– Эдик, Бика про тебя не говорил ничего плохого.
      Большой окрысился:
      – Ты еще кто такой?!
      – Ты меня не узнаешь? Я брат Нуртаса.
      – Да знаю я тебя, Бека! – Большой сделал страшные глаза. – Не лезь не свои дела! А то и тебя вот этим ножом до жопы развалю.
      Бика появился к вечеру. Рейд Большого по центру озадачил нас.
      – Что будем делать? – спросил Женька.
      – Не знаю. – сказал Бика.
      – Поговори с Нуртасеем. – сказал я. – Он как надо объяснит Большому.
      – Считаешь?
      – Они друзья детства.
      – Может сам поговоришь?
      – Не-ет… Испорчу только. Начнет докапываться… Что делаешь у
      "Кооператора", всякое такое… Сам знаешь.
      – Хоп. Договорились.
      Не дождавшись начала трансляции из Мексики, я уснул. Утром спросил у Джона:
      – Как наши умудрились проиграть Уругваю?
      – На последней минуте второго тайма Кавазашвили и Афонину показалось, что мяч ушел за лицевую линию. Моралесу только того и надо было. Он вытащил мяч за линией, сделал передачу, а наши как последние идиоты стояли с опущенными руками… Ну и Кубилла забил нам гол.
      Грандиозным выдался полуфинальный матч Италия-ФРГ. На последней минуте основного времени Шнеллингер подключился в атаку, и, сделав разножку, сравнял счет. В дополнительные тридцать минут немцы все равно проиграли, но по итогам основного времени матчей СССР-Уругвай и Италия-ФРГ вновь подтвердилась золотая необходимость соблюдения основного правила футбола – играть до последней секунды.
      Играть, бороться через не хочу и не могу. До последнего.
      Так могут немногие. Немцы в их числе. В 45-м они обороняли Берлин до последнего. Пал Рейхстаг, бои шли в пятидесяти метрах от имперской канцелярии, а они держались, уже не надеясь на армию генерала Венка, сражались, подчиняясь заведенному внутри себя порядку.
      С весны неизвестно куда запропастился Бика. Тетя Фая, Женька,
      Канат отвечали: "Бика уехал к родне и неизвестно когда вернется".
      Какая еще родня? И если родня, то почему не предупредил?
      …Мурик Бисембаев, 1941 года рождения, уроженец Курдайского района, АлмаАтинской области. Рост 165-167 см, масса тела 55-60 килограмм. Познакомил нас Бика.
      Бисембаев сидел с ногами на спинке скамейки у памятника генералу
      Панфилову и сжав зрачки, слушал как обкладывал его бранью здоровый русак.
      Мурик и русак поддатые, Русак сидел не на спинке, а нормально, как и полагается, внизу, спиной к Мурику и ругался в уверенности, что задохлик Бисембаев не посмеет огрызнуться.
      – Ты думаешь, что ты человек? – спросил русак и ответил. – Нет, ты не человек. Ты даже не черт с рогами. Ты – козел!
      Бисембаев имел судимости за хулиганку и воровство. У
      "Кооператора" появлялся не часто, промышлял он воровством в автобусах и троллейбусах. Ходил в черных рубашке и брюках. Русака я видел впервые.
      Сжав зрачки, Мурик смотрел в сторону генерала Панфилова. Смотрел отрешенно, невидящими глазами. Заткнуть рот русаку ему не по силам.
      Гевра, Талас стояли рядом и не вмешивались. Я видел, как Бисембаев мучается в беспомощной злобе. Если бы не взгляд, то вид у него жалкий, не вызывающий сочувствия у собутыльников.
      Что это тут русак раздухарился? Самый здоровый что ли?
      Я приблизился к скамейке..
      – Что развыступался?! – спросил я. – Думаешь, п… тебе некому дать?
      Русак непонимающе уставился на меня.
      – Ты че, пацан? Че тебе надо?
      Под короткими рукавами летней рубашки у него чудовищно огромные шутики. Я был поддатый и в этот момент не боялся его – кругом были наши. Если за Бисембаева никто не помышлял заступиться, то за меня, знал я, кто-нибудь да поднимется.
      – А то! – сказал я. – Сейчас вломим тебе.
      Я хотел что-то еще сказать, но тут же пожалел, что встрял на стороне обиженного, потому что вдруг с искусственным воплем налетел сзади и ударил по затылку мужика Бисембаев. Злость у Мурика, как и вопли, ненатуральны, он, словно подбадривая себя, продолжал кричать и беспорядочно бить русака по голове. Удары у Бисембаева слабые, мужик однако опешил и суматошно закрывался от кулаков.
      Подбежали Гевра, Талас, Лелик-артист. Русак отряхивался и не помышлял вернуть должок Бисембаеву. Гевра сказал:
      – Юра, уйди.
      После эпизода с Юрой видел я Бисембаева осенью и зимой. Побывал и у него дома, где он жил с матерью и старшим братом. Мурик был спокоен и рассудителен.
      Он был спокоен и рассудителен, но я не мог забыть, как сжимались и расширялись зрачки его невидящих глаз. Бисембаев стопроцентно гнилой, "но дело не в этом". От него исходило, заданное в неявной форме, ощущение подкрадывающейся опасности. Какой опасности? Этого я не мог себе объяснить.
      В тот же день, начавшийся у памятника генерала Панфилова, Омир позвал в гости к его товарищу Маралу. Бывший сосед Омира по дому на несколько лет старше Бисембаева, но гораздо интереснее карманного воришки. Марал пел под гитару:
      " О Белла чао, белла чао, белла чао…".
      Пел и разговаривал с нами на всевозможные темы. Восторгался
      Омиром и говорил: "Омир, ты эпический парень!".
      Марал и сам эпичен. С ним можно наговориться всласть.
      Пришел с девушкой чемпион Спартакиады СССР, боксер Олег Гуров.
      Боксер пил наравне с нами и передвигался по комнате танцующей походкой. Девушка у него ладная. Она звала Олега домой, боксер не торопился и слушал, о чем говорил Марал. Среди прочих тем Маралом затрагивалось и положение в Чили. Народное единство пришло к власти и Марал в честь победы на выборах доктора Альенде наигрывал сиртаки.
      Омир и я ушли от Марала довольные.
      – Как тебе Марал? – спросил одноклассник.
      – Мощный мужик.
      Роман о современниках Хо Ши Мина выдвинут на
      Государственную премию СССР. В "Правде" вышла пресная рецензия на книгу двух алма-атинских филологов.
      – Мама, премию дяде Аблаю не дадут. – сказал я. – Хвалят его в печати сквозь зубы.
      – Дадут. – ответила Ситок. – Кунаев позвонит в Москву и дадут.
      Кунаев и Хо Ши Мин знакомы с войны. Первый секретарь ЦК покровительствует Есентугелову, защищает его от нападок писателей-западников. Если он позвонит в Комитет по премиям, то товарищ Хо станет лауреатом. Но вот позвонит ли?
      Джубан Мулдагалиев, Тахави Ахтанов, Калтай Мухамеджанов и
      Абдижамил Нурпеисов – главные писатели Младшего жуза, западников.
      Более всего докучает товарищу Хо Тахави Ахтанов. Писатель интеллектуал, одинаково хорошо говорит и пишет как на русском, так и на казахском. Ахтанов вышучивает дядю Аблая публично, организовывает выступления против папиного земляка в печати.
      Ситок позвонила Ахтанову:
      – Тахави, ты хороший… Бирак, Аблайга неге тисейсен? Котын ксип отырмайсым ба?
      Ахтанов не стал грубить маме, но пожаловался Валере.
      Папа пришел с работы злой.
      – Дура! Куда ты лезешь?! Кто тебя просил?! Какое твое дело?!
      Маму не собьют происки западников, почему она спокойно ответила:
      – Это мое дело. Ты ни черта не понимаешь…
      – У-у-у… – Валера не зная как пресечь вмешательство мамы в литературный процесс, схватился за голову и простонал. – Ужас…
      Мама объясняла нападки Ахтанова на Хо Ши Мина единственной причиной: "Западники завидуют таланту Аблая".
      Неужели?
      От начала до конца я прочитал роман товарища Хо о любви и мне стало не в жилу за папиного друга. Сразило наповал описание эротической сцены, где были такие слова: "Ее острые сосцы весело смотрели…". Сосцы. Это же надо. Перед глазами поплыл коровник с мычащими буренками.
      Хотя может и такая любовь бывает? Откуда мне знать?
      Госпремию Союза однако товарищу Хо не дали.
      В конце 69-го Умирбек Арисланович Джолдасбеков назначен ректором
      КазГУ. В университете Умирбек Арисланович получил прозвище Джо.
      Ректор главного вуза республики должность заметная и почетная.
      Родители знали Джо с 58-го года по Чимкентскому химико-технологическому институту, где он преподавал теоретическую механику и ТММ и где Доктор проучился год. Ректором института в ту пору был Кали Билялов, который став министром высшего и среднего специального образования, сделал Джо проректором Казахского политеха.
      Среди казахов чимкентцы слывут большими пустословами. Наобещают с три короба и… фыр тайга. Умирбек Арисланович тоже чимкентский.
      Первый раз я увидел его, когда он в августе 68-го пришел с соболезнованием к матушке. У Ситка скончалась мать, моя бабушка
      "сохыр кемпир". Тогда же он и сообщил Валере, что меня зачислили в институт: "До экзаменов мне звонил Кали Билялович и предупредил о вашем сыне. Я держал выполнение указания министра на контроле".
      Грузный Джо, в прошлом то ли самбист, то ли просто борец, ходил по институту стремительным шагом. Запомнилось, как однажды он остановился и представил спутнику седоватого завкафедрой:
      "Знакомьтесь, академик Байконуров". Не место красит человека.
      Проректор Джолдасбеков слыл негласным хозяином нашего политеха.
      На втором курсе Вареник, Светлов, Овсяник, Пила, Витька Курако,
      Ильяс Нурмухаммедов и я сбежали из колхоза. Наказать нас наказали, но не сильно – лишили стипендии и вернули обратно в колхоз. Мы молчали в тряпочку, зная, что за побег из колхоза могли и из института исключить. Могли, если бы дезертиров не было так много.
      Мама все же позвонила утром Джо и сказала:
      – Умирбек, айналайын, у моего сына есть справка ВКК об освобождении от колхоза, а его сняли со стипендии.
      – Пусть зайдет ко мне в одиннадцать. – ответил проректор.
      Справку ВКК дала мне мамина подруга Жаугар Сулейменовна врач поликлиники на Комсомольской. "Но дело не в этом". А в том, что проректор усадив перед собой, спросил:
      – Почему сбежал из колхоза?
      – Видите ли, – ответил я, – выпал снег, стало холодно…
      – А что остальным трем тысячам студентам не было холодно? – заметил Джолдасбеков и, махнув рукой, ладно, мол, набрал номер внутреннего телефона. – Мэлс, зайди ко мне.
      Мэлс Габитович мой замдекана. Он и обделал возврат стипендии.
      Про проректора ходили слухи, что он никого не боится, и привык много брать на себя. Что он крут видно было и по его вальяжной походке.
      – Папа, а Джолдасбеков не такой уж и грозный, как о нем говорят. вечером я рассказывал родителям, как меня принял проректор.
      – Что ты балам…- Улыбнулся Валера. – Ты обратил внимание, какие у него умные глаза?
      Когда же родители узнали, что Джолдасбеков стал ректором главного вуза республики, папа только и сказал:
      – Все. Теперь Умирбек для нас недоступен.
      Мама добавила по-казахски:
      – Да поможет ему бог…
      Джо получил полагающиеся к ректорству университетом регалии: его избрали депутатом Верховного Совета и членом ЦК. В кругу друзей его называли еще и Бульдозером, преподы и студенты слагали о ректоре легенды и мифы.
      В третий раз суждено мне было встретиться с Джо спустя 28 лет. А пока…
      Семь бед – один ответ.
      Доктору оставалось на химии три месяца и он не нашел ничего лучшего, как провернуть аферу, жертвой которой пал джамбулский мент с супругой. Мент строил дом и нуждался в стройматериалах. Как Доктор вышел на его жену – отдельная история, только очнувшись после недельной пьянки, Доктор за два часа обдумал и разыграл как по нотам комбинацию.
      Он жил в дом Абжана – мужа двоюродной сестры Кати. Зять работал корреспондентом на областном телерадио и среди его бумаг Доктор обнаружил старые бланки накладных. Щедрой рукой он навписал туда все
      (от финской мойки с шифером до шпатлевки с обойными гвоздями), что просил достать майор городской милиции и пошел вместе с ним и его женой в Областную контору Госбанка. В приемной управляющего Доктор велел офицеру с супругой подождать, сам зашел в кабинет подчиненного дяди Бори. Представился банкиру племянником Сабдыкеева, позвонил домой, поговорил с Ситком и вышел. Вышел, показал накладные с закорючками и объявил:
      – Все в порядке. Давайте деньги.
      Если у мента и были до нырка Доктора в кабинет управляющего сомнения, то теперь их уже не было.
      В операционном зале и состоялось прощание майора с семью тысячами. Доктор с деньгами удрал в Москву.
      Мент не дождался Доктора и зашел к управляющему. Банкир не стал закладывать своего начальника. Сказал: да, заходил какой-то парень, кто он такой не знаю, зачем заходил? – о чем-то спросить.
      В Москве Доктор куролесил месяца три и к исходу сентября объявился в Алма-Ате.
      Домой он не приходил, пьянствовал и добывал деньги на пьянку по известному правилу "свой не свой – на дороге не стой". К примеру, снял куртку с Безрука, его мать пришла к нам домой. Ситок ей: "Сын мой взрослый человек, претензии не по адресу". Из ставших известных была еще история со свитером сына писателя Габбаса Жумабаева. Как и матери Безрука, супруге Жумабаева матушка посоветовала искать правды в милиции, которая и сама искала Доктора за побег с поселения.
      Омир говорил мне:
      – Вчера видел Доктора в умат пьяным возле "Кооператора". Несет что попало, грязный как, чушка.
      Доктор пошел в разнос. Предательство начинается с беспокойства за себя. Я запаниковал.
      – Мама, что делать? – капал я на мозги Ситку. – Доктор позорит нас.- и прибавлял. – Хоть из дома не выходи.
      – Успокойся. Мы за него не отвечаем.
      – Как не отвечаем? Он мой брат.
      – Ну и что?
      Понимал ли я, что мое нагнетание может иметь сильное действие?
      Очень даже понимал и делал все для того, чтобы моим лицемерием, как следует, прониклась и мама.
      Кроме Ситка спокойно воспринимали сводки о колдобродстве Доктора и Шеф с Джоном. "Набегается и вернется домой". – говорил Джон.
      "Ладно Доктор вернется домой, если вернется вообще, – думал я, но как быть с побегом с поселения? За него Доктора посадят".
      Вмешиваться в ход событий следует только тем, от кого что-то зависит.
      Т р е п л е в (печально). Вы нашли свою дорогу, вы знаете, куда идете, а я все еще ношусь в хаосе грез и образов, не зная для чего и кому это нужно. Я не верую, я не знаю, в чем мое призвание.
      Антон Чехов. Чайка. Комедия в четырех действиях.
      Ситок любит индийские фильмы. Плачет и смеется на просмотрах.
      "Индийские фильмы жизненные". – говорит мама.
      "Чайка" странная пьеса. С одной стороны вещь по-своему жизненная.
      С другой – малопонятная. Сюжет строится вокруг никчемности добродетели. Что важнее? Образ мысли или святость? И мнится, будто загадка пьесы в образе чайки – Нины Заречной. Но никакой загадки в чайке нет. Чайка та же ворона, только морская. Белокрылая ворона, что беспрерывным клекотаньем, тем же карканьем, предвещает массу неприятностей. Образы женщин в "Чайке" мало чем занятны. Покидая пределы придуманного ими мира, они становятся беззащитными, их занудная неприкаянность порождает столкновения, конфликты, головную боль у хороших людей. Дело не в том, что я не понял Чехова и что
      Заречная восторженно глупа. Треплеву только кажется, что Заречная нашла свою дорогу. Чайка не помышляла о поисках дороги, ей суждено летать и летать над волной, пока наконец ее не решится кто-нибудь подстрелить.
      Наиболее жизненным в пьесе получился Тригорин. Я наблюдал за известными писателями в Коктебеле и Дубултах и все они привиделись мне похожими на Тригорина. Такие же степенные, вальяжные, ко всему привычные, циничные и скучные.
      Треплев тоже талантлив и скучен, но решает – кому быть на коне? – женщина. Подоплека здесь скрыта, как это может показаться на первый взгляд, не в предпочтительности для Заречной мишуры образа мыслей.
      Проблема в том, что мы зря смеялись над Мао Цзе Дуном, который однажды сказал:
      "Чем хуже – тем лучше".
      Смене исторических вех предшествует смена властителей дум. Эпоха
      Твардовского ушла в прошлое. Я давно внутренне готов принять образ мысли за святость, но помешали события в Чехословакии и Твардовский.
      "Искренность всегда хороша, – думал я, – и "За далью даль" по прежнему со мной". В "Огоньке" напечатано письмо Алексеева,
      Проскурина и других "Против кого выступает "Новый мир"? Коллеги обвиняли Твардовского в том, что для него важна чистота эксперимента, но не правда. Где правда? Для меня правда в "За далью даль". Правда в том, что Твардовский благословил Солженицына.
      Жизнь коммунистической идее могло продлить только претворение в реальность теории перманентной революции. Если у человека не занята голова, тогда должны быть заняты руки. Это хорошо понимал Макар
      Нагульнов. А вслед за ним и Фидель Кастро с Мао Цзэ Дуном.
      Команданте и Председатель призывали никому не верить и играть в свою игру.
      – Бе-ек! Привет! – звонил Бика.
      – Ты куда пропал?
      – Подходи. Расскажу.
      Кроме Бики и Каната в доме Халеловых никого.
      – На первое мая я и Канат кирнули… По дороге домой нас занесло во двор дома ЦГ. Попали в компанию каких-то сапогов… Парни и бабы… Слово за слово – хреном по столу… Базар-вокзал, Каната замкнуло… Он схватил кухонный нож и выстроил хозяина квартиры с гостями в коридоре у стенки… Ничего больше не было… Попугали и свалили с хаты. У входа в ЦГ свинтили нас менты. Короче, что почем и кто откуда выяснять, поздно. У Каната жена беременная… В РОВД я взял все на себя… Дали год… Пять месяцев оттрубил в тюрьме на
      Сейфуллина, позавчера этапировали на химию в Сайрам… А утром я приехал домой.
      Из магазина с пузырями вернулся Канат.
      – Может я завтра поеду? – грустно спросил Бика.
      – Нельзя. – Канат поставил бутылки на стол. – Припишут побег с поселения. Сейчас выпьем на дорожку и на вокзал.
      Шеф дожидался моего возвращения от Бики злой.
      – Опять поддал!
      Я промолчал.
      – Не трогай его. Пусть гуляет. – сказал Джон.
      – Тебя кто спрашивает?! – еще больше разозлился Шеф.
      – Говорю тебе – пусть гуляет. – Джон не отступал.
      – Я тебе говорю: не лезь не в свое дело! – уже медленно, но с прежней злостью повторил Шеф.
      Джон опустил глаза и ушел на кухню.
      Пршло два дня и с Джоном произошла перемена. Он не отходил от окна в детской и что-то напевал про себя.
      – Что? – спросил Шеф.
      Джон взял сигарету, закурил.
      – Да…- Джон широко раскрыл глаза и сказал. – Я погнал гусей…
      Вызывайте скорую.

Глава 16