Физику сдавали весной. На подготовку выпало три дня и предстояло держать ответ за весь курс от Ньютона до физики ядра.
      Время поджимало и я просматривал курс физики Путилова по диагонали. Надеялся, что на экзамене удастся списать.
      Параграф, предваряющий теорию относительности, почему-то заинтересовал. С ручкой руке я внимательно, несколько раз прочитал и так же по памяти несколько раз воспроизвел на бумаге параграф со всеми преобразованиями.
      Преобразования несложные и записывались приблизительно так:
      Х – Х' – Х"; У -У' – У"; Z – Z' – Z";
      Параграф назывался "Преобразование галилеевых координат".
      Потренировавшись несколько раз, я запомнил параграф и хотел было вторгнуться в теорию относительности, но, подумав, остановился.
      Механическим переписыванием здесь мало чего добъешься. Здесь надо было хоть немного, но думать.
      Становится теперь понятным, почему я тихо возликовал, когда увидел третьим по счету в билете вопрос о галилеевых преобразованиях. Сел готовиться к ответу с намерением удивить препода и получить за удивление пятак.
      Первый и второй вопросы по механике и электричеству я благополучно списал.
      Препод спокойно прослушал и без замечаний принял два первых ответа, но когда я на его глазах принялся готовить вхождение в теорию относительности, он занервничал и взъелся на меня.
      Он пролистал зачетку и еще больше рассердился.
      – По математике тебя пять поставили? Смотри, какой ты…
      "Но дело не в этом". Дело, как становится понятным, не в тройке, что поставил мне физик.
      Дело в самих преобразованиях Галилея. Будь иначе, стал бы я о них вспоминать?
      Брежнев кашлянул раз, кашлянул два и продолжил читать доклад.
      Опять прокашлялся. Подгорный, сидевший по правую от него руку, смолил одну за одной сигареты.
      Трансляция из Кремля Международного Совещания Коммунистических и
      Рабочих партий. Брежнев стоя читает доклад. Слева от него Косыгин.
      – Подгорный спецом его обкуривает. – сказал Шеф.
      – Зачем? – спросил я.
      – Стул из под Брежнева хочет вытащить. Совещание посвящено чехословацкому вопросу. Французы и итальянцы потребовали от КПСС объяснений. Брежнев объясняет, но Марше с Берлингуэром забили на него.
      Совещание в Москве оказалось последним в истории
      Коммунистического и Рабочего движения. Коминтерновская эпоха ушла в прошлое.
      Пражская весна началась осенью 67 -го с футбола и закончилась ранней весной 69-го хоккеем.
      На чемпионате мира в Стогкольме чехи в нервном матче выиграли у нашей сборной, следующим утром "Млада фронта" вышла с аншлагом на первой полосе "Их можно не только победить, но и поразить". Прага вновь воспряла, чехи и словаки ликуют. На радостях побиты стекла витрин представительства Аэрофлота. Брежнев, Подгорный, Косыгин принимают единственно верное решение. Смещен Дубчек. На чрезвычайном пленуме ЦК КПЧ Гусак обещает навести порядок.
      Кайрату 32 года. Он поэт и работает редактором в издательстве
      "Жазушы".
      Мы с ним в Доме творчества писателей в Коктебеле.
      – А это кто? Знакомое лицо.
      – Да ты что? – Валентнна Никаноровна смеется. – Кармена не узнал?
      – Да точно… Теперь узнал.
      – Обрати внимание на вон того рыжего в очках.
      – Какого рыжего?
      – Того, что с нашим Лордиком разговаривает.
      – Кто это?
      – Вергелис. Главный по всей Москве еврей.
      Арон Алтерович Вергелис главный редактор журнала "Советиш геймланд" ("Советская родина") и ему, как утверждает Валентина
      Никаноровна, негласно подчиняются все евреи Москвы.
      – А это что за мужик в белом кепоне рядом с Жалакявичусом стоит?
      – Андрон Михалков-Кончаловский.
      – Кто такой?
      – Сын Сергея Михалкова. Кинорежиссер.
      Валентина Никаноровна Щедрина писательница, представитель
      Белоруссии в Союзе писателей в Москве. Ей сорок лет, у нее мощные чресла и она грозит заняться со мной домоводством.
      Познакомил нас Кайрат. Он легко сходится с людьми.
      – Валентина Никаноровна знает нашего Такена Алимкулова. Хвалит его.
      Такен Алимкулов представитель казахских писателей в Москве.
      – Такен – мужчина. – говорит Щедрина. – Редкий мужчина.
      Мы на пляже и Валентина Никаноровна говорит еще и о Анатолии
      Кузнецове. Вчера в "Литературке" напечатана заметка о его побеге из страны.
      – Тоска замучает его…- сказала Щедрина и тут же переключилась на загорающих. – Гляди, гляди! Наш Лордик опять на кого-то напал.
      Седоватый писатель Лордкипанидзе, со слов Щедриной, тоже главный.
      Только уже теперь не еврей, а половой гангстер.
      Лордик ухаживает за женщинами церемонно, и при всем этом быстро решает поставленную задачу.
      …Кайрат член Союза писателей и ему положена отдельная комната с письменным столом и настольной лампой. Условиями он доволен. Меня поселили с двумя парнями, Должанским и Зелинским.
      Должанский студент из Симферополя, Зелинский сын критика и учится в Московском областном педагогическом институте имени Крупской на филолога.
      Оба здоровые. У Зелинского своя компания из дочерей Майи Ганиной,
      Виля Липатова, сына Александра Фадеева и еще какого-то Устины.
      Гужбанят они в коттедже Фадеева.
      Должанский не имеет отношения к литературе, компания у него попроще и проводит он время с юной продавщицей чебуреков с набережной.
      Дочери Ганиной и Липатова дивы знатные, Зелинский им под стать.
      Парень нормальный.
      – Познакомься, Вера с моим юным другом. – Валентина Никаноровна снимает зеркальные очки.
      – В самом деле, очень юный друг у тебя. – Вера кивает мне головой.
      Молодая и красивая Вера Верба поэтесса из Белоруссии. В Союзе она малоизвестна, хотя на одно из ее стихотворений "Песняры" положили музыку.
      Кайрат по дороге купил красного болгарского вина и мы идем купаться в Восточную бухту.
      – Мальчик мой, – говорит мне Щедрина, – после обеда мы поедем в
      Феодосию, а ты не забудь заказать мне билет на Мозырь.
      – А если на Мозырь у них не будет, тогда что?
      – Нет, только на Мозырь.
      Кайрат расправил грудь и радостно объявил:
      – Вера, я только что сочинил про вас стихи.
      – Ну-ка, поделись дружочек. – усмехнулась Валентина Никаноровна.
      "Вера Верба – прекрасная Щерба". – проглаголил Кайрат.
      Женщины переглянулись, Щедрина покачала головой.
      – Ну ты и даешь…
      Кайрат мужик восторженный, в Коктебеле ему нравится. Хлопает себя по груди и кричит:
      – Я – Пипин короткий!
      – Да уж короче некуда. – отзывается Валентина Никаноровна.
      Женщины разговаривают о каком-то Семене. Валентина Никаноровна уверяет Веру, что Семен настоящий мужчина.
      – Ты не поверишь, но он такой блядун!
      – Да? – лениво переспрашивает Верба.
      – Еще какой! Всем блядунам блядун.
      Кайрат возится с шортами. Валентина Никаноровна осматривает его сзади.
      – Кайрат, ты здорово загорел.
      Кайрат вздохнул: "Мы и раньше белизной не отличались".
      Мы поднимались в гору. Валентина Никаноровна рассказывает о первом секретаре ЦК Компартии Белоруссии Машерове.
      – Хороший у нас секретарь. Комсомолил, партизан, блядун ужасный…
      У Щедриной, чтобы пройти по конкурсу, надо обязательно быть блядуном. Я вспомнил об ее угрозе заняться со мной домоводством и заскучал. На кой черт я сюда приехал?
      Зачем импотентам ездить к морю? Ненужная и пустая блажь. Тоже отдохнуть? Но собственно от чего?
      Должанский уехал. Его койку в комнате занял Даманский, директор
      Детского дома в Макеевке.
      Кайрат, художник Валера, Даманский и я пьем бренди в гостях у
      Валентины Никаноровны.
      – В сорок пятом ехали мы на войну с Японией… На разъезде к вагону подбежала казашка с кумысом в каком-то мещке.
      – Мешок называется бурдюк. -подсказал Кайрат.
      – Наверное. – продолжал Даманский. – Так один наш солдат плеснул женщине этим кумысом в лицо. Неправильно…может быть. Но этот самый,… как его, бурдюк показался нам грязным.
      – Почище ваших фляг будет. – сказал я.
      – Ой! Ой! – проворчала Щедрина. – Подумаешь, обиделся. – И обратилась к Даманскому. – А вообще больше всего предателей было среди хохлов.
      – Не скажите. – возразил директор Детдома. – На первом месте по предательствам стоят кацапы.
      Художник Валера сделал попытку прекратить спор.
      – Кто за кого воевал, кто кого предавал – какая разница? На войне, как и на Олимпийских играх, важно участие.
      Все замолчали.
      Я напрасно боялся уроков домоводства. Про меня у Щедриной совсем другие планы.
      – В Мозыре у меня живет дочь… Твоя ровесница. Я бы хотела тебя с ней познакомить.
      – Зять любит взять.- философски заметил художник Валера.
      – А-а… Пускай… Такой если и возьмет – много не унесет.
      Это еще бабушка надвое сказала. Смотря что уносить.
      Щедрина любит блядунов, но дочку любит больше.
      Валентина Никаноровна привозила мне из Феодосии сигареты
      "Столичные", поила крымским вином и продолжала рассказывать о настоящих мужчинах.
      Во саду ли, в огороде,
      Бегала собачка.
      Хвост подняла, навоняла -
      Вот тебе задачка.
      Ночью прошел дождь. Над заливом распростерлись тучи. После завтрака лег на боковую.
      – Зелинский здесь живет?
      В комнату зашла загорелая девушка.
      – Здесь. – Я поднялся с кровати. – Только он куда-то ушел.
      – Я подожду его здесь?
      – Ждите.
      – Вы откуда? – девица присела на кровать Зелинского.
      – Из Алма-Аты.
      – Я жила в Алма-Ате.
      – Да? А в какой школе учились?
      – В 39-й.
      – В каком году школу окончили?
      – В 68-м.
      – Как?
      Я вгляделся в гостью. Ну и дела. Передо мной сидела Аня Бобикова.
      Она тоже узнала меня.
      – Ты сейчас где?
      – В МГУ на биофаке. – Она придирчиво осматривала комнату. -
      Сейчас отдыхаю в Феодосии.
      – У…
      Ну и отдыхала бы себе в Феодосии. Я чувствовал, как Бобиковой сильно неприятно видеть меня. Ишь, фифа. Эрзац-бутафория, а туда же.
      Нет уж, терпи, подруга дней моих суровых. У нас ведь как? Хоть кожа черная, но кровь чиста.
      Бобикова поднялась с кровати Зелинского.
      – Я сейчас приду.
      – Приходи.
      Я запер комнату и пошел на пляж.
      Тьфу, черт. На море штиль и на пустынном пляже в одиночестве под тучами загорала Бобикова. Я сел рядом.
      – Как тебе в Коктебеле?
      – В Феодосии пляж лучше.
      Ну конечно.
      На пляже появились четверо. Жалакявичус, Михалков-Кончаловский, мужик средних лет в панамке и паренек лет шестнадцати.
      – Кто это?
      – Жалакявичус, Михалков-Кончаловский… Остальных не знаю.
      – Жалакявичус? – переспросила Бобикова. – А ну да… То-то смотрю, где я его видела. А этот…Михалков-Кончаловский кто?
      – Кинорежиссер.
      – Интересный мужчина.
      Мужик в панамке оказался кинокритиком. Он и Жалакявичус купались.
      Паренек пулял галькой по водной глади. Камушки, подпрыгивая, уходили в сторону Турции. Михалков-Кончаловский в белом кепоне, в темных очках, в светлых рубашке и шортах сидел на гальке и молчал.
      Жалакявичус растирался полотенцем и болтал с критиком. Бобикова разглядывала кинорежиссера и прислушивалась к разговору кинокритика с Жалакявичусом. "Ничего не скажешь, дело она знает туго. – подумал я. – Поляну глухо сечет".
      …После обеда я сказал Зелинскому: "К тебе тут приезжали".
      – Знаю. – коротко и неприязненно отмел меня филолог.
      Ну, Бобикова! Деловой колбасе мало Алма-Аты. Болонка и здесь успела нафунить.
      В летнем кинотеатре Дома творчества показывают "Разиню" с
      Бурвилем. Сюжет плетется вокруг бриллианта "Юн-Кун-Кун".
      "А прыщи у него не сошли?"
      Вместе с прыщиками наряду, с окончательно утвердившейся импотенцией, наружу пробивалась и основная тема "Кентавра". Помимо высыпавших на лище прыщиков пошли высыпания на спине, которым со временем суждено было закрепиться банальным фурункулезом.
      Позагорав с два часа в Коктебеле, я обнаружил, что прыщи на спине разгладились и исчезли. На людях раздеваться можно, но это временно, на пару-тройку месяцев.
      Помимо псориаза в "Кентавре" попутно затрагивается и тема
      Сотворения мира
      "Он сел за последнюю парту, позади прыщавого и лопоухого
      Марка Янгермана. Но, едва усевшись, заметил, что через проход, в третьем ряду на последней парте, сидит Айрис Осгуд, полная красавица, медлительная и тяжеловесная, как телка. Зиммерман, пододвинувшись, шепотом и жестами попросил у нее листок из тетради.
      Пухлая девушка поспешно вырвала листок из тетради, и директор, беря его, без стеснения заглянул за вырез ее свободной шелковой блузки.
      …– Миллиардов, – сказал Колдуэлл. – Пять миллиардов лет.
      Таков, как считает современная наука, возраст Вселенной. Возможно, он даже больше, но почти наверняка не меньше. А теперь, кто скажет мне, что такое миллиард?
      …– А еще нам приходится иметь дело с миллиардами, когда речь идет о нашем национальном доходе, – сказал Колдуэлл. – В настоящее время мы должны самим себе около двухсот миллиардов долларов.
      Примерно триста пятьдесят миллиардов нам стоила война с Гитлером. И еще на миллиарды считают звезды. Около ста миллиардов звезд насчитывается в нашей галактике, которая называется – как?
      – Солнечная система? – подсказала Джуди.
      – Млечный путь, – поправил ее Колдуэлл. – В Солнечной системе одна звезда – какая же?"
      Джон Апдайк. "Кентавр". Роман.
      Вообще-то Апдайка можно упрекнуть в жидковатости. Псориаз по сравнению с прыщавым Янгерманом, который противен всем, и больше всего самому себе, – семечки. Скорее всего, упрек напрасен потому, что может быть у Апдайка самого был псориаз, почему он и описывает только то, что познал на себе.
      Так или иначе, но в 69-м у меня четко, без прикрас и излишеств, связалась тема личного "Кентавра".
      Дома у Кайрата жена и четверо детей. Кроме стихов поэт пишет сказки для детей, переводит на казахский прозу. Человек он любознательный, его влекут новые места, новые впечатления. "Мечтаю поехать в далекую Бразилию!". – кричит он, сложив ладони рупором.
      Накупавшись в Сердоликовой бухте, Кайрат, и я торопились на обед.
      – Смотри…- Кайрат остановился. – Какая девушка.
      Высокая девушка с соломенными, коротко стриженными волосами, купалась в одиночестве.
      Мы спустились. У высокой, сложением русалки, девушки в руках маска для подводного плавания,
      – Девушка, можно попросить маску поплавать? – Кайрат взял иницативу на себя.
      Русалка молча протянула маску.
      Девушка курила сигареты "Новость". Курево сближает. Я предложил ей "Столичных". Так же молча она взяла у меня сигарету.
      "Неразговорчивая, но офигительная". – подумал я.
      – Давно здесь?
      – Вчера приехала.
      – Откуда?
      – Из Москвы.
      – Как тебя зовут?
      – Лена. – Русалка курила с отсутствующими глазами.
      – Где-то учишься?
      – В полиграфическом.
      – На кого?
      – На художника-оформителя.
      Лена училась у входившего в моду Ильи Глазунова. Намерена и здесь немного поработать.
      Из воды вылез Кайрат.
      – С маской хорошо плавать. – Он вдохнул полной грудью воздух. Познакомились? Меня зовут Кайрат. А вас?
      – Лена.
      – Вы здесь одна?
      – С мамой снимаем комнату.
      – Приходите завтра к десяти на пирс. Пойдем в Восточную бухту.
      Русалка молча тряхнула головвой. Приду.
      …Кайрат ходил взад-вперед и нудил:
      – Да не придет она… Зачем мы ей такие?
      Это он верно заметил, только Лена приближалась к нам в большой соломенной шляпе и цветастом сарафане. Какая она все-таки мотыльная.
      С ее ростом ей бы нас с Кайратом за ручки в детсад в самый раз водить.
      Лена молча поздоровалась.
      …Русалка пила из горлышка "Тырново" и говорила, что способна определить букет любого вина.
      Мы брели по воде, отбрасывая в сторону бурые водоросли.
      Мелководье кончилось. Бултых! Лена Светлова поплыла. Я остался на мелководье. Русалка приплыла обратно и спроосила:
      – А ты что за мной не поплыл?
      – Боюсь глубины.
      – Боишься? – переспросила Светлова и приказала. – Тогда отнеси меня на берег.
      – Я не подниму тебя.
      – А ты не бойся меня уронить. Кругом вода и я легкая… Попробуй.
      Может все дело в воде, а может Русалка и в самом деле легкая, но поднял я ее без усилий. Она мягкая, податливая. Обвила меня за шею руками и с притворным испугом задышала в ухо.
      – Эй! Не торопись!
      В бутылке еще оставалось вино. Мы пили, закусывали персиками, которые принесла с собой Светлова и болтали.
      – Горький был сильный мужчина. – сказал Кайрат.
      – Ну-ка расскажи… – Лена оживилась.- Откуда знаешь?
      – Современники свидетельствуют.
      – А-а… – И она повернулась ко мне. – А ты что?
      – Что я? – Я не успел растеряться и ответил – Я не Максим Горький.
      – Кто тебя знает… – Русалка хитро улыбнулась.- Может и Максим.
      "Начинается, – подумал я – У них одно на уме".
      – Скажи, – всматривалась мне в глаза Светлова, – а какие тебе девушки нравятся?
      – Хм… Какие нравятся? – задумался я и ответил – Разные…
      – Ну а все-таки?
      – Э-э… Такие…, у которых, как бы тебе сказать… не все правильно с симметрией.
      – У-у…! – развеселилась художница. – Какой ты умный!
      Она сидела, упираясь ладонями в раскинутое полотенце, и прищурившись, смотрела на Солнце.
      – Хочешь, я нарисую твой портрет?
      – Хочу.
      – Пойдем завтра в Лягушачью бухту, я захвачу с собой краски, кисть, бумагу…- сказала Лена и спросила. – Что ты там напеваешь?
      – Песню из кинофильма "Новые приключения неуловимых".
      – А… "Русское поле"… – протянула художница и заметила. – У тебя нет слуха.
      – Знаю.
      – "По-о-ле… Русское по-о-оле… Я, как и ты ожиданием живу…".
      – пропела Русалка.
      Со слухом у Светловой тоже "Оптимистическая трагедия".
      Кайрат вылез из воды, прилег рядом.
      – Лена, ты дашь свой московский адрес?
      – В гости хотите? Приезжайте.
      Самая прозрачная вода в Коктебельском заливе в Лягушачьей бухте.
      Русалка стояла по пояс в воде, я опплывал ее под водой в маске.
      Журчали в ушах ручейки, солнечные зайчики прыгали по неподвижному телу художницы. "Их-ти-андр, андр-андр – андр…". Лена не Гуттиэре, она – Афродита.
      На берегу Кайрат вертел в руках свой портрет. Поэт не знал как оценить акварель.
      – Ты тут как Чингисхан. – сказал я и засмеялся.
      – Перестань. – недовольно сказал Кайрат. – У тебя противный смех.
      Лена сидела, обхватив колени руками.
      – На следующее лето я поеду в Париж.
      – В Париж?
      – Да, в Париж. – повторила Русалка.
      – Это ж как ты поедешь?
      – Да уж поеду.
      – И что ты там будешь делать?
      – Рисовать. – Она посмотрела на меня. – Я заберу тебя с собой в
      Париж.
      – Балдеешь?
      – Нисколько.
      – Кто же меня выпустит без намордника?
      – Со мной выпустят.
      – А что я там буду делать?
      – Ничего. Будешь со мной… Я куплю тебе дубленку…
      – Дубленку? Что это?
      – Шубенка хорошая.
      – А-а…
      – Ты хочешь в Париж?
      – Честно? – спросил я и ответил – Нет.
      – Почему?
      "Знала бы ты, почему мне ничего не хочется, – подумал я, – тогда бы тебе непременно захотелось взять в руки домбру и воспеть красоту крымских степей".
      – Не знаю.
      – Вы когда уезжаете на экскурсию?
      – Через два дня.
      – Сколько пробудете?
      – Два дня.
      Через два дня Кайрат и я уезжали на экскурсию по Южному Крыму. А еще через день улетали домой.
      " – Войны без потерь не бывает, товарищ Черчилль… сказал товарищ Сталин.
      – Все это так. – ответил товарищ Черчилль и попытался высклизнуть. – Но может поручим это нашим начальникам штабов?
      – А мы здесь для чего? – спросил товарищ Сталин".
      Х.ф. "Освобождение". Авторы сценария Ю.Бондарев,
      О.Курганов, Ю.Озеров. Режиссер Ю.Озеров.
      В летнем кинотеатре Дома творчества "Гром небесный" с Жаном
      Габеном, Жоржем Жере и Мишель Мерсье.
      " – Женись на ней…И она родит тебе маленького
      Брассака. – сказала женщина.
      – Но Брассак не от тебя – это уже не Брассак. – сказал старший
      Брассак".
      С прошлой осени я вновь мечтал. Мечтал о сыне. Мечтал по дороге в институт и обратно. Я шел в институт и представлял, что вдруг все каким-то необъяснимым образом образуется, и у меня, неважно от кого, родится сын.
      Я мечтал о сыне с грустным отчаянием безумной надежды и видел нас обоих где-нибудь у моря, гуляющими по набережной. Мой пацаненок держит меня за руку, что-то спрашивает, я наклоняюсь к нему, поднимаю на руки, сажаю к себе на шею и мы идем, и идем.
      …Русалка смотрелась в зеркальце. Кайрат попытался расстегнуть верхнюю пуговицу на ее плавках.
      – Эй, ты что задумал? – Лена бросила зеркальце на одеяло и удивленно посмотрела на поэта.
      – Тебе будет легче. – объяснился находчивый Кайрат.
      – А.а…- сказала Русалка и сама же расстегнулась на одну пуговицу.
      …Мы искупались и лежали рядом. Она на спине, я на животе.
      – В Париж ты не хочешь… – сказала Светлова и спросила. – А чего ты хочешь?
      Чего я хочу? Я хочу всего лишь маленькой малости – хотеть ее.
      Хотеть безумно, как хотел жену Сатыбалды, как желал медсестру Валю.
      Я пошутил. Хотеть это не маленькая малость. Хотеть – это все.
      Я придвинулся вплотную к Русалке и прижался к ее груди. Она немедленно отстегнула бретельки лифчика и я с головой погрузился в плоть студентки Полиграфического института. Мягкая горячая кожа
      Русалки источала запах поднимавшегося на медленном огне молочка.
      Иная прелюдия не только имеет самостоятельное значение, но и стоит симфонии. Все зависит от желания и умения сотворить вступление как можно более цельнотянутым. Мне помогало Солнце поселка
      Планерского. Оно стояло в зените и испепеляющим жаром замедляло естественный ход движения желаний, дозволяя тем самым, нам обоим делать все на свете без риска преждевременных разочарований и провалов. Потому, что если что и случится вдруг из досадливо непредвиденного, то все опять же можно свалить на все то же Солнце.
      – Вы чем тут занимаетесь? – сверху раздался голос Кайрата. И не дождавшись ответа, маленький купальщик сказал. – Ну я пошел.
      Солнце замедлило круг и застыло в мертвой точке на одном перпендикуляре с Карадагом. Догадавшись, что может таиться за полудремой Русалки, я отстегнул с ее правого бока две пуговицы и потянул вниз ситчик ее тугих трусиков.
      Она не пошевелилась. Только произнесла:
      – Если бы здесь этих не было, я бы совсем разделась.
      Кроме нас двоих и Солнца, в метрах десяти от нас загорали два накачанных парня и время от времени с любопытством поглядывали в нашу сторону.
      Внизу, растегнутое на три пуговки, белело незагоревшее предверие главной тайны ее лепного тела. Я лежал с закрытыми глазами и сквозь белеющую красноту силился представить Лену разоблаченной донага. К чему пустые раздумья о жизни и судьбах мира, когда рядом с тобой
      Свобода на баррикадах?
      – Мне пора на обед. – Я поднялся.
      – Какой обед? – Недоуменно привстала Лена. – Ты что? В своем уме?
      – И повторила. – Какой обед? Ты что проголодался?
      – Да… нет…- Я не находил сил лгать. – Кушать я не хочу…
      – Тогда что? Тебе разве со мной плохо?
      – Нет… С тобой мне не плохо… Все наоборот… Но понимаешь…
      Обед… Такой порядок.
      – Ладно, пошли.
      Я поднял с одеяла шорты и Русалка весело предупредила:
      – Ночью я к тебе приду.
      – Ой, не надо! – Я выронил из рук шорты.
      – Что не надо?
      – В номере люди…Там нас трое…
      – Ну и мне какое дело?
      – Потом…
      – А-а… Испугался?
      – Конечно… – Тварью дрожащей пробормотал я и неожиданно для себя разбалделся.
      " – Мне тоже. Они только напоминают о смерти.
      Возможности человеческого мозга ограниченны. Ну и чер… – Он спохватился, вспомнив о Зиммермане. Массивное лицо директора сразу поднялось над партой. – Ну и шут с ними. Попробуем представить себе пять миллиардов лет в наших масштабах. Предположим, Вселенная существует всего три дня. Сегодня у нас четверг, сейчас, – он посмоторел на часы, – без двадцати двенадцать. – Остается всего двадцать минут, надо успеть. – Так вот. В понедельник в двенадцать часов произошел величайший взрыв, какой видел свет. Нам дали такого пинка, что мы до сих пор мчимся вперед, никак остановиться не можем.
      Когда мы смотрим на другие галактики, они разбегаются от нас. Чем они дальше, тем больше их скорость. Расчеты показывают, что все они должны были возникнуть в одном месте примерно пять миллиардов лет назад. Миллиарды, триллионы, квадрильоны и так далее – их без конца можно возводить в квадрат – тонн материи, существующей во Вселенной, были сжаты в шар максимально возможной плотности, какую только допускают размеры атомных ядер. Один кубический сантиметр этого первобытного яйца весил двести пятьдесят тонн.
      Колдуэллу казалось, будто такой кубический сантиметр застрял у него в животе. Астрономия пронизывала его насквозь по ночам; когда он измученный, лежал в постели, ему иногда казалось, что его ноющее тело фантастически огромно и заключает в своей темной глубине миллиарды звезд…".
      Джон Апдайк. "Кентавр", роман.
      "Остается всего двадцать минут, надо успеть…". Некое ощущение животворности крайней плоти, какое пробрезжилось вчера на берегу, бесследно пропало. Мой кубический сантиметр первобытности свернулся в ничто, и втянувшись внутрь, напоминал о себе одним лишь жалким и острым желанием пойти попискать.
      Лена Светлова с пристрастием допрашивала меня на предмет пригодности к прохождению курса молодого бойца.
      – Ты хоть знаешь, как это делается?
      – Иди в жопу!
      – Не ругайся. Я же к тебе хорошо отношусь.
      Мы сидели на лавочке у кайратовского коттеджа. На часах полдесятого вечера. Мимо нас проходил директор Дома творчества и поинтересовался, что мы тут делаем. Хоть и старик, но уже расист.
      Послать бы его на переподготовку в Нью-Йорк, в организацию террористического типа "Черные пантеры".
      Я показал ему книжку отдыхающего. Коктебельский Джордж Уоллес отстал.
      – Так ты мне не ответил.
      – Я сказал: иди в жопу!
      – Прошу тебя, не ругайся.
      Лена была не в сарафане и не в босоножках. На ней было ярко-зеленое платье и туфли на шпильках. Она раскачивалась в такт голосившей с танцплощадки на всю набережную магнитофонной Аиде
      Ведищевой и держала меня за руку.
      – Ладно. Мне пора. Завтра вставать в шесть часов. Встретимся, как вернусь, – через два дня.
      – Нет. – сказала Русалка, притянула к себе и поцеловала в щеку. -
      Мы больше не будем встречаться.
      – Ну и хорошо.
      – Хорошо. – серьезно сказала Светлова и пожала плечами – Но ты мне обязательно напиши. Адрес я оставила Кайрату.- И медленно добавила. – В Париж я тебя обязательно заберу.
      – Зачем? – я успокоился.
      – Не знаю… Ты мне напишешь, потом приедешь ко мне… И я увезу тебя в Париж…
      – Я не отдал тебе маску.
      – Оставь себе.
      – Пора?
      – Да…Пора. – Лена поднялась и взяла меня под руку.- Пошли.
      Мы подошли к калитке Дома творчества.
      – Дальше я не пойду.
      – Не пойдешь? – спросила Русалка и, поцеловав на прощание в ухо, спотыкаясь, пошла в сторону поселка, где они с мамой снимали на двоих комнату.

Глава 14