А Н Н А
      А Х М А Т О В А
      МИХАИЛ ЛОЗИНСКИЙ
      С Михаилом Леонидовичем Лозинским я познакомилась в 1911 году, когда он пришел на одно из первых заседаний "Цеха поэтов". Тогда же я в первый раз услышала прочитанные им стихи.
      Я горда тем, что на мою долю выпала горькая радость принести и мою лепту памяти этого неповторимого, изумительного человека, который сочетал в себе сказочную выносливость, самое изящное остроумие, благородство и верность дружбе.
      В труде Лозинский был неутомим. Пораженный тяжелой болезнью, которая неизбежно сломила бы кого угодно, он продолжал работать и помогал другим. Когда я еще в тридцатых годах навестила его в больнице, он показал мне фото своего разросшегося гипофиза и совершенно спокойно сказал: "Здесь мне скажут, когда я умру".
      Он не умер тогда, и ужасная, измучившая его болезнь оказалась бессильной перед его сверхчеловеческой волей. Страшно подумать, именно тогда он предпринял подвиг своей жизни - перевод "Божественной Комедии" Данте. Михаил Леонидович говорил мне: "Я хотел бы видеть "Божественную Комедию" с совсем особыми иллюстрациями, чтоб изображены были знаменитые дантовские развернутые сравнения, например возвращение счастливого игрока, окруженного толпой льстецов. Пусть в другом месте будет венецианский госпиталь и т. д." Наверно, когда он переводил, все эти сцены проходили перед его умственным взором, пленяя своей бессмертной живостью и великолепием, ему было жалко, что они не в полной мере доходят до читателя. Я думаю, что не все присутствующие здесь отдают себе отчет, что значит переводить терцины. Может быть, это наиболее трудная из переводческих работ. Когда я говорила об этом Лозинскому, он ответил: "Надо сразу, смотря на страницу, понять, как сложится перевод. Это единственный способ одолеть терцины: а переводить по строчкам - просто невозможно".
      Из советов Лозинского-переводчика мне хочется привести еще один, очень для него характерный. Он сказал мне: "Если вы не первая переводите что-нибудь, не читайте работу своего предшественника, пока вы не закончите свою, а то память может сыграть с вами злую шутку".
      Только совсем не понимающие Лозинского люди могут повторять, что перевод "Гамлета" темен, тяжел, непонятен. Задачей Михаила Леонидовича в данном случае было желание передать возраст шекспировского языка, его непростоту, на которую жалуются сами англичане.
      Одновременно с "Гамлетом" и "Макбетом" Лозинский переводит испанцев, и перевод его легок и чист. Когда мы вместе смотрели "Валенсианскую вдову", я только ахнула: "Михаил Леонидович, ведь это чудо! Ни одной банальной рифмы!" Он только улыбнулся и сказал: "Кажется, да". И невозможно отделаться от ощущения, что в русском языке больше рифм, чем казалось раньше.
      В трудном и благородном искусстве перевода Лозинский был для XX века тем же, чем был Жуковский для века XIX.
      Друзьям своим Михаил Леонидович был всю жизнь бесконечно предан. Он всегда и во всем был готов помогать людям, верность была самой характерной для Лозинского чертою.
      Когда зарождался акмеизм и ближе Михаила Леонидовича у нас никого не было, он все же не захотел отречься от символизма, оставаясь редактором нашего журнала "Гиперборей", одним из основных членов Цеха поэтов и другом нас всех.
      Кончая, выражаю надежду, что сегодняшний вечер станет этапом в изучении великого наследия того, кем мы вправе гордиться как человеком, другом, учителем, помощником и несравненным поэтом-переводчиком.
      Когда весной сорокового года Михаил Леонидович держал корректуру моего сборника "Из шести книг", я написала ему стихи, в которых все это уже сказано:
      Почти от залетейской тени В тот час, как рушатся миры, Примите этот дар весенний В ответ на лучшие дары, Чтоб та, над временами года, Несокрушима и верна, Души высокая свобода, Что дружбою наречена,- Мне улыбнулась так же кротко, Как тридцать лет тому назад... И сада Летнего решетка, И оснеженный Ленинград- Возникли, словно в книге этой Из мглы магических зеркал, И над задумчивою Летой Тростник оживший зазвучал.