Нападками на Семенова недовольна и Фая. Она сверкала глазами и поддерживала Ушку.
Альбина отмалчивалась.
Я сидел за одним столом с Еремой. Сзади Шастри. Мы перешептывались.
– Это не собрание, – сказал я, – а базар-вокзал между казахами и русскими.
– Конечно, – подтвердил Ерема. – С русскими сильно яшкаться нельзя.
– Почему с ними нельзя сильно яшкаться?
– Не видишь, что творится? Это, между прочим, НИИ. Если бы такое сделал где-нибудь на заводе, казах, его там бы русские правдолюбивцы с говном съели.
Ерема безжалостно прав. Русские не правдорубы. Они правдолюбивцы.
Сзади просунул голову Шастри.
– Интересно, а у Володи действительно х… не стоит?
– Нурхан, ты – лопух! – Ерема все знает. – Конечно, не стоит.
Если бы стоял, пошел бы он бить женщину?
– Да-а…, – Шастри сочувственно покачал головой и философски заметил. – Парень влетел ни за х…
Он повернулся и внимательно посмотрел на Альбину.
– Какая чудесная женщина! – сказал он и с тихой обреченностью запел. – "А без тебя, а без тебя у нас ничего бы не вставало…". Ох-хо-хо…
– Что вздыхаешь? – спросил Ерема.
– Не могу понять.
– Что не можешь понять?
– Не могу понять, как это у кого-то не может стоять на Альбину.
Володя выступил с последним словом. Говорил он по существу, но туманно.
– Она болтала про мою мужскую силу… Но кому какое дело?
Володя говорил сущую правду. Кому, какое дело? Ровным счетом никому. Алдояров отсиделся, Зухра нисколько не разочаровалась в нем.
Они продолжали, как ни в чем не бывало, дружить, лаврировать по фронту и в глубину.
Яшкаться, словом.
Суть не в них. Суть в том, что гусары денег не берут. Но то гусары. Что они кроме пиф-паф и скачек по пересеченной местности умеют? Ни от одного человека в институте я не только не услышал вопроса: "Почему утерся Алдояров?", но и не припомню, чтобы кто-то завел разговор на тему "Имеет ли право любовник быть столь гнилым, даже в том случае, если многие бабы – дуры?". Таких разговоров не было в наших стенах. Мы все как будто согласились с тем, что женатому мужчине стыдно впрягаться за, пусть хоть и любовницу, но женщину. Не положено и все. Такт и пристойность превыше всего.
Короче, НИИ не какое-нибудь болото, поручику Ржевскому делать у нас нечего. Приличия здесь блюдут.
Выстрелю в спину…
Отныне Кэт инженер группы промышленной энергетики.
Кэт женщина с понятиями, ей ли не знать, что наука держится на традициях. К 8-му марта она и приурочила прописку.
Слежавшийся за зиму снег и лед еще не растаяли. Было тепло, не терпелось порисоваться перед коллегами и я приперся на работу в обновке – югославской дубленке. Накануне вместе с норковой шапкой по большому блату отпустили ее отцу на базе Казпотребсоюза. Дубленка богатая. Настолько богатая, что в ней можно, если бы не жара, и летом ходить.
На подходе к институту поздно заметил чокинскую "Волгу". Директор вылез из машины. Я робко поздоровался, он не ответил. Он не знает кто я, но впервые смотрел на меня. Смотрел впервые не как солдат на вошь, а во все глаза, с тревожным любопытством. Почему? Потому что и на нем была точно такая же, как и у меня, югославская дубленка. Во взгляде грозного директора прочитывался немой вопрос: "Это еще что за неизвестный науке зверь осмелился прикинуться в одинаковый со мной тулупчик?".
Шел дождь, и я то и дело падал в обледенелые лужи. Прописка удалась на славу. Пьяные Кэт и я провожали до дома такого же пьяного
Жаркена.
В сумке у Кэт бутылка грузинского коньяка. Пили на берегу
Весновки, Кэт и Жаркен целовались, я как референт руководителя нового типа, зажав между ног кейс, держал наготове в руках бутылку со стаканом. Потом мы кружили на такси по городу. Теперь уже Жаркен и я провожали Кэт. Кончилось тем, что бутылку приговорили и Кэт послала Каспакова на три буквы.
– Куда пойдем? – спросил я.
– К Алмушке.
Алмушка училась вместе с нами в институте. Отец у нее полковник
КГБ, недавно переведен в Целиноград. Живет Алмушка с мамой и сестрой.
– Ты извазюкал дубленку, – сказала Кэт.
– Из-за вас, чертей. Первый раз одел… Как думаешь, можно ее почистить?
– Не знаю.
Дубленку жалко. Она теплая-претеплая и легкая, как оренбургский пуховый платок.
Алмушка достала из холодильника пол-бутылки сухого вина.
– Где мы будем спать? – спросила Кэт.
– Я вам постелила на полу в ближней комнате.
Я промолчал. Кэт засмеялась.
Проснулся в шестом часу утра. Рядом неслышно спит Кэт, на диване
– сестра Алмушки. С Кэт у нас одно на двоих одеяло. Не хорошо. Не то не хорошо, что рядом спит Кэт, а то не хорошо, что я быстро забываю, что сделала для меня Гау.
Гау нельзя волноваться. Но мы ей и не скажем.
Кэт в ночнушке. Я дотронулся до ее плеча: "Спишь, подруга?".
Молчок. Та-ак… Подруга к измене готова. Я откинул ночнушку, трусики у нее стягиваются легко. Я провел ладонью там. Развертывание закончилось. Если осторожно, то можно приступать.
– Ты что? – Кэт проснулась.
– Тихо! – прошептал я.
– Завязывай.
– Сказал же тебе, – тихо!
Она вскочила, натянула трусики и перелезла через сестру Алмушки на диван.
– Ты что делаешь? – приглушенно крикнул я.
– Ниче, – донеслось с дивана. – Ишь, раскатал губу.
На работе ни для кого ни секрет, кто вчера провожал домой
Каспакова. Сам он пришел на работу с утра и, обеспокоенный пропажей сотрудницы, позвонил к ней домой. Трубку взял Гапон, муж Кэт, и тоже послал Жаркена на хутор бабочек ловить.
Рядом с Жаркеном Хаки, Муля и Шастри. Им и пожаловался завлаб:
"Что за семья? Чуть что – ругаются как извозчики".
– Что мужу скажешь? – спросил я у Кэт.
– Ничего не скажу. – Она умывалась в ванной.
– Ты сейчас куда?
– На работу. А ты?
– Домой, – я раздумывал. Домой идти не хотелось, Гау на время перебралась к родителям и надо было успеть появиться у себя до ее звонка. – Попадет тебе от Жаркена.- сказал я.
– За что?
– Не помнишь? Вчера ты его на х… послала.
– Да ты че? Не помню.
– Надо было тебе дать ему.
– Все равно бы у него не встал.
– Это почему?
– У моего Гапона по пьянке не стоит.
– Тебе главное надо было дать, а там со стояком он бы и сам разобрался.
– Ай…
– А мне почему не дала?
– Пошел ты…
Я позвонил на работу. У телефона дежурил Шастри. Он тоже ищет Кэт.
– За Кэт не волнуйся. Она скоро придет.
– Она с тобой?
– Со мной. Встретишь ее на трамвайной остановке и передашь из рук в руки руководителю нового типа.
– Не понял. Какого типа?
– Повторяю для долбое…в! Руководителю нового типа!
– А-а… Понял. На какой остановке ждать?
– На Космонавтов и Шевченко.
На остановке Шастри устроил допрос комсомолки.
– С кем спала?
– Твое какое дело?
– Смотри у меня!
– Ты что, муж мне? Совсем офигел.
Жаркен, Хаки, Муля на работе лечились сухачом. В комнату вошли
Шастри и Кэт. Каспаков подпрыгнул на месте:
– Где нашел, где нашел?.
"Тат-та-та-ра-да! Тат-та-ру-та!"
Шастри не задержался с ответом:
– "В го-ро-де на-шем…" – затянул шалунишка.
– В каком городе? – Жаркен с похмелюги не догоняет.
Шастри продолжил для непонятливых.
– "Кто-то те-ряет, – строго-умеренно вывел он и, выдержав паузу, мастеровито закончил. – а кто-то на-хо-о-о-дит!".
"Тат-та-та-ра-да! Тат-та-ру-та!".
Хаки налил в кружку вина, протянул Кэт.
– Подлечись.
– Не хочу. – Королева бензоколонки еще не привыкла опохмеляться.
– Муж у тебя…, – пожаловался на узбека Каспаков. – Орет на меня… Обматерил. Дурной такой…
– Не обращайте на него внимания, Жаркен Каспакович.
– Он что, ревнивый?
– Он ревнует только к одному человеку.
– К кому?
– Не поверите. К Чокину.
– К Чокину?! – Хаки ревность мужа сотрудницы к директору не сильно удивила. Он сочувственно погладил Кэт по голове. С кем не бывает..
– Ну… Я ему говорю, дурак что ли? А он… Морду твоему Чокину набью!
– Та-ак… Говори, что ты рассказывала мужу про Чокина? -
Каспаков всерьез обеспокоился безопасностью руководства института.
– Ничего… Ну там… Директор у нас академик, в возрасте, мол…
– Сколько вас предупреждать: ничего дома не рассказывать про институтские дела, – Жаркен Каспакович отхлебнул рислинга. – Я знаю, в нашей лаборатории есть такие, которые рассказывают дома о том, что делается на работе. Не понимаю их… – Каспаков огляделся и спросил
Кэт. – А где Бектас?
– Не знаю. Домой наверное пошел.
Выставлю мину…
Прошел месяц. На улице тепло. Гау мыла балконные стекла в нашей комнате. Убрала в комнате и положила мокрую тряпку у входа.
– Что, остальные комнаты мыть не будешь?
– Еще чего.
Мне то что. А вот матушке вряд ли автономность снохи понравится.
Лучше бы Гау совсем не принималась за уборку.
Я пошел в больницу к Джону.
– Твоя баба беременна? – спросил Джон.
Мы сидели на ступеньках главного входа в корпус.
– Ситка сказал тебе?
– Да.
– В июле должна родить.
– На. – Джон вытащил из-за пазухи пупсика из папье-маше. – Это твоей бабе.
– Откуда у тебя это?
– Сп…л.
– Ты на меня обижаешься. Мне трудно к тебе ходить. Понимаешь…
– Да все понимаю. Ты только не пей.
– А я и не пью.
– Как не пьешь? Вот и сейчас пришел поддатый. Прошу тебя, – не пей.
– Хорошо.
– Ладно… Беги домой. Бабу береги.
Видел бы Джон Гау, может и не сказал, что она баба. Судя по уборке, дела в нашем доме Гау не касаются.
Сюрприз не только для меня.
Гау проснулась и пьет чай на кухне. Зашел Доктор и хлопнул меня по плечу:
– Как дела, Шошкич?
Гау чуть не подавилась от смеха.
– Шошкич?! Ха-ха-ха! Как хорошо вы сказали!
Югослав Шошкич защищал в 1963-м ворота сборной мира на матче
Столетия.
"Шошкич парирует, – Гривс добивает!".
"Шошка" – по-казахски свинья. В нашей семье Шошкич имя ласкательное, что-то вроде домашнего свиненка.
Глава 29
"В гостиницу Усть-Каменогорского свинцово-цинкового комбината мы прибыли в девятом часу утра. После предрассветного перелета из Алма-Аты хотелось скорее определиться с жильем, привести себя в порядок. Мы обратились к дежурной: так мол и так, работники
Казахского НИИ энергетики, разместите нас. Дежурная в упор не видела наши командировочные удостоверения и рекомендовала обратиься за разрешением к заместителю директора комбината по быту. Делать нечего, оставляем багаж и идем на комбинат.
…С утра до вечера ловили мы в гулких коридорах заводоуправления заместителя директора по быту. Нам повезло: к исходу дня мы распаковали чемоданы в отведенном нам номере.
На следующее утро задолго до начала работы караулим появление главного энергетика комбината В.А. Зоркова…Сколько не бываю на комбинате, столько не перестаю удивляться стилю взаимоотношений между работниками заводоуправления. Здороваются с каменными лицами, холодно, никаких там Петр, Иван – строго по имени-отчеству.
Фразы типа "я не позволю вам втянуть меня в обман государства" – не один раз доводилось слышать.
Для комбината по хоздоговору мы составляли энергетический баланс печи кипящего слоя. Энергобалансом, который представляет из себя нечто вроде энергетического паспорта агрегата, обычно определяются места и количества потерь энергии в процессе, сколько ее расходуется полезно. По таким балансам даются рекомендации к устранению или снижению потерь энергии. По ходу работы выяснилось, что для расчетов не хватает исходных данных. Поэтому мы вновь приехали в Усть-Каменогорск.
Зоркова мы хотели попросить помочь нам в сборе недостающих материалов. Кроме этого я хотел выбрать момент поговорить с главным энергетиком наедине по вопросу, который занимал меня беспрестанно три года. Разрешения этого, в общем-то личного, вопроса находилось в рамках полномочий и Валерия Аркадьевича.
Зорков появился внезапно у дверей кабинета. Сразу же отдал, едва выслушав нашу просьбу, распоряжения, чтобы нам дали возможность ознакомиться с документацией. И так же, как и появился, внезапно ушел на территорию комбината. Мой вопрос сам собой был отложен до следующей встречи с главным энергетиком.
Валерий Аркадьевич Зорков с его очками в круглой, немодной оправе на одутловатом безуховском лице, в просторной безрукавке навыпуск хорошо смотрелся бы в коридорах редакции какой-нибудь газеты, а здесь среди озабоченно снующих рабочих и ИТР, выглядел каким-то случайным человеком.
Зорков – из поколения, которое народилось в начале тридцатых. Поколению этому фунт лиха достался увесистый. Вязнущим во рту жмыхом, сладко-горьким пасленом они обманывали желудки в войну.
В правописании практиковались на полях и узких межстрочьях газет. Ветер перемен февраля пятьдесят шестого они встретили восторженно-запальчиво. Быть может, в первую очередь их поколению адресованы строки, которыми Твардовский выразил дух времени
Мы стали полностью в ответе
За все на свете -
До конца.
В те времена плакатисты символизировали индустриальный фон подковами новых ГЭС, обоймами коксохимических батарей, новостройками первых микрорайонов. В полплаката простирались до неба заводские трубы, из устья которых валили клубы серого, с заметной голубизной, дыма. Дым над заводскими трубами был приметой времени. И никто не считал, что это не самая лучшая примета. Скорее, наоборот.
Зорков пришел на УК СЦК в отдел главного энергетика булгаковским Лариосиком. Мужики в отделе работали матерые, забуревшие в кислотных выхлопах горячего производства. Он учился у них непростому умению работать с людьми. То, что он толковый инженер, заметили все. Старожилы только советовали ему избавиться от излишней, по их мнению, мягкотелости, которую якобы иной разгильдяй мог истолковать как проявление слабости характера.
Я смотрю на нынешнего Валерия Аркадьевича и вижу, что ему не удалось полностью избавиться от своего "порока": сквозь суровые интонации рубленных фраз нет-нет, да и проглянет сочувствие. Он чужд того, что называют мелочностью. Схватывает сразу суть вопроса, отбрасывая словесную шелухую Мыслит масштабно и облекает мысли в емкие, лаконичные формы.
…У главного энергетика работы хватило бы на несколько человек. Все технологические процессы требуют энергии, причем разной. Цех выщелачивания нуждается в паре, строго по технологии, заданных параметров. Необходимо обеспечить надежную подачу энергии на индукционные печи, в отделение электролиза. Проследить за поступлением мазута для сушильных барабанов, выслать срочно ремонтников: где-то пробило кабель. И при этом нельзя забывать о главной задаче – снижении удельного расхода на выплавляемый металл.
Для этого энергетик должен быть еще и хорошим металлургом.
В нашей печати до сих пор обходят стороной фигуру главного энергетика на производстве. Пишут в основном о передовых рабочих, мастерах, главных инженерах и прочих – о тех, кто занят выпуском основной продукции. Сложился стереотип, по которому обязанности энергетика на заводе сводятся к включению и отключению рубильника.
Да и на самом производстве до недавнего времени служба главного энергетика находилась на положении бедного родственника. Сейчас, когда всем стало ясно, что промышленная энергетика должна, в основном, обеспечить смягчение обострившейся энергетической ситуации, отношение к энергетикам стало меняться".
Бектас Ахметов. "Приложение сил". Из дневника младшего научного сотрудника. "Простор", 1983 г., N 11.
Смотрим в книгу и видим фигу. Дожился. Или я окончательно отупел, или у меня, отродясь, масла в голове не было.
До меня не доходит смысл прочитанного. "Кульме, озынын басына келед". Я смеялся над Шастри и сейчас уже сам по второму разу переписываю методику Виленского. Голова как была пуста, так и осталась пустой.
Что со мной?
"Июль без дождей"
Каково состояние дел с ВЭРами? На местах с использованием вторичных энергоресурсов одна морока.
Экономя топливо, вторичные энергоресурсы создают дополнительную головную боль станционным энергетикам, всей энергосистеме.
Используют ВЭРы на металлургических заводах страны в принудительном порядке. Есть на заводе отдел главного энергетика, ему и спускается план мероприятий по экономии топлива. Отдельной строкой в плане стоит использование ВЭР, план подлежит обязательному исполнению. При всем этом в мировом масштабе перспективы экономии топлива за счет
ВЭР количественно переигрывают существующие реалии с использованием солнечной и ветровой энергии.
В методике Госплана вторичные энергоресурсы рекомендуется называть побочными энергоресурсами. И то, и другое определения, по сути, неверны. Энергия не бывает ни побочной, ни вторичной. Она всегда первична. Первична настолько, что все остальные мировые страсти в сравнении с положением вокруг энергетики всегда вторичны.
Канонического определения, что такое энергетика до сих пор нет.
Обычно подразумевают под ней запасы органического топлива, урана, водный потенциал больших и малых рек, электростанции, линии электропередачи, распределительные устройства и прочее. Более принято все отмеченное именовать топливно-энергетическим комплексом
(ТЭК).
На энергетику завязана среда обитания человека, его жизнедеятельность. Лет сто назад без нее уже встали бы заводы и фабрики. Сегодня, если встанет энергетика, воцарение на планете кромешного мрака будет означать не только возвращение в пещерный век, но и невиданного размаха и содержания панику. Пол-беды в том, что перестанут летать самолеты, ходить поезда. Во мраке ночи летать и ехать никому никуда не захочется. Куда бежать из городов, когда обездвиженные насосы перестанут качать воду и дома затопятся продуктами жизнедеятельности населения? Содержанием паники станет тихая депрессия. Когда ни в клуб станет идтить невмоготу, и уж тем более, зябь поднимать никому не захочется. И это, как легко понять, только начало.
Возможен такой поворот? Если судить по тому, что природа никогда не даст нам зажиться, то и в этом случае в такое верится с трудом.
Хотя примеров того, что в природе возможно все – не счесть.
Нам привычней и удобней верить в то, что несколько миллионов лет назад под натиском климатических перемен почему-то свалились подозрительно в одну кучу сосны и другие деревья, опять же в определенном месте, причем многокилометровыми пластами. Пласты слежались, спрессовались. В дальнейшем их присыпало опять же километровыми пластами земли. Там, во глубине недр происходило разложение древесины, затем, как объясняют исследователи глубин, распавшаяся органика превратилась в нефть, газ, уголь. Ученые утверждают, что подобные метаморфозы как раз и возможны без доступа воздуха. Потому будем считать, что все так в природе происходило и происходит.
Проще и точнее под энергетикой понимать и говорить о ней, что это нечто иное, как средство окультуривания доставшейся от природы энергии.
В настоящее время никто ничего путного не говорит, до каких пределов следует развивать производство энергии. Везде только и слышно: "Выработку энергии следует наращивать". Увеличение объемов производства энергии – палка о двух концах. С одной стороны без увеличения не обеспечить удобств человечеству, с другой, и козе понятно, чем может аукнуться абсолютная зависимость народоноселения от энергии. Потому, как ни крути, надежность энергоснабжения – категория зыбкая, относительная.
" Футбол 1860 года"
На работу вызвал Каспаков.
– Для УК СЦК будем делать хоздоговор по испарительному охлаждению обжиговой печи кипящего слоя. Тебе для диссертации нужна справка о внедрении… Подключайся.
УК СЦК – Усть-Каменогорский свинцово-цинковый комбинат. В печах кипящего слоя обжигают цинковый концентрат. Температура внутри печи за тысячу градусов, во избежание пережога концентрата, часть тепла необходимо постоянно отводить. Прежде охлаждали печь проточной водой, которая циркулировала в кессонах. Недавно завод перешел на испарительное охлаждение.
Предстоит, и не одна, командировка в Усть-Каменогорск.
Дедушка моей мечты
Озолинг не внял совету разучивать по утрам песни Джамбула и Абая.
В его возрасте разучивать новые песни не легко. Однако, по мере сил, на путь исправления встает, присмирел и при случае нахваливает "Аз и Я". Сулейменова он называет ласково "Ольжасом".
Царевна Несмеяна
По итогам последних семи лет Доктору взбрело переименовать Ситка.
Теперь он называет матушку Царем. На работе у него появились друзья.
Молодые парни Джафар, Рафик, Серик Бутбаев. Последний недавно вернулся из армии. Высокий, молчаливый, улыбчивый парень. Матушке он нравится.
– Серик, ты думаешь получить образование? – спросила мама Бутбаева.
– Не мешало бы.
– Получишь. Хочешь стать энергетиком?
– Хочу.
Серику она помогла за просто так. Возможности в энергетическом институте у нее остались – мой покровитель Каир Махметович Омаров работает деканом вечерне-заочного факультета.
Бутбаев пришел с экзамена по физике довольный. Четверку получил.
– Серик, вопросы трудные были? – спросил Шеф.
– Не очень… – помедлив с ответом, сказал Серик. – Разве что дополнительный…
– Какой?
– Э-э…Про барнаульское движение.
Я не сдержался.
– Серик, тебе надо было на физфак поступать.
– Думаете?
– Думать нечего…
– Завязывай. – Шеф зло посмотрел на меня.
Бутбаев не пожелал остаться в долгу. Привез барана, на которого и позвали в гости Каира Махметовича.
Недавно на свадьбе знакомых повстречалась мама с Алимом Кукешевым.
– Пройдоху не узнать. Ба-а-а-жный… В ЦК Комсомола работает, скоро кандидатскую защищает. – Ситок недоумевала и в то же время чуть ли не своим заслугам приписывала состоявшуюся судьбу собутыльника Доктора. – Я говорила, башка у него работает.
Про Женьку Макарона с тех пор, как он женился на армянке, никто ничего не слыхал.
Сашка Скляр мотает срок где-то на Севере. Где и за что сидит
Витька Кондрат неизвестно. Известно только, что сидит.
С Искандером другая история. После смерти матери живет с отцом вдвоем. Старшему Махмудову под семьдесят, со здоровьем нелады – катаракта и прочие дела. Кенты привели ему подругу по имени Гуля с просьбой: "Пусть немного поживет у тебя". Гуля немного пожила и как-то за разговором, от нечего делать, решили они пожениться.
Отец Искандера приехал из Ленинграда в Алма-Ату перед войной, получил в КазГУ кафедру, написал учебник казахского языка для средней школы. В 48-м или 49-м Шаяхметов поручил ему составить первый казахско-русский толковый словарь. Словарь Махмудова с тех пор не переиздавался, стал библиографической редкостью. У отца он с
52-го года, иногда просит попользоваться им Саток. Сосед переводит назидания Абая на русский.
К отцу пришел доктор филологии Рахманкул Бердибаев и посетовал:
– Не везет Абаю с переводчиками. Кто ни возьмется за перевод, – ерунда получается.
"У Абая кроме недругов по роду тобыкты хватало с избытком врагов и вовне жуза аргынов. Не сомневаюсь в том, что им бы пришлось не по душе воздание по заслугам мыслителю. Не следует забывать, что еще долгие годы после смерти Абай был мало кому известен в казахской степи. Наверняка в его годы жили и другие, не менее яркие соплеменники…".
Заманбек Нуркадилов. "Не только о себе".
Бекен Жумагалиевич из рода тобыкты, прямой потомок Абая, но не питает иллюзий по качеству изречений родича.
– Многие вещи Абая – натуральная лажа…
"Благодарней ценителя литературного письма, чем казах трудно отыскать. Издревле в народе сложился пиетет перед художественным словом, сам же сказитель непреклонно почитался. В то же время простодушный в большинстве своем народ был и остается далек от того, чтобы вникать в нюансы, оттенки, что собственно и является изюминкой в любом творчестве; путая оголтелый пафос с откровениями, принимает его за истинную магию сложения слов. Конечно, и тогда
Казахстан был одной из окраин, глухоманью. Только в то время это было не так заметно, как сейчас. Возможно, отсюда бездумная готовность размещать в собственном сознании мифологизированные стандарты. Просвещенность тут ни причем. Больше бы доверять собственным ощущениям и не было бы самообманства.
Сейчас неизвестно, кто первым открыл в Абае философа. Хотя многие и в те времена нутром чувствовали, что морализаторство, назидания – это не совсем философия. Та самая философия, то самое любомудрие, чтобы можно было ставить героя романа Ауэзова впереди самого сочинителя. Абай – страдалец. Это казахский Жан Вальжан, задавший, по сути, программу исцеления мыслящего человека. Разве этого мало? Ведь иной страдалец и дюжины Цицеронов стоит. Но если мы так безотлагательно прониклись убежденностью, что Абай мыслитель, то давайте хоть не потешать внешний мир заклинаниями о том, де, будто герой Ауэзова философ. Там что философов не читают?".
Бектас Ахметов. "Это было недавно…". Из книги " Аблай
Есентугелов. Сокровенное. Мысли. Изречения. Воспоминания". 2001 г.
Саток заходит к отцу не только за словарем. Присаживается на кухне отведать маминых пирожков с мясом. Как всегда, чтобы хватило всем, Ситок нажарила их много – пирожков на табаке с небольшую гору.
Сосед скушал несколько пирожков и заметил: "Так есть нельзя".
– Почему? – спросил я.
– Работать не сможешь.
На рисунках и фотографиях западные философы почти все худые.
Впрочем, что далеко ходить – наш родич Макет философ, член-корреспондент АН КазССР и тоже худющий как жертва Бухенвальда.
Памятник Абаю возвышается на пересечении главных улиц Алма-Аты.
Мыслитель изваян, шагающим в какую-то даль, в халате и тюбетейке и почему-то с книжкой под мышкой. Лицо у Абая серьезное и далеко не худенькое, напротив – хорошей упитанности, что свидетельствует: возвышенные занятия не мешали философу вовремя и основательно подкрепиться. Если не пирожками, то уж мясом – обязательно. Это первое подозрение, что возникло у меня, когда я услышал от Бекена
Жумагалиевича о лаже. Второе подозрение – книжка, которую скульптор сунул под мышку Абаю Кунанбаеву. Ощущение, что задача подмышечной книжки не столько в том, чтобы отвлечь внимание от умища, сколько, чтобы никто не догадался вообразить, что вместо книжки-раздвижки
Абаю больше подходит кнутовище.
Третье подозрение уже не подозрение. Оно родилось из первых двух. Это о том, как, о чем я по малодушию написал в свое время,
Абай страдал при хорошей упитанности.
Страдальцы сытыми не бывают.
Я шагнула на кораблик,
А кораблик оказался из газеты вчерашней…
В 65-м или в 66-м Доктор не упускал случая повторно посмотреть
"Еще раз про любовь". Кто забыл, фильм об отношениях талантливого ученого и жертвенной стюардессы. Доктор лже-завлаб и Люда из
Академии наук не бортпроводница. Брат излишне уверовал в слова. Он может и удивил неутомимостью женщину из Академии, но все когда-нибудь кончается. Потом, постоянство не конек Доктора. Хватило его ненадолго. Держать себя в узде, неизвестно ради чего, кому угодно надоест. Тем более, что повод к изменчивости оказался существенный. Люда уволилась из Академии и переехала в Свердловск
Люда. На прощание оставила записку.
"Нуржан!
Ты зря обижаешься. Пишешь, что готов ехать за мной на край света. Скажи: зачем? Чтобы таскать за мной чемоданы? Пойми дорогой, мне надо устраивать жизнь. Мне уже 32 года. Тут еще ты со своей горемычной жизнью, неустроенностью. О тебе у меня останутся хорошие воспоминания. Как о нежном любовнике, как о добром человеке. Не переживай. Все у тебя будет хорошо.
Люда".
"Главное не то, какие дороги мы выбираем, а то, что внутри заставляет нас выбирать эти дороги". Шефу за тридцать, и что он знает о людях? Кажется, ровным счетом ничего. Он вышучивал мою мнительность, в то время как я не находил в ней ничего зряшного – по моим наблюдениям, она то как раз мало когда меня подводила.
Что я знал о внутренней жизни Шефа? То-то и оно, что ничего. На первый взгляд, его детские представления о жизни, о людях застыли в нем от того, что ни с кем он никогда не делился тем, что его подлинно терзало. То ли он понимал, что слово со стороны всегда пусто, бесполезно, то ли доверился ожиданию случая, который все и упорядочит в душе, однако ему, как впрочем, и Доктору, и мне, легче было плыть по течению, нежели всерьез поразмыслить над тем, что с нами происходит.
Менее всего человек испытывает потребность в работе над собой, потому что никто не знает, что это на самом деле такое. Говорят, надо много читать, заниматься конкретным делом. А там… А там вроде, как война-план покажет. Читка книг, хождение на работу, по идее, должны понуждать задуматься, наметить план по исправлению ошибок, самого себя.
Почему и кому это надо?
В те годы я не задумывался, как много говорит о человеке его имя, кличка. Между тем, клички пристают к человеку не с бухты-барахты.
Кликуха, как и имя, может многое рассказать о человеке.
"Я тебя вожу между верой и безверием".
Х.ф. "Братья Карамазовы". Постановка И.
Пырьева, К. Лаврова, М. Ульянова. Производство студии
"Мосфильм".
В Колонном зале Дома Союзов вечер памяти Достоевского. Доклад сделал член-корреспондент АН СССР Б.Ф. Сучков.
Достоевского читать тяжело, на одном дыхании не одолеть. В шестидесятых советская критика сетовала на неудачные экранизации
Чехова, что до Достоевского, то неудачных картин по Федору
Михайловичу, как писал известный искусствовед, не могло быть, якобы по причине того, что у него характеры героев очерчены контрастными линиями. У Чехова явно плохих людей нет, а у Достоевского, что ни фамилия, то его суть. Раскольников – расколотка, колун; Смердяков – смерд, смердит; Разумихин человек рассудочный, Рогозин – человек простецкий, из рогожи.
