Прошло два месяца. Со дня на день матушке должна прийти повестка в суд.
      Ландыши. Первого Мая привет…
      Я вновь пришел в цветочный. В тире встретил Пантелея.
      – Доктор не приходил?
      – Вон он сидит.
      Доктор сидел на кортах спиной к торговкам цветами.
      – Ты что? Пошли домой.
      – Не пойду.
      Догадка, почему Доктор до сих пор не пришел домой, подтвердилась.
      – Я тебе говорю, пошли.
      – Сказал, не пойду.
      – Что ты делаешь? Ты разве не соображаешь, как нам… Без тебя…
      – Не пойду.
      Уговаривал я минут десять. Под конец он поставил условие.
      – Без Надьки не пойду.
      Видеть ее не могу. Но ладно.
      – Хорошо. Бери ее с собой и поехали.
      Папа десять дней как дома. На кухне мама, Надька, Доктор и я помолчали с минуту. Матушка покачала головой и тихо сказала: "Штенке ойламайсын… Ининде айырвалдын".
      Доктор затрясся в рыданиях.
      Темная ночь, только пули свистят по степи…
      Повестка пришла в первый день после первомайского праздника. Дело слушается в городском суде под председательством Макирдинова. Зять тети Раи Какимжановой Тунгуш член горсуда и сидит в одном кабинете с
      Макирдиновым. Тунгуш ознакомился с делом и сказал тете Рае: "Вашего племянника прокуратура сделала ответчиком".
      Грустные сказки тоже нужны…
      За два дня до процесса мама зашла к судье и сказала, что собирается нанять для себя адвоката. Макирдинов посоветовал ей обратиться к услугам адвоката Жолановой, сказав, что это добросовестный и сильный юрист. Мама так и сделала.
      Из свидетелей пришли Коротя, Меченый, один из братьев Котовых и
      Иоська Ким. Меченый пришел с родственницами, двумя женщинами предпенсионного возраста. Боится? Наверное. Не пришел Соскин. По поверхностному знанию порядков я думал, что явка важного свидетеля обязательна, и будто бы суд сам в том заинтересован, потому гарантированно и обеспечивает принудительный привод оного на процесс.
      Бисембаев пару раз мельком взглянул на нас, так все больше смотрит на судью. Адвокат у него назначенный. Десять лет прошло с эпизода у "Кооператора", он все тот же. Того же, как и тогда, черного, цвета на нем рубашка и брюки. И взгляд. Те же невидящие глаза. Первая ходка у него была в Ангарске по 206-й УК РСФСР – статья за хулиганство, две другие отсидел за воровство. Отца и матери нет, старший брат помер в тюрьме, квартиру забрало государство. Как будто не за что любить жизнь, ан нет, защищается, на что-то надеется.
      "Играем с жизнью, поливаем, на чем свет стоит, ментов, власть, – думал я, – а сами ничего не можем. Знал бы Шеф, от чьей руки суждено ему умереть, враз бы на всю жизнь обездвижил этого зверька. Теперь только на государство и остается надеяться".
      Боря Ураган назвал милицейскую засаду в нашем доме анекдотом.
      Объективно, без засады, 27 февраля предстает обыденной бытовухой: на почве пьянства – зэк убил тунеядца. О том, что предшествовало убийству молчит Бисембаев, помалкивают Меченый, Доктор и я. Драка спровоцирована появлением в квартире Доктора с Надькой. Убили Шефа из-за Нади. На стадии следствия, да и сейчас в суде, думал я, ни в коем случае нельзя поднимать вопрос о первопричине.
      О том, что никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя впрягаться за козлов, тогда я еще не до конца понимал, но все равно эпизод у "Кооператора" нет-нет, да всплывал из памяти.
      Получалось, все трое, – я, Доктор и Шеф накоротке, ни с того ни сего завязались на Бисембаеве.
      Иоська продолжал рекомендовать завалить Меченого как организатора притона. Притон притоном, но Шефа на веревке никто туда не тянул.
      Родственникам потерпевшего свойственно собственные упущения сваливать на посторонних.
      – Свидетель Омаров, расскажите как вы приняли убитого Ахметова за
      Бисембаева. – судья допрашивает Меченого.
      – Лампочка была тусклая… Потом я испугался.
      – Как это так? Свидетель Ким утверждает, что освещение было нормальное, лицо потерпевшего не было залито кровью.
      Иоська сказал на суде еще одну важную вещь: "Для того, чтобы прибежать к нам в опорный пункт с криком "убили человека!", Омаров должен был, как минимум, подойти поближе, хорошенько посмотреть и убедиться, что человек мертв. Подумайте, откуда он узнал, что
      Бисембаев мертв, если обознался, как утверждает".
      В этом месте тетки Меченого зашипели на Иоську.
      – Бисембаев, – судья поднял с места подсудимого, – почему после того, как вы ударили потерпевшего газовым ключом по затылку, нанесли еще и удары ножом?
      – Потому что я знал: Ахметов убьет меня.
      Окончился первый день заседания и я пошел с судебной повесткой к
      Соскину. Дома у него никого не было. Прождал часа два и оставил повестку в почтовом ящике.
      На второй и третий день ни Соскин, ни второй из братьев Котовых в суде не появились.
      Судья спросил у мамы разрешения огласить показания на предварительном следствии Соскина и второго Котова. Матушка не знала, как поступить. Наш адвокат промолчала. Я кивнул головой: пусть зачитывает.
      Это было ошибка.
      Макирдинов огласил и показания соседок Меченого. Одна из них видела Шефа на лестничной площадке у запертой двери квартиры
      Омарова. Ключ был у Бисембаева. Последний от Котовых пошел следом за
      Нуртасеем, якобы потому, что ему некуда было идти. Минут десять, рассказала на следствии соседка, через стену было слышно, как будто кто-то передвигал мебель в квартире Омарова.
      Прокурор Реденков, как и наш адвокат, все три дня отмалчивался.
      Когда дошла выступать очередь до него, сказал:
      – Что касается наказания… Потерпевший сравнительно молод. Но у него в моче обнаружено содержание алкоголя… Это свидетельствует о высокой степени опьянения. Поэтому… Прошу назначить для Бисембаева
      13 лет лишения свободы с отбытием наказания в колонии строгого режима.
      Наш адвокат попросила строго наказать Бисембаева. Понимай, как хочешь. Сами виноваты. Додумались взять адвоката с подачи судьи.
      Назначенный адвокат Сахаутдинов защищал Бисембаева бесплатно и говорил, так, будто отстаивал свободу близкого родственника:
      – Дело, которое мы рассматриваем, вызвало большой общественный интерес… У меня чувство, что перед нами пролистали страницы бульварного романа… Потерпевший последние месяцы нигде не работал, пил… Мой подзащитный только недавно освободился и по воле убитого
      Ахметова вновь за решеткой. Кто из нас способен понять, сколько он перенес? Кто во всем виноват? Ахметов! Довел человека, и опять тюрьма…
      – Сахаутдинов! – прервал адвоката судья. – Не забывайтесь!
      С последним словом поднялся Бисембаев:
      – Потерпевший вел праздный образ жизни… С учетом личности потерпевшего я рассчитываю на справедливый приговор.
      Любой убийца, в том числе и лютейший из душегубов, предоставь ему возможность с самого начала, подробно, в деталях, рассказать, как он дошел до жизни такой, вправе рассчитывать на сочувствие. Вопрос в том, кто отважится выслушать до конца историю его преступления, где найти человека, способного до самых потаенных глубин проникнуться болью убийцы? Если убит посторонний тебе человек, то все конечно так.
      Кто лучше меня знал кто такой Шеф? Пожалуй, никто. То, что собралось, скопилось во мне за последние два месяца требовало выхода, а внутри себя я беспомощно хлюпал.
      Утром позвонила тетя Рая Каимжанова:
      – Тунгуш сказал, что убийце дадут 15 лет.
      Конечно, зять тети Раи оказался кстати в одном кабинете с
      Макирдиновым. Но даже и он не смог бы повлиять на приговор, не устрой менты засаду на Шефа.
      В адрес Меченого и уголовного розыска суд вынес частные определения.
      Коротя, Мурка Мусабаев, Боря Ураган и я вышли из суда.
      – Володя, – я придержал за локоть Коротю, – надо убить Соскина.
      У Короти заблестели глаза.
      – Бек, я не могу…
      – Володя, ты разве еще не понял, что они с Нуртасеем сделали?
      – Да все я понял. За Нуртасея я любого измордую, но убить не смогу.
      О чем поет Валерия…
      В Алма-Ате говорят о разбившемся в логу по дороге в аэропорт самолете.Ту-154 направлялся в Симферополь, на нем летело дети на отдых в "Артек". Самолет загорелся и рухнул спустя пять минут после взлета.
 
      Тумба ла, тумба ла, тум балалайка…
      Эдуард Мацкевич, собственный корреспондент "Известий" по
      Казахстану и Ида Борисовна Красильщикова, заместитель директора
      Агентства по авторским правам – люди разные, но они понимали, что
      Бисембаев получил потолок и расстрела нам никак не добиться. Еще они понимали, что дело не в исключительной мере наказания.
      Мама ждала иного удовлетворения.
      По просьбе Черноголовиной Мацкевич занимается нашим делом, переправляет через корпункт жалобы, говорит с Москвой. Эдуард
      Олегович на год моложе Ситки Чарли, мужик с понятиями.
      Мы шли по улице и разговаривали.
      – Эдуард Олегович, если бы вы знали, как мы вам благодарны, – сказал я.
      – Зачем вы так? Меня попросила Галина Васильевна, она рассказала, как вы остались один на один со своей бедой.
      – Хорошо, что вы понимаете. Моего брата облили грязью, его мертвого топчут подонки. Я хочу рассказать, каким был мой Нуртас.
      – Зачем? – Мацкевич тронул меня за локоть. – Я хорошо знаю вашего отца и могу представить, каким был ваш брат.
      – То, что произошло в вашей семье, это страшно, – сказал корреспондент. – Но… – Мацкевич еще хотел что-то сказать, но замолчал.
      "Но никому до вас дела нет". – про себя я закончил за него.
      Ида Борисовна пришла к папе заверять какие-то бумаги. Зашла к нему в спальню, папа поставил подпись под документом и она задержалась для разговора с мамой. В прошлом Красильщикова практикующий юрист, работала судьей, адвокатом.
      – Возьмите на себя доверенность от Александры Самсоновны, – сказала Ида Борисовна.- Выступать в Верховном суде должны вы.
      Добивайтесь расстрела. Я составлю кассационную жалобу.
      Красильщикова в минуту поймала суть дела и в кассации выделила:
      "Бисембаев был не один…".
      Рассуждала она не только как юрист.
      – Мать, потерявшая сына от руки законченного мерзавца, никогда и ни в чем не найдет себе утешения. В вашем положении тем более.
      Поэтому и следует добиваться расстрела. Дело тут не только в том, что Нуртас ваш сын и брат. Непоправимый урон нанесен семье, вся дальнейшая жизнь отравлена несправедливой позицией прокуратуры. Вот почему только исключительная мера заставит считаться с вашей семьей.
      Так что не сомневайтесь. Ваше дело правое.
      "Московских газетчиков не проймешь. – подумал я. – Надо попробовать действовать через ЦК". Я отнес копию жалобы в прокуратуру Зинаиде Петровне, маме Олежки Жукова. Через день она позвонила:
      – Я дала почитать Владимирову, – сказала Зинаида Петровна. -
      Владислав Васильевич сказал, что ознакомит с жалобой Кунаева. Для этого вы должны поменять шапку на жалобе.
      Под копирку заявления рассылать не то. Я попробовал поменять вводный абзац, но письмо к Кунаеву так и не смог закончить. Закончу после кассирования в Верховном суде, – решил я.
      В коридоре Верховного суда столкнулся с Эриком Баймульдиным.
      Однокашник Кенжика адвокат Областной коллегии.
      – Расстрела добиваетесь? – Эрик говорит быстро и складно. -
      Расстрел не дадут! У меня был подзащитный. Убил двоих из ружья, ранил третьего. Дали пятнадцать лет. Пойми, мы не в ЮАР. Это там наплевали на статистику и казнят всех подряд.
      Эрик оказался прав. Верховный суд утвердил приговор.
      "Летом 80-го забастовала Польша. Вновь рабочие, чья партия стояла у власти, вышли пикетировать судоверфи Гданьска. "Человек из железа" – Лех Валенса – впервые потребовал не просто кусок мяса, а поделиться властью.
      Теперь же в отличие от героев Пражской весны 68-го идеологи
      "Солидарности" Михник и Куронь и слышать не хотели о "социализме с человеческим лицом". Они ставили крест на коммунистической идеологии, начисто отрицали способность правящего режима отвечать вызову времени. Свое дело сделала и римско-католическая церковь: признание интеллектуальных и духовных достоинств выходца из Польши всколыхнула чувства поляков. Костел, как ожидалось, не взорвал режим, но без его влияния, авторитета в народе, не состоялся бы за столь короткое время скачок в национальном самосознании поляков, не ощутили бы столь явно и отчетливо животного страха власти перед собственным народом.
      Да, действительно, власть всегда остерегалась и остерегается народа своего больше, чем угрозы внешнего агрессора. Армия, милиция в реальной жизни служат не Отечеству, они по расчету правителей содержатся для удержания народа в покорности. В конце концов,
      Отечество обороняют не власти, а самые, что ни на есть обделенные его вниманием, обыватели.
      В Казахстане пребывали в уверенности, что забастовщиков в
      Польше задавят. Очень скоро задавят. Перепробуют все, не получится – советские войска за один день оккупируют страну.
      Польшу, как и другую страну соцлагеря, нельзя упускать. Иначе все содружество непременно рухнет, а там, глядишь, сторонники не какого-то там ревизионизма или правого уклона, а самая настоящая буржуазная идеология беспощадно разложит устои власти в СССР. Жаль, конечно, что крови, похоже, при интервенции в Польше не избежать.
      Придется и эти издержки отнести на несовершенства развитого социализма.
      Неразрешенный польский вопрос был опасен не только для Советов, он не был на руку и развитым странам капитала. Те, кто нагнетал забастовочные страсти в Польше, чуяли за спиной дыхание восточного собрата и не делали точных, правильных выводов. Похоже, им даже нравилось, до поры до времени, безнаказанно дразнить медведя. В своих предположениях пожара мировой войны они не допускали, легкомысленно ставя на карту не только будущее Польши, но и всего человечества.
      Напрашивавшийся выход в виде оккупации Советами был в тех условиях наилучшим выходом и не вызвал бы столь драматических последствий, нежели, несанкционированное Кремлем, бегство Польши в объятия Запада. Немногие понимали, что инициатива бескровного разрушения соцлагеря должна исходить только от СССР. Но тогда это казалось немыслимым, такой ход мысли мог развеселить даже самых прозорливых аналитиков.
      Наиболее известные из них в те годы работали в международном отделе ЦК КПСС. Они отлично представляли, во что обернется подавление смуты и беспорядков. Но и они не утруждали себя просчетом вариантов слома сложившейся системы. Система представлялась им вечной и нерушимой. Развалить ее, казалось, не под силу никому. Ни тем же Соединенным Штатам, ни НАТО, со всеми его разведками, ни внутренней эмиграции в лице диссидентов. Надежды на появление деятеля, болеющего сердцем за людей, у вершины власти враз исчезали при лицезрении сучковатых ортодоксов, при взгляде на коллективно стареющее Политбюро. Такой деятель не мог даже приблизиться к окружению Генсека, его быстро бы вывели на чистую воду, смяли, раздавили, как клопа, прежде чем он усел бы поведать товарищам по партии о существе своих сомнений и планов на будущее".
      Заманбек Нуркадилов. "Не только о себе".
      Марадона помнит дни рождения всех друзей и коллег. Никогда не отказывается составить компанию. В молодежном движении института отдают должное ее активности. Секретарь комитета комсомола Головин поручил ей отвечать за идеологию.
      Тереза Орловски появляется на работе с перерывами: маленькая дочка Наташи часто болеет. Когда же Тереза с нами, то всем мужикам хорошо от ее присутствия. У некоторых несознательных женщин, напротив, болит голова от стрекотанья Орловски.
      В свою очередь Кемпил тоже пачкой не щелкал и успешно вливался в коллектив. Правда, Володя Логвиненко и Ермек Кокеев побаиваются
      Серика Кулунбаева. Серик Касенов предупредил их: "У парня трудное детство… Колония для несовершеннолетних, тюрьма… Будьте повнимательнее". На что Логвиненко не нашел ничего лучшего, как возмутиться: " Кто его к нам привел? Куда смотрит отдел кадров?".
      Понятно, возмущается Володя в отсутствие Кемпила. В его присутствии
      Логвиненко держит рот на замке. Ермек советуется с Рахимжаном
      Орумбаевым: "Как нам себя вести с Кулунбаевым?". Орумбаев из тех, кто много чего знает про людей и советует Кокееву:
      – Его не надо задевать.
      Ермек и не думает обижать Кемпила, потому и не забывает держать в кармане контрольные три рубля для лаборанта.
      Для НИИ, для науки вредно вариться в собственном соку. Время от времени научную мысль нужно чем-то, или кем-то, шурудить. Такие как
      Кемпил как раз и разгоняют тоску рутинной жизни экспериментаторов. В общем, не спроста в те времена раздавались сожаления, что отечественная наука далека не только от производства, но и, что там говорить, от самой жизни.
      Кемпил близко сошелся с Гуррагчой. Крепко сбитый монгол тоже проказник, но проказник подпольный.
      Он и провожал Кемпила в колхоз.
      На подготовку к первым в своей жизни сельхозработам мой молодой друг отвел полный рабочий день. Перестирал рубашки, погладил брючи, помыл кеды. Тетя Гуля, мама Кемпила нажарила сыну баурсаков с беляшами. Поверх одежды и еды положил Серик Кулунбаев в рюкзак шахматы, колоду карт, семь бутылок вина.
      Комсомольский секретарь Головин – спортсмен серьезный, кандидат в мастера по современному пятиборью. В автобусе он и другие молодые сотрудники ждали появления Кемпила. Первая партия институтских отправлялась на уборку огурцов. Амбалистый кадровик – бывший милицейский майор, через каждые полчаса справлялся: "Кулунбаев не появился?",
      С двухчасовым опозданием, груженный огромным рюкзаком, подошел
      Кемпил. За ним следом, хихикая, зашел в автобус Гуррагча. Кемпил пьянючими глазами осмотрел салон: "Где мое место!".
      Головин только и успел спросить:
      – Почему опаздываешь?
      Спросил и тут же попенял себе за любопытство. Потому что Кемпил только того и ждал, и без задержки наступил на блатную педаль. . Серик Кулунбаев набрал в легкие воздух.
      – Я тебя, комсюк, сейчас загасю! – Кемпил замахнулся на вожака указательным пальцем.
      Головин побледнел и попятился. Гуррагча завизжал от удовольствия.
      Распалившийся Кемпил наступал на комсомольца.
      – Я только спросить хотел… – Головин заикался и продолжал пятиться назад.
      – Я тебе сейчас так спрошу! Сучонок! – страшным голосом заорал
      Кемпил. – Проси прощения!
      Монгол изнемогал от смеха. В автобус влетел кадровик: "Не болган?!".
      Кемпил в миг переменился, согнулся, и, держась за сердце, заскулил:
      – Агай! Меня обижают.
      У Гуррагчи не осталось сил смеяться, он всхлипывал. Кадровик опытным глазом зыркнул на Кемпила и остальных, все понял и спросил:
      "Ким?",
      – Вот этот лезет ко мне. – Кемплуга показал на Головина.
      Инспектор отдела кадров погрозил пальчиком Головину.
      – Ты что! – одернул он вожака и сказал. – Нельзя.
      Комсомолец молчал. Кадровик обернулся к Кемпилу.
      – Серик, сейчас ты болеешь. Иди домой, отдохни. В колхоз можешь поехать послезавтра. Хорошо?
      И бумажка приклеена у тебя на носу…
      Позвонил дядя Боря: "Наш земляк Такен Нургалиев обещал устроить тебе прием у Кацая". Надо идти на прием к первому заместителю прокурора республики. Первый зампрокурора отвечает за следствие и надзор.
      Нургалиев подвел меня к дежурному прокурору: "Устрой моему земляку прием у Ивана Васильевича". Дежурный прокурор прочел жалобу и не нашел зацепки для приема у первого заместителя прокурора.
      – Наказание предельное. О чем тут говорить с Кацаем?
      – Ты не понял, – сказал Нургалиев. – Потерпевший боксер.
      Бисембаев один бы не стал убивать Ахметова.
      – А-а… – сказал дежурный прокурор и махнул мне. -.Сейчас я тебя заведу к Ивану Васильевичу.
      Заместитель прокурора республики человек бухгалтерской внешности, в возрасте.
      – Вы требуете исключительной меры наказания? – Иван Васильевич вышел из-за стола, подсел ко мне. – Можно понять чувства матери…
      Но закон не может руководствоваться принцпипом "око за око". Вы жалуетесь, что прокуратуру республики на суде представляли незрелые люди. Но это на ваш взгляд они незрелые… Хотя и молодые.
      – Иван Васильевич, – сказал я, – Реденков и Досанова может и хорошие юристы, но люди с дрянцой.
      – Молодой человек, не горячитесь. Я дам указание проверить поведение в суде Реденкова и Досановой. Но больше ничего не обещаю.
      На себе убедился, что жалобы и просьбы – оружие беспомощных. Я допрыгался. Тактика отсиживания за спиной Шефа привела к тому, что кроме, как жаловаться, я ничего не могу и не умею. Загвоздка даже не в том, что я слабак и трус. Если уж обсуждаешь чужое бесчестье, то будь добр, никогда не забывай, что честь – понятие, требующее незамедлительного ответа, или вообще не болтай о ней.
      Наедине с собой при мысленном воспроизведении послеобеденного происшествия 27 февраля на квартире Меченого я рвал себя на части.
      Пожалуй, именно эти минуты и были главным моим испытанием после февраля 1980-го.
      Где бы я не был, – не давал покоя непрерывный, как удары молоточком по двери, стук изнутри и я снова и снова проигрывал в воображении сцену последней драки Шефа, вспоминал о порванном воротнике рубашки, о словах, брошенных 29 февраля 1980 года Серику
      Касенову "Лучше бы его самого убили!".
      Как много всуе сказано пустых, никакими реальными действиями, не подкрепленных слов, как много думал, что дороже братьев для меня нет на свете никого, а пробил час, и я не могу отомстить за него.
      Сны про Шефа с пустыми глазницами в палисаднике стали для меня неразгаданным поручением. Я понимал, что даже при наличии воли и сил на убийство, – смерть для Бисембаева еще не все. Убить хотел и
      Соскина. Бисембаеву нужно еще и другое. Настоящим желанием моим было провести курдайского зверька по всем кругам ада, который бы стал для него возможен, если покалечить его до полнейшей беспомощности. Что для такого быстрая смерть? Родных у него нет, страдать за него некому. Доктор говорил, что у Бисембаева незалеченный туберкулез, по амнистии до конца срока не выйдет, мол, сгинет, сам по себе на зоне.
      Но что Доктор? А-а… Какой с него спрос?
      Характер у матушки мужской. Виду она не подавала и было бы правильнее понимать так, что мысли о наказании Сайтхужинова и
      Аблезова для нее служили санитарным кордоном, способом отгородиться от потери сына. Только один раз на моей памяти она не сдержалась, невольно дав мне понять, что происходило у нее внутри.
      Вернулась с мужем Мареком из двухгодичной командировки в Йемен
      Клара, старшая дочь дяди Бори.
      Клара присела рядом и матушка тихо заплакала.
      Поцелуй соловья на рассвете…
      Кемпил появился в колхозе через три дня. Бросил рюкзак и поспешил к огурцам. Взяв в руку ком земли, Серик Кулунбаев шел полем.
      – Головин! – заорал на всю колхозную бригаду Кемпил. – Ты где? Убью!
      Спотыкаясь, навстречу Кулунбаеву бежал секретарь.
      – Серик, успокойся. Скажи, что тебе надо?
      – Пять рублей.
      – Возьми восемь. Больше нет.
      – Давай сюда.
      – Хочешь, мы тебя и в комсомол примем?
      Кемпил рассердился.
      – На х…я? Чтобы из меня взносы высасывать?
      – Извини… Не подумал.
      – За базаром следи!
      Год спустя Головин ушел от нас в КГБ. Знал бы Кемпил, куда навострил лыжи комсомольский вожак, возможно тогда бы и не преследовал пацана. Серик Кулунбаев не любит связываться с людьми из органов.
      Ламбада
      В коридоре Руфа собрал вокруг себя народ.
      – Знаете как убили Сомосу? – интригует руководитель группы
      – Как? – Вплотную к Сюндюкову придвинулся Фанарин. – Ну-ка, ну-ка! Рассказывай.
      – Значит, так… Сомоса ехал в открытой машине. Наши из-за угла стрельнули в него из бузуки… Прямо в голову попали… Сомоса в крови выскочил из машины, схватился за голову… Тут наши опять в него стрелять… из автоматов Калашникова.
      "Оппа, оппа, оппа! Оппа!"
      "Бузуки" – греческая народная песня. Исполняет ее местный грек
      Лаки Кесоглу. Он так часто поет ее по телевизору, что и Руфу нашего запутал.
      – Ты что Руфа?! – Хаки негодует. – Во-первых, не бузука, а базука. Во-вторых, ты знаешь, что такое базука?
      – Ай! – Сюндюков отмахнулся от Хаки. – Какая разница?
      – Большая разница. – Хаки снял очки. – К твоему сведению, базука это гранатомет. Теперь скажи, что будет с твоей головой, если попасть в нее из гранатомета? Схватишься, как Сомоса, за голову?
      – Ну… Не знаю… Отстань!
      – Не обращай на них внимания, – смеется Фанарин. – Рассказывай дальше. Что делал Сомоса в Парагвае?
      – Приехал со своей бабой погостить на это… как там у них… уикенд, что ли… К своему личному другу Стресснеру.