– Спасибо.
      – Тетя Шаку, а жалко, что муллу не пригласили.
      – Наверно.
      – Если бы мулла прочитал намаз, стало бы легче.
      – Возможно.
      Доктор, как говорил Шеф, в город приезжает часто. Если он до праздника наведался в центр, то ему все известно. Нет, он еще ничего не знает. Знал бы, – обязательно пришел домой. Хотя… "Он то знает, что было до 27 февраля, – подумал я, – потому и не приходит домой".
      Ближе к ночи пришел Большой.
      – Эдик, приходил Соскин.
      – Кто это?
      – Помнишь, ты рассказывал, как Нуртасей приходил к тебе с каким-то соседом Сашей?
      Большой наморщил лоб.
      – Да, да. Мне он сразу не понравился.
      – Он говорит, что был с Нуртасом все эти дни. И в тот день ушел с квартиры Меченого в час или в два.
      – Может быть. Ты мне скажи: где Доктор?
      – Не знаю.
      – Что он делает? – Большой стучал пальцами по столу. – Про
      Искандера что знаешь?
      – Сидит.
 
      Водка помогала плохо. И пьяному, и трезвому снился Шеф. Он лежал с запрокинутой навзничь головой в огороженном штакетником, палисаднике, у заброшенного домика, в густой траве. Лежал с пустыми глазницами и еле слышно разговаривал со мной. Разобрал только одну фразу: "Вот видишь…".
      Пью без перерыва вторую неделю подряд. Пустые глазницы Шефа преследуют и наяву.
      Летний дождь…
      Приходила мать Кеши Сапаргалиева. Шеф говорил про нее: "Тетя
      Фатиха добрая". Сам Кеша не пришел. Твой уход указывает на твое истинное местоположение. Опять же, если бы папа был здоров, возможно все и не так выглядело бы. Хотя как знать. К примеру, старший товарищ отца – Г.М. прислал к маме вместо себя жену. Пришел и Джубан
      Мулдагалиев. Так бы может быть и не пришел, но несколько дней назад
      Мулдагалиев стал первым секретарем Союза писателей Казахстана.
      Положение обязывало. Я излишне придирчив к людям.
      Маме, и уж тем более, мне, они ничем не обязаны.
      Матушка не может сосредоточиться на главном, помешалась на
      Сайтхужинове.
      – Джубан, ты депутат Союза… Помоги наказать милицию.
      Мулдагалиев обнял маму.
      – Шакен, обязательно помогу.
      Вчера матушка была прокуратуре. Ее признали потерпевшей.
      Следователь Рыбина квалифицировала убийство по статье 88, часть третья – "Убийство с особой жестокостью". Зашла мама и к прокурору района. Он нахамил и выгнал ее из кабинета.
      Большой говорит, что Бисембаев был не один.
      – Он трус, – сказал Большой. – Один бы он ни за что не полез.
      Трус не трус, но он же начал с того, что ударил несколько раз газовым ключом сзади. Для этого не обязательно надо быть еще с кем-то. Следы борьбы, как говорил Иоська Ким, указывают на то, что
      Шеф и после ударов по затылку бился за жизнь. В какой- то момент силы покинули его и он… прекратил сопротивляться. Я не мог отделаться от воспоминания о разговоре с Большим в тот день, когда он предложил мне поискать Шефа, а я, тогда про себя послав брата в задницу, ответил: "Да ну его…". Похоже на то, что сказал я как раз в тот момент, когда Шеф дрался за жизнь.
      Пройдет еще семнадцать лет, прежде, чем я получу небольшое представление о силе власти бессознательного и пойму, почему мне не давали покоя воспоминания и о порванной мной рубашке Шефа, и о брошенных в суете злобы неосторожных фразах.
      – Эдик, удастся нам добиться расстрела для Бисембаева? – спросил я.
      – Что ты?! – замотал головой Большой. – Нуртас не работал.
      – Какое имеет отношение к делу, работал он или не работал?
      – Прямое! Личность потерпевшего для суда имеет решающее значение.
      Был бы Нуртасик непьющий, образцовый работяга с Доски почета, так и разговора нет. Можно было бы поднять шум, писать письма от общественности, тогда суд с удовольствием приговорил бы к вышке
      Бисембаева.
      – Но у Бисембаева три судимости. Это разве не играет роли?
      – Роль играет. Но, помяни мое слово, дадут ему лет семь – десять.
      Никак не больше.
      … От жизни перемен
      Джона перевели с Каблукова на Сейфуллина. Я отнес ему и Ситке передачу, оставив ее у буфетчицы третьего отделения на проходной.
      Возвращался по Курмангазы, и, не доходя опорного пункта, увидел
      Соскина. Он шел через двор сверху с тремя мужиками и смеялся. Шли они от Меченого. Соскин не мог не видеть меня, но сделал вид, что не заметил.
      Компьютер и загадка Леонардо
      Меня вызвал помощник прокурора Советского района. С Анатолием
      Крайненко заочно знаком с 72 -го года.Той зимой Кенжик проходил практику в прокуратуре и я, поджидая его, читал в коридоре стенгазету. На трех машинописных листах в газете начало статьи о следователе Забрянском. Следователя перевели в Генеральную прокуратуру страны, по следам назначения коллеги Крайненко писал о
      Забрянском так, как не принято писать в газетах, даже в стенных, о прокурорских работниках. Для Крайненко Забрянский послужил поводом для вброса суждений о людях, о жизни. Писал он, в частности, и такие слова: "Человечество подразделяется на две категории – людей аналитического ума и синтетического… Первых, – абсолютное большинство, вторых, – считанные единицы. Примеры людей синтетического ума – Леонардо да Винчи, Лев Толстой, Ленин…".
      Я поинтересовался у Кенжика: "Кто этот Крайненко?".
      – Оригинал. Сорок лет, не женат, живет один.
      Высокий светловолосый Крайненко не выглядел чудаком. Скорее, наоборот.
      – Я пригласил вас по жалобе вашей матери в прокуратуру республики.
      – Маму и меня возмущают отношение следователя Рыбиной и прокурора района Мухамеджанова к личности моего брата. В частности, подбор свидетелей преступления.
      – Это дело следствия, – сказал Крайненко. – Меня же интересуют действия милиции.
      Вот ваша мать в жалобе пишет, что…
      – Было такое. Сайтхужинов и другие оперативники нанесли нам моральную травму.
      – Совершенно верно.
      – Вы что всерьез полагаете, что за засаду они понесут наказание?
      – Понесут, – сказал помощник прокурора. – В любом случае я буду добиваться для них строгого наказания.
      – Посмотрим.
      Мульмуки надык,
      Мульмуккик…
      Если и на работе не убежишь от себя, то дома уж точно. На работе люди и, по крайней мере, там, за общением, хоть на время, но забываешь о том, что неотрывно ходит за тобой в родных стенах.
      Каспаков продолжал гудеть трансформатором постоянного тока. В мое отсутствие его успели вывести из партбюро. Те, кому доводилось встречаться с ним в коридорах института, говорили: "Жаркен превратился в тень".
      Новому секретарю партбюро Темиру Ахмерову мало одной жертвы.
      Следующим к расправе у него намечен Кул Аленов. За что он невзлюбил
      Аленова понять трудно. Кул в рабочее время не пьет, беспартийный, да и мужик такой, про которых говорят: "Где сядешь, там и слезешь", но от нападок парторга и у него портилось настроение.
      – Дэн у меня допрыгается, – говорил Аленов.
      – Что ты можешь ему сделать? – вопрошал Руфа.
      В том-то и дело, что ничего. Меня давно не удивляло то, как, пуще смерти друг друга ненавидящие институтские сотрудники при встрече делали вид, что между ними ничего не происходит, здоровались, улыбались, прощались с пожеланиями всех благ. "Самая лучшая политика, – говорил Ленин, – принципиальная политика".Темир Ахмеров в полном согласии с ленинскими словами сокрушал двуликую благостность институтского спокойствия. Если кого ненавидел, то с тем не здоровался, буравил тяжелым взглядом и при случае чувствительно теребил.
      Шастри ощущал прилив новых сил, жизнь у него пошла интересная, с перспективой.
      – Скоро Ахмеров сделает меня завлабом, – делился планами шалун.
      – С прежним, что будешь делать?
      – Что-нибудь сделаю, – улыбался Шастри.
      – Все таки?
      – Дам ему должность младшего научного сотрудника.
      – Думаешь, потянет?
      – Думаю, да.
      – Помнишь, как он тебя бестолочью обозвал?
      – Кто? Он? Не помню.
      – Вспомни. Мы еще с Хаки над тобой балдели.
      – Вы с Хакимом балдели? – Шастри зловеще улыбнулся. – Я покажу ему кто из нас бестолочь! В ЛТП отправлю.
      – Суровый ты.
      – Народ нельзя распускать.
      Февральская поездка Чокина на балансовую комиссию в Москву стала поворотным этапом биографии Каспакова, а легкое избрание парторгом раззадорило Ахмерова настолько, что он, не проанализировав ошибки предшественника, в свою очередь тоже потерял осмотрительность и перестал следить за собой. Первое время он вышучивал директора за глаза, а, разомлев от смирения гонимых, уже в открытую, на людях, перечил Чокину, когда же директор пытался урезонить, призывал его одуматься, то Ахмеров со злой усмешкой огрызался.
      Темир утратил чувство реальности, с ним потерял и страх. Шафику
      Чокиновичу под семьдесят и со всеми натяжками ему как будто немного и осталось директорствовать. Все так и есть. Если только не забывать, что, кроме того, что директор наш и сам знает, сколько ему лет, он прекрасно чувствует приближение опасности. Темиру Галямовичу не мешало бы лишний раз поразмыслить на тему, кто такой Чокин.
      Поразмыслить и понять, что Чокин это далеко не Каспаков. Что уж до школы, которую прошел Шафик Чокинович, то тут Ахмеров в сравнении с директором и вовсе приготовишка.
      Отцу, как и Ситке, мы ничего не сказали. Что с ними внутри приключилось, осталось загадкой, они до конца дней своих вели себя так, будто им что-то известно, но, будто понимая, что тему Шефа нельзя будоражить, хранили о нем молчание и ни разу не спросили: где их сын и брат.
      Правда, однажды Ситка Чарли сказал мне: "Шеф отсиживает срок".
      Сказал так, понимая, что засада на брата, что случилась при нем, не осталась без последствий.
      Ла-ла-лей, Ла-ла…
      Иоська Ким студент-заочник первого курса юрфака. С первой в его жизни сессией согласился помочь Кенжик. О моем однокласснике, преподавателе истории международного права, среди студентов и преподов идет молва, как не берущем на лапу. Чтобы он провел по экзаменам, достаточно хорошо и регулярно поить Кенжика.
      Ким вырос под Алма-Атой, в Иссыке. Язык и обычаи казахов знает.
      Жена у него работает кассиром в кинотеаре "Целинный", есть у него двое, детсадовского возраста, дочерей.
      Иоська жалуется на зажим по службе, на зарплату. Последняя ему не больно-то и нужна. Деньги у Кима есть и, по моим меркам, немалые.
      Гоман у него тугой от червонцев и пятерок, два раза в неделю он проигрывает в ази по двести-триста рублей, и периодически заводит разговор о том сколько, к примеру, имеет с книг Есентугелов.
      – Тысяч двести на книжке у него есть? – спрашивает старший лейтенант.
      – Больше, – отвечаю я, – раза в три, а то и в четыре, больше.
      – Миллионщик… Вот это жизнь, – вздыхает Ким. – Тут участковым работаешь, копейки считаешь.
      После засады пропала фотография Шефа, где он снялся с сослуживцами по Казоргтехсельстрою. Иоська указывает на Копелиовича.
      – Кроме него взять некому.
      – Может поговоришь с ним, чтоб вернул?
      – Копелиович ни за то не признается, что брал.
      – Как же быть?
      – Если бы он был человек, так ведь Копелиович мент поганый.
      У ЦГ навстречу шел Алим Кукешев. Обнялись.
      – Слышал, – сказал Алим. – Пошли, помянем Нуртаса.
      Поднялись на пятый этаж, в буфет гостиницы "Алма-Ата".
      – Ты знал Нуртаса? – спросил Кукешев Кима.
      – Нет. А ты?
      – В одном дворе юность прошла. Ну, давай.- Алим поднял стакан с водкой. Выпил и сказал. – Дружил я с Нуржаном, его старшим братом. А
      Нуртас… Нуртас меня недолюбливал… Однажды он на меня из-за
      Нуржана сильно рассердился, но не тронул.
      – Это правда, что Нуртас никого не боялся? – спросил Иоська.
      – Как это никого не боялся? Конечно, боялся. Боялся. Бывало и ему доставалось крепко. Для меня главное другое, – Алим затушил сигарету.. – Для меня главное, что он один шел против банды, и что друзья у него всегда были на первом месте. Конечно, боялся. – повторил Кукешев. – Но когда к нему прибегали обиженные, он не раздумывал. Нуртас знал, что кроме него, за них некому заступиться, знал, что пацаны верят в него и шел за них драться.
      Для Иоськи, выросшему среди аульных казахов, гордившемуся тем, как он, сын корейца-полевода, не встал на преступный путь, а напротив, выучился в средней школе милиции на правоохранителя, трудно понять, какими были наши дворы, а что касается Шефа, то для него, участкового милиционера, мой брат оставался типичным, как говорил Ким, "бичарой". Вслух об этом он не говорил, но, уверен я, он так думал, никоим образом не задевая Шефа. Наоборот, Иоська говорил: "За брата надо отомстить!".
      – Первым делом надо убить Омарова. – сказал Ким. – Кого-нибудь, как следует надрочи, и пусть его убьют. Не прощай… Он такое натворил и если будет жить, то ты не брат своему брату.
      – И обязательно накажите Сайтхужинова, – добавлял Иоська. – За всю свою жизнь я ни разу не встретил ни одного хорошего татарина.
      Сайтхужинов издевался над вами и мать твоя правильно бомбит прокуратуру.
      Иоська предлагает начать с Меченого. Омаров виноват в том, что организовал притон. За то, что он принял Шефа за Бисембаева, я тогда нисколько не виноватил Меченого.
      – Обознался он с перепугу… – говорил я.
      – Да ты что! – вскипал Ким. – Как можно обознаться? Чтобы убедиться в том, что перед тобой, не живой человек, а труп, надо к нему приблизиться, хотя бы потрогать его. Ты должен понять простую вещь. Омаров договорился с Бисембаевым, чтобы тот смылся. Еще день-два и Нуртаса бы похоронили в общей яме и продолжали искать, как убийцу Бисембаева… Ты хоть это понимаешь?!
      – Понимаю.
      – Когда Омарова выпустили из КПЗ, он пошел к этим… Котовым и увидел там Бисембаева. Тот никуда не смылся. Вот тогда-то Омаров понял, что Бисембаев подвел его и пересрал за себя. Снова побежал в ментуру. Сказал, что якобы перепутал.
      "Это ж каким характером надо обладать, чтобы устроить инсценировку с обознайством. – думал я. – Нет, Меченый хлипкий старикан. Поднять спектакль ему не по зубам. Потом, он никуда от меня не уйдет. Рано или поздно я его достану. Надо искать тех, кто убивал Шефа вместе с Бисембаевым".
      Матушка солидарна с Ким?м. В?первопричи?? организл Ми Меченым убийства она выдвигала квартиру. По ней, Омаров тяготился пребыванием в квартире Бисембаева и, желая как-то от него избавиться, спровоцировал Шефа на избиение щипача. Специально разработанного плана у Омарова не было, но все его действия, разговоры и подтолкнули Шефа с Бисембаевым к 27 февраля.
      Определенная сермяга в рассуждениях мамы есть. Она не знала, что сыр-бор разгорелся из-за Надьки. Меченый рассказал Шефу о драке, отлично зная, что он так это не оставит. Если бы мама знала и о роли
      Надьки, то картина у нее бы сложилась и вовсе целостной, убедительной. Но опять же, из-за квартирной чепухи затевать убийство, – не слишком ли? Не слишком, убеждала меня матушка, – на кону стояло душевное спокойствие Омарова. Бисембаев и Шеф объективно мешали хозяину квартиры. Так что, отправив одного на тот свет, другого в тюрьму, он разом избавился от обоих, кого давно хотел, но не решался, по трусости, выгнать из дома. Все произошло случайно, это так, говорила мама, может Омаров и не ожидал, что дойдет до смерти, но ход событий Меченый в общих чертах предвидел и готовил.
      Сайтхужинов дал объяснения в райпрокуратуре. На начальника ОУР я не злился. Шефа он в глаза не видел, но сразу же после убийства в квартире был и Аблезов. Он хорошо знал Шефа. Аблезов тоже обознался?
      Если так, то Меченый и подавно мог подождать.
      Боря Ураган говорил, что Бисембаев был не один.
      – Нуртасика обманули, – сказал он. – Один на один Мурик с ним не пошел бы.
      – Он же сзади несколько раз ударил… – сказал я. – Вполне мог сделать это и один.
      – Не-ет… – качал головой Боря – Он был не один.
      Шеф не знал, что такое зверек. И на этом его подловил Бисембаев.
      Никто не мешает мне самому проверить. Как я проверю? Надо найти
      Соскина, поспрашивать. Там видно будет.
      Если хочешь, на, докури и купи…
      Пришла Галина Васильевна. Бывшая соседка прочитала мамину жалобу в прокуратуру. Прочитала и сказала:
      – Здесь не будет объективного расследования. Милиция сама вляпалась и теперь будет выгораживать убийцу…
      – Уже выгораживает. – сказала мама. – Прокурор района кричал мне, что мой сын тунеядец и сам во всем виноват.
      – Вот видите. – Черноголовина сняла очки. – Надо подключить к расследованию Москву.
      – Как это сделать?
      – Будем действовать через газеты. Я поговорю с корреспондентом
      "Известий" Мацкевичем. Эх… Если бы выйти на Ваксберга.
      Я вспомнил слова Большого и подумал, что журналистов, как и судей, тоже вдохновляют лишь исключительно хрестоматийные случаи. И хорошо бы при этом, чтобы в потерпевших оказался человек заслуженный, или ничем не запятнавший себя его родственник.
      Журналисты такие же, как и мы все, люди. С предрассудками, предубеждениями. В статьях на уголовную тему они перво-наперво тепло и сердечно рассказывают о том, какой потерпевший был полезной обществу личностью. Шеф не работал, пил. Кто знал Шефа так, как я?
      Кто вообще может знать, почему он собственно метался и пил? И какое это теперь имеет значение?
      – Вы напишите письмо в "Известия", – сказала мне Галина
      Васильевна. – Потом, может, покажете мне, а я, с вашего позволения, подредактирую.
      – Хорошо.
      Черноголовина встала и сформулировала задачу:
      – Ясно одно. Убит сын писателя. Мы должны защитить честь семьи писателя. Что ж… Будем бороться.
      Вот оно как! До прихода Галины Ваильевны я не мог взять в толк, чего же хочу.
      Вечером я сел за письмо в "Известия".
 
      Камбар Увашевич учит папу ходить. Отец гортанно клекочет:
      "Камбар, айналайын!". Лечащий врач разрабатывает папины руки и ноги сверх процедур массажиста. Не его это дело, но он делает это.
      Утром позвонил к Гау: "Хотел бы увидеть Дагмаренка. Как ты на это смотришь?".
      Гау гуляла с Дагмар в парчке у гостиницы "Казахстан". Дагмар – рыжая в папину родню. Взял на руки. Пыхтит, ругается: "Бектак, аты шока… Бектак аты – бока".
      – Когда ты в тот день звонил мне было до слез жалко тебя, – сказала Гау. – Понимаешь, Нуртаса я плохо знала… Но ты так плакал, что я не выдержала и тоже разревелась.
      Гау не прочь воссоедниться. Мне не до воссоединения и вообще ни до чего и ни до кого дела нет.
      У магазина "Россия" встретил однокурсника Кенжика Тахира
      Избакиева. Он работает в КГБ, как на местах работают с жалобами знает.
      – В газеты писать бесполезно. Что они могут? – сказал Тахир. -
      Надо писать в ЦК.
      – Яков Михайлович, Владимир Ильич просил передать… Фракцию левых эсеров на съезде арестовать.
      – Уже…
      – Что уже?
      – Уже арестована…
      Я с Кочубеем у ТЮЗа, в цветочных рядах. Пантелей сказал, что вчера видел Соскина. Доктора не видел. В том, что Доктор знает обо всем, Пантелей не сомневается: "Все, кому надо и не надо, знают, значит и Доктор знает". Знает, но домой не идет. Из-за Надьки?
      – Ты Мастер? – я вплотную подошел к парнише тридцати пяти – сорока годков.
      – Мастер.
      – Уголовный розыск, – сказал я. – Пошли.
      – Парни, вы меня зря забираете. – Мастер шел между мной и
      Кочубеем. – Я на вас работаю.
      – На кого ты работаешь? – я притормозил.
      – На Аблезова.
      – Разберемся.
      Мы подошли к выходу из сквера. Куда вести Мастера? Кочубей предложил: "Может здесь ему п… дадим?".
      – Ладно, – я повернулся к Мастеру. – Мы не из уголовного розыска.
      – Кто вы? – Мастер остановился.
      – Я брат Нуртаса. Сейчас ты мне расскажешь, что тебе обо всем этом известно.
      – Нуртаса? Я ничего не знаю. – Мастер бросил удивленный взгляд на
      Кочубея. – Я откинулся месяц назад.
      – Какие-то разговоры в цветочном ты слышал. Рассказывай.
      – Да никто ни о чем не говорит. Слышал, что ты и без меня знаешь.
      Убил Мурик… Все. А Нуртасу я благодарен.
      – За что?
      – Когда я сидел, он мою жену спасал.
      Я повернулся к Кочубею.
      – От него толку нет.
      Нужен Соскин. Я знаю, где он живет. Сходить к нему домой не догадался.
      Сэм свел меня с Борей Питерским, Муржуком. Боря с виду мужик серьезный, но и он ничего не знает. Муржук бродовский вор, живет, как и Потап, в доме двадцатого магазина. Тоже ничего не знает.
      Загадочного в убийстве Шефа, я это хорошо осознавал, ничего нет.
      И как бы я не злился на людей, но окружающие справедливо видели в убийстве только бытовуху, пьянку. Они не в курсе подоплеки. Только к чему людям подоплека? Подтекст интересен только родным.
      Безжалостно лгут люди, когда убеждают других, что ищут правду.
      Что делать с правдой? Она никому не нужна. Если люди заняты поисками не правды, а лишь – самооправдания ради, тогда что я ищу?
      Вчера на Джамбулке мне с Кочубеем повстречался Сарым Салыков.
      Кочубей прошел немного вперед и остановился, пока я поговорю с соседом по старому двору. Тухлоротый с серьезной миной на лице согнулся: "Что там с Нуртасом случилось?".
      – Что спрашиваешь? – я нахмурился. – Ты же знаешь.
      – Знаю, – Салыков выпрямился. – Замочили? И правильно сделали! А то я видел Нуртаса с такими шарамыгами… – Сарым вновь согнулся. -
      Как отец?
      Что я за человек? Мне бы только крикнуть Кочубею и мы бы в два счета утопили тухлоротого в арыке. Но у меня опустились руки, подогнулись ноги, и я отпустил его без слов. Салыков одним махом раздавил меня, всех нас.
      Салыков знает меня с детства, потому и бояться ему нечего. Я и за себя постоять не могу, а уж до того, чтобы за брата ответить, то здесь и подавно никуда не гожусь.
      А тучи как люди…
      Следователь Рыбина вызвала маму ознакомиться с делом.
      Следовательша молодая, Иоська говорил, что муж у нее кореец, и что она отъявленная взяточница и ходит на цырлах перед прокурором района
      Мухамеджановым.
      Кто в наше время не берет на лапу? Тот, кому не дают. А что пресмыкается перед начальством, так на то оно и начальство, чтобы перед ним пресмыкаться.
      – Вы кто будете? – спросила меня Рыбина.
      – Мой сын, – ответила за меня мама.
      – Нуртаса брат… Но с делом разрешено знакомиться только потерпевшей.
      – Мама неграмотная. Она ничего не поймет, – сказал я. – Вы специально меня удаляете?
      – Хорошо. Читать будете в моем кабинете.
      "Из показаний свидетеля В. Каратлеувова (Короти): "27 февраля 1980 года утром, где-то в 10 часов, Н. Ахметов приехал ко мне на работу с М. Бисембаевым и еще одним, которого до этого я не знал. Я дал Нуртасу десять рублей…".
      Из показаний свидетеля Н. Котова: "27 февраля Н.Ахметов,
      М.Бисембаев, А. Шматко (Соскин) около 12 часов дня пришли к нам домой с тремя бутылками вина. Я был с братом Василием. Ахметов надел боксерскую перчатку и один раз ударил по лицу Бисембаева.
      Потом Ахметов, за ним Шматко ушли. Вскоре ушел и Бисембаев…После обеда снова пришел Бисембаев…Он ничего не сказал и жил у нас несколько дней. 5-го марта утром пришел М. Омаров. Он и
      Бисембаев обнялись и отошли к забору. Разговаривали они минут десять. Потом Омаров ушел и через час или полтора приехала милиция".
      Из показаний свидетеля А. Шматко: "Н. Ахметов надел боксерскую перчатку и нанес несколько ударов по лицу М.Бисембаева. Я ушел домой… Н.Ахметова я знаю с детства. Могу характеризовать его только с отрицательной стороны, как пьяницу и дебошира. М.Бисембаева я тоже знаю. Человек он не драчливый, спокойный, уравновешенный…".
      Из показаний свидетеля Н.Аблезова: "Н.Ахметова я знаю…
      Тунеядец, пьяница и известный в городе хулиган".
      Из показаний подследственного М. Бисембаева: "Н.Ахметов надел боксерскую перчатку и жестоко избил меня… Обзывал козлом вонючим и другими нехорошими словами. Жил я в квартире М. Омарова после освобождения два месяца… Н. Ахметов три или четыре месяца нигде не работал, пил, знал я и том, что у него имелся пистолет системы
      "Вальтер".
      Из акта вскрытия в присутствии студентов медицинского института: "Нам предстоит установить степень тяжести ранений потерпевшего, их прижизненность; находился ли потерпевший на момент убийства в состоянии опьянения… Прижизненность травм очевидна и не вызывает сомнения… В моче убитого обнаружено присутствие спирта содержанием… промилле…".
      Из акта судебно-психиатричекой экспертизы: " М. Бисембаев показал, что нанес удары газовым ключом в затылочную часть…
      Удары ножом нанесены в область груди он нанес, с его слов, потому что боялся мести со стороны потерпевшего. Сомнений вменяемости М. Бисембаева на момент совершения убийства и на момент совершения экспертизы нет".
      Я листал дело, мама сидела рядом молча и вертела головой. Сейчас я открою листы с фотографиями. Может не надо ей показывать? Нет, надо.
      – Мама, вот Нуртас… – я придвинул к ней скоросшиватель.
      Матушка глядела на фото и молчала.
      Я захлопнул дело. Она спросила: "Узнал, что-нибудь новое?".
      – Все они, кроме Короти, с ног до головы обосрали Нуртаса.
      Соскин… Ну и… Что с ним сделать? Не выходи из себя, не торопись. Для начала надо заставить его изменить показания на суде.
      С сабантуем для него пока подожду. Кто покалечит Соскина? Пожалуй, только Коротя. Вовка заводится медленно, но если заведется, то ухайдокает любого. Нет, так не пойдет. С Соскиным должен разобраться я сам. Уделать его легко. Круглосуточно пьяный, напою его в сраку, возьму трубу и переломаю на кусочки. Сядет у меня он на веки вечные в инвалидную коляску. Или… Не-ет… Убить его я не смогу.
      Я перестал доверять Большому. Что-то темнит взрывник. На кого можно положиться? На Мурку Мусабаева и Коротю. Больше никого у нас и не осталось. Мурка, хоть и помнит, кем был для него Нуртасей, но он не воин. Коротя воин, но воин открытого боя. Боя по правилам.
      Кук совершил три кругосветных путешествия… В каком его съели?
      Иржи Холик Большого знает давно, с тех пор как прибился в начале
      60-х в компанию Бека и Сани Баша. Ближе с Большим по кизовским делам общались Валей и Кирилл. Валей и Кирилл кенты Иржика, живут по соседству. Тот и другой по разу сидели в тюрьме и сейчас у них на хвосте все тот же участковый. Местный деловар Кук строит коровники в
      Петропавловской области и обещает со дня на день забрать их с собой.
      На бутылку Валей и Керя (Кирилл) деньги находят случайными заработками. Кому-то во дворе сарай починить, побелить квартиру – для них пара пустяков. Случаи такие выпадают редко, потому чаще они отсиживаются дома, и если прибегают к Иржику, то непременно с банкой краски, или ящиком кафеля, которые Магда тут же идет предлагать по соседям.
      Валей рекомендует не яшкаться с Большим.
      – Эдька скользкий… – говорит друг Иржика.
      Земля, поклонись человеку…
      Мама ходит не только по инстанциям. Зашла пожаловаться на милицию и к Олжасу Сулейменову.
      – Зачем ты ходила к Олжасу? – возмутился я.
      – Олжас твоему отцу не посторонний человек. И ты Олжаса совсем не знаешь… Мен барлык оган айтпердим… Олжастын козынан жас шыкты. У него великое сердце…
      – Ты врешь! На фиг мы ему нужны?
      – Э-э… Олжас любит твоего отца.
      Как оказалось, насчет Олжаса мама если и преувеличивала, то не сильно. Сулейменов сходил в ЦК и имел разговор с заведующим административным отделом Шаловым, в котором поведал, что прокурор
      Советского района Мухамеджанов день и ночь берет взятки и потребовал строго наказать Сайтхужинова с Аблезовым. При разговоре Шалова и
      Сулейменова присутствовал министр внутренних дел Платаев.
      Спустя несколько дней матушка была на приеме у Платаева.
      – Вы ввели в заблуждение Олжаса Омаровича, – сказал министр. -
      Знаете, как он кричал? Вы голословно обвиняете милицию в вымогательстве. Сулейменов сказал нам, что берет взятки и прокурор
      Советского района. Вывалил все ваши сплетни и не пожелал выслушать нас. Кто дал вам право настраивать на прокуратуру и милицию
      Сулейменова?
      Я совершенно не знал, что за человек поэт Олжас Сулейменов.
      – Я имею право. Я – мать. – ответила матушка.
      – Прошу вас, успокойтесь и не мешайте работать.
      – Вы накажете милицию?
      – Обстоятельства засады в вашем дом расследуются, – сказал министр. – Все будет по закону.
      По-хорошему, за наговоры на прокурора и милицию полагается заводить дело. С мамы однако что возьмешь? Но Олжасу, хоть он и поэт, негоже принимать близко к сердцу досужую болтовню домохозяйки.
      Бей барабан…
      Хорошим мальчикам не перевестись от века.
      Позвонил Кемпил.
      – Устрой на работу.
      Куда бы его устроить? Я зашел к заведующему лаборатории котельных агрегатов Сподыряку.
      – Николай Тимофеевич, вам лаборант нужен?
      – У тебя кто-то есть?
      – Есть. Он здесь.
      – Зови.
      Кемпил зашел в комнату.
      – Как тебя зовут?
      – Серик.
      – В колхоз поедешь?
      – Поеду.
      Долговязый Кемпил стоял перед Сподыряком со скрещенными к низу руками. Он был тих и скромен, в глазах чистота и ясность. В лаборатории котельных агргатов в лучшие времена работало не больше десяти человек. На тот момент кроме Серика Касенова под началом
      Сподыряка работали мэнээсы Володя Логвиненко, Рахимжан Орумбаев,
      Ермек Кокеев, инженер Витя Коченгин и сэнээсы Наталья Баумгартнер и
      Наталья Шалварова. Люди пытливые, работящие и они не могли знать, какое ценное приобретение получили в лице мальчика с кинотеатра
      "Алатау".
      Прибыло пополнение и в нашу лабораторию. Две девицы, Марадона и
      Тереза Орловски. Обе после декретного отпуска. Первая окончила
      Алма-Атинский энергетический институт, вторая пришла после Плешки
      (нархоза им. Плеханова).
      Марадона оформляется заочной аспиранткой к Аленову, мечтает вступить в партию, сделать карьеру. Терезу Орловски в миру зовут