегах. В середине 60-х он уехал в Москву с женой Кларой.
      Доктор в 66-м бывал у него в московской квартире. Со слов брата,
      Домбровский и в Москве продолжал собирать сходняки и каждому старому собутыльнику был рад как близкому родственнику. И это при том, что он запросто сиживал в редакции "Нового мира" у Твардовского, что в парижском издательстве "Галлимар" регулярно выходили его книги.
      "Летом-осенью начала 60-х постояльцы третьего дома отдыха
      Совмина могли наблюдать Юрия Домбровского не раз и не два лазающим по грушевым деревьям. Размятые, перезревшие груши растекались за пазухой, линялая майка-сетка пузырилась, распозлалась желто-серыми пятнами. Он отирал руки о сатиновые штанишки и шел в направлении квадратной беседки, где на биллиарде собиралась праздная молодежь, и среди которой водилось много приятелей и просто знакомцев Юрия
      Осиповича. Все знали, что этот, неизвестно откуда прибившийся в чиновничье пристанище, босяк пишет книги…
      Как-то под вечер Домбровский отправился в город. В дом отдыха на следующее утро его привезла в воронке милиция: надо было рассчитаться за ночлег в вытрезвителе. Спрыгнув из автузилища, он заторопился с милиционером к себе в коттедж. Вернувшись при деньгах, он выкупил оставшихся в воронке страдальцев. Как и положено, корешей расхмелил и только после этого отпустил гостей".
      Бектас Ахметов. "Это было недавно…". Из книги "Сокровенное.
      Аблай Есентугелов. Мысли. Изречения. Воспоминания".
      Мир тесен. Жена Юрия Осиповича Клара Турумовна в Алма-Ате дружила с медичкой Аидой, которая и познакомила Доктора с Галей. С той самой
      Галей, что училась в мединституте, и которую Доктор обидел в конце января 61-го.
      … Банкет по случаю защиты докторской земляка закончился и
      Жумекен Балабаев у ресторана "Самал" ловил для мамы такси. Ехавшая со стороны Медео "Волга" остановилась. Мама села на заднее сиденье, рядом с женщиной среднего возраста. Впереди с водителем сидел мужчина, который обернулся и попросил женщину передвинуть из прохода между сиденьями ведро с клубникой поближе к себе.
      – Тетя Шаку, вы? – на маму уставилась женщина.
      – Ой бай! Сен ким?
      – Вы меня не узнали? – Соседка дотронулась до маминой руки. – Это я… Галя… Галя Жунусова.
      – Ой, Галошка, как дела?
      На повороте из ведра посыпалась клубника. Галя не обращала внимания на рассыпавшиеся в проходе ягоды.
      – Тетя Шаку, как Нуржан?
      – Нуржан в тюрьме.
      Мужчина с переднего сиденья оказался мужем Гали. Профессор медицины, услышав, в кого превратился друг юности жены, виду не подал, но Галя офонарела.

Глава 3