– Любишь бешбармак? – беспокойно спрашивал Калымбетов.
– Я люблю казахов. – говорил Варвар. – У вас и кухня хорошая. Еще мне нравится казы.
После Топара Жусуп разочаровался в однокашнике.
– Твой друг Курако нехороший. – говорил он мне.
– Жрет много?
– Откуда знаешь?
– Знаю.
…– Ленка болела. Пока с Любкой искали ампициллин – ни до кого не было дела. – Коротя расставлял шахматы.
– Ребенок болеет – плохо. – Шеф сделал ход. – Сейчас как?
– Любка колет ее десять дней… Хрипы прошли. Та-ак… Что ты мне тут готовишь? – Коротя задумался и сказал. – На той неделе я звонил тебе на работу. Сказали, что ты на базе.
– Ну да… Два дня с Димкой там проторчали.
Вовка Коротя геофизик и работает в трех километрах от города в
Волковской экспедиции. Жена его Люба физик. У них две дочери Лена и
Катя.
Женился в 71-м и Мурка Мусабаев. Мурка заведует отделением в инфекционной больнице. Полчаса назад звонил, обещал подойти.
Матушка зовет меня на кухню. Передача готова. Сегодня я иду кормить Ситку и Джона.
В столовой третьего отделения пожилая женщина беседует с молоденьким парнем. Женщина встает, подходит к умывальнику, моет руки, возвращается за столик. Паренек доедает коржик.
Мы сели через стол от них, Ситку госпитализировали позавчера, глаза у него зашмаленные, он суетится, Джон психует.
– Джонни, погоди… – Ситка соскочил со стула. – Сейчас я возьму у буфетчицы ложки.
Джон ничего не говорит и руками лезет в кастрюльку с бешбармаком.
– Джонни, говорю тебе, погоди… – Ситка нетерпеливо стучит в задраенное фанерным листом окошко раздаточной.
Джон продолжал ковыряться в кастрюльке.
– Вера, нам с братишкой нужны ложки!
Окошко раздаточной открылось.
– Вот ложки, Джонни… – Ситка Чарли глянул на Джона и сказал. -
Что не мог подождать?
– Иди на х…! – алюминиевая ложка полела на пол.
– Ты что?!
– Ты мне остох…л! Иди в п…! – Джон замахнулся на Ситку Чарли.
Семейно-психический камнепад перегородил дорогу через перевал. В эти минуты для меня четко и ясно обрисовалось положение, в какое угодила наша семья. Это даже не несчастье, а последствия непонятной природы разрушительнейшей катастрофы в горах. Глыбины продолжали валиться с вершин и спереди и сзади. Перевал закрыт навсегда.
"И это только начало, – думал я, – Впереди бесконечная зима".
Картина цапающихся моих безумных братьев отображалась во мне внутренним грохочением. Я уже не испытывал жалости ни к себе, ни к сумасшедшим братьям. В эти минуты я ненавидел и Ситку, и Джона.
Сейчас я по-настоящему понимал, что подлинный ужас существования нашей семьи возможно ощутить только здесь, в пропитанной кислым томатным духом столовой третьего отделения.
И умереть нельзя, и жить невозможно. "Прощай, труба зовет..".
Положение трубовое.
…Я миновал проходную больницы и чуть ли не бегом преодолев три квартала, пытался собрать, воссоединить себя. Мама не понимает, где мы находимся. Она хорохорится. А папа…? Валера все понимал…
Бедный, бедный папа…
В какой мы очутились западне, по-моему, лучше всего понимал один только я. Потому, что все надежды родителей сомкнулись на мне и, что из этого могло получиться, знал только я один.
Я замедлил ход и задумался.
Внезапно, ни с того, ни сего передо мной далеким видением промелькнула Таня Власенкова. Она возникла не на секунду-две, – на короткий миг, – и тут же рассеялась.
"С неба лиловые звезды падают…". Я вздохнул и быстро пошел.
29 или 30 мая 1973 года. Позавчера приезжал пьяный Пила. Он был за рулем.
– Ты в своем уме?! – кричал Пила. – Выползова не включила тебя на защиту. Дурак, без диплома останешься!
Он прав. Тянуть больше нельзя, промедление смерти подобно. Надо идти к руководителю.
– Жигер Айтказиевич? – остановил я мужчину с портфелем.
– Да.
– Я Ахметов, ваш дипломник.
– Ахметов? О-о! Наконец-то. Давно мечтал с тобой познакомиться. -
Он протянул мне руку. – Пошли.
Поднялись к нему в квартиру. Руководитель бросил портфель на диван.
– Хорошо, что пришел. Вчера Майя Николаевна говорила о тебе. Я был против твоего исключения из списка… Сказал ей, что надо сначала послушать тебя, разобраться. – Руководитель распахнул окно.
– Жарко сегодня. – Он повернулся ко мне лицом.- Так. Хорошо, что пришел. Мы могли бы и не встретиться… Через неделю я улетаю в
Москву. Ладно, показывай, что принес.
– Жигер Айтказиевич. – Плести венские кружева поздно. С этим мужиком вроде можно договориться. – Я болел. Почти год болел…
Короче… На днях диплом будет готов.
– Что? Ты пришел ко мне без дипломной работы? – Руководитель присел на диван.
Нельзя сказать, что он чересчур удивлен, но и не без этого.
– В том-то все и дело… То есть, не совсем… – Моя домашняя заготовка рассыпалась. – Говорю же, я болел, но о дипломе не забывал, работал…
– Э-э… Да ты парень проблемный… Майя Николаевна говорила, что ты шалопай порядочный, но что столь запущенный, я и предположить не мог. – Руководитель стукнул по диванному подлокотнику. – Если так, то что остается? Бери академический.
– Нельзя мне академический брать.- Мне стало жутко холодно от слова "академический". Нет, только не академический. – Поверьте, я сделаю диплом за два дня. И вы еще успеете его почитать.
– За два дня? – Преподаватель рассердился. Я переборщил, я оскорбил экономику энергетики. Руководитель встал с дивана. – Не много ли на себя берешь?- хмуро спросил он. – Я, например, не взялся бы сделать диплом и за три месяца.
– Что вы… В самом деле? Это же… – Я чуть было не сказал уничижающее слово про экономику, но остановился и переключился на работоспособность. – Я за одну ночь курсовую делаю.
– Ты можешь делать все что хочешь. Я тут причем?
– Мне нужен отзыв на проект.
– На несуществующий проект отзыв я не дам. Пока не поздно, бери академический.
"Налетели вдруг дожди, наскандалили…". Я не по уму выстроил разговор с руководителем и перегнул палку. Диплом не только об экономике. Есть там и техническая часть. Но все равно при встречном движении на арапа можно было проскочить.
Все беды враз отступили, померкли. Высшее образование обернулось несчастьем – на ровном месте я потерял диплом. Надо подготовить маму. Что я ей скажу? Что бы я не сказал, этого она не перенесет.
Вот тебе и Едешко с Беловым.
Теперь все.
Папа и мама, не перебивая, слушали меня. Матушка не охала и не вздыхала. Отец гладил подбородок.
– Я так и знала. – Сказала мама.
– Выхода нет. – Сказал папа. – Надо брать академический.
– Академический? – встрепенулась Ситок. – Ни за что! – отрезала она и сурово посмотрела на Валеру.
Мама отодвинула в сторону пиалушку с чаем и заключила:
– Ты сделаешь диплом и защитишь со всеми!
Папа побледнел.
– Он заболеет.
Матушка тряхнула головой.
– Пусть заболеет, пусть сдохнет! Но смешить народ я больше никому не позволю.- Она гневно взглянула на меня и вновь рубанула без замаха. – Умри, – но сделай!
Фу-ф…Мама…А я боялся за нее. Я то думал она начнет плакать, хвататься за сердце, но матушка не только не заплакала – она даже не растерялась, не запаниковала. Такой я ее еще не знал. "Так победим!". "Революционный крепче держите шаг!". Как я сделаю диплом, я еще не знал. Но матушка сказала так, что теперь-то я был уверен, знал, что диплом сделаю.
Итак, перед нами стоит задача в стиле Едешко – Белова одной передачей, через всю площадку, решить исход матча на последней секунде. В роли Ивана Едешко Ситок, я – Александр Белов.
– Что нужно от меня? – Мама внимательно смотрела на меня.
– Первым делом надо уломать руководителя дать отзыв на диплом.
Потом – кого-то подослать к Выползовой. Дальше что? Дальше нужно надавить на начальника планового отдела ТЭЦ, чтобы мне выдали данные на проектирование. Остальное я вытяну сам.
– Кого можно подослать к твоей… Ползовой?
– Каира Махметовича.
– Хорошо. Я поговорю с Каиром. – Она озабоченно посмотрела на папу. Он молчал. Перевела взгляд на меня. – Иди спать.
Наутро я заявился в институт. Давненько здесь не бывал. На площадке первого этажа разговаривали Майя Николаевна и Каир
Махметович. Выползова заметила меня, Каир Махметович стоял спиной ко мне. Они говорили обо мне.
Майя Николаевна упиралась: "Думайте, как хотите, Каир Махметович, но последняя группа защищается тринадцатого июня…".
– Майя Николаевна, по-моему, вы путаете диплом с кандидатской диссертацией. – это были последние слова исполняющего обязанности доцента, которые я слышал, поднимаясь по лестнице.
День прошел незаметно. Мама ничего не говорила, а я и не спрашивал. С кем она без меня разговаривала, мне было неизвестно, но что работа проводится, ощущалось по ее спокойствию.
Утром следующего дня позвонил дядя Боря.
– Приезжай ко мне в банк.
Кабинет дядьки на втором этаже. Первый заместитель управляющего
Республиканской конторы Госбанка читал "Казахстанскую правду".
– Твоего Жигера Даирбекова неплохо знает Мукаш, начальник нашего
ВЦ. – Дядя Боря снял очки, отложил газету в сторону. Он был краток.
– Сейчас он у себя разговаривает с Жигером. Спустись к Мукашу. После того как договоритесь, снова зайдешь ко мне.
Руководитель диплома, опустив глаза, с кислой физиономией слушал начальника вычислительного центра. Мукаш под стать дяде Боре, мужик деловой.
– Ты знаешь, кто за него просит? Если бы ты знал, какой человек наш Баке!
Жигер Айтказиевич поднял на меня глаза.
– Приходи ко мне в семь часов.
Я поднялся к дяде Боре.
– Только что я звонил к управляющему Алма-Атаэнерго. Он дал указание Веселовой помочь тебе. Езжай на ТЭЦ. В плановом отделе тебя ждут.
Начальница планово-производственного отдела теплоэлектроцентрали нервничала.
– Мне звонила из Алма-Атаэнерго Веселова. Ругалась. Вы, говорит, почему Ахметову не даете учиться? А я вас знать не знаю. – Она подошла к шкафу с папками. – Какие показатели вас интересуют?
– Пока точно не знаю. Лучше давайте все. Желательно за последние десять лет.
Жигер Айтказиевич отзыв написал, но будущему проекту рекомендовал поставить не пять, хорошо или трояк, а положительную оценку.
Страхуется. Вместе с отзывом дал дипломную работу позапрошлогодней выпускницы, написанную на ту же, что и у меня, тему по автоматизации процессов на электростанции.
Чертежи трубы Вентури и электрофильтров вместе с плакатами мама поручила заботам дочери Есентугелова Флоры, арифмометр выдали в
Госбанке.
Понеслась.
Дипломная работа, которую дал руководитель, упростила задачу.
Тормозила техническая часть – вычисление критериев Прандтля,
Рейнольдса занимало много времени. Подумал и плюнул на точность. Что они там с логарифмической линейкой будут проверять? Порядок цифр выдерживается? Выдерживается. Что еще надо?
Писал диплом набело. Мама сидела на диване, напротив и все двое суток, что я провел в столовой, не смыкала вместе со мной глаз.
Приносила кофе, сигареты, сидела рядом и наблюдала.
На столе ворох бумаг. Я потерял листок с данными для диаграммы.
Рылся в бумагах минут десять. Не могу найти. Мама приподнялась с дивана, наугад подняла бумажку: "Не эта?".
– Не лезь! – крикнул я.
На всякий случай взглянул на ее бумажку. Что ты будешь делать!
Это был тот самый листок.
На третий день я пошел собирать подписи руководителей экологической, экономической и технической частей проекта. Собрал, вернулся и залег на сутки спать.
Меня поставили в предпоследнюю группу защищающихся. Дядя Боря позвонил насчет меня начальнику планово-производственного управления
Румянцеву. Юрий Сергеевич председатель ГЭКа. Защита прошла ровно.
Придирался только Сысков с кафедры теплоэнергетических установок.
Мол, почему взялся сравнивать трубы Вентури с электрофильтрами? Я, дескать, предупреждал не делать так. Я разошелся и эзоповым языком посоветовал ему внимательней почитать учебник по экономике энергетики, там все ответы. Сысков разозлился. Румянцев велел ему отстать от меня.
Совещалась комиссия долго. Вышла секретарь и сказала:
– Спорят из-за тебя.
Румянцев настаивал поставить мне отлично, Выползова умоляла комиссию не делать этого. Сошлись на четверке.
Каир Махметович пришел к нам в гости обмывать диплом и сообщил:
– Сысков жаловался на тебя… Говорит, наглец этот Ахметов. Я ему объяснил: это не наглость, а уверенность в своих силах.
Глава 18
"Подавляющее большинство публикаций указанных авторов свидетельствуют за то, что до сих пор у многих ученых и специалистов
(как в нашей стране, так и за рубежом), нет единого понимания физического смысла второго начала термодинамики… И это в то время, когда в КазНИИ энергетики более десяти лет назад для исследования состояния энергоиспользования металлургических процессов успешно применяется метод анализа термодинамических систем с учетом первого и второго законов термодинамики".
Такими словами начиналось введение к отчету "Энергетический баланс Балхашского горно-металлургического комбината". На титульном листе штамп с грфом "секретно", надпись: "отпечатано в 5 экземплярах". Внизу – "Научный руководитель, канд. техн. наук
И.Х.Озолинг".
Кому Озолинг посылает под грифом "секретно", тиражом в 5 экземпляров недовольство учеными и специалистами, не понимающими смысла второго начала термодинамики? Отчет должен пройти обсуждение на секции Ученого Совета института, значит, прочитает его рецензент.
Один экземпляр отсылается на завод. Там-то, скорее всего, отчет никто не будет читать. Остается рецензент, которому до лампочки, как и, кто понимает физический смысл второго закона термодинамики.
Балдежный этот Озолинг.
Иван Христофорович Озолинг родился и вырос в семье обрусевшего прибалтийского немца в Москве, учился в Петроградском политехническом институте на инженера-электротехника. В 1927 году с
Ландау и другими менее известными учеными по делам закупок экспериментального оборудования находился в Германии, позже работал в Наркомате путей сообщения. С началом войны Озолинга выслали в
Казахстан, где в конце 41-го осудили на 10 лет с дальнейшим продлением срока заключения. Наказание Иван Христофорович отбывал под Джезказганом.
Освободили его в 56-м. Спустя два года Озолинга позвали руководить филиалом нашего института в Караганде. В начале 60-х он переезжает в Алма-Ату заведующим лабораторией промышленной энергетики, позднее лабораторию разукрупнили и передали в лабораторию оптимизации развития энергетики КазНИИ энергетики.
3 сентября Озолингу исполнилось 70 лет. На пенсию Иван
Христофорович уйдет в декабре, а пока он работает над новым отчетом и обучает меня основам эксергетического метода анализа термодинамических систем.
Рабочий день у него начинается с просмотра газет "Юманите диманш", "Морнинг стар" и "Нойес Дойчланд". Иван Христофорович посвящает десять минут пересказу прочитанного, мы внимательно слушаем.
Сотрудница патентного отдела Майя Иосифовна восхитилась выправкой
Озолинга:
– Иван Христофорович, вы прекрасно сохранились!
На что он ответил:
– Это не я, это меня сохранили.
Сталина он хоть и называет "усатым", но, по-моему, до сих пор боится. Хрущеву благодарен и не поддерживает в своем присутствии ругательных разговоров про Никиту Сергеевича.
Заведует лабораторией оптимизации развития энергетики любимчик директора института энергичный Жаркен Каспакович Каспаков, кандидат наук, выпускник МВТУ. Принимать к себе меня у Каспакова желания не было. Накануне папа звонил ему, – Жаркен двоюродный брат жены
Есентугелова – Каспаков однако ворчал на то, что экономистов в лаборатории и без меня полно.
Директор института Шафик Чокинович Чокин. До осени 73-го я много слышал о Чокине и полагал, что он естественник: физик, математик, на худой конец – химик. Широкая известность бывшего Президента
Казахской Академии наук в моем представлении не вязалась с энергетикой, у которой, как я тогда думал, солидной науки быть не могло.
На газетных фотографиях у директора КазНИИ энергетики молодое, целеустремленное лицо. В жизни Чокин другой. По коридору института шел, медленно поднимая ноги, 61- летний седой старик. Сотрудники замедляли ход, останавливались, здоровались. Директор в упор не видел подчиненных, смотрел только вперед и ступал так, словно главной заботой его было, как бы ненароком не оступиться.
Группа наша занимает, отделенную от лаборатории коридором, комнату за железной дверью.
Второй по значимости сотрудник в группе промэнергетики Володя
Семенов. Ему 35 лет, весной он защитил кандидатскую. В декабре он должен принять от Озолинга группу.
Володя, прежде чем усесться за бумаги, отпирает правый верхний ящик стола, достает нарукавники и протирает влажной тряпочкой рабочее место. Усаживается, звеня связкой ключей, отпирает левый верхний ящик. Достает остро заточенный перочинный ножичек, логарифмическую линейку, карандаши, ластик и поворачивает голову к сидящему через проход Озолингу. Спрашивает, как ему понравилась вчерашняя передача "Очевидное-невероятное". Иван Христофорович уважает Володю и за глаза называет его старшим братом.
Третий в группе – сорокалетний маленький торопыга Нурхан, по прозвищу Лал Бахадур Шастри. Если Володя основательный и правильный тугодум, то Шастри, напротив, думает быстро, но не всегда правильно.
Озолинг поругивает его, и Шастри, чтобы думать в правильном направлении, напропалую переписывает учебники по теории металлургических процессов и термодинамике. Переписывает книги днем и ночью он не только потому, что желает научиться мыслить, но еще из-за того, что хочет отвлечься от дум, по впившейся занозой в его сердце, профоргу Альбине.
Марьяш, жене Шастри 26 лет. Она и машинистка, и материально ответственное лицо лаборатории. От Шастри у нее трое детей. Она постоянно заботится о муже.
– Нукуш, ничего не нужно? – Марьяш гладит по голове Шастри.
Шастри нужны две вещи. Защитить диссертацию и завладеть сердцем
Альбины. Что важнее – он для себя еще не решил, потому продолжает яростно переписывать книги.
…Эксергия, анергия – понятия, на которых строится метод
Озолинга по анализу термодинамических систем. Читаю отчет и скучаю по экономике энергетики.
– Ты не сильно занят? – спросил Володя.
– Изнываю от безделья. – ответил я.
– Тогда посчитай эксергию соединений. Вот список… Твои расчеты пригодятся. Впереди работа с Чимкентским свинцовым заводом…
Список химических соединений на ста страницах. Володя показывает, как рассчитывается эксергия. Задание для роботов.
– Покурим? – Шастри вызвал меня для разговора в коридор.
Шастри курит не в затяг. Дым у него валит изо рта, из носа, глаза слезятся.
– Ты считаешь для Володи эксергию?
– Считаю.
– Делай копии.
– Зачем?
– Семенов уходит от нас и никакой Чимкент делать не собирается.
– Ну и что?
Шастри прокашлялся, сплюнул на пол.
– Он заберет с собой твои расчеты.
– Пускай забирает.
Шастри замотал головой.
– Нельзя. Это твой труд.
– Какой еще труд? Любой дурак в два счета сделает.
– Все равно делай под копирку.
Неделю идут холодные дожди, рабочие меняли батареи и в неподключенных к отоплению институтских комнатах мерзли сотрудники.
В коридоре стоял запах карбида.
Из комнаты напротив в белом плаще с башлыком вышла инженер Фая.
– Ты комсомолец?
– Вестимо.
– Вестимо? – она поправила завиток над ухом. – Принеси свой билет, я поставлю тебя на учет.
У Фаи голосок избалованной барышни.
– Пошли со мной на стенд.
– Там что?
– Сегодня комсомольское собрание. Надо оповестить всех под роспись. – Она капризно наморщила носик. – Надоело… Теперь ты вместо меня будешь народ собирать.
Фая, выгнув шаловливым котенком головку, вышла через низкую дверь во двор института и зажмурилась.
Светило Солнце, институтский двор пересыхал после ночного дождя.
У автомобильной ямы лениво разговаривали шофера с механиками. То тут, то там блестели черные лужи. Фая обходила их плавно, не спеша и, казалось, будто испытывала желание поводить носком туфель по воде.
Остановилась у входа на стенд и сказала:
– Хорошо.
– Что хорошо?
– На воздухе хорошо. Ты разве не чувствуешь?
– Немного душновато.
– Фу, какой ты противный! – Она огляделась. – Ладно, на тебе список комсомольцев. Обойдешь… А мне надо в магазин. -
Засмеявшись, Фая протянула мне листок и повернула обратно. – Ну я побежала.
Самая боевая из лабораторных женщин татарка Альбина. Ей 36 и она жена завлаба Рината Шарафутдинова. По ней то и изнемогает Лал
Бахадур Шастри. Раза три-четыре за день под разными предлогами
Альбина вбегала к нам потискать Володю. Семенов как будто не понимал, чего от него хочет профорг. Альбина весело болтала и быстро переходила к борьбе с преемником Озолинга. Володя молча сопротивлялся, Альбина распалялась и видимо досадовала на присутствие в комнате посторонних – тогда бы Семенов уж точно не отвертелся.
Шастри, не поднимая глаз на борцов, молча переписывал книгу
Вольского "Теория металлургических процессов". Альбина пыталась стащить со стула Семенова. Она гибкая, сильная, Володя тоже не слабак, к тому же мужчина. В один из моментов Альбина чуть было не уронила со стула Семенова, последним усилием он вырвался из рук татарки и выдохнул: "Ты меня чуть не задушила"! Пунцовый, взлохмаченный Семенов отряхивался, поправлял сбившиеся нарукавники.
Альбина, верно, не знала, за чем ей нужно стаскивать со стула Володю
– с другой стороны, по иному ей не растормошить Семенова.
Кроме Альбины заходили в нашу комнату и другие женщины лаборатории. Надя Копытова, Таня Ушанова, Умка и Фая.
Надя не замужем, работает в институте с 59-го года. Володя называет ее Шемонаихинской – она из Восточного Казахстана, по образованию математик, и сейчас в группе прогноза Аленова.
Таня Ушанова, или как ее называет лабораторная молодежь, Ушка, приехала в Алма-Ату из Ленинграда вслед за мужем, чимкентским парнем, с которым познакомилась на втором курсе политехнического. В настоящее время чимкентец защитил кандидатку, получил доцента энергофака политеха. Ушла от него Таня три года назад и сейчас замужем за сэнээсом лаборатории плазмы Михайловым.
Умка, как и первый муж Ушки, чимкентская казашка, училась в
Москве, в Плехановском. Шесть месяцев назад вышла замуж за моего дальнего родственника Мерея, сына дяди Сейтжана, известного писателя. Сегодня Умка очная аспирантка Каспакова.
Фая окончила политех два года назад. Из всех четверых она единственная коренная алма-атинка. Живет неподалеку от нашего старого двора, в бывшем Военном городке. Папа и мама у нее врачи.
Кроме нее в семье есть старший брат и сестра.
Никто из них не помышлять тискать Семенова. Заглядывали они что-то спросить, поболтать. К примеру, Надя Копытова рассказывала, как отдыхала в Алупке, куда она ездит каждое лето лечить легкие.
Ушка приходила поспорить насчет прогнозных показателей выработки электроэнергии тепловыми станциями на 1980 год. Умка не энергетик и говорила больше о Карле Марксе, которого сильно почитала, трепалась и о Франце Кафке, которого она еще не читала, но рекомендовала всем обязательно прочесть.
Фая заглядывала реже. Капризуля, как я про себя ее называл, приходила звать пить чай.
– Индийский заварили! И молоко есть.- Зазывала Фая.
– Конфеты есть? – спрашивал Шастри.
– Конфет нет. Будем пить с тыблоками. Ушка принесла.
Тыблоками Фая называет яблоки. Она их опускает нарезанными в чай.
Фая любит поесть что-нибудь остренькое. Корейскую морковь, чимчи, фунчозу.
Папа вторую неделю в Кисловодске, а в Алма-Ате конференция афро-азиатских писателей. Маме дали три пригласительных билета на открытие конференции, во дворец имени Ленина с нами пошла тетя
Шафира. Бывшая соседка остается самой близкой подругой Ситка.
В прошлом Шафира танцовщица. Мать у нее узбечка, отсюда наверное у маминой подруги и редкая обходительность – с тетей Шафирой Ситок ни разу не перекинулась худым словом. Мало того, подруга для мамы образец дляя подражания. Тетя Шафира умеет красиво обставить быт.
Дом у Курмангалиевых полная чаша. Посуда венецианского стекла, саксонский фарфор Х1Х века. Но самое главное достижение дяди
Урайхана и тети Шафиры дети. Они у них сверхблагополучные, хорошо устроили свою жизнь.
Старший Мурат, сам по себе шикарный мужик, у него молодая красивая жена. Защитил кандидатскую, работает стоматологом. Идущий за ним Булат парень не промах. Женат на очень интересной и умной узбечке. Он архитектор, с кем попало не водит дружбу, хоть и молод, но принимает у себя дома людей исключительно значительных и перспективных. Сестра Мурата и Булата Ажар медик и замужем за тренером и судьей по водному поло. Под стать мужу спортсмену.
Крупная, энергичная. Прекрасная хозяйка.
Папа говорит: "Курмангалиевы просто так в гости никого не зовут".
Последние годы завсегдатаями застолий в доме замначальника областной милиции стали супруги Сарсенбаевы, те, что продали маме столовый гарнитур. Из-за них Валера не хочет идти в гости к Курмангалиевым.
– Опять придут эти Сарсенбаевы и будут весь вечер хвастаться своими детьми. – Жалуется папа.
Сарсенбаевские дети поголовно кандидаты наук.
– Пусть хвастаются. – Мама надевает на левую руку золотой браслет с рубинами. – Тебе нечего стыдиться своих детей. – Она внимательно всматривается в трюмо. – Они не виноваты, что у них такая судьба…
Я всем говорю, что дети у меня особенные.
Да уж. Когда нечего сказать, то мама запросто выдаст нужду за добродетель.
…Матушка недовольна отцом. Валера не нашел лучшего времени поехать в Кисловодск, – как раз перед писательской конференцией.
Поначалу ворчала, а потом прониклась подозрением: это неспроста. В два телефонных звонка она дозналась о том, что на курорт папа поехал не один. Подозрения укрепились после того, как ей стало известно, что новая кассирша Литфонда, не проработав и недели взяла на двадцать дней отпуск без содержания.
Мама надоедала звонками бухгалтеру Литфонда. Фарида Абдрахмановна не знала, что говорить. Закладывать директора ей неудобно, но и отвечать за отца ей тоже не с руки. Мало-помалу бухгалтер раскололась:
– Не знаю, где Абеке нашел эту… Женщина одинокая, кассир исполнительный… Но…
Матушка торжествующе воздает по заслугам своей бдительности:
– Говорила же: сколько волка не корми…
Слушать одно и то же противно и я попросил ее:
– Мама, завязывай! Пусть папа немного развлечется. Ты что ревнуешь?
– Никто никого не ревнует! Фи-и! Нужно очень… Ты бы знал, какая она страшная!
– Тогда почему ты никому покоя не даешь?
– Глупый! Отец твой тратит на нее наши деньги!
– На курорте без денег нельзя. Луна-парк, лимонад, мороженое…
– Прекрати сейчас же! – закричала она.
– Ты провокаторша!
Говорят же: "Что мать вобьет – никакому отцу не вытащить".
Оставшиеся до возвращения отца две недели не прошли для меня бесследно. Валера прилетел ночью, и наутро он с улыбкой подошел ко мне, собираясь обнять. Я всего лишь увернулся и не подал ему руки.
Всего лишь. Зачем я так сделал? – ведь был я не против того, чтобы отец развеялся. Этого я до сих пор не понимаю, но папа не то, чтобы обиделся, – он срубился. Он посмотрел на меня так растерянно и подавленно, что я тут же догадался, что натворил.
Исправлять положение было поздно, извинения отец не принимал. С мамой через три дня он уже разговаривал, но меня в упор не замечал.
Через десять дней играя в преферанс, папа потерял сознание и упал со стула. Ситка и кто-то из гостей отнесли отца в кровать, вызвали скорую. Врачи измерили давление, послушали сердце и сказали:
"Гипертонический криз".
Отцы для нас, что вывеска над магазином или ателье. Для меня отец даже не вывеска. Не пойму себя. Мама определенно самодур, но она намного ближе, роднее, иногда я и сам чувствую себя мамой – ее слова, мысли, поступки, любого сорта – дурные или не очень – мне понятны и, что там говорить, милы. С отцом давно у меня все не так.
Чем дальше, тем больше я отдаляюсь от него и самое примечательное – нет желания понять, что с ним происходит.
Если бы не так, довел бы я его до гипертонического криза?
Эль Пуэбло!
Унида!
Хамаси равансида!
Та-та, та-та,
Та-та-ра-та-та!
Марал, Омир и я миновали "Кооператор" и поднимались по Панфилова к Оперному театру, Шли и во все горло отпевали прощальную Народному единству.
Марал остановился, поднял над головой гитару и закричал:
– Товарищ Альенде! Ты проиграл, потому что в руках правых оказались экономические рычаги. Но мы победим!
Навстречу спускались два мужика лет за тридцать. Один высокий с бородкой, в очках, второй – ростом поменьше, но покрепче, с сумкой в руках.
Они остановились. Марал полез объяснять, почему победил Пиночет.
Очкарик улыбался, его спутник достал из сумки скомканные трусы, расправил и надел их на голову Маралу. Наш друг и товарищ сквозь трусы не переставал голосить за Альенде.
– Ты что делаешь?! – закричал я.
– Мне так хочется. – сказал тот, что поменьше.
Вмешался длинный.
– Не обращайте внимания… Я его еле-еле из трех компаний вытащил. Драться лезет… – Он весело протянул руку. – Эдуард
