Давай сейчас его вернем,
      Пока он площадь переходит…
      Я быстро забыл, что сделала для меня и всей нашей семьи Гау. Тут еще матушка поволокла на Балию Ермухановну, задела Гау и Нуржика.
      Теща не осталась в долгу: "Чья б корова мычала… У самой двое сумасшедших сыновей, а критикует чужих детей…".
      Бекен Жумагалиевич при ссоре не присутствовал, но сказал Гау, что ее маме не следовало так говорить. Претензии копились. Я как будто ждал повода и встал на сторону Ситка.
      Папа неделю с давлением лежал в больнице и позвонил мне.
      – Вчера приходил Бекен… – Он протянул мне, перетянутый шпагатом, сверток из плотной бумаги.
      – Что это?
      – Екимжан принес два блока "Филипп Моррис".
      – Спасибо.
      – Мы с тобой никогда не говорили по душам… Все надеялся, что ты сам все поймешь. Ты не прекращаешь пить, а я лежу по ночам и не могу уснуть. Думаю о том, что будет после моей смерти с больными детьми.
      – Папа остановился у елки. Мы прогуливались по территории больницы.
      – Ты послушался нас, слава богу, наконец, женился. Родилась дочь. И распоясался. Ладно, со мной ты можешь не считаться. Но любовь к своей матери не освобождает тебя от обязанности думать своей головой. Согласен?
      – Согласен. Но папа… С чего вы взяли, что я с вами не считаюсь?
 
      Я…
 
      – Сейчас не об этом. Я хочу, чтобы ты понял, какой золотой человек Бекен. Твоя жена чистая… Ты же ей хамишь, разрушаешь семью…
      – Пап, вы не все знаете.
      – Знаю или не знаю, – это мелочи. Потом я знаю твою мать, тебя.
      Может уже поздно говорить, но ты должен знать: если мужчина мелочен, он не человек. Понял?
      – Понял.
      – Балам, прошу тебя – будь умным.
      – Хорошо, пап.
      – Вот… еще возьми. – Он вложил в мою ладонь три рубля.
      Душа обязана трудиться,
      Держи ее, злодейку, в черном теле,
      И день, и ночь,
      И день и ночь!
      У Жаркена Каспаковича голова большая. Не такая большая, как у
      Симашко или Маркизы, но все равно мама говорит, что такие головы бывают только у сверхумных ученых.
      Каспаков пришел к нам домой с женой в новой югославской тройке.
      На кухне переговаривались Гау и Доктор.
      Я похвалил научного руководителя:
      – У вас замечательный костюм.
      – М-да… – Жаркен Каспакович распахнул пиджак.- Смотри, тут кармашки, и тут кармашки…
      Жена Каспакова почуяла каверезность и заметила: "Что ты как маленький? Еще подумают, что у тебя только один костюм".
      Жаркен соскочил со стула и выбросил вперед растопыренную пятерню:
      – Дома у меня пять костюмов!
      Папа не без ехидцы протянул: "Молодец". И строго посмотрел на меня. Мол, прекращай издеваться над пьяным человеком.
      – У меня есть тост. – Я встал с рюмкой водки. – Не знаю, имею ли я право вслух говорить о мечте, и поймете ли вы меня, Жаркен
      Каспакович, но я…
      – Говори, – разрешил научный руководитель.
      – Я мечтаю стать таким же красивым и умным, как вы, Жаркен
      Каспакович.
      Папа озабоченно потер лысину, вздохнул. Мама ничего не поняла и одобрительно зацокала языком. На кухне примолкли Гау с Доктором.
      Язык мой – враг мой.
      Жаркен молчал секунд пять.
      – Но для этого ты должен много работать! – Он треснул кулаком по столу. Зазвенели вилки, ножи, повалился на скатерть бокал с вином. -
      Надо работать! День и ночь! День и ночь!
      Уф, алла. Пронесло. Папа смотрел в тарелку, мама прошла к Гау со словами: "Оказывается твой муж умеет хорошо говорить тост". Кухня отозвалась смехом Гау и Доктора.
      Аленький цветочек
      Олежка Жуков любит песню "Колорада ярмарка", а Юра Фанарин всю дорогу поет: "Маленький волшебник белой розы…".
      Маленький врошебник белой розы заглянул с известием в комнату:
      – По радио передали: папой избран поляк.
      – "Матка бозка остромбазка", – прокомментировал решение кадрового вопроса в Ватикане Хаки.
      – Не матка бозка, – уточнил Юра, – а пся крев получилась.
      – В Ватикане денег, как грязи. – заметил Муля.
      – Как тебе новый премьер-министр Англии? – спросил Фанарин Руфу.
      – Ты про Тэтчер? Ниче.
      "Тут вновь подошел Киндзюлис".
      – Ее еще и трахать можно. – вставился Шастри.
      – Да ну. – поморщился Руфа. – В ней что-то крысиное.
      – Точно. – согласился Фанарин. – Англичане на морду страшные.
      После Госпремии Юра переключился на исследование горения.
      Что нам известно о горении?
      По легенде Прометей серьезно пострадал за факт передачи огня людям. Как нам объясняла историчка в пятом классе: боги ничего не дают людям даром, на Олимпе считали, что кто-то должен платить по счетам.
      Горение – процесс самопроизвольный. Стоит лишь поджечь, а дальше только успевай дровишки подкладывать.
      Юра разъяснял нам на пальцах:
      – Горению предшествует взрыв. Большой или маленький. Глядите, как мы зажигаем спичку. Трем серную спичечную головку об, обмазанную той же серой, спичечную коробку. Инициируем небольшой взрыв.
      По ЦТ в "Международной панораме" выступает политический обозреватель "Известий" Александр Бовин. Он предрекает:
      – С избранием на папский престол кардинала Войтылы костел может взорвать Польшу.
      Как там насчет костела – надо еще посмотреть, только учительница
      Надя Шевелева из "Иронии судьбы" взорвала порядок в семье Лала
      Бахадур Шастри.
      Марьяш прессует мужа из-за Барбары Брыльски. Стоило Нурхану при очередном повторе фильма произнести: "Чудесная женщина эта Барбара
      Брыльски!", как тут же получил от татарчонка дуршлагом по голове.
      – А-а, тебя уже и на полячек потянуло! Пусть эта Брыльская только приедет в Алма-Ату, – я ей сделаю!
      Шастри то ли нравится, что его ревнуют к Брыльски, то ли сам поверил, что с артисткой у него может что-то получиться.
      Когда Марьяш наведалась в институт с жалобами на актрису, то Хаки и я не преминули заняться диверсионной работой.
      – Ты за Нурханом в оба гляди, – предупредил я Марьяш, – Может
      Барбара Брыльски с ним уже переписывается.
      – Да,. да… – подхватил Хаки и напомнил. – Знаешь, полячки маленьких любят.
      – Почему? – Марьяш обратилась в слух.
      – Маленькие они порочные. Полячкам только порочных и подавай.
      Муж и жена – одна сатана. Марьяш раздула ноздри точь в точь, как
      Шастри и закричала:
      – Маленьких любят! Порочных ей подавай! Развратница!
 
      Будет людям счастье,
      Счастье – на века!
      С коммунистической бригадой,
      Мы снова вместе – впереди!
      Со знаменами предприятий-победителей социалистического соревнования на сцену театра Лермонтова выходили знатные люди
      Советского района. Жаркен Каспакович привел меня с собой на слет передовиков.
      "Сегодня мы не на параде, а к Коммунизму на пути…".
      Поддатый Каспаков притопывал ногами в такт маршу коммунистических бригад. Без приглашения прошел на сцену поздороваться с секретарем
      Советского райкома партии директор гостиницы "Алма-Ата".
      Поздоровался и остался на сцене.
      – Этот везде вперед лезет, – проворчал Каспаков, огляделся вокруг и сказал. – Пошли в буфет.
      В буфете хлопнули по сто пятьдесят шампанского.
      – Твой отец просит, чтобы я тебя в партию протолкнул, – икнул шампаневичем Жаркен Каспакович.- Я ему говорю, ваш сын годами не платит комсомольские взносы, на него жалуется Нуркин (секретарь комитета комсомола института), ни в какой общественной работе не участвует. Как такого толкать в партию?
      Я недовольно напомнил.
      – Нуркин не говорил вам, кто стенгазету оформляет?
      – Ты это… брось. Подумаешь, нарисовал к празднику портрет
      Ленина и все что ли?
      – Нуркину нравится, как я рисую Ленина. Сам-то он, какую работу ведет? Поручения раздает и у знамени Победы фотографируется.
      – Хватит! – парторг КазНИИ энергетики строго посмотрел на меня. -
      В тебе много желчи. Ты знаешь об этом?
      – Так точно.
      – Что значит, так точно? У тебя нехорошая привычка подкалывать.
      – Простите, я больше не буду.
      В парткабинете поменяли стол, за которым проходят заседания партийного бюро института под рукодством Жаркена Каспаковича.
      Событие может и малозаметное для партийного актива КазНИИ энергетики, но во всех смыслах достойное быть отмеченное на должном уровне.
      Каспаков вызвал женщин из лаборатории. С ними на второй этаж спустился и Хаки. Врезанный с утра.
      – Обмойте стол! – бросил клич секретарь парткома.
      Хаки с комсомольским энтузиазмом поддержал Каспакова.
      – Девки, ну-ка давай по рублю!
      Ташенев слетал в магазин. Принес пол-литра "Русской", на закусь – кильку в томатном соусе. Хаки открывал пузырь, Каспаков смотрел на
      Ташенева и пыжился.
      Промедление с отходным маневром в сентябре 1941-го стоило войскам
      Юго-Западного фронта под командованием генерал-полковника Кирпоноса гибели командующего, выходу танковых соединений генерала Гудериана на оперативный простор, сдачи врагу Киева.
      – Хаким! – сказал Каспаков. – Когда пить перестанешь?
      – А вы когда перестанете пить? – генерал Гудериан бросил в прорыв танковую дивизию СС "Тухлая голова".
      – Что-о-о?! – опешил Жаркен. – Ты как со мной разговариваешь?
      – Разговариваю так, как того вы заслуживаете, – передовые части танковой армады Гудериана охватывали сходящимися клиньями зазевавшиеся с отступлением войска Кирпоноса. – Имейте в виду: будете и дальше так пить, вместе в ЛТП ляжем.
      "Майор в пыльной гимнастерке подошел к начальнику оперативного отдела штаба Юго-Западного фронта.
      – Товарищ полковник, что будем делать с пленными? Впереди у нас бои в окружении…
      – Что, майор, возьмем грех на душу? – с хитрой улыбкой посмотрел на офицера полковник Баграмян и бросил короткое:
      "Выполняйте!".
      Х.ф. "На Киевском направлении". Производство киностудии имени
      А. Довженко, 1969.
      – Прекрати! – пресек воспитанника Казанского танкового училища парторг и принял единственно верное, в возникшей неразберихе с контролем и управлением подчиненных войск, решение. – Наливай!
      – Хаким, ты забыл, как я тебе помог получить квартиру?
      – Вы врете! – на плечах противника танки и мотоциклеты врага входили в предместья столицы Советской Украины. – Квартиру дал мне
      Чокин, а позвонил ему дядя Жумабек.
      Каспаков замолчал.
      Квартиру Хаки получил в феврале. За два часа Шастри, Муля, Руфа,
      Серик Касенов, Даулет и я перевезли вещи и отметили новоселье, чем бог послал.
      К четырем часам дня все, кроме Руфы, были готовскими. После работы подтянулись Кэт, Таня Ушанова, Надя Копытова.
      Последним с поздравлениями пришел Саян Ташенев.
      Хаки сидел среди разбросанных по полу пустых бутылок и жмурился в блаженстве.
      – Пятнадцать пузырей раздавили. – обрадовал брата генерал Гудериан.
      Однажды в Америке
      Оснований утверждать, что политическая жизнь меня более не увлекает, нет, но нет и прежнего, какое наблюдалось лет десять назад, волнения. Чтобы принимать события в стране и мире близко к сердцу нужны причины личные. Я поостыл и уже догадываюсь, что политика – дело молодых. За десять лет много чего произошло, и вполне возможно, подумывал я, события в стране и мире, если и достойны внимания, то не столь пристального, какое наблюдалось у меня много лет назад. Многое тогда я понимал буквально, но и время было другое, мне казалось, что мир стоит на пороге великих перемен.
      Всколыхнуть интерес способно из ряда вон выходящее событие.
      – Китаец спит?
      – Спит.
      – Пусть спит. Проснется – хуже будет.
      Никто и не заметил, как куда-то подевалась разрядка. Все произошло быстро, от эпохи детанта остались рожки да ножки.
      Сбывается предсказание Мао.
      "Алеет Восток".
      "Пользуясь положением маленькой страны, Вьетнам испытывает терпение Китайской Народной Республики…", – говорит китайское радио.
      Китайцы вторглись во Вьетнам. Продвижение китайской армии приостановлено в приграничной провинции Лангшон. Советское правительство распространило заявление, в котором призывает китайцев
      "остановиться, пока не поздно".
      Что происходит сегодня? Мао нет, но дело его продолжается. Китай, нагоняя страх на Советы, уверенно делает заявку на мировое господство. СССР теряет инициативу.
      В программе Би Би Си "Глядя из Лондона" выступает обозреватель
      Анатолий Максимович Гольдберг:
      "В своем заявлении Советское правительство призывает Китай остановиться, пока не поздно. Что означают слова "пока не поздно", в то время, когда идут ожесточенные бои в провинции Лангшон? Вне всякого сомнения, СССР впервые за много лет с времен Карибского кризиса сталкивается с необходимостью принять серьезное решение.
      Способно ли стареющее Политбюро принять такое решение? На что в кризисные моменты истории в первую очередь должно опираться принятие поворотного в судьбе мира решения? Прежде всего, на моральный дух общества, общую атмосферу в стране…".
      Коммунистические убеждения по боку, Советы требуют от Англии не продавать Китаю самолеты "Хэрриер". Война Вьетнама с Китаем вот-вот перерастет в войну СССР с КНР. В Иране свергнут Мохаммед Реза
      Пехлеви, из эмиграции возвратился аятолла Хомейни.
      Революция в Иране началась с поджогов кинотеатров, где показывали американские фильмы.
      Центр событий на планете перемещается на Восток.
      Чему быть, – того не миновать. Иначе, чего боишься, то и произойдет. Колдуэлл из апдайковсго "Кентавра" отвел человечеству на все про все 20 минут. Где в данный момент мы находимся?
      Почему нас ждет срыв "репетиции оркестра"? Тогда я полагал, что из-за самоотстранения Европы.
      Революция в Португалии не революция – эпизод, внесший путаницу.
      Много глупостей насочинял я про Европу. Она утратила непосредственность, ни за что не отвечает, смирилась с превращением в стороннюю наблюдательницу. Музею под открытым небом не нужны перемены.
      Легенда о Нарайяме
      Тахави Ахтанов сдержал слово и взял отца к себе на работу заместителем директора по общим (читай, хозяйственным) вопросам и прикрепил за ним микроавтобус.
      Шофера директора Книжной палаты зовут Шинали. Ему двадцать пять лет. Водитель Тахави Ахтанова маленький, незаметный. С ним мы несколько несколько раз – за чем, не помню, – куда-то ездили.
      – Устал я от Тахави… – жаловался Шинали. – Машину до ночи не отпускает… То к бабам отвези, то ждешь его часами у ресторана…
      – Ахтанов баб любит? – спросил я.
      – О! Еще как! – отозвался водитель и озабоченно заметил. – Он не замечает, как постарел… Я за ним в зеркало наблюдаю… Вижу морщины на шее, глаза потускнели…
      Наблюдательный шельмец. Такова лакейская жизнь – подсекать за хозяином.
      Незадолго до смерти Мухтар Ауэзов написал литературное завещание.
      Последний завет классика адресовался Тахави Ахтанову. Мэтр поручал заботам Ахтанова дальнейшую судьбу казахской беллетристики. Факт установленный и общеизвестный.
      Матушка долго не говорила, почему папа ничего не рассказывает об
      Ауэзове. Год назад вышли воспоминания Нуршаихова. В них дядя
      Азильхан подробно рассказал о приезде Мухтара Омархановича в
      Павлодар. Азильхан Нуршаихов, в то время собкор республиканской газеты "Социалистик Казакстан" по Павлодарской области, рассказал немного и о Валере. В частности, о том, как отец ухаживал за мэтром.
      Описал Нуршаихов и эпизод в районном клубе, где Ауэзов представил собравшимся Валеру известным писателем, работающим во славу советской литературы. Отец, писал дядя Азильхан, смутился, растерянно раскланялся. В то время папа еще не был членом Союза писателей, работал ответсекретарем газеты "Казак адебиеты".
      Словом, поднимая прислугу, классик поднимал и себя.
      Я прочитал воспоминания Нуршаихова и допросил матушку насчет классика.
      – Почему папа никогда ничего не говорит про Ауэзова?
      – Против твоего отца Ауэзова натравил А., – объяснила мама.
      "Та-ак… Значит, Ауэзов тоже любил сплетничать?". – подумал я тогда.
      …Папа и Тахави Ахтанов выпили на субботнике, продолжать приехали к нам.
      Раньше Ахтанова видел я только по телевизору. Говорить он умеет.
      Да и вообще, кроме того, что сам по себе человек нестандартный, это еще, невзирая на наблюдения шофера Шинали, и интересный мужчина.
      Тахави писал романы, его пьесы широко ставились в казахских театрах.
      Не мудрено, что известный драматург вплотную курировал известных театральных актрис республики.
      Тахави и отец выпили по рюмке коньяка и смеялись.
      Зашел доложиться, что приехал за хозяином, Шинали. Папа пристал к шоферу:
      – Ай акымак! Насвайды корсетш!
      Шинали опустил голову и молчал.
      Ахтанов осоловело посмотрел на Валеру и тоже навалился на водителя:
      – Кимге айтвотар! Корсет Абекеге насвай!
      Тахави еще немного посмеялся и отпустил шофера. Мама уговорила писателя остаться. Только что она заложила в кастрюлю мясо и месила тесто для башбармака.
      Матушка знает как себя вести с гостями. Про Есентугелова она
      Тахави больше ничего не говорила. Расспрашивала мама директора
      Книжной палаты про знакомых западников. Разговор пошел и про Джубана
      Мулдагалиева, друга Тахави Ахтанова.
      Тахави улыбнулся и сказал отцу: "Абеке, помните, что я говорил вам про Джубана?".
      – Помню, – сказал отец.
      Месяц назад Ахтанов говорил отцу, что Мулдагалиев в поисках расположения Кунаева перешел границы приличия. Написал, мол, верноподданническую поэму про Первого секретаря ЦК, за что и получил
      Государственную премию страны.
      Папа передал разговор с Тахави маме. Ситок заметила: "Тиршлик керек емес па? Джубан оте жаксы жигит".
      Сам же Ахтанов в разговорах со своими называл Кунаева кунавсиком.
      Открытое пренебрежение Тахави к начальству, к подробностям быта, говорят, сказывалось и на его книгах. Есть у него чисто автобиографические вещи, так в них он, более всего не пощадил себя.
      У Тахави жена татарка, двое сыновей и две дочери, несколько внуков. Родом он из Актюбинска. Актюбинск – это казахский Запад.
      "Западники, – говорила мама вопреки помешательству на Есентугелове,
      – люди щедрые". Я согласен с ней. Отец моего юного кентяры Кочубея тоже из Актюбинска. Сам Кочубей пацан широкий, любит сорить деньгами.
      Есть еще одна примечательная черта у западников. Они, особенно гурьевские, отвязно-резкие. Нечаянно заденешь плечом гурьевского, тут же можешь по морде получить. Потом только начинается: за что? да извини, не разобрался. Кочубей хоть и не гурьевский, но детство у него прошло там. Набрался у местных тентеков. Чуть что – сразу в пятак.
      У Тахави был случай, когда он в Москве у ресторана "Пекин" ловил мотор. Таксист остановился и, увидев пьяного пассажира, отказался везти Ахтанова. Тахави рванул переднюю дверцу на себя и дал водиле по шее.
      Прибежал милиционер и Ахтанов спросил:
      – Для того я в сорок первом воевал под Москвой, чтобы разное говно меня не уважало?!
      …Стемнело. Я вызвал такси и пошел провожать писателя.
      В ожидании мотора Ахтанов стоял рядом со мной на обочине дороги и осматривался по сторонам.
      – Когда-то в этом районе я жил,- сказал Тахави.
      – Сейчас где живете?
      – Э-э… – Ахтанов поднял высоко голову и не без важности сказал.
      – Сейчас я в центре живу.
      Во второй раз Тахави приезжал, не помню для чего, к отцу на полчаса. Стоявшую у подъезда "Волгу" директора книжной палаты заметила соседка Хорлан из второго подъезда и забежала к нам.
      – Дядя Тахави, как хорошо, что я вас поймала! – соседка зашла с картонной папкой под мышкой.
      Ахтанов молча уставился на Хорлан.
      Последние месяцы соседка проводила за сочинительством. Что она писала – рассказы или повестушки – не знаю, ей желалось, чтобы ее письмопись оценил большой писатель. Ахтанову и без того приходят немалым количеством со всей республики рукописи с просьбой благословить, еще лучше, замолвить словцо в издательстве или в редакции толстого журнала. Тахави молчал. Когда Хорлан заговорила о муках творчества, Ахтанов не сдержался:
      – Какие еще муки творчества? – недовольно спросил директор.
      Спросил так, как будто сам не знал.
      – Дядя Тахави! – воскликнула соседка. – Вам ли не знать о муках творчества!
      – Не знаю я ни о каких муках творчества! – отрезал Тахави. – Если бы такие существовали, не занимался бы литературой.
      Дом наш заселился в ноябре 71-го. Квартиры формально летом того года распределял местком, на деле – решал секретариат Союза писателей Казахстана. Папа как раз лежал в больнице и я видел, как его проведывал молчаливый парень в очках с курицей под мышкой.
      – Пап, кто это?
      – Борат, сын писателя М.
      Тот, кто пустил слух о причастности отца к распределению квартир, большой шутник. В какую-то значимость Валеры мог поверить исключительно невежественный, темный человек, и образованный сын классика на эту роль не подходил. Вполне возможно, оказывал он знаки внимания директору лифтонда на всякий случай: вдруг кто из секретарей Союза для проформы поинтересуется мнением отца.
      Суть вопроса не в этом. Борат к лету 71-го кроме того, что он сын своего отца, был известен как кандидат филологических наук, знающий восточные языки. Для предъявления прав на получения квартиры в новом доме кандидатской степени этого мало, к тому же филолог это почти уфолог и далеко не писатель, и даже не переводчик.